разом он проверял свою невесту и понравилось ли ему это дело.
- Лучче занятия пожалуй што на белом свете и нету. Оно не может не
пондравиться, - утверждал Федя.
Народ дальше тему ведет: есть ли жилищные условия и возможности, чтоб
заниматься любимым делом?
- Да ить я гуляю-то с сентября, заделал уж ей, дуре. - Федя обвел
"залу" горестным взглядом. - Расшепендрилась! Отец узнает, что девку
раскурочил, голову мне оторвет, как колесо с лисапеда сымет...
Хотел было заплакать Федя, но усатый братан похлопал его по спине,
притянул к себе, очень удобная оказалась подставка - плечо товарища на
войне. Федя сморился, отквасил губу и доверчиво уснул.
- Во, уездился! - завистливо вздохнул усатый сапер.
Ваня Шаньгин распорядился:
- Э-этого-ооо г-громилу-у-у-у-у б-без очереди-и-и-и... Осо-особые
об...обстоятельства-а-ааа.
Федя Спицын, к изумлению своему, в тот же день получил документы. Бу-
дучи человеком хоть еще и не проспавшимся, но совестливым, спускаясь по
лестнице с зажатыми в горсть бумагами, виновато твердил:
- Чё тако, не понимаю?! Почему мне льгота? Я, товарышши, не вино-
ват...
- Иди давай, иди, пока бумаги не отняли! - посоветовал братан и хряп-
нул Федю по спине так, что тот зашатался.
- Н-на свадьбу с-с-со-зови, н-не свою, дак до-че-ри, - пропел Ваня
Шаньгин.
- У меня парень будет! - увильнул Федя.
И ведь как в воду глядел! Не один парень, пятеро парней у Феди Спицы-
на народится. И какую жизнь проживет Федя - не пересказать, но где-ни-
будь, когда-нибудь к месту я к Феде еще вернусь. Полюбив его с военкома-
та, братва в городе помнила этого шебутного мужичонку.
Но на Феде Спицыне всякое веселье в военкомате и завершилось. Народу
не убывало, народу прибывало. Зима входила в силу. У многих мужиков были
семьи, голодуха поджимала, ждать мы больше не могли, затребовали для
объяснений начальника райвоенкомата.
На площадку лестницы вышел, при орденах в два ряда, перетянутый рем-
нем в тонкой талии, с желтым от табаку и недосыпов лицом, подполковник
Ашуатов (все фамилии и имена я сохраню в доподлинности - уж понравится
это кому иль не понравится, но иначе поступать не дает мне память), у
подполковника, затем уже полковника Ашуатова на свете было семеро детей,
сейчас, наверное, много внуков и правнуков у него. Сам он прожил тоже
непростую послевоенную жизнь. Довольно еще нестарым мужчиной был демоби-
лизован в звании полковника, работал парторгом кирпичного завода в по-
селке Лядбы Пермской же области, там или в Саратовской области, куда пе-
реехала его семья, он и похоронен.
Лядовское кладбище попало под затопление Камским водохранилищем, прах
полковника перенесен или нет - не знаю.
- Здравствуйте, товарищи! - устало сказал райвоенком сверху. - Я знаю
обо всем и все понимаю. Принимаются меры, чтоб хоть временно, до получе-
ния документов, занять вас и обеспечить карточками.
Кто-то где-то там наверху, в небесах, услышал слова подполковника
Ашуатова, наши ли солдатские молитвы до Бога дошли - на Чусовской желез-
нодорожный узел обрушились гибельные метели со снегом. Все мы, военкома-
товские сидельцы, были мобилизованы на снегоборьбу. На станции нам ежед-
невно выдавали талоны на хлеб, еще по десятке денег и тут же, в ларьке,
их отоваривали. Однажды даже выдали по куску мыла и по нескольку метров
синенькой дешевенькой материи, из которой жена моя тут же сшила себе
первую гражданскую обновку - коротенький халатик, кокетливо отделав его
по бортам бордовой тряпицей.
Наверное, тряпица была из тех ворохов, которые собирали женщины и де-
ти этой семьи, сшивали их вместе и стежили одеяла "из клинышков".
Ох уж эти лоскутные одеяла! Мы с женою еще вспомним о них и попробуем
спасаться ими.
