первый трудовой день на новой для меня и древней для всех уральской зем-
ле.
* * * Примочку на ночь теща мне сделала, но когда и при каких обстоя-
тельствах она спала с моего лица и оказалась подо мною, сказать не могу,
так как был молод, совсем недавно женат, да и бодрой браги с вечеру поч-
ти ковш выпил - мне, как раненному, выпала добавка, отчего в голове заб-
родило и внутрях получилось броженье.
Мирная жизнь не начиналась. Мирная жизнь брала за горло и заставляла
действовать, иначе пропадешь с голоду. При демобилизации я получил сто
восемьдесят четыре рубля деньгами, две пары белья, новую гимнастерку,
галифе, пилотку, кирзовые сапоги, бушлат, который, как уже сообщалось,
тут же обменял на форсистую шинель канадского сукна цвета осеннего неба.
Жена моя получила то же самое, только все в переводе на женский манер, и
еще шапку, поскольку служила в войсках более ценных, чем какая-то артил-
лерия и связь, да и звание имела повыше - старший сержант, так денег ей
дали восемьсот с чем-то рублей, да она еще с зарплаты маленько подкопи-
ла, и получилось тысячи полторы у нас совместного капиталу. Однако
дальняя дорога и дороговизна на продукты до того истощили наши капиталы,
что явились мы в отчий дом жены без копейки, что, конечно, не вызвало у
родителей восторга.
Пелагия Андреевна, вечная домохозяйка, не получала никакой пенсии.
Семен Агафонович, как бывший железнодорожник и - о, судьба-кудесница! -
имевший ту же профессию, что и я до фронта - составителя поездов, поп-
росту и без форсу говоря, сцепщика, - имел пенсию рублей, может, триста
или около того. Денег тех хватало лишь на отоваривание продуктовых ижди-
венческих карточек да для уплаты за свет. Налоги же, займы и прочие свои
и государственные расходы покрывались за счет Девки - так звали в этом
уральском семействе корову. О корове той речь впереди, потому как место
она в жизни многолюдной семьи занимала большое, временами - главное.
Азарий работал на заводе, получал неплохие деньги, имел рабочую кар-
точку, да еще ночами прирабатывал: ремонтировал пишущие машинки, арифмо-
метры и другие какие-то технические мудреные предметы, не гнушался и
грязного труда.
Работал много, спал мало, собирался жениться на какой-то Соне, под-
капливал деньжонок, питался в какой-то энтээровской столовой, куда сда-
вал продуктовую и хлебную карточки, домой отдавал лишь дополнительную,
льготную. Я помню, очень удивлялся, сколь за мое отсутствие было изобре-
тено и выдумано всякого льготного, отдельного, дополнительного, преми-
ального, поощрительного - за тяжелое, горячее, вредное, за сверхурочное,
за высокопроизводительное...
За высокоидейное тоже давали, но пока еще жидко, неуверенно: всему
свой час
- исправят и эту оплошность блюстители порядка, направители морали,
главными они едоками сделаются и неутомимыми потребителями всяческих
благ.
Тася училась на курсах счетных работников, получала маленькую стипен-
дию и "служащую" карточку на шестьсот граммов хлеба. Вася заканчивал ФЗО
в группе маляров-штукатуров, уже проходил практику на строительстве за-
водских общежитий, питался в училище и дома, ему, заморенному, с детства
недоедающему, мать выделяла вареных картошек да молочка. Парень он был в
отца, рослый, мослатый, молчаливо-застенчивый, читал много и без разбо-
ра. Мы его застали в тот момент, когда он ночи напролет читал толстый
том Карла Маркса, ничего, как оказалось потом, в нем не понимая. Просту-
дившись на строительных лесах, он переболел гриппом, затем тяжелейшим
после него осложнением - теперь это зовется менингитом - и страдал уже
тяжким, неизлечимым недугом. Но про менингит нам никто не сказал, и о
надвигающейся трагедии мы долго ничего не знали. Да и не до "мелочей"
нам было в ту пору, не до чужих недугов...
