подозвал его к себе. И тут состоялся разговор, который Мендл запомнил.
Заведующий сберкассой был немного пьян.
- Иди-ка сюда, Мендл. Я вижу, ты был на ферме. Наверное, ухаживаешь за
поросенком или теленком. Это очень хорошо. Значит у вас шефство над
колхозными телятами. Это здорово! И колоски собираете на поле? Молодцы!
Подойди поближе. Садись на ступеньки, поговорим. Очень хочется поговорить.
- Я тебе так скажу. Советская власть для молодых прекрасна. Это точно.
Он моргнул глазами, кивнул головой, потом махнул рукой, как бы подводя
черту под абсолютной истиной.
- Но!
Тут он поднял указательный палец правой руки и замолчал. Видимо,
соображал - говорить дальше или не стоит. Но желание высказать наболевшее
взяло верх.
- Но не для всех она хороша, советская власть. Да-ле-ко не для всех! И
вот ты этого не знаешь. Милый ты мой, как мне вас жаль. Вы-то не знаете
ничего, что вас ждет.
- А что нас ждет, дядя Иван? - спросил тогда его Мендл, уставив в
своего собеседника удивленные глаза.
- Что вас ждет!? Ах, миленький ты мой, знаешь ли ты, что правды нигде
не добьешься? Нигде!
Мендл и раньше слышал от взрослых об отсутствии справедливости. Но
каждый раз думал, что жалуются те, кто не обладает достаточной
настойчивостью. Если не смог решить дело в районе, иди в область, пиши в
газету, а то обращайся в столицу Киев, даже в Москву. Там обязательно
добьешься своего.
Мендл встал было, чтобы идти домой, но Иван Петрович взял его за рукав,
посадил и продолжал.
- Сказочки вам рассказывают в газетах, по радио, в книгах. Сказочки, да
еще с хорошим концом. Все люди, не только дети, - все любят солнечные
сказки. Так человек устроен - дай ему сказку греющую душу. Природа его
создала таким. А через эту пелену не скоро разберешься, что к чему. Мы все
победим, все преодолеем. А голод, нищета? Тут - ни слова! У тебя, Мендл,
наверняка есть товарищ и, может, не один, который пропускает уроки, потому
что в стужу ему не в чем в школу ходить - одна пара дырявых валенок на него
и на брата. Что, я не прав?
Мендл тогда вспомнил Омельку, своего товарища по классу. Учительница
поручила ему помогать отстающему товарищу. Когда Мендл первый раз, в
морозный день, пришел к нему и открыл дверь покосившегося под соломенной
крышей дома, то увидел такое, что ему стало жалко Омельку. В хате холодно,
замерзшие окна, вонь. Прямо в углу - поросенок. Лавка, стол, ведро, икона в
углу, печь и все...
Иван Петрович уловил некоторое замешательство на лице Менделя, приложил
палец к губам и произнес:
- Тс-с, я тебе, хлопчик, ничего не говорил!
А сейчас Иван Петрович продолжал успокаивать Голду и всех, кто его
слушал.
- Милая Голдочка, не горюй! Не может того быть! Нет, нет - так оно не
будет! Придет скоро солнышко и к нашим окошечкам.
Иван Петрович исчез так же неожиданно, как и появился, оставив для
Менделя фразу "Дай нам время разобраться", которая не могла пройти для него
незамеченной.
Первые дни для Менделя были днями домашнего заточения. Он никуда не
выходил и нигде не появлялся. Один на один со своими тяжелыми мыслями. Мир
казался ему совсем потухшим, как будто наступила вечная ночь. Когда Иван
Петрович говорил, что немцы так или иначе потерпят поражение, Мендл в это
время видел перед собой длинную дорогу в рабство, по которой двигалась под
Пирятином бесконечная колона пленных. Хотя он и совершил побег, но в итоге
оказался в положении арестанта-смертника, и не один, а вместе с матерью,
сестрами, со всеми остальными, в гетто. Можно ли оставаться безучастным в
этом положении? Безусловно, нет. Но что делать? Что означает слово Ивана
Петровича - "нам"? Может быть, здесь действует подполье или партизаны? Но
можно ли было сразу открыто об этом с ним заговорить после того, что он
услышал от матери? Во всяком случае, потребуется время, чтобы на это
решиться. Но и долго тянуть с этим тоже нельзя.
