закатывает глаза, выскубывает перья на шее, не торопясь, вытаскивает бритву
из нагрудного кармана, шепотом читает молитву, ловким движением перерезает
горло и сливает кровь в рядом стоящую бочку с перьями. Его даже не беспокоит
то, что брошенная на землю курица еще долго бьется в агонии.
Как поступают с поросенком, он уже знает - как в прошлом году. Сначала
не кормят целый день, и он страшно кричит, когда к нему приходят. Потом
вдруг замолкает. Это самое страшное - ему насыпали муки в корыто. А она для
него очень вкусная. Он хватает ее с жадностью и забивает себе рот и,
конечно, кричать не может. И тут мужики... Нет, он ни за что не останется
дома!
- Пусть идет спать, уже поздно. Завтра утром сделает уроки, - папа
прервал его мрачные мысли и заступился за него.
Мужики обещали прийти после обеда. А до этого нужно было все
приготовить и справиться с обычными домашними делами.
После завтрака Аба ушел в свою цукерню. Голделе помогала маме на кухне,
а Менделе взялся за свое дело. Сначала он поднялся на чердак, насыпал гусям
в корыто овса и подлил воды - вчерашняя водичка совсем замерзла. Потом он
снимал там с веревок белье и тряпки, которые нужны будут во второй половине
дня. На морозе все это замерзло и похоже было на жесть, покрытую толстым
слоем инея. Менделе с большим трудом справлялся с этим. Он становился на
ящик, снимал с веревки белье и бросал в длинное корыто, потом слезал с ящика
и, переламывая, складывал каждую вещь, чтобы удобно было спускаться вниз по
лестнице и не задевать за грязные стены. Когда руки замерзали и терпеть
больше нельзя было, он прерывал работу, засовывал их в карман, чтобы согреть
и некоторое время смотрел, как гуси быстро поедают овес и в то же время
успевают обмениваться короткими звуками. Сколько раз он пытался понять, о
чем они говорят, и не мог. Наверное, они своей скороговоркой хвалят вкусную
еду, подумал Менделе.
Менделе должен был еще заполнить бочку с водой. Она стояла в прихожей,
где было, конечно, холоднее, чем в доме, но теплее, чем на улице, и вода там
почти никогда не замерзала. У него было свое небольшое ведерко, которое папа
ему купил. Тащить большое ведро с водой ему еще было не по силам. Он
вспомнил, как на прошлой неделе он притащил только пять ведер и после этого
никак не мог себя заставить залить бочку до конца. Надоело. Незаметно для
себя взял листок бумаги и начал делать кораблик. Получился он на славу.
Осторожно поставил его на поверхность воды в бочке и, пока он любовался им,
пришла интересная мысль. Дома как будто никого не было. Пошел на кухню,
достал спички, вернулся в прихожую, воткнул одну спичку в кораблик серной
головкой вверх и зажег ее. Кораблик рванул с места и стукнулся об стенку
бочки. И в этот самый момент кто-то схватил его за уши, и он услышал
чеканную фразу своей старшей сестры:
- Мамка тебе сколько раз говорила - не трогать спички! Иди и положи их
на место и больше не бери!
Всю неделю Менделе ждал наказания, но, видимо, Голделе его не предала.
И сейчас ему совсем не хотелось делать эту работу. Из-за Пятачка
настроение совсем было скверным. Однако он одел свою черную расклешенную
книзу дубленочку, шапку, взял ведерко и вышел на улицу. Недалеко от колодца,
у ворот рушки, где делали пшено, Менделе увидел на снегу небольшое плоское
железное колесо. Он поставил ведерко на землю, взял обеими руками колесо и
сквозь толстые рукавицы почувствовал магическое прикосновение к рулю черного
Форда. Его мальчишеская фантазия готова была опять вспыхнуть. Но скрип
тяжелого вращающегося жернова, раздававшийся из открытых ворот рушки, отвлек
его внимание. Там, в темной глубине, непрерывно по одному и тому же кругу в
течение всего дня шагали и шагали две слепых несчастных лошадки, вращая
тяжеленный камень. Ему было их очень жалко. Менделе не первый раз их видит.
