и повернулась к Менделю. - Ты мне лучше расскажи, как ты однажды, после
выпускного вечера, в слякоть, дождь и кромешную темень вздумал меня
проводить домой, за два километра, до самой Баламутовки, хотя хорошо знал,
что вызвался это сделать твой близкий друг Грыбинский.
- Знаешь, как мне жалко стало тебя, когда я увидел - ты стоишь в
стороне и ждешь его, а этот помешанный на поэзии стихоплет развел длинный
спор с Эвелиной Матвеевной, доказывая ей, что Пушкин при жизни не был так
популярен, как после его трагической смерти. Но постой, - спохватился Мендл,
- может быть, ты мне объяснишь, почему ты так легко и сразу согласилась,
чтобы я тебя проводил вместо Бориса? А?
- Мен, - назидательно начала Ульяна, - ты еще совсем молод и не имеешь
ни малейшего понятия о том, что такое женская душа.
Ульяна вдруг начала кататься по пляжу и громко смеяться.
- Теперь у меня уже нет никакого сомнения в том, что избыток солнца
дурно на тебя влияет, - произнес Мендл.
- Все, все, мы уходим. Но дай мне вспомнить последнее, ну, пожалуйста!
- взмолилась Ульяна и, сидя на песке, продолжала. - Значит так, стоим мы с
тобой в ночной темноте у моей калитки, прощаемся, и вдруг шлепающие в
глубокой дорожной грязи решительные шаги. Еще мгновенье, и перед нами Борька
во всей своей красе. Ну, думаю, не без женской гордости в душе, - дуэль
неизбежна. А что? Разве это не звучит, - Ульяна вскочила на ноги и стала в
позу. - По-моему, здорово: "Дуэль в селе Баламутовка на берегу Раставицы"...
- Ну, хватит, собирайся, - взмолился Мендл.
- Постой, постой! Ха-ха-ха! - не унималась Ульяна. - А пистолетов-то
нет! И вы с Борькой выдергиваете из тына-ограды по палке и ты поешь арию
"Паду-у ли я кiлком пропертий?"
- Мы можем опоздать на паром.
Наконец, Ульяна успокоилась, глубоко и шумно вздохнула:
- Увы! Ты только пролепетал что-то вроде: "меня ждут дома" - и...
- Ну, знаешь, ты еще тоже довольно молода и мало что понимаешь в
настоящей мужской дружбе.
Эти два-три часа пребывания на пляже были ими почти полностью посвящены
воспоминаниям школьных лет, проведенных в своем родном Ружине.
Вполне вероятно, что человек наделен еще одним - шестым чувством,
которое называется предчувствием. Они вспоминали друзей, учителей, родителей
и в свои только лишь восемнадцать лет как бы подводили черту своей юности,
неосознанно предчувствуя, что их молодости предписана впереди лишь одна,
одна-единственная неделя, и... последняя.
Перед тем, как покинуть пляж, они переоделись в раздевалке.
Мендл справился раньше и, поджидая Ульяну, стоял в стороне в синем
костюме и полосатом галстуке, которые, провисев в шкафу семь лет после
смерти отца, достались ему по наследству.
Солнце вышло из-за небольшого облака как раз тогда, когда Ульяна
появилась в легком, голубом цветастом платье, в туфлях на высоком каблуке.
Она шла ему навстречу гибко и неторопливо по длинному деревянному
настилу, с совершенно незнакомой ему походкой и приветливой улыбкой.
В этот прекрасный для них день они еще подымались по очень крутой
тропинке от набережной к Пролетарскому парку. Потом купили бутылку ситро и
пирожки с мясом и, сидя на скамейке одной из тенистых аллей, погасили острый
юношеский голод.
Тысячи горожан, воспользовавшись прекрасной июньской погодой, заполнили
самый любимый ими парк. Было людно, весело, красочно.