Каждый день, управившись сначала с домашними поручениями, Мендл ходил
из угла в угол, еще и еще раз оценивая создавшееся положение.
В один из этих дней на пороге дома появилась девушка, слегка полная,
рослая. Она очень живо заговорила о том, что ей нужна тетя Этл и пожалела,
что она не пришла еще с работы.
- Приходите к нам вечером, мы соседи ваши. Меня Соней зовут. Я вас
познакомлю с моей сестрой, - сказала она на прощанье. И кокетливо добавила:
- Не забудете?
И Мендл еще некоторое время смотрел на только что закрывшуюся за ней
дверь.
Как-то вечером он решил зайти к соседям и, еще не переступив порог,
услышал оживленный разговор и громкий смех.
"Жить в кромешном аду и так громко и беззаботно смеяться..." - подумал
он.
Не вернуться ли домой? Но после минутного колебания он постучал и вошел
в комнату. Там было двое.
- Знакомьтесь, это Фаня Шморгун, - с ходу сказала, взяв на себя
инициативу, женщина средних лет, хотя она, как выяснилось потом, не была
хозяйкой дома, - Фанечка из Весиловки. Теперь живет в Ружине с отцом Меером
и сестрой Соней. Меера в Весиловке все знали, как прекрасного человека и
портного. А я - Лея, тоже оттуда.
В этой большой деревне, которая была расположена в двенадцати
километрах от Ружина, погром произошел раньше. А теперь, после расстрела в
Ружине, немцы решили поселить всех, кто остался жив в обоих населенных
пунктах, в одном гетто.
- Посидите, Мендл, немного, - продолжала худенькая тетя Лея, - мы
скоро.
Фаня в это время сидела на корточках с сантиметром в руках и обмеряла
платье на тете Лее. Каждое движение было смелым и уверенным и никак не
вязалось с ее совершенно юным обликом.
Фаня настаивала и убеждала, поднимая вверх молочно-светлое лицо с
большими серьезными черными глазами.
- Пожалуйста, не возражайте, тетя Лея. В этот день вы должны выглядеть
прилично перед гостями.
У тети Леи через несколько дней день рождения, и Фанечка взялась ушить
чудом сохранившееся выходное платье.
- Я должна Вам сказать, - продолжала щебетать Фаня, - что после того,
как вы похудели, фигура Ваша безусловно привлекает внимание. А красота не
должна пропадать. Она должна радовать окружающих.
- О какой фигуре и красоте ты говоришь, какие гости? - печально
проговорила тетя Лея. В глазах ее блестели слезы. Она не смогла их удержать.
Она похудела от горя, после того, как убили ее единственную дочь.
Но Фаня не унималась. Она ловко хлопотала вокруг тети Леи, на которой
платье висело как на вешалке. По тому, как решительно и умело она делала
свое дело, виден был изрядный, несмотря на совсем еще юный возраст, опыт.
- Ну вот. Я, как будто, все пометила. В четверг буду у дяди Велвла и
все прострочу на швейной машине.
Мендл почувствовал, как после многомесячного напряжения расслабились
его нервы, успокоилось сердце. Он оказался на крошечном, никем и ничем не
защищенном островке, где люди еще по-прежнему дарили друг другу улыбку, не
забывали думать о своей внешности для себя и для окружающих, как раньше,
хотели видеть у себя гостей. Это был как бы неосознанный призыв к вере,
призыв не сдаваться, призыв выстоять, и выстоять назло всем чертям. И это в
то самое время, когда со всех концов, вкруговую, на этот светлый пятачок
направлены обагренные еще не остывшей кровью родных и близких штыки
озверелых убийц.
Прибежала Соня с новостью. Она буквально влетела в комнату и, не
раздеваясь, свалилась на первый попавшийся ей стул. Увидела Менделя и
бросила небрежно, чтобы быстрее перейти к главному:
- Здравствуй, Мендл! Хорошо, что ты пришел.