Но на этот раз то, что он заметил, не могло не взволновать его: на шее,
около груди, под хомутом кожа у лошадей была потерта до крови. Какую же боль
им приходиться терпеть, чтобы вращать этот огромный жернов?!
Менделе неподвижно стоял с железным кольцом в руке у ворот рушки. Его
взгляд был целиком поглощен лошадиной трагедией. Он готов был немедленно
разделить их судьбу, может быть даже себе тоже надеть на шею хомут и вращать
вместе с ними рушку.
Тем временем Этл торопилась все успеть к приходу мужиков. Как на грех,
в доме закончился хлеб. Она это обнаружила еще вчера. Вот и пришлось после
того, как было прочитано письмо Фейги и все отправились спать, ставить
тесто. С некоторых пор на это уходит значительно больше времени - голод в
стране с каждым днем усиливается, муку достать не так-то просто, да и дороже
она становится, и поэтому приходится натирать картошку и добавлять ее в
тесто. Что и говорить, разве можно сравнить пышный, румяный, настоящий хлеб
с тем, который выпекается с картофельной добавкой? Но, слава богу, хоть так,
а то у многих и этого нет - одной макухой питаются.
Этл стояла на кухне, посыпала деревянную лопату мукой, клала на нее
очередной полушар теста и задвигала его в горячую печь. После этого она
делала резкое движение, и тесто сползало на раскаленный под печи. Этл
закончила загружать печь и стала передником вытирать пот с лица, как вдруг
услышала крик на улице. С шумом открылась дверь, и на пороге показалась
соседка, бледная, встревоженная.
- Этл! Быстрее! Там - Менделе!
Этл бросилась к соседке и стала ее трясти.
- Говори, что с ним?
- Шла мимо, слышу - кто-то в рушке плачет. Заглянула, а в темном углу
твой Менделе лежит на соломе и тихо всхлипывает. Домой идти ни за что не
хочет.
Этл, в чем была, так и выскочила вместе с соседкой на улицу.
Мать схватила сына за плечи, поставила его на ноги, стала тормошить,
спрашивать, в чем дело, и неожиданно наткнулась руками на что-то холодное.
Вытащила Менделе на свет и увидела железное кольцо на его шее.
- Что это у тебя? - спросила строго мать, несколько успокоившись.
В ответ она услышала такой жалобный плач, который она давно не слышала
от своих детей.
- Сними эту грязную железку сейчас же и объясни, в чем дело. - Горькие
слезы покрывали раскрасневшиеся щеки сына.
- Я... я не могу снять кольцо.
Этл потащила сына домой и там пыталась его снять. Менделе было больно и
страшно. Вдруг ему придется всю жизнь прожить с кольцом на шее. Он продолжал
обливаться жгучими слезами и весь дрожал. В стороне молча, с испуганными
лицами стояли его сестрички.
Прибежал с работы Аба. За ним Этл послала соседку. По дороге она ему
все рассказала. Отец переступил порог, посмотрел на сына и решительно
приказал:
- Быстрее собирайтесь.
- Куда? - спросила Этл.
- Потом узнаешь.
На берегу реки, у плотины, стояла кузница. Много лет кузнец Ицхак отдал
своему делу - делал подковы и ковал лошадей, обода колес для телег, полозья
для саней и все то, что нужно в каждом доме, - разного рода крюки,
кронштейны и кочерги. Годы тяжелого физического труда у жаркого горна и
наковальни, где дышать приходилось густо задымленным воздухом от тлеющих
углей, конечно, сказались на его здоровье. Дядя Ицхак был сутулый, грузный,
неторопливый старик. Несмотря на преклонные годы, он продолжал трудиться в
кузнице. Его мастерство славилось на всю округу. В сложных случаях люди
предпочитали обращаться к нему.
Увидев заплаканного Менделе с кольцом на шее, старый Ицхак нисколько не
удивился. На его веку и не такое случалось.
- И чего ты, дружок, такой у нас заплаканный?! Подумаешь, кольцо на
шее! Разве ты никогда не слышал об окольцованных птицах? Не слышал? Вот так
раз! Так я тебе и расскажу.
