- Мен, я больше не могу! Побежали куда-нибудь подальше, - заикаясь и
стуча от страха зубами, просила Ульяна.
Мендл кое-как держался, и то потому, что рядом была Ульяна. Он сам
бежал бы куда глаза глядят.
- Успокойся! И сиди. Бомбежка может нас застать на открытом месте, а
здесь все-таки за бетоном...
И тут же вспыхнул миг, который не мог оставить в их памяти хоть
какой-нибудь маломальский след. Бешенный рев и свист, от которого намертво
сковало тело и замерло все - сердце, мозг, душа. Землю с зеленой травой и
бетоном куда-то из-под них рвануло, а голубое небо перестало существовать.
Оно исчезло в дыму, пыли, огне. Истошный крик со стороны литейки, в которую
угодила бомба, взорвавшая вагранку, и алюминиевая лава залила запертых там
людей. Рыдания, причитания, крики матерей, детей и стариков за заводской
стеной.
Они нагрянули с небольшой высоты, где не было разрывов от зениток и не
было "Чаек" и тут же исчезли за горизонтом, оставив после себя смерть,
увечья, кровь, разрушения.
Не помня себя, Ульяна и Мендель вскочили и побежали вдоль рельс.
Проскочили через пробоину в заборе и оказались на заводском опытном поле,
покрытым лужами, не высохшими еще после вчерашнего дождя. Не успели они
пробежать и ста метров, как все повторилось. Они оба бросились на землю.
Сбросив остаток смертоносного груза и не встретив почти никакого
сопротивления, они взмыли вверх, помахивая своими крыльями с черной
свастикой, сделали еще один вираж и обрушили на город пулеметный град.
На одно лишь мгновение наступила могильная тишина. Мендл с трудом
поднял свою тяжелую голову, пытаясь понять, где он и что с ним, что с
Ульяной. Он посмотрел в ее сторону и замер от ужаса. Он явственно
почувствовал, как волосы его поднялись и стали шевелиться на его голове.
Медленно, прилагая отчаянные усилия, Ульяна пыталась встать из лужи, в
которую она бросилась в начале второго налета. С большим трудом она
подтянула под себя ноги и встала на четвереньки. Голова безжизненно опущена
вниз, и ее длинные светлые волосы, покрытые черной грязью, свисали до самой
лужи. С мокрого платья стекала вода.
Мендл хотел было что-то крикнуть, но слова, словно в кошмарном сне,
застряли в горле.
Ульяна поднялась на ноги, пошатнулась и чуть не потеряла равновесие.
Менделя пронзил безумный блеск круглых от ужаса и страха глаз, пробивающийся
сквозь длинную косму сбитых грязью волос.
- Ульяна, что с тобой?! - наконец, вырвалось из его уст, и он бросился
к ней. - Ты ранена?!
Она выпрямилась с опущенной головой и свисающими на грудь волосами и
стала медленно, неуверенно перебирать в луже своими ногами.
Она издавала какие-то странные звуки. Похоже, она пела, преодолевая
себя, и с подчеркнутым сарказмом выдавливала каждое слово в отдельности:
Эй, друг любезный!
Мы живем только раз!
Эй, друг любезный!
Дорог нам каждый час!
Это был голос человека, разум которого был загнан в тупик.
Потрясенный увиденным, Мендл подбежал к ней вплотную и остановился.
Ульяна пошатнулась и оказалась в его объятиях.
Тело ее билось в тяжких рыданиях.
По несколько раз в день передавали по радио сводки Совинформбюро, и
спокойный, твердый голос Левитана вещал о мощных контратаках наших войск и
крупных потерях, которые несет противник. Собирающаяся у репродукторов толпа
узнавала о том, что бои идут далеко от Киева, в районе старых западных
границ.
Однако внимательному глазу нетрудно было заметить, что движение войск
по западной магистрали города, Житомирскому шоссе с каждым днем становилось
более напряженным и свидетельствовало о близости фронта. Это видно было по
возвращающимся в тыл, опаленным фронтовым огнем, угрюмым лицам солдат в
неопрятной, замусоленной одежде, по выведенной из строя военной технике,
которую везли на ремонт и, наконец, по увеличивающемуся потоку раненых.