* * * Пока мы боролись со снегом и давали возможность работать перег-
руженному железнодорожному транспорту, нам и документы приготовили, и
все утряслось и установилось, все, что бродило и не знало, куда притк-
нуться, более или менее успокоилось. Вчерашние вояки разбрелись по своим
углам и производствам. Само собой, снегоборьба еще более объединила быв-
ших вояк, и я, в общем-то, знал в лицо едва ли не все население шестиде-
сятитысячного городка, да и служба моя первая гражданская шибко со-
действовала познанию населения и объединения с ним.
На снегоборьбе мы не только убирали и отвозили на платформах снег с
путей, но попутно долбили и скребли перрон, закатывали в вагонное депо
порожняк на ремонт, случалось, что-то и разгружали - железнодорожное на-
чальство торопилось использовать момент, урвать от нас как можно больше
пользы. Мы всякую работу делали в охоту, с азартом, хотя шибко стыли на
ветру и некоторые даже поморозились в легком-то "дембельном", как его
сейчас зовут, обмундировании.
Однажды совместно с вокзальными бабенками тюкали мы на перроне до
мраморной звонкости утрамбованный снег, сгребали его в кучи и на пакга-
узной грузовой тележке свозили в ближний тупик, там сбрасывали на косо-
боко сникшую двухосную платформу. И прилепись же мне в пару говорливая
бабенка. Я орудую кайлом, она - лопатой и лопочет - измолчалась без му-
жика. За перроном возле будки техосмотра вагонов кучу мы разбивали,
насквозь прошитую желтыми струями мочи не сыскавших уборную пассажиров.
Ну и станционные мужики ту кучу не обходили, лили на нее все что ни по-
падя. Крушил я ту кучу, крушил - выдохся. Бабенка взяла у меня кайло и
давай, по-мужицки ахая, продолжать долбяную работу, она и в это время
без умолку трещала. Я уже знал нехитрую историю ее семьи: мужик погиб,
детей у нее двое, хлеба и дров не хватает - подалась на железную дорогу,
перронным контролером и уборщицей одновременно, потому что здесь выписы-
вают уголь, форму выдать сулятся, и когда водогрейка Каенова помрет или
на отдых уйдет, она выпросится работать туда - там чисто, тепло и спо-
койно, на водогрейке той висит фанерка, и на ней написано:
"Посторонним вход воспрещен", - это чтоб враг-диверсант какой не про-
ник, воду в кубе не отравил, пассажиров не сгубил.
Повествует бабенка про свое житье-бытье, мечты свои высказывает да
кайлом тюкает. Я подгребаю совковой лопатой комья. Жарко мне сделалось,
шинель расстегнул, распахнулся, и бабенка острым-то кайлом ка-ак заве-
зет, да не по мне - по мне бы ладно, залечился бы, привычно, - она на-
несла удар более страшный, она херакнула точнехонько по шинели моей.
И замерла, будто в параличе. И я замер. Гляжу, как ветер треплет ак-
куратным углом почти от пояса и до сапога сраженную мою шинель.
Жизнь действительно беспрестанное учение и опыт. Именно тогда от зна-
ющих людей известно мне станет, что настоящее сукно всегда рвется углом.
Моя шинель была из сукна настоящего! Канадского - они не халтурили. Хо-
рошие они, видать, люди, производство у них хорошо налажено.
Сколько мы с бабенкой стояли средь русской зимы, на Урале, зимой со-
рок шестого года, оправляясь от тяжелого удара, нанесенного в мирное
время, с тыла, - я не знаю.
Мужественная, все беды пережившая русская женщина первая опамятова-
лась.
- Ах ты, туды твою мать! - сказала она. - Ну, где тонко, там и рвет-
ся! - Она ползала вокруг меня на коленях, скрепляла рану на шинели отку-
да-то из-под телогрейки добываемыми булавками и то материла себя, то
стонала, один раз даже по башке своей долбанула, и еще бы долбанула, да
я руку ее придержал.
Почти тридцать лет спустя сын мой, отслужив в армии, будет возвра-
щаться из-за границы и весело расскажет, как, едучи по Польше, они все
обмундирование, даже и шинели, повыбрасывали из вагона крестьянам - так
они им, эти военные манатки, обрыдли за два года.
Тогда, в сорок шестом, израсходовав все булавки, проклятия и слова,
забитая нуждой и горем, молодая еще, но уже выглядевшая лет на сорок,
синегубая и синеглазая бабенка стала передо мой руки по швам:
- Прости, парень! Иль убей!
