сговариваясь, втроем забрались на него. На воде было безопасней от осколков
взрывающихся мин. Разве что прямое попадание. Но это бывает редко - даже при
самом сильном налете.
Они отчаянно гребли - кто чем мог и даже просто руками, чтобы как можно
быстрее добраться до противоположного берега, и только свист снарядов, мин
или пуль пригибал их к бревнам плота. Вскипала вода и вздымалась пенистая
волна при взрывах бомб и снарядов. Самолеты почти непрерывно висели над
расположенным недалеко от них полуразрушенным мостом. Основной их целью был
не мост, а скопление машин, техники, лошадей, которых пытались по нему
переправить.
Сбросив все бомбы у основной цели, они пускались в свободный полет
вдоль реки и поливали свинцом тех, кто стремился достичь противоположного
берега.
Мокрые, измученные, голодные они, наконец, достигли левого берега и
растянулись в кустах у деревни с непреодолимым желанием прежде всего немного
поспать.
- Счастливый в огне не сгорит и в воде не потонет, - съязвил Серго.
- Как вы думаете, - начал Павел, развешивая на кустах мокрую одежду, -
человек разумен? Чего молчите? Полагаете, небось, что это совершенно
очевидно.
- Вроде так, - не сразу ответил Мендл, пожимая плечами. - Этому нас
учили еще в школе...
- И я вот раньше считал так, а теперь, милостивые мои други, разрешите
в этом усомниться.
Мендл не мог понять, к чему все это он.
- Как я учил своих студентов? - после короткой паузы Павел поднял руку
вверх и продолжал медленно с сарказмом: - Он, человек, в отличие от других
живых существ, способен к осознанному творческому труду. - Павел покивал
головой, осуждая то, что он ошибочно навязывал другим и продолжал: - Кто
смеет говорить о том, что человек разумен? Это он, именно он, а не кто иной,
с карандашом и молотком в руках упорно придумывает и создает невиданные и
неслыханные в природе орудия смерти - бомбы, снаряды, пушки, самолеты для
уничтожения себе подобных! При этом он еще испытывает гордость за то, что
созданное им оружие во много раз больше уничтожает людей, городов, чем то,
которое создал его предшественник. Днем он придумывает, как лучше сеять
смерть на земле, а вечером этот деятель с удивительным двоедушием, как ни в
чем не бывало, разглагольствует в кругу своей семьи или друзей о великом
человеческом гении, о добродетели, о мире, дружбе, любви к ближнему. И всему
этому учит своих детей, внуков и еще надеется на лучшее для них будущее,
которому сам же роет могилу. Для того же, чтобы этот злой гений не
чувствовал вины и угрызения совести перед человечеством, придумана
изощренная идеологическая система, согласно которой, если есть враг, его
непременно нужно уничтожать. И вот раскалывается, ломается, стонет земля, и
в образовавшейся пучине сгорает и погибает удивительный по своей красоте
зеленый покров полей и лесов планеты, целые города со своей уникальной
культурой и, наконец, что ужаснее всего, в этом аду гибнет, прежде всего,
лучшая часть человечества!
По берегу реки и по деревне группами и в одиночку бродили полураздетые,
безоружные, униженные, подавленные рядовые и командиры в поисках своих
частей, штабов. Местные жители выходили смотреть на это жалкое зрелище.
- Что, довоевались? - бросал им в лицо старый седобородый дед, стоя у
калитки своего дома. - Это чтобы мы в первую мировую допустили супостата на
родную землю!? Да я бы от позору - камень на шею и на дно Днепра!!! А с вас,
как с гуся вода - носитесь по деревне с голой жопой, без ружья. Только
пожрать бы вам и поспать.
- Ну ты, дед, полегче! Еще неизвестно, сколько ты со своим штыком сшиб
бы с неба мессершмитов, - с неразделенной в душе горечью отбивались
опозоренные воины.