Поползли слухи о том, что пал Житомир, хотя официальные сводки об этом
умалчивали. Это означало, что фашистские войска у ворот Киева - всего в ста
двадцати километрах от города.
После бомбардировки началась срочная эвакуация завода на восток. В
список эвакуированных были включены только ведущие специалисты и их семьи.
Уезжала и Ульяна вместе с дядиной семьей.
В длинный товарняк, поданный на заводскую ветку, рабочие грузили станки
и другое оборудование, оставшееся целым после воздушного налета. Тревожные
заботливые лица отъезжающих и провожающих. Вокруг - гомон и суета.
- Теперь вот расстаемся и мы с тобой, - говорила Ульяна Менделю,
пришедшему ее проводить. Усталый взгляд, неторопливая речь, не по годам
сдержанная мудрая улыбка.
- А мама с дедом?
- Они не хотят покидать Ружин. Дядя с уверенностью говорит, что не
пройдет и недели, как враг будет отброшен назад, за пределы страны.
- Мой дядя Арон говорит то же самое. Завод, на котором он работает,
тоже эвакуируется, и он со своей семьей уезжает. Заверяет меня, чтобы я не
волновался - Ружина немцы не увидят, как своих ушей.
- А ты-то как? Повестку получил?
- Нет. Гуляю по пустому общежитию в ожидании вызова в военкомат - почти
все уже в армии. Сережу и Петра вызвали еще неделю назад. Я теперь один в
комнате. Завтра пойду узнаю, почему нет повестки.
- Мне пора. - Засохшие губы, наполовину опущенные веки, за прямым
взглядом - глубокая печаль и дрожащий от напора рвущихся наружу слез голос:
- Может быть, еще увидимся... Говорят, по дороге бомбят составы... Ну, ты
там не высовывайся зря. Береги себя.
- Давай на прощанье поцелуемся!
С закрытыми глазами Мендл целовал холодные безжизненные губы, орошенные
беззвучной, горячей слезой... Ему казалось, что с того радостного, залитого
солнечными лучами выходного дня прошло целых сто лет... В эту минуту ему
захотелось увидеть хотя бы на одну-единственную минутку прежнюю Ульяну, из
того, из прошлого века. Это желание оказалось настолько сильным, что он
сумел увидеть ее такой, как раньше - юную и, как всегда, игривую там, на
золотом песке, у бегущих мимо прозрачных волн Днепра. И она ему с укором
говорит:
- Никакой ты не Мен, если ты так и не прокатил меня на лодке к Черному
морю...
Под мерный перестук колес тяжелый товарный поезд скрылся за поворотом и
ушел на восток.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
Крах
Встав рано утром, Мендл стал приводить в порядок свои вещи. Нужно было
уложить в чемодан все, что он собирался отвезти в Ружин - пальто и теплый
свитер, которые мать ему прислала накануне зимы, костюм, рубашки, белье,
кое-какие книги по физике и математике.
Общежитие почти полностью опустело.
В городе началась повальная эвакуация предприятий и учреждений. Уезжал
на восток и Политехнический институт. Уезжали и семьи высокопоставленных
партийных и государственных работников. Крупные военные чины присылали
машины из фронтовой полосы для вывоза родных и близких. Городом овладела
настоящая паника, хотя официальные сводки Информбюро не давали повода для
этого.
Последний экзамен уже некому было сдавать, и Мендл так и не окончил
второй курс.
Сережа и Петр получили повестку за неделю до срока явки в военкомат и
имели возможность попрощаться со своими родителями. Мендл оказался в
неопределенном положении. По всей вероятности, из-за панической неразберихи
он по-прежнему считался в военкомате на брони, как работник оборонного
предприятия. Мендл надеялся, что он сможет, также как и его друзья, заранее
получить в военкомате повестку и побывать несколько дней перед армией в
Ружине.
