впечатлениями. От усталости, сытости и тепла всех разморило. Учитель пошел в
сельсовет, чтобы, как было ранее договорено, по телефону доложить о
благополучном прибытии в Весиловку. Спустя некоторое время вернулся и
сказал, что райком комсомола настаивает на том, чтобы вернулись сегодня,
поскольку завтра, как было известно, обмен комсомольских билетов. Никакие
разговоры о том, что похолодало и что время уже около 2-х часов, не помогли.
Ребята поворчали немного и собрались в обратный путь.
А мороз к вечеру все усиливался. Все двенадцать километров маршрута
тянулись по чистому полю, где не было ни одного деревца, чтобы укрыться от
ветра.
Вышли на дорогу в поле. Встречный ветер гнал снежную крупу, которая
довольно ощутимо била в лицо. Впереди все заволокло. Дальше пяти метров
ничего не видно было. Первую половину пути шли молча и тяжело, но без
происшествий. Наступили сумерки, появилась опасность потерять дорогу,
заблудиться.
Вдруг в голове колоны шум. Учитель сам не выдержал такого напряжения.
Неожиданно он остановился, присел и свалился на бок в сугроб. Связали лыжи и
положили на них руководителя похода. Нужно было доставить учителя домой как
можно быстрее. Кто знает, что с ним? Кроме того, он может замерзнуть.
С трудом доставили учителя домой, потолкались там у его дома, пока жена
и соседи привели его в чувство, и стали расходиться по домам.
Мендл вваливается на порог своего дома - замерзший, голодный, руки и
ноги бесчувственны. Мать бросается к нему и не знает, что с ним раньше
делать: то ли раздевать, то ли растирать руки и ноги, или накормить. Сестры
радуются пропавшему брату. Мендл сразу почувствовал чудодейственный запах
пухлых оладьев из гречневой муки и шкварок из гусиного жира. Как же он
раньше не видел, не ощущал этого сказочного, домашнего рая, в котором он
постоянно жил!? Тепло, светло, родные лица. Стол, уставленный солеными,
нежно-салатового цвета тонкими огурчиками, аппетитно поблескивающими своими
пузырчиками в остро пахнущем рассоле и покрытыми стеблями укропа. А рядом из
большой фарфоровой посудины тонкой струйкой вьется пар. Там картошка в
мундирах. Если разломать одну из них пополам, то она дивно искрится своей
рассыпчатостью. Непременный спутник картошки - серебристая селедка с толстой
жирной спинкой, искусно украшенная белыми кружочками репчатого лука. Свежая,
недавно приготовленная домашняя колбаса вызывала своим тонким чесночным
запахом приступ сильного, но вместе с тем здорового голода, исходящего,
казалось, из самого источника нашего существования, расположенного глубоко в
чреве, за солнечным сплетением. И еще мамой выпеченный круглый, с румяной,
хрустящей корочкой, пухлый черный хлеб, который (в этом не могло быть
никакого сомнения!) дышал, словно живое существо!
Над всеми этими яствами торжественно возвышался размеренно шумящий под
раскаленными углями и нарядно поблескивающий своими боками самовар. Он не
просто шумел, он играл, перебирая свои высокие и низкие ноты, удлиняя или
укорачивая время звучания каждой из них, а то и накладывая одну на другую.
Иногда он о чем-то шептал в глубокой вечерней тишине. Этот каждодневный
тихий голос скромно и ненавязчиво о чем-то говорил. Его сдержанная
музыкальная речь при безграничной ночной темноте за окном замедляла время и
удлиняла жизнь во вселенной...
За этими сладостными воспоминаниями Мендл ничего не замечал. Он долго,
неподвижно лежал на спине и смотрел в потолок. Но наступил момент, когда
холодная, голодная реальность взяла верх, и Мендл несколько раз встряхнул
головой, чтобы смахнуть воспоминания, которые в этот момент были для него
довольно мучительны.
Поезд заскрипел тормозами, застучал по стрелкам. За окном в слабом
освещении промелькнули станционные постройки. На путях стояли составы с
шипящими под парами паровозами. Видимо, станция крупная.