* * * Надев военную шапку жены и свою форсистую шинель, под нее папа-
шину душегрейку, я снес на базар запасную пару белья и, потолкавшись
среди военного в основном люда, роящегося между двумя дощатыми торговыми
павильонами на холодном пустыре, обнесенном черным от копоти забором,
реализовал свой товар. На вырученные за белье деньги тут же, на базаре,
в дощатой будке сфотографировался на паспорт, купил полбулки серого смя-
того хлеба и стриганул домой, радуясь тому, что жене выдали шапку, что
головы у нас одного размера, вот только характеры разные. Совсем разные.
Разительно разные. Но Бог свел, соединил нас, и родители ее доказали
всей своей жизнью, что женитьба есть, а разженитьбы нет.
Через три дня я получил фотокарточки и отправился в райвоенкомат -
сдавать военные и получать гражданские документы и обретать уже пол-
ностью гражданскую свободу.
Военкомат от дома тестя был в полуквартале, располагался он тоже в
полутораэтажном, характерном для уральцев доме - нижний этаж или полуэ-
таж, точнее, сложен из кирпича. Дом просторный, крепкий, в елочку обши-
тый по стенам, украшенный тяжелыми и широкими воротами, на которых,
впрочем, были кем-то и когда-то сняты створы, вышиблены или убраны рез-
ные надбровники и прочие украшения, но сам массивный остов ворот упорно
стоял, ветрам и времени не поддавался, также и пиле, потому что видне-
лось по низу столбов несколько уже почерневших подрезов.
Я подумал, что дом этот купеческий. И не ошибся.
Как только ступил я в этот просторный дом, так сердце мое и упало и
вовсе бы на пол вывалилось, да крепко затянутый на тощем брюхе военный
поясок наподобие конской подпруги, с железной крепкой пряжкой удержал
его внутри. В доме было не просто тесно от людей. Дом не просто был за-
полнен народом, он был забит военным людом и табачным дымом. Гвалт тут
был не менее, может, и более гулкий, разноголосый, чем тот, которым
встречали царя Бориса на Преображенской площади, где чернь чуть не ра-
зорвала правителя на клочки.
Солдатня, сержанты, старшины и офицерики-окопники сидели на скамьях,
на лестницах, на полу. Сидели по-фронтовому, согласно месту: первый круг
- спинами к стене, второй - спинами и боками к первому, - и так вот,
словно в вулканической воронке серо-пыльного цвета, в пыль обращенное,
отвоевавшееся войско обретало гражданство. В долгих путях, в грязных ва-
гонах, в заплеванных вокзалах защитный цвет приморился, погас, и это че-
ловеческое месиво напоминало магму, обожженную, исторгнутую извержением
из недр, нет, не земли, а из грязных пучин огненной войны.
В эпицентре воронки, на малом пятачке затоптанного и заплеванного по-
ла нижнего этажа, стоял старый таз без душек, полный окурков. На полу же
- цинковый бачок ведра на три с прикованной за душку собачьей цепью
пол-литровой кружкой.
Наверху располагались отделы военкомата, и путь к ним преграждался на
крашеной лестнице поперек откуда-то принесенным брусом, запиравшимся на
щеколду, еще там двое постовых были, чтоб никто под брус не подныривал и
щеколду не отдергивал.
Подполковник Ашуатов опытный был командир и бес по части знания пси-
хологии военных кадров. Бывший командиром батальона и полка, он понимал,
что сухопутный русский боец в наступлении иль в обороне ничего себе, ра-
ботящ, боеспособен, порой горяч, хитер, но на ответственном посту несто-
ек, скучна ему стоячая служба, лежачая еще куда ни шло, но стоячая, пос-
товая...
Может постовой уйти картошку варить, но скажет, что оправляться, либо
с бабенкой какой прохожей разговорится и такие турусы разведет, такого
ей арапа заправлять начнет о никудышной его холостяцкой жизни - и про
службу забудет, бдительность утратит и запросто дивизию врагов в боевые
порядки пропустит.
Ашуатов поставил у "шлагбаума" двух моряков. Те нагладились, надраи-
лись и стоят непреклонно, грудь колесом, вытаращив глаза, подражая, ви-
дать, любимому своему капитану. Ни с какого бока к этой паре не подсту-
пишься, ничем не проймешь. Они и словом-то не обмолвятся, только надмен-
но кривят губы, удостаивают фразой-другой лишь старших по званию да де-
вок из военкоматского персонала.
