чувствовать тепло.
Вместе с холодом приходит еще и голод. По дороге, на одном из привалов,
им выдали сухой паек, но его некуда было девать, и он попросил одного парня
положить его в свой мешок. А тот к концу дня куда-то подевался, и Мендл не
мог его найти.
- Посмотрю на тебя, молодой человек, - услышал он бархатный бас с
грузинским акцентом, - ты никак на ночь не примостишься - все ходишь
взад-вперед, как только что пойманный лев в клетке.
- Холодно в одной рубашке.
- Истину говоришь, - продолжал человек, лежа на спине у толстой сосны.
- Но тогда одень чего-нибудь, чтобы теплее было.
- А у меня ничего с собой нет.
- Паша, Павел! - человек привстал и стал расталкивать соседа, лежавшего
рядом с ним. Они оба были укрыты одной и той же длинной, широкой буркой. -
Петрович, ты только послушай.
- Чего тебе, Серго? Спи, давай. Неизвестно, что нас завтра ждет, - не
без раздражения отвечал Павел, поправляя сдвинутую бурку.
- Нет, посмотри, друг мой хороший, - человек в одной только рубахе в
поход собрался, в военный поход, и ничего - пока живой. Может быть, ты и
прав был, когда говорил: не возьму столько барахла, в военкомате нас с
иголочки оденут. Надо же, а мы с тобой по этому поводу чуть навек не
переругались.
- Ну, говорил, признаюсь. Устал я, ног не чувствую. Не мешай, спать
хочу.
- Так-таки спать! А любовь к ближнему? Ты такое когда-нибудь слышал?
- Слышал, слышал! Угомонись, наконец!
- Нет, не друг ты мне! Он ведь совсем еще ребенок, сын он нам, и
замерзает, спать не может, а ты, как карась, зарылся в свой ил и все тебе
нипочем. Я-то ведь тебя пожалел - пустил под мое покрывало.
- Пустил, пустил. А теперь - отвяжись.
- Что с ним говорить?! И это мой лучший друг! Залезай-ка, сынок, на
середину. Нам с Пашей хуже не будет. Как раз наоборот - оно полезно нам
иногда соприкоснуться с горячим юношеским духом. Этой одежки вполне хватит
на троих. Я ее брал с собой в горы, когда приезжал в отпуск в родную мою
деревню.
Мендл поблагодарил незнакомца, лег на освобожденное место и, не
промолвив ни слова, тут же уснул крепким сном.
Гуляющий по лесу ветер слегка гнул рослые сосны, шелестели своими
листьями кусты, назойливо жужжали комары, подавала иногда свой сонный
недовольный голос засыпающая птица, а усеянный яркими крупными украинскими
звездами черно-бархатный небесный купол своим великолепием венчал ночной
покой.
Покой...
Так только могло лишь казаться.
За глубоким от усталости тревожным сном, мучительной бессонницей с
дымящей в руках папиросой, приглушенным ночным разговором в душе каждого
новобранца витал страх и беспокойство. Страх за оставленную дома больную
мать, за неоперившихся еще детей, за невесту, вместе с которой оставлено
столько лучезарных надежд...
Время уже перевалило за полночь, когда западная часть небосклона со
стороны Киева вспыхнула вдруг множеством тонких длинных лучей прожекторов.
Они беспорядочно блуждали по небу в поисках вражеских самолетов.
- Прекратить курение! - прозвучала команда, которая стала многократно
повторятся каждым из командиров подразделений.
Спустя некоторое время прожекторные лучи скрестились высоко в черном
небе, и в месте их пересечения серебром засверкало почти точечное
изображение летящего вражеского самолета. Поймав его в зону видимости, они
непрерывно сопровождали его в полете. Вокруг самолета появились огненные
вспышки от взрывающихся в воздухе зенитных снарядов. С опозданием по
расстоянию стали доноситься звуки далеких артиллерийских залпов и
взрывающихся бомб.
Уставшие за день мужчины проснулись и с тревогой смотрели на
развернувшийся в небе воздушный поединок. Наблюдали и надеялись, что
вражеский самолет в конце концов будет сражен.