Разобравшись с вещами и упаковав чемодан, Мендл собрался в военкомат.
День выдался теплым, солнечным. Он не стал надевать пиджак, рассовал все
необходимые документы по карманам брюк и так, налегке, вышел на улицу. Идти
пришлось пешком, так как автобусы и трамваи ходили очень редко и были забиты
пассажирами.
Города было не узнать - озабоченные, суровые лица, толпы людей у
радиорепродукторов в ожидании очередного выпуска последних известий,
большинство магазинов закрыты, улицы запружены военными машинами, техникой.
Во многих местах плакаты: "Все для фронта, все для победы!", "Наше дело
правое - враг будет разбит, победа будет за нами!". Чем ближе Мендл подходил
к военкомату, тем чаще он встречал колонны новобранцев.
Повернув за угол, он оказался на площади, где был расположен военкомат.
Вся площадь была до отказа заполнена народом. В центре, в строю -
мобилизованные с мешками за плечами. Отдавались команды одна за другой. С
краю площади -родственники, пришедшие проводить своих мужчин на фронт.
Матери, жены, сестры плакали печально и горько. Старики молча, с болью в
сердце, вспоминали свою военную молодость. Они-то больше других знали, что
ждет этих молодых людей в ближайшие дни.
Мендл с трудом пробился ко входу. В большом зале, куда он попал, -
столы с ворохом бумаг, много сотрудников, которые непрерывно суетились,
кричали, кого-то вызывали, кого-то куда-то посылали. По всему чувствовалось,
что над городом нависла смертельная опасность, и не было времени разбираться
в деталях. Главное - как можно быстрее отправить мужчин на фронт.
Мендл растерялся и не мог понять, к кому из сотрудников ему нужно
обратиться. Он протиснулся к ближайшему столу, за которым сидел молодой
командир.
- Простите, вы не скажете... - начал Мендл и тут же получил резкий
ответ:
- Военком на площади, вам к нему!
Мендл вышел на площадь.
Долго он стоял недалеко от рослого военкома и ждал, пока тот
освободится. Наконец он поймал момент, когда тот закончил формировать одну
из групп мобилизованных, подошел к нему вплотную и, не успев открыть рот,
услышал охрипший, надорванный голос военкома:
- Какого года рождения?
Мендл опешил и не сразу ответил.
- Двадцать второго!
- Становись в первую колонну!
- Но я...
- Приказываю становиться в строй! - рявкнул военком.
Мендл стал в строй. И стало ясно, что с этой минуты он больше себе не
принадлежит.
"Мендл, милый, приезжай быстрее! Мы ждем тебя с нетерпением...
попросись на летний месяц, когда тепло, и мы будем ходить с тобой купаться и
загорать на леваду".
Сердце его сжалось и замерло от этих слов Люсеньки.
- Смир-на-а-а! - раздалась команда, которая сразу привела в действие
бездумный механизм беспрекословного подчинения каждого, кто был в строю. И
вслед за этим все усиливающийся плач матерей, сестер, жен, которые ловили
последнюю минуту, чтобы запомнить родной, близкий образ дорогого им
человека.
- На пра-аво! Шагом марш!
Затягивать церемонию было нельзя - слишком много людей скопилось на
площади. Временами над городом совершенно спокойно, не обращая внимание на
зенитный огонь, кружила зловещая "Рама", - разведывательный вражеский
самолет. Это предвещало очередной налет с воздуха.
Шли на восток пешком. Ночи выдались довольно прохладными, спали на
земле, не было покоя от комаров. Похоже, один лишь Мендл пришел в военкомат
в одной рубашке. В первую ночь на привале в лесу он сначала даже не пытался
уснуть - посидит, облокотившись о дерево, походит немного, потом опять
садится на землю. Нет-нет, да и вспомнит оставленный в общежитии свитер. Как
бы он ему сейчас пригодился! Когда он, сидя у дерева, начинал дремать, то
ему казалось, что стоит только подумать о нем - гладком, пушистом, вязаном
материнскими руками, - и этого уже достаточно, чтобы некоторое время