Разве мог кто-либо их понять, им посочувствовать? Они сами не в
состоянии были оценить все то, что с ними происходит. Всего-то два месяца
тому назад они еще твердо были уверены в несокрушимости родной страны,
армии, великих идей, которые, если не им самим, то, во всяком случае, их
детям, внукам принесут справедливую, счастливую, спокойную жизнь. Вместо
этого судьба в одночасье преподнесла им - единственным, как им внушали,
носителям истинной правды на земле - смертельно раненую, поруганную родную
землю, море крови, неисчислимые потери. Пару веков тому назад, когда исход
боя в основном решало личное мужество, эти же воины наверняка сумели бы
отстоять свою отчизну. А сейчас - что они могли сказать своему народу?
Пожаловаться на своих командармов, на правителей своей страны?
- Горло надрывали, - не унимался старый человек, - в грудь себя били -
мы самые, самые...
- Креста на тебе нет, старый ты пень полоумный, - из хаты выскочила
старуха с котомкой в руках и с силой оттолкнула деда от калитки. - Стойте,
хлопцы, подождите!
Кто-то из них, кто послабее и не в силах был справиться с голодом,
остановился, спрятав в глубине души неловкость. Другие предпочли оставить
свою гордость незапятнанной и прошли мимо.
- Может быть, встречали где? - допытывалась старуха со слезами на
глазах, сидя на траве среди тех, кого она угощала. - Круглолицый такой,
добродушный, чуб у него ежиком. Только в прошлом году женился и съехал с
родительского дома. Теперь вот внук растет... Всего-то два месяца ему. Отца
еще и не видел.
- Не убивайся, мамаша. Увидит. Мы вот живы, хотя сами удивляемся, каким
образом и как это могло случиться.
К концу дня, незадолго до захода солнца, в деревне появилась машина с
открытым верхом, в которой стоял во весь рост командир и вещал по рупору:
- Всем командирам и красноармейцам, потерявшим свои части, немедленно
явиться на сборный пункт в район железнодорожной станции!
Всю ночь шла подготовка к отправлению военного эшелона.
К утру был подан железнодорожный состав и началась погрузка людей и
техники, которую удалось переправить через Днепр.
Мендл и его однополчане так и не смогли найти свою часть. Однако им
удалось примкнуть к другому артиллерийскому полку, и их зачислили в
топовзвод.
- Говорят, едем в тыл на переформирование, потом в Иран - наши-то
вместе с англичанами на днях вошли туда, - сказал Павел, устраиваясь
поудобней в углу теплушки. - А на смену сюда прибывают свежие кадровые
войска из Сибири.
- Если это действительно так, - отозвался Серго, - то, может быть,
скоро наступит перелом. Сибиряки, а тем более кадровые, воевать умеют.
- Смотрите! - вдруг закричал Мендл, который еще не успел подняться в
вагон и стоял снаружи.
Почти весь левый берег Днепра в утреннем предрассветном тумане вспыхнул
огнем тысячи орудийных залпов. Вслед за этим вздрогнул и напрягся утренний
воздух. Правый, теперь уже вражеский берег, вздыбился сплошной стеной
взрывов. В одну минуту все высыпали из вагонов. Стояли они, выпрямив свои
спины, сгорбленные под тяжестью мучительных непрерывных поражений. Их лица,
озаренные вспышками артиллерийского огня, светились гордостью и надеждой,
которую они уже считали потерянной и которая вдруг, буквально на глазах,
встала из пепла. Западный берег стонал и извивался, словно в геенне
огненной, и всем, кто это видел, казалось, что заклятый их враг окончательно
повержен, смешан с землей, камнями и сгорает, наконец-то, в праведном
пламени.
Кто-то крикнул:
- Ребятки, это конец нашему позору! Не может того быть, чтобы мы не
победили! Есть еще у нас силенка! Остер топор, да и сук зубаст! Наполеона в
свое время вышвырнули из России, и Гитлеру тоже выдадим по первое число.
Более получаса длился артобстрел.
Состав был отправлен, и шел он в направлении от фронта в тыл, однако
часто останавливался и больше простаивал, чем двигался.