- Не надо, Павел, волноваться. В Ворзеле нет военных объектов и твои
там, на своей даче, в полной безопасности.
- Разве ты не знаешь, Серго, что эти цивилизованные гадюки способны на
все.
- На все их не хватит. Конечно, дорогой, мы все беспокоимся за своих
близких. Мои скоро должны быть уже в Грузии, и все равно неспокойно на душе.
Фашистский самолет безнаказанно уходил на запад.
- Ты ведь знаешь, Павел, - с печалью в голосе неторопливо начал Серго
после того, как они опять улеглись, - вот уже более полутора десятков лет,
как моя жизнь больше связана с небом, чем с землей. Небо - это была моя
заветная юношеская мечта, которая увлекла меня, однолюба, навсегда, и,
добившись своего, я не мог уже без него жить. Это моя вечная неисчерпаемая
тайна. Она пленила меня, приковала к себе своим величием и красотой. Небо -
это моя святыня, храм мой, куда я уходил с верой в человеческий разум за
поиском неразгаданного, забывая земные обиды, склоки, неудачи. Бывало
часами, целыми ночами сидишь у телескопа, упиваясь божественным великолепием
внеземного мира, усеянного яркими светилами, и одна мечта опережает другую.
- Ты что, Серго? Что-то ты мне не нравишься? Еще мы не столкнулись ни
разу в кровавом бою с врагом, а ты уже подводишь итоги своей жизни. Никак на
тебя не похоже!
- Я на целый год старше тебя и прошу меня не перебивать. Ты вот слышал
об идеях Циолковского? Я с глубокой горечью вспомнил о них, когда увидел
этот бой над Киевом. Впервые я увидел, как смерть и разрушение вторглись в
стерильно чистое, свободное от человеческих пороков, злодеяний и ненависти
звездное царство. А что будет, когда человек появится в космосе?
- Спустись-ка ты на землю, дорогой товарищ, потому что для начала нужно
победить заклятого врага нашего. А что касается невинной чистоты неба
твоего, то послушай, что сказал о нем поэт:
О небо! Черный свод, стена глухого склепа,
О шутовской плафон, разубранный нелепо,
Где под ногой шутов от века кровь текла,
Гроза развратника, прибежище монаха,
Ты - крышка черная гигантского котла,
Где человечество горит, как груда праха.
- Сколько я тебя знаю, Павел, - с обидой в голосе промолвил Серго, - ты
всегда, при случае, готов оскорбить мои лучшие чувства. Вот ты множество
невинных собачьих душ погубил в своих экспериментах. А я, хоть бы раз,
назвал тебя, скажем, живодером?
- Назвал. Вот сейчас-то назвал, - засмеялся Павел и добавил. - Что ты,
Серго! Ты это совершенно напрасно. Вспомни, с каким восторгом и даже
профессиональной завистью я отнесся к твоему рассказу о том, как один
астроном, сидя за столом у себя в кабинете, при помощи математических формул
заранее определил, что есть еще одна не обнаруженная человеком планета.
Больше того, вычислил ее размер, массу и траекторию.
- Меня тоже поразило, как Адамс предсказал планету Нептун, а потом
Гершель ее открыл и показал, что расчет был точным, - неожиданно вмешался в
разговор Мендл.
Павел посмотрел на Менделя так, как будто он его сейчас только впервые
увидел.
- Между прочим, - сказал он, - неплохо бы, молодой человек,
представиться.
- Оно, конечно, целесообразно, - подтвердил Серго, - тем более что
человек проявил некоторые знания астрономии.
- Студент почти третьего курса Киевского Политехнического Раневич
Мендель. Один экзамен не успел сдать.
После трехдневного пешего перехода с двумя ночными привалами в попутных
лесах мобилизованных киевлян привели на территорию запасного полка в районе
города Лубны.
Там формировали части для фронта. Для артиллерийского полка были
отобраны мужчины с высшим и неполным высшим образованием, и в этом строю он
увидел своих новых знакомых Серго и Павла.
- Мы оказывается теперь в одном полку, - Мендл подошел к ним, когда был
распущен строй.