- Мендл, вставай! Черт возьми, мы, кажется, проскочили Погребище до
самого Казатина! - закричал вне себя Пиня, когда поезд остановился.
Они быстро собрались, соскочили на землю и скрылись за ближайшим
пакгаузом.
Их поход замкнулся. Ночью поезд проскочил без остановки узловую
станцию, где им нужно было сойти для того, чтобы двигаться опять на восток
по другой, не тупиковой ветке. Вместо этого они оказались в Казатине всего в
25 километрах от Ружина. Замерзшие, голодные, разуверившиеся в своем
стремлении добраться к своим, они сидели на бревнах за пакгаузом и молчали.
Первым начал Пиня.
- Мендл, - взмолился он, - я не в силах начать сейчас все сначала. Наш
план оказался, пожалуй, нереальным. Пошли домой. Попробуем найти партизан.
Пошли, прошу тебя! Ты ведь сам убедился в том, что добраться к своим таким
образом почти невозможно.
Пиня долго что-то доказывал, но Мендл не слушал его. Перед ним, словно
благостный мираж, стоял тот самый стол - после комсомольского лыжного похода
- посуда с голубой и золотистой каемочками и содержимым, которое, если
представить его себе во всех подробностях цвета, вкуса и запаха, может
лишить рассудка любого человека в их положении. Правда, всего этого теперь
не могло быть. Но есть, надо надеяться, еще, слава Богу, мама, Голда,
Люсенька.
Зима в Ружине накануне Нового года. Более полумесяца держится довольно
крепкий мороз без снега. За это время река Раставица успевает замерзнуть и
покрыться толстым слоем льда, по которому можно смело проезжать на
запряженных лошадьми санях.
Но какой это лед!? Как правило, декабрь бывает бесснежный, и он весь
гладкий, блестящий, ровный, подобно огромному зеркалу.
Перекрытая высокой, длинной плотиной река в районе Ружина разливается
на ширину около километра, да и в длину не меньше. Огромная ледяная гладь -
уникальный каток. Где, в каком городе мира, даже при самой совершенной
технике, может быть построен такой великолепный просторный каток на лоне
величественной красоты окружающей природы? Человеку в своей созидательной
деятельности никогда не превзойти этого загадочного зодчего!
Раскинут каток на огромном просторе. Бери разгон насколько хватит сил и
мчись далеко в туманную изморозь и вволю наслаждайся свободой и радостью
быстрого движения. Захотел к другу, в соседнюю деревню - направление на
запад. К лесу, на противоположный берег, - на юг. С восточной стороны - путь
к плотине, которая особенно привлекает мальчишек. Там, у регулируемых
заслонок, шумит, бурлит и беснуется большой водопад. Он не утихает даже в
сильнейший мороз. А дальше, по течению, вода успокаивается под завесой
растилающейся над ней легкой морозной испарины и уходит опять под лед.
Для любознательного мальчишеского глаза на плотине есть еще мельница и
электростанция, движимые потоком воды.
Красив лес, возвышающийся террасами над рекой. Сначала вдоль берега
идет полоса лиственного, а выше - хвойного леса. И каждая из них имеет свой
оттенок, свой рисунок. Но берег у леса опасен. В прибрежных тростниковых
зарослях ключи размывают лед и кто этого не знает, может с коньками на ногах
провалиться в воду.
С малых лет дети катаются на коньках-снегурочках с загнутыми вверх
носами. Они крепятся к валенкам при помощи веревок, закрученных палкой,
конец которой упирается в холяву. На таких коньках можно кататься не только
на льду, но и на снежной дороге, плотно укатанной полозьями саней. Однако на
замершей, бесснежной реке бесспорно лучше.
На зимней Раставице много интересного.
В те времена электрических холодильников не было и в помине. Но надо
было хранить мясо, рыбу, масло и другие продукты, делать мороженое.