Я похлопал ее по плечу. "Ничего, - сказал, - ничего-о", - и мы стали
продолжать совместную работу.
Вечером моя молодая жена аккуратно, частой строчкой, зашила рану на
шинели, угол которой был в метр, не менее, величиной, и чтоб нитки не
белели на шве, она их чем-то помазала, гребенкой расчесала ворс сукна,
тогда еще не выношенного, - шов сделался почти незаметным.
Семен Агафонович, помнится, все ворчал в бороду:
- Эко дикуются над парнем! Эко пластают!.. Нет штабы поглядеть?!
Сам-то Корней Кривошшоков экой же шелопут был! Анька эта, его дочь, ви-
дать, в него удалась! За тем, бывало, недогляди, дак без ног ему под ва-
гоном валяться...
На другое утро Анна, придерживая подол, отворачиваясь от ветра, при-
бегла с перрона на дальние пути, что над самой рекой Чусовой, где мы ра-
ботали в тот день. Она увидела меня издали, замахала рукой, споткнулась,
побежала и, еще не отпыхавшись, принялась оглядывать меня вблизи и сза-
ди, задирала на мне шинель, будто юбку на девке, и восторженно трещала:
- Гли-ко! Гли-ко! Как новенькая! Ка-ак новенькая! Мастерица в жены
тебе попалась, ма-астери-ица! Ну, да оне - короеды известные! Что тебе в
учебе!
Что тебе в работе!.. Я со средней-то, с Калерией, в одном классе, в
двадцать пятой школе училась! Куды-ы-ы там! Отличница! А твоя-то!
Твоя-то!
Ма-а-ахонькая! И как токо ты ее не задавишь?!
- Копна мышь не давит...
- Зато мышь всю копну источит... - И, заметив, что я прекратил удар-
ную работу, на нее вопросительно уставился, Анна затрещала о другом: - А
я те работу нашла! Хорошую. В тепле. Дежурный по вокзалу требуется. А ты
- железнодорожник, все правила знаешь, да и чё там знать-то? Впихивай
пассажиров в вагоны, чтоб ехали, - и вся недолга. Я уж и с начальницей
вокзала насчет тебя разговаривала. Сука она, конечно, отпетая, но чело-
век чуткий...
Так сделался я дежурным по вокзалу станции Чусовской. Но на службе
той проработал недолго - очень дерганая работа оказалась, суетная, бес-
толковая.
Чусовской железнодорожный узел сложный сам по себе: он перекрестный.
Одно направление от него идет в Пермь, другое - на Соликамск, третье -
через Гору Благодать на Нижний Тагил Свердловской дороги, четвертое -
Бакальское - в Татарию, да еще "присосков" и ответвлений дополна - к
рудникам, в шахты, к леспромхозам с их лагерными поселками. Сама станция
притиснута горами к реке Чусовой, три депо на ее территории: вагонное,
паровозное и знаменитое электровозное - одно из первых в эсэсэре. Здесь
первым в стране начал водить двумя электровозами-"сплотком" железнодо-
рожные составы с версту длиной Игнатий Лукич Чурин, вятский когда-то
крестьянин и, как оказалось, мой дальний родственник. Сделался Игнатий
Лукич депутатом Верховного Совета, Героем Соцтруда, членом Комитета за-
щиты мира, членом бюро горкома и еще многим членом. Он в конце концов
только уж тем и занимался, что заседал, в президиумах красовался, по
странам разным ездил, интервью давал, составы уже редко водил, в основ-
ном "показательные". Работать ему сделалось некогда.
Станция была, или мне казалась, ямой, в которую не раз валились сос-
тавы, горящие электровозы, парящие и караул кричащие паровозы. Мне-то
они были, как ныне говорят, "до лампочки". Но в яму ту сваливалась такая
масса разноликого туда и сюда едущего народу, что совладать с ним, уп-
равлять им или, как принято выражаться, "обслуживать" его было невозмож-
но: давки, драки у касс, сидение и спанье по неделям на полу, на
скамьях, под скамьями детей, стариков, инвалидов, цыган; сраженья при
посадке, срыванье стоп-кранов при отправлении поездов, как правило, с
задержками, ругань на планерках, проработки по селектору из управления
дороги, остервенение фронтовиков, не раз бравших меня за грудки, замахи-
вавшихся костылями и всем, что в руках окажется. Только то, что на рабо-