- Ибрагим, а Ибрагим, - шепотом обратился кто-то в тишине вагона к
своему соседу, опасаясь разбудить других, - твой родной язык похож на
иранский?
- Бог его знает, может и похож, - с акцентом ответил сосед сонным
голосом.
- А то захочешь чего купить или просто в городе по малой нужде сходить
и спросить не сможешь, где ж тот туалет находится.
- Если очень приспичит, то и по турецки заговоришь.
- А кто сказал, - отозвался кто-то еще сквозь тяжелый кашель, - что
такую шантрапу в обмотках пустят за границу? Срамота какая! Тем более, что
там еще и англичане.
Павел всячески пытался уснуть и не мог. Его сильно взволновал
артиллерийский налет на немецкие позиции.
- Подумаешь, на границе возьмут и переоденут. Да так оденут, побреют,
накормят, что все молодые персиянки будут наши.
Павел лежал на спине, слушал этот разговор, потом заключил его
четверостишием Есенина:
- Ну, а этой за движенья стана,
Что лицом похожа на зарю,
Подарю я шаль из Хороссана
И ковер ширазский подарю.
Воцарилась неожиданная тишина.
Всего-то несколько слов, когда-то и как бы невзначай сорвавшихся с уст
великого поэта, вернули вдруг сладостное ощущение прежней, недавно утерянной
жизни, возродили в сказочных красках ее свет и радость: для кого - огонек
ответной любви в глазах любимой или согревающий душу домашний уют после
тяжелой трудовой смены; для другого - просто хрустальную россыпь утренней
росы на рассвете мирного дня.
К утру недалеко от станции Пирятин прозвучала команда на выгрузку.
Приказано было выбрать боевые позиции и установить пушки.
- Есть подозрение, дорогие мои товарищи, что нас и на самом деле не
пустят в Иран в обмотках, - сказал Серго, когда взвод выгрузил с повозки
свое имущество.
Спустя некоторое время кто-то заметил:
- Ребята, послушайте! Где-то недалеко стреляют пушки.
- Брось панику разводить. Мы за ночь углубились далеко в тыл, -
уверенно отозвался пожилой красноармеец, закручивая козью ножку, - это не
что иное, как гроза на севере! По тучам видно.
- Гроза, говоришь? А зачем тогда занимать боевые позиции?
- Надо же, какую серость всякую набрали в армию! - от возмущения у
пожилого красноармейца не разгоралась козья ножка, и он нервно зажигал одну
спичку за другой. - Запомни, сосунок, на любом привале воинская часть должна
быть готова к бою! Вот так-то.
Командир взвода, коренастый, среднего роста мужчина, отдавал
распоряжения. Взводу приказано было к концу дня "привязать" на карту
огневые. Подчиненных, знающих это дело, было совсем мало. Несмотря на
походное состояние, требовалось хоть как-то ознакомить новичков с тем, как
пользоваться географическими картами местности, артиллерийской линейкой и
другими приборами.
Взвод разместился в одном из домов деревни, расположенной в глубокой
излучине небольшой речушки. Единственная дорога, которая связывала деревню с
внешним миром, шла через деревянный мост на этой реке.
Пребывание в деревне длилось несколько дней, и все больше становилось
очевидным, что приказ о занятии боевых позиций здесь, за сотню километров
восточнее Днепра, не лишен смысла.
Движение войск по расположенному недалеко большаку, который связывал
города Лубны и Пирятин, с каждым днем увеличивалось. Над этой дорогой немцы
почти непрерывно вели воздушную разведку.
И днем и ночью слышна была далекая канонада, доносившаяся сначала с
севера, а потом и с юга. Все больше и больше ощущалось дыхание предстоящей
очередной грандиозной битвы.
Началась усиленная бомбардировка большака. Связь со штабом полка,
расположенного за рекой, была нарушена. Посланные туда связисты установили,
что штаб ночью срочно снялся с места и отбыл в неизвестном направлении.