Жестянщики изготавливали специальные цилиндрические сосуды из оцинкованной
жести, которые вставлялись в бочонок со льдом и вручную приводились в
движение до тех пор, пока содержимое сосуда не превращалось в мороженое.
Для этой цели недалеко от плотины, прямо на реке, действовал промысел
по добыче льда для складов-холодильников. Мужчины в овчиных шубах и
брезентовых накидках кололи, ломами лед на квадраты и здоровенными
специальными захватами вытаскивали его из воды. Потом погружали его в сани и
увозили в хранилища. Там его аккуратно укладывали и каждый ряд присыпали
соломой. Даже при жаркой тридцатиградусной летней жаре лед там сохранялся до
глубокой осени.
Интересно было смотреть, как мужчины в сильный мороз стоят на краю
широкой проруби и вытаскивают из воды полуметровые квадратные кристаллы
льда. С ледяной глыбы стекала вода, и по количеству слоев на его торце можно
было судить о том, сколько раз мороз сковывал реку. Искусственно обнаженная
часть реки за несколько дней вновь замерзала.
Труд по добыванию льда, конечно, был тяжелый - весь день на холоде и в
сырости.
Самым удивительным чудом на этом сказочном катке является умеренный
непрерывный гул в воздухе, временами сопровождающийся отрывистым треском.
Что это? Оказывается, лед под влиянием изменяющейся минусовой температуры
трескается. Возникающая в каком-либо месте трещина молнией пересекает реку
вдоль или поперек, может быть даже со скоростью звука. Поскольку трещины
возникают непрерывно в различных местах, то над этим огромным ледяным полем
в воздухе стоит сплошной гул. Этот гул немного напоминает приближающуюся
грозу. И только та из трещин, что проскакивает у самых ног, создает в
воздухе глухой треск.
Старожилы знают, что санный путь через замерзшую реку лишь тогда
становится надежным, когда лед начинает трескаться от мороза.
Зима приносит свою, особую радость, свое очарование. Но суровая зима
41-го года не радовала. Полгода, более полутора сотен дней, на планете Земля
идет невиданное за всю ее историю самоуничтожение человечества. Человек
построил цивилизацию, при помощи которой создано сверхмощное оружие для
повального уничтожения его самого вместе со своим детищем.
Вряд ли далекие потомки, если им суждено быть и добиться вечного для
себя мира, в состоянии будут понять эту чудовищность.
Маленький, затерявшийся в мировых просторах Ружин не был исключением в
этом диком безумии.
Но жизнь неистребима. Даже на краю пропасти она стремится сохранить
свое лицо. И так до последнего своего мгновения. Все то, что ей свойственно,
- любовь, труд, радость, надежда, страсть - не может быть перечеркнуто
страхом смерти.
31 декабря в гетто, у тети Леи, собрались соседи отмечать Новый год.
Какими путями было добыто все то, что украсило стол - самому только Богу
известно. Был самогон и закуска - пусть примитивная, но закуска: картошка,
соленые огурцы, лук и даже сладкие блюда -- пышный, румяный пирог,
испеченный накануне женщинами.
Соседи по столу о чем-то переговаривались, и чувствовалось, что у
каждого в душе столько горя, что преодолеть его, хотя бы частично, ради
такого дня стоит немалых усилий.
Тетя Лея сидела рядом с дядей Меером. Он стал вспоминать, как в былые
времена встречали Новый год, и что еврейский новый год выпадает на осень.
Потом пошла речь о том, какие обряды соблюдали в синагоге и дома.
- Потеряли мы, Лея, все свое родное, еврейское, за годы советской
власти, - говорил Меер с печалью в голосе, подводя итог прошедшей жизни. -
Незаметно для себя потеряли. Не сопротивляясь, не протестуя, нередко даже по
собственному желанию. Только лишь единицы, которых считали чудаками, не
сдавались, соблюдали обычаи, обряды наши, верили в Бога нашего. А остальные
смотрели сквозь пальцы на то, как их дети и внуки перестают быть евреями.
Даже, наоборот, считали, что это откроет им дорогу в будущее. Роковая