- Ба, молодой человек, который отправился на войну в одной только
рубашке! Смотрите, каким орлом он выглядит в военной форме!
- Я попал в четвертую батарею, взвод управления,
артиллеристом-разведчиком, а вы?
- И мы тоже, только связистами, - ответил Павел.
Высокий, плечистый, чуть сутуловатый Серго первым протянул руку
Менделю.
- Вы, наверное, уже служили в армии и знаете что к чему?
Серго и Павел многозначительно переглянулись. Когда они стояли рядом,
Павел казался щуплым, небольшого роста мужчиной. Однако глубокие морщины,
обрамляющие толстые губы и острый умный взгляд голубых подвижных глаз
подчеркивали мужество и проницательность этого человека.
Менделю очень хотелось узнать их мнение по поводу того, правильно ли он
поступил вчера на отборочной комиссии. Ему предложили на выбор: танковое
училище или действующую армию, артиллерийский полк. И он, не имея никакого
представления о том, что лучше, выбрал второе.
Ночью они переправились через Днепр и прошли километров десять на
запад.
- Мендл, неужели это ты? - раздался робкий усталый голос с обочины
пыльной грунтовой дороги, на которую выехала и остановилась их батарея.
Мендл вздрогнул, оглянулся. Было раннее утро. Еще не совсем рассвело, и
трудно было разглядеть, кто его окликнул.
Вдоль длинного, глубокого кювета расположилась пехотная часть.
Большинство красноармейцев спали на траве. Рядом вещмешки, винтовки,
котелки. Некоторые из них жевали сухой паек, извлеченный из открытого
вещмешка, другие перематывали портянки, давая ногам отдохнуть после
многочасового боя и похода. Небритые, измученные, неумытые лица. Неопрятные,
грязные шинели, гимнастерки.
- Мне кажется, я не ошибся? - со стороны кювета к Менделю, который
стоял около повозки со снарядами, поднялся один из пехотинцев с винтовкой в
руке. Когда сомнение его рассеялось, он бросился обнимать Менделя.
- Боже, какая встреча!? Я думал, никого уже и никогда не увижу из
наших. И вот! Ты давно из Ружина?
- Дядя Аврумчик! - воскликнул Мендл, узнав, наконец, своего земляка.
Это был один из его родственников по папиной линии. - Из Ружина? К
сожалению, давно, еще зимой, до начала войны. Мне не удалось побывать дома
до мобилизации.
- Ты в артиллерии? Каким образом? В армии-то не служил.
Аврумчик держал Менделя за плечи и смотрел ему прямо в глаза, как
родной отец, который тревожится за судьбу своего сына.
- А я две недели был в запасном полку в Лубнах, под Киевом. Спросили,
какое у меня образование и - в артиллерию разведчиком. Научили стрелять из
карабина, объяснили, как пользоваться биноклем, буссолью, и вот я здесь.
- Две недели, говоришь? - Аврумчик замолк, взвешивая услышанное. То,
что его мучило, слетело с языка совершенно неожиданно для него самого: - Ты
не представляешь, Мендл, какой там... - он показал рукой на запад, откуда
раздавалась артиллерийская канонада, - какой там ад кромешный! Нам,
оказывается, совсем нечем воевать - ни минометов, ни самолетов, ни
автоматов. Винтовок, понимаешь, даже винтовок не хватает! Слушай, Мендл, -
возвысил он свой полушепот, облегчая при этом свою душевную боль, - они не
воюют с нами. Это просто изуверское издевательство над беспомощной, уже
обреченной на гибель жертвой.
Аврумчик замолк. Перед ним стоял почти ребенок, который через
час-другой окажется в таком же кипящем котле. Кроме того, Мендл ему в
сыновья годится. И он изменил тон.
- Вот и хорошо, я вижу, артиллерию подкинули. Может быть, удастся их
остановить, - он успокоился и вяло развел руками. - А мы вот с передовой...
Вот все, что осталось от полка. - Он показал на своих однополчан у обочины.
- Идем в тыл, видимо, на переформирование.
- Подъем! Становись! - прозвучала команда, и пехотинцы, преодолевая не
