мне. Может, я и в самом деле попаду на этот самый "лифтфакт" - так Дани-
ла выговаривал слово "литфак", и мне в такой форсистой шинели там самое
место, не одной там студентке я в ней понравлюсь, глядишь, и нескольким.
К вечеру вся моя одежина подсохла. Супруга отутюжила ее, надраила пу-
говицы мелом, подшила подворотничок беленький-беленький, прицепила наг-
рады, выдала стираные и даже глаженые носки - я и не знал, что носки
гладят, меня это очень умилило. Я спросил: чьи они? И если бы жена ска-
зала, что хозяина, не надел бы, но она сказала, что из тетиного добра, и
я их надел. Ноги, привыкшие к грубым портянкам, вроде как обрадовались
мягкой, облегающей нежности носков.
Когда я нарядился, подтянулся и, дурачась, повернулся перед супругой,
она по-матерински ласково посмотрела на меня:
- Добрый ты молодец! Чернобровый солдатик! Никогда не смей унижать
себя и уродом себя перед людьми показывать. Ты лучше всех! Красивей и
смелей всех!
- И улыбнулась. - Да еще колдун к тому же.
- Ну уж, скажешь уж... - начал я обороняться, но не скрою, слова жены
киселем теплым окатили мою душу и приободрили меня если не на всю
дальнейшую жизнь, то уж на ближайшее время наверняка.
Супруга привела в порядок и свою одежду, приоделась, вечером, когда
вернулся со службы хозяин по имени Василий Деомидович, состоялся ужин,
вроде как праздничный. Тетя Люба, накрыв на стол, поставила перед хозяи-
ном тарелочку с салфетками, тарелочку под закуску, по левую руку две
вилки, большую и маленькую, по правую - два ножа, тоже большой и ма-
ленький.
"Зачем столько?" - удивился я. Передо мной с боку тарелки лежали одна
вилка и один нож, я же и с ними-то не знал, что делать: ведь все уж по-
резано, накрошено, намешано. Рюмок тоже было по две, да к ним еще и вы-
сокий стакан!
"А ну как нечаянно рукавом заденешь да разобьешь?!" Василий Деомидо-
вич, переодетый из конторского костюма в какое-то долгополое одеяние -
пижама не пижама, жакет не жакет с простроченными бортами да белый галс-
тук к сорочке с почти стоячим воротничком придавали хозяину, и без того
крупному, вальяжному, этакую полузабытую уже на Руси дворянскую осанку,
- он и за столом вел себя будто дворянин из советского кино. Вживе-то я
дворян видел всего несколько штук - ссыльных, но какие уж в ссылке дво-
ряне, по баракам по переселенческим обретающиеся?
Засунул салфетку за воротник и закрыл ею галстук. "Зачем тогда и на-
девать было галстук-то?" - продолжал я недоумевать. Другую салфетку хо-
зяин положил себе на колени. Серебряными вилками Василий Деомидович за-
цепил сочной капусты, поддерживая навильник малой вилкой, донес капусту
до тарелки, ничего при этом не уронив ни на стол, ни на брюки. Затем он
натаскал на тарелку всего помаленьку: и огурца, и помидор, и мясца, и
яичка, и селедочки кусочек, все ладно и складно расположил на тарелке,
веером, да так живописно, что в середке тарелки оказался красный марино-
ванный помидор и три кружка луку. Натюрморт это в живописи называется.
Тетя Люба обвела нас победительным взглядом: мол, во как мы можем!
Впрочем, в глуби тети Любиного взгляда угадывалась робкая озадаченность
и песья прибитость. Она суетилась, забивала внутреннее замешательство
излишней болтовней и заботливостью. А во мне поднималась пока еще нето-
ропливая, но упрямая волна негодования, и сказал я себе: "Ну уж хера!
Салфет на себя я натягивать не стану!" Супруга - чутлива, по морде моей
или еще по чему угадав революционный мой порыв, нажала под столом на но-
гу, не то ободряя, не то успокаивая. Когда хозяин взял за горлышко гра-
финчик, спросил взглядом, чего мне - ее, злодейку, или красненького из
бутылки с длинным горлышком, я с вызовом заявил, что солдаты, которые
сражались с врагом, привычны пить только водку и только стаканами.