Стой бы пехотинец или артиллерист либо танкист, даже летчик - тех
воспоминаниями можно растрогать, до слез довести, выкурить вместе цигар-
ку.
"Как там?.. А! Э-эх!.." Пехотинца Ивана так и на пустячок можно прик-
нокать.
На зажигалку с голой бабой, на алюминиевый портсигар с патриотической
надписью: "За родину! За Сталина!", "Смерть не страшна!", "Пущай погибну
я в бою, но любовь наша бессмертна!". И поскольку его, Ивана, не убили
на войне, он от этого размягчен и еще более, чем на войне, храбр, сго-
ворчив и думает, что так именно и было бы, как на портсигаре написано,
он бы умер, а она, его Нюрка, до скончания века страдала бы о нем. А уж
насчет родины и Сталина - тут и толковать нечего, тут один резон: уме-
реть, сталыть, надо, не рассусоливай - умирай! Но вернее всего опроки-
нуть Ивана можно на бульканье:
булькнул в кармане - он тут же возмущенно заорет: "Чё же ты, змей, на
двух протезах стоишь? Помрешь тут! Загнешься! А дети?!" С хохлом и евре-
ем - с теми и того проще. Если только хохла убедишь, что как получишь
документы и станешь директором комбината или хлебозавода, то возьмешь
его к себе, начальником военизированной охраны либо командиром пожарной
команды, - тут же куда хочешь тебя пропустит. Хоть в рай без контрамар-
ки.
С евреем, с тем надо пото-о-оньше! С тем надо долго про миры гово-
рить, про литературу, про женщин да намекнуть, что в родне, пусть и
дальней, у тебя тоже евреи водились, ну, если не в родне, так был на
фронте друг из евреев, хра-а-абры-ый, падла, спасу нет, сталыть, и среди
евреев хорошие люди попадаются...
Но моряк! Он же ж, гад, никакой нации не принадлежит, поскольку на
воде все время, земные дела его не касаются, внесоциален он. Стоит вот в
красивой своей форме, и морда у него от селедки блестит!.. А тут пехот-
ня-вшивота да "бог войны", испаривший штаны, изломавший кости в земляной
работе, при перетаскивании орудий хребет надломивший, танкист пьяный го-
релой головешкой на полу валяется.
А он, подлюга, стоит в клешах и не колышется - бури кончились, волной
его больше не качает!
Наверх вызывали или, по-тогдашнему сказать, выкликали попарно. В чу-
совском военкомате, как и в большинстве заведений в стране, рады были до
беспамятства окончанию войны и победе, но к встрече и устройству победи-
телей не подготовились как следует, несмотря на велеречивые приказы
главного командования, потому что оно, главное командование, большое и
малое, привыкло отдавать приказы, да никогда не спешило помогать, наде-
ясь, как всегда, что на местах проявят инициативу, прибегнут к военной
находчивости, нарушат, обойдут законы и приказы, и если эта самая наход-
чивость сойдет - похвалят, может, орден дадут, пайку дополнительную. Не
пройдет - не обессудьте! - отправят уголь добывать либо лес валить.
Я снова оказался в солдатском строю, засел в тесный угол и узнал, что
иные из бывших вояк сидят тут и ждут чуть не по неделе. Конца сидению
пока не видно. Первую очередь военных - которым за пятьдесят, железнодо-
рожников, строителей, нужных в мирной жизни специалистов - демобилизова-
ли весной. И едва они схлынули, да и не схлынули еще полностью-то, уж
наступила осень, и из армии покатила вторая волна демобилизованных: по
трем ранениям, женщины, нестроевики и еще какие-то подходящие "катего-
рии" и "роды".
Начинала накатывать и прибиваться к родному берегу и третья волна де-
мобилизованных.
Табак у многих вояк давно кончился, продуктовые талоны и деньги - то-
же, но пока еще жило, работало, дышало фронтовое братство: бездомных
брали к себе ночевать вояки, имеющие жилье, ходили по кругу кисеты с за-
водской махоркой и самосадом, иной раз поллитровка возникала, кус хлеба,
вареные или печеные картохи. Но кончалось курево, по кругу пошло "со-