Тетя Лея и Фаня прекратили свое занятие и с тревожным видом ждали, что
скажет Соня.
- Пожалуйста, не спрашивайте меня, откуда это известие, - начала Соня
почти шепотом, задыхаясь от волнения.
Она откинула назад теплый платок, встряхнула головой. Обретя свободу,
крупные, черные локоны расположились вокруг раскрасневшихся щек.
- Ну?! Мирке гиб лушн!12 Что случилось? - не вытерпела тетя Лея.
- Так вот! Мы все слышали не раз: "Сталин капут!", "Советы капут!",
"Москва капут!" Лапки кверху, и все тут! Сукины сыны! Думают, все для них
будет так просто! Они, видите ли, уже поставили Советский Союз на колени!
Скоро, видите ли, весь мир будет жить так, как этого хотят фашисты! А шиш не
хотите, гадюки вонючие!
- О, господи, может ты, Сонька, разродишься, наконец, и скажешь нам,
что случилось? - Фаня нервно забросила назад свою длинную косу.
Соня не могла так сразу рассказать о самом главном. Ей нужно было
сполна насладиться потрясающей новостью. В этом была ее органическая
потребность, потребность быть хотя бы немного отмщенной, отмщенной за всех,
за мать, которая была зверски убита в первые же дни после занятия Весиловки.
Она всячески смаковала происшедшее. Таинственная новость притаилась в
блуждающих бликах ее возбужденного взора и готова была вот-вот вырваться
наружу сногсшибательной сенсацией.
- Подожди, сестренка, подожди, дай сказать!
Соня дышала часто и не могла успокоиться.
- Я с самого начала не верила этим скотам, что Москва в их руках. -
Оказывается, - Сонины щеки горели, глаза блестели. - Оказывается, седьмого
ноября Москва праздновала годовщину Октябрьской революции, и был парад на
Красной площади. А вот час тому назад я узнала - передали по радио - наши
под Москвой перешли в наступление. Вот вам и "Москва капут"! Собаки
паршивые!
Фаня и тетя Лея бросились обнимать Соню. Они опрокинули стул, и все
вместе оказались на полу.
А Соня, забыв о конспирации, в порыве получить, наконец, полное
удовлетворение, позволила себе громко со страстью торжественно
провозгласить:
- Но это, девочки и мальчики, еще не все! Наши войска взяли город
Калинин! Стойте же, вы меня задушите и не узнаете последнего! Передача
велась, знаете откуда? Она велась из самой Москвы!
- Но откуда ты все это узнала? - Фане необходимо было это знать, чтобы
убедиться в достоверности радостного известия.
- Вот это уж, извините, - секрет.
- Да ладно тебе, Сонька! Что же, по-твоему, среди нас есть предатели?
Да?
- Предатели, не предатели, но болтуны, так это точно.
- У, вредина! - Фанечка обиделась и отошла в сторону. - Так вот, имей
ввиду, если что узнаю, умру, но не скажу тебе.
Соня громко и весело засмеялась. Подошла к насупившейся сестре, обняла
ее за талию.
- Теленочек ты мой глупенький, глазоньки небесные! Ну не обижайся,
пожалуйста. - Соня посмотрела в сторону Менделя и не выдержала. - Скажу
только, что мы с Голдой только что встретили одного человека, с которым она
вместе работала до войны. - Потом, спохватившись, добавила: - Больше ничего
не скажу, можете не просить.
"Так вот оно что, - мелькнуло у Менделя в голове. - Неужели Иван
Петрович?"
- Ну, хорошо, а я расскажу, - смягчилась Фаня. - Слухи идут о каком-то
легендарном партизане Калашникове. Сначала появляются листовки, в которых
указывается время, когда он появится, и будет уничтожать предателей родины.
Потом отряд во главе с ним прибывает точно в указанный час и совершает
возмездие над полицаями и старостами. Затем спокойно исчезает в неизвестном
направлении. Немцы сбились с ног в поисках Калашникова и его партизан.
Говорят, он действует совсем недалеко от нас, где-то между Винницой и
Казатином.
Мендл почувствовал себя так, будто судьба его жестоко обделила,
неизвестно за что лишила элементарной человеческой чести - возможности