Старый кузнец говорил с Менделе и одновременно подводил его за руку к
наковальне, где лежало множество инструментов. Этл стояла у входа и была
бледна, как смерть. Ицхак не успел даже рассказать об окольцованных птицах,
как брошенное на землю злополучное кольцо брякнуло, ударившись о другие
ненужные железки в темном углу кузницы.
Ицхак любовно шлепнул Менделе по заду и пробасил:
- Иди гуляй! Не одевай больше на шею железки.
На выходе из кузницы Менделе посмотрел на широкую, залитую золотыми
лучами холодного зимнего солнца ледяную гладь реки, где дети катались на
коньках, на плотину, на которой заканчивали строительство электростанции, на
далекий дремучий лес за рекой, и ему так захотелось подурачиться, побегать
по снегу, покататься на коньках... Он даже забыл про Пятачка. Но мать
напомнила.
- Мужчины, пожалуйста, прибавьте шаг, а то скоро к нам придут мужики.
Но это уже не могло его сильно взволновать. Он даже не обратил особого
внимания на то, как у входа кузницы помощник дяди Ицхака вместе с молодым
цыганом держали переднюю ногу красивого каштанового рысака и, прибивая
подкову, беспощадно загоняли ему гвозди в копыто.
Менделе уже думал о другом. Как бы уговорить отца купить ему новые
коньки-снегурочки, на которые он загляделся на днях в магазине.
Надейся на господа!
Поздней осенью в Ружин неожиданно приехал Арон, который уже несколько
лет как покинул родное местечко и устроился работать в Киеве.
Это произошло ранним утром. Соскочив с повозки, которая привезла его из
Заруденец, Арон быстро рассчитался с балагулой, вскочил на крыльцо, стал
энергично стучать в дверь и громко приговаривать:
- Сестричка дорогая, открой, пожалуйста, быстрее своему братцу, который
замерз по дороге, как собака. Пожалей! А то душа его, чего доброго, может
покинуть окоченевшее тело. Не думаю, что ты этого хочешь. Открой,
пожалуйста!
Первым поднялся с постели Аба и стал одеваться. А к моменту, когда он
стал открывать наружную дверь, за ним с нетерпением выстроились Песя,
которая на этот раз ночевала у дочери, а также Этл и Голделе. Облепленный
женщинами, Арон с трудом пробрался в дверной проем комнаты.
- Ну, ну, мамочка, только без слез. Целый, здоровый, можешь пощупать.
Голда, которая была без ума от дяди Арона, стала на цыпочки, обняла его
кудрявую голову и попыталась поцеловать давно небритую щеку, но уколовшись,
тут же отвалилась и разочаровано заявила:
- Это же надо! А я-то думала, что в Киеве мужчины хоть раз в месяц, но
бреются. А тут, как у ежа.
- Ну и язвочка! Товарищи родители, как вы воспитываете своих детей?
Никакого почтения к старшим, да еще к родственникам.
- Представь, не очень плохо, - защитил отец свою дочь, - раздевайся,
умывайся и за стол.
- Нет уж, извини, я должен пропесочить, и как следует, этих
благовоспитанных отпрысков. Пишу им, понимаете ли, регулярно письма, сижу,
можно сказать, ночами, после трудового дня. Стараюсь в письме расписать
Киев, этот прекрасный город, и настолько подробно, чтобы им казалось, что
они его сами видят, посылаю им открытки и все такое, а они... Что они?
Никакого тебе ответа.
- Подумать только, всего-то одно письмо написал за год, а сколько шума,
- едко заметила Голда и тут же добавила: - А ты нам подробно не описывай
свой Киев. Лучше пригласи нас к себе в гости, чтобы мы сами посмотрели.
Тут Этл не выдержала:
- Ну-ка, Голда, прикуси-ка свой длинный язычок. А ты, Арон, иди
умываться.
- Нет-нет, я еще не все сказал, - не сдавался дядя Арон, но тут же
запнулся, увидев в двери, которая вела в большую комнату, сонного с
заплывшими глазами Менделе, а за его плечами круглые от удивления глазенки
Люси.
- Д-я-д-я Арон?! - медленно, монотонно протянул Мендл, с не созревшей