Непрерывно работали карусели для детей и для взрослых, но длинные
очереди желающих прокатиться по кругу на лошадке или диком олене никак не
истощались. Со стороны деревянной эстрады раздавалась популярная украинская
народная песня "Ой не свiти, мiсяченьку!" С большой эстрады, которая
расположена была над самым обрывом с видом на Днепр, лилась бессмертная
героическая симфония Бетховена. Могучей волной она звучала над старым
городским парком и уходила далеко в заречные просторы. А примыкающий к парку
стадион, на котором проходил футбольный матч, непрерывно гудел и взрывался
бурей восторгов, одобрений, разочарований.
Наступило время отправляться в театр. Ульяна и Мендл вышли на площадь и
сели в автобус. У большого универмага через открытые окна они услышали в
полную мощь всех репродукторов Крещатика тревожный вой сирен. При этом
суровый голос звучал грозно и неторопливо:
- Городу объявлена воздушная учебная тревога!
И еще и еще раз.
- Городу объявлена воздушная учебная тревога! Всем гражданам
предлагается немедленно удалиться в укрытия.
Движение на улице полностью остановилось. Кто-то в автобусе недовольно
ворчал:
- Вот, черти, не дадут отдохнуть в выходные дни!
Около часа пришлось постоять в подворотне одного из домов. Дворы,
магазины, все, кроме улиц, считалось условным укрытием от бомб и химической
атаки. По улице носились бойцы гражданской обороны и медицинской службы в
противоипритных костюмах и противогазах. Какого-то упрямца, который не
захотел уйти в укрытие, тут же схватили, насильно уложили на носилки и
куда-то унесли.
- Похоже, мы опоздали в театр, - заметил Мендл.
- Если так, то жаль, - сказала Ульяна.
- Не волнуйтесь, они там в театре все знают и начнут позже, - успокоил
их рядом стоящий мужчина из толпы.
И, действительно, когда они после тревоги приехали на место, у входа в
театр было людно и чувствовалось, что спектакль еще не начался.
Они влились в общий поток нарядно одетых людей. В предвкушении
знаменитого музыкального представления у пришедших на спектакль
чувствовалось приподнятое настроение. В фойе, в очереди у раздевалок, у
большого зеркала, где в основном женщины перед спектаклем приводили в
порядок свой туалет, живо обсуждались достоинства и недостатки раннее
поставленных оперетт, восхищались игрой артистов, подолгу стояли у стендов,
рассказывающих об истории создания театра оперетты в Киеве.
Искусство, настоящее искусство - как много оно означает для
человечества! Недаром говорят: жизнь коротка, искусство вечно. И слава-то
Богу, иначе жизнь на нашей земле давным-давно бы уже завяла от пагубного
воздействия множества тяжких событий и проблем, которые постоянно ее - жизнь
нашу - сопровождают, оттесняя на задний план удовольствия, любовь, мир.
Кто бы мог подумать, глядя на эти спокойные, улыбающиеся, пытливые,
симпатичные лица в театре, что за последние, всего-навсего, четверть века
эти люди пережили неслыханную в истории человечества чудовищную ломку -
мировую войну, революцию, гражданскую войну, НЭП, индустриализацию,
коллективизацию, массовый голод, репрессии против так называемых врагов
народа и предателей родины?
И теперь продолжают жить в условиях повального дефицита всего самого
необходимого для нормальной жизни - еды, одежды, жилья?!
Час назад эти люди были свидетелями учебной воздушной тревоги, которая
сама по себе должна была бы посеять в их душах страх за свое будущее, за
будущее своих родных и близких.
Перефразируя известное высказывание, можно с уверенностью сказать:
человечество выжило благодаря искусству.
Медленно поднялся занавес, обнажая красочно убранную сцену. Гул в зале
сменился абсолютной тишиной, а затем бурными апплодисментами в адрес
художников-декораторов. Вслед за этим грянул оркестр.
Спектакль начался, и с этого момента реальный мир перестал существовать
для всех, кто был в этом зале. Они с радостью и восторгом дали себя унести в
мечту о чистой искренней непобедимой любви, в эту прекрасную неистребимую в
человеке надежду, которая постоянно живет в нас совершенно независимо от
нашего возраста.
В антракте люди выходили из зала с сердцами, зажженными беспредельным
богатством веселой, задорной музыки выдающегося Кальмана.