- Да уж, да уж! - заклохтала тетя Люба, смягчая обстановку. - Уж сол-
даты...
уж оне, упаси Бог, как ее, злодейку, любят!.. Но вам жизнь начинать.
Ты уж не злоупотребляй!..
Супруга опять давнула своей ногой мою ногу. Хозяин сделал вид, что не
понял моего намека насчет сражавшихся солдат, сам он с сорок первого го-
да и ровно по сорок пятый отсиделся в плену у какого-то богатого немец-
кого иль австрийского бауэра, научился там манерам, обращению с ножами
да с вилками, к столу выходил при параде, замучил тетю Любу придирками
насчет ведения хозяйства, кухни и в частности относительно еды; обед и в
особенности ужин - целое парадное представление в жизни культурных евро-
пейцев: при полном свете, в зале, свежая скатерть на столе, дорогие при-
боры.
А где что взять? Конечно, Василий Деомидович приехал при имуществе,
не то что мы. Но этого трофейного барахла, всяких столовых и туалетных
принадлежностей, навалом на базаре, идут они за бесценок. С какой сторо-
ны обласкать, обнежить господина? Ведь он там с немочками и с францужен-
ками такую школу прошел, такому обучился, что ей, простой подмосковной
бабе, науку эту не одолеть. Она уж и карточки неприличные напокупала,
глядя на них, действовать пробовала, да где там? Не те годы, не та
стать...
"Да-а, не член, не табакерка, не граммофон, не херакерка, а бу-
тыльброд с горохом!" - любил повторять наш радист, родом из Каслей или
Кунгура, ковыряясь в рации, не в силах ее, вечно капризничающую, настро-
ить, все хрипела она да улюлюкала и ничего не передавала.
И ведь, судя по морде, хозяин сам сдался в плен, никто его туда не
брал, не хватал, сам устроился там и с войны ехал как пан, во всяком ра-
зе лучше, чем мы с супругой. А теперь вот вел беседы на тему, как пра-
ведно, чисто, обиходно, главное, без скандалов, поножовщины, воровства и
свинства живут европейские народы, понимай - германские, как они хотя и
жестоко порой обращались с пленными, а иначе нельзя, навыкли мы при Со-
ветах лодырничать, у немца ж не забалуешься, они, немцы, и детей воспи-
тывают правильно - лупят их беспощадно и потому имеют послушание, не то
что у нас лоботрясы никого не слушают. А на какой высоте у них ис-
кусство, особенно прикладное! Кладбища не кладбища, музеи-выставки под
названием "Зодчество".
- А мы им тут кольев осиновых да березовых навтыкали, с касками на
торце - вместо произведений искусства, - начал кипеть и заводиться я, -
чтоб не отдалялись больше от родного дома в поисках жизненного прост-
ранства...
Жена опять давнула мою ногу и к хозяину с вопросом насчет природы,
похожа ли на нашу.
- И похожа, и не похожа, - промокая губы салфеткой, отозвался хозяин.
- Деревья как будто те же, но все подстрижены, все ровненько, аккурат-
ненько...
Хватанув, уже самостоятельно, без приглашения, высокий стакашек вод-
ки, я хотел было напрямки спросить, как жопу европейцы подтирают. Не се-
ном? Сеном так хорошо, мягко, запашисто, и целый день, иногда и неделю
из заднего прохода трава растет. Косить можно. Бедненькая тетя Люба поз-
вала меня нести сковородку с жареной картошкой и на кухне приникла к мо-
ему уху, задышала в него:
- Миленький мой мальчик, герой ты наш фронтовик, наплюй на него, про-
шу тебя.
Он же меня съест... загрызет... Я все понимаю, все-все! Изменщик он
родине и народу, изверг и подлец, да ведь мужик мой, куда денешься?..
Пойми ты, мне-то каково на старости лет? Я из честной трудовой семьи...
Будь молодые годы да...
Жена моя бдила, не давала мне больше выпивать, да и увела меня поско-
рее "к тете", где я заявил, что и дня больше не останусь под крышей это-
го разожравшегося на фашистских хлебах борова.
- Все, все! Все, мой хороший! Навестим вот тетю утром завтра в
больнице - и за билетами, за билетами: у меня же литерные талоны. Мы же
с тобой дальше поедем в купе. В купе, в купе, голубчик. В купе знаешь
как хорошо, удобно, спокойно?! Ездил когда-нибудь в купе? Не ездил, не
успел, а то бы поездил, ты ж железнодорожник. Я тоже не ездила, но знаю,
что купе бывает на четверых...