- Мендель, - сказала Ульяна, когда они выходили из театра на площадь, -
по-моему, ты бесчувственный, серый и вдобавок еще необработанный камень.
- Ты так думаешь?
- Хоть немного тебя затронул этот спектакль?
- Затронул, поэтому и молчу, а не так, как некоторые, которые, потеряв
всякое приличие, с шумом вскакивали с места и мешали смотреть и слушать. В
одном месте, когда Сильва пела "Эй, друг любезный...", ты так рванулась к
сцене, что чуть не сшибла шляпу с головы впереди сидящей старушки. Я уж не
говорю, что с тобой творилось, когда пели "Частица черта в нас...". Я
нисколько не удивился бы, если бы ты выскочила на сцену и стала вместе с
артистами танцевать.
Ульяна взяла Менделя под руку и ласково прислонилась к нему.
- Хоть ты и ворчун, но прими благодарность за "Сильву". А еще я хочу
тебе сказать вот что. Завтра же подаю заявление и ухожу из института. Отныне
моя мечта - петь и играть в оперетте.
Говорливая театральная толпа скопилась на площади в ожидании автобусов
и троллейбусов, которые подходили один за другим, чтобы развести их по домам
и вернуть к прежним своим заботам.
Закончился последний мирный выходной день большого, красивого,
самобытного города.
До утренней смены оставались считаные минуты, когда резкий вой сирены
накрыл заводскую территорию, цеха, конторы, весь город.
- Городу объявлена воздушная тревога!!! Городу объявлена воздушная
тревога!!! Всем гражданам удалиться в укрытие!!!
Мендл еще не успел одеть спецовку. Он инстинктивно рванулся вместе с
другими к выходу. Некоторые забивались в угол цеха, под станки и верстаки.
Выбежав во двор, Мендл внезапно остановился. В сознании вспыхнула мысль:
"Ульяна! Где она?"
В разных частях города заговорили зенитки, открыв беглый заградительный
огонь. Высоко в небе большое пространство покрылось множеством белых
облачков от взрывающихся снарядов. Мощными залпами вступили в бой батареи
противовоздушной обороны, расположенные в непосредственной близости от
завода. Перекаты артиллерийских выстрелов с содрогающим треском устремились
вдоль улиц в многочисленные дворы, парки. В окнах домов звенели стекла.
В толпе выбегающих из соседнего здания Мендл увидел Ульяну и закричал
не своим голосом:
- Ульяна! Я здесь!
У входа в рядом расположенный литейный цех несколько мужчин пытались
закрыть дверь, через которую в страхе выбегали рабочие.
- Всем оставаться в помещении цеха! Никуда не выходить!
С трудом, но им удалось закрыть дверь и запереть ее снаружи.
В небе появился небольшой отряд советских истребителей. Кто-то с
надеждой в голосе крикнул:
- Смотрите, это наши "Чайки"!
Ульяна и Мендл пристроились за бетонной разгрузочной эстакадой
железнодорожной заводской ветки. Взгляд их был прикован к июньскому голубому
небу.
- Может, еще все обойдется. Видишь - зениток сколько и "Чайки". Это
тебе не то, что несколько дней назад, в воскресенье, в первый день войны,
когда разбомбили Пост-Волынские аэродромы.
- Ты так думаешь? - Ульяна дрожала всем телом.
Мендл, чтобы успокоить себя и Ульяну, с усилием продолжал.
- Тогда это было неожиданно, внезапно. Даже не успели тревогу объявить.
Это ведь было рано утром. Нет, ночью, в четыре часа, в выходной день. Никто
ведь ничего не знал до двенадцати, пока не выступил по радио Молотов. Мы еще
с Сережей и Петром собрались с утра на открытие нового стадиона.
Зенитки по-прежнему продолжали стрелять по пустому небу. Диктор и
сирены не умолкали. Ребята сидели на траве, спиной к бетонной плите.
За высокой заводской стеной жилые кварталы. Оттуда раздаются крики,
плач. В основном это дети, женщины.
- Бегите все к большому каменному дому! Лучше всего укрыться там, где
толстые стены! - раздается мужской голос с претензией на знание дела.