- Это и я знаю! - непреклонно заявил я. - Ты кого надуть пытаешься?
Кому голову морочишь?
- Ну и что, что на четверых? - частила супруга. - Может, остальные
двое опоздают... Мы ж с тобой так вдвоем еще и не были, - прижалась она
ко мне...
- Посидеть можно, поговорить, даже, если охота, полежать... - вздох-
нула она.
- А этот... Он мне еще больше противен, чем тебе, но я же держусь.
Можно же немного потерпеть...
- Ты не была на Днепровском плацдарме!.. Ты не была на Корсуне... Ты
не видала!..
- Не была. Не была... Я и войну видела издалека и ничего такого не
испытала.
Но тоже ведь досталось. Бомбежки... пожары... ужас... Не мытьем, так
катаньем война свое взяла у всех...
- Так уж и у всех?!
- Ну, не у всех, ну, оговорилась. Хотя почти у всех... А тетя-то.
Ха-ха! Ну, она какой человек. Велела привезти в больницу ее швейную ма-
шинку.
- Зачем?
- А чинит больничное белье. Нога в гипсе подвешена, она машинку на
живот себе - и пошел строчить!.. Она у нас очень, очень хорошая. Ты ее
обязательно полюбишь! Обязательно!
- А она меня? - спросил я, мягчея и привлекая к себе свою заботливую
супругу, всегда и всем пытающуюся угодить, все неудобства и уродства на
земле исправить, всем обездоленным соломку подстелить, чтоб мягко было,
удобно, если возможно, чтоб никто ни на кого не сердился, никто никого
не обижал.
- Ну кто же такого грубияна и замечательного дурня не полюбит? -
рассмеялась она, целуя меня. - Такое невозможно. - И сделала тонкий на-
мек: сейчас, мол, разденется, сейчас-сейчас, минуточку еще терпения,
всего одну минуточку...
Но тут в дверь деликатно постучала тетя Люба, спросила, можно ли к
нам.
Присев на кровать, стала плакать и жаловаться на Василия Деомидовича,
который успел уж поинтересоваться, долго ли мы тут задержимся. Опять от-
читал, что не берем с тети вашей плату. Ведь знает, хорошо знает, что уж
столько лет ломит тетка твоя по хозяйству, весь дом, все дела на ней,
сама хозяйка лишь торгует на рынке, копейку наживает. И еще плата ка-
кая-то?
Фактически же тетя тут и хозяйка, и прислуга, и швец, и жнец...
- Ну, такой злодей навязался, такой паразит явился - сил нет, всю ме-
ня, бедную, уж измучил... Шкуру-то собачью под навесом видели? Это он
Бобку, Бобочку моего, бедного, задавил. Лает, спать не дает. Своими
ру-учищами, фашист! Фашист, и нет ему пощады.
Но пощады не будет как раз ей, тете Любе: выжив с квартиры нашу тетю,
Василий Деомидович вплотную займется тетей Любой, и несчастную женщину
хватит удар, она належится в грязной постели, только подруга, наша тетя,
будет ее навещать, обирать от гнуса и грязи. Хозяин еще при живой хозяй-
ке приведет в дом молодую бабенку и станет тешиться с ней на глазах у
законной жены. Живи в другом месте, эти прелюбодеи, может, и прикончили
бы тетю, но тут кругом соборы, кресты, попы и богомольцы. Бога боязно.
Вдруг увидит?
- Он и до войны не больно покладист был, нудный, прижимистый, нелюди-
мый, да все же терпимый, а после плена просто невозможным сделался!
Иногда забудется и брякнет: "А вот у нас, в Германии..." О Господи, Гос-
поди! Что только и будет? Что только и будет?..
Когда тетя Люба на цыпочках удалилась на кухню и выключила свет в за-
ле, нам уж ничего-ничего не хотелось, даже разговаривать не было охоты.
* * * Утром, с десятичасовой электричкой, мы втроем выехали на стан-
цию Яуза, где в железнодорожной больнице лежала тетя, которую по расска-
зам я уж вроде знал вдоль и поперек, да и любил уже как родную, горел
нетерпением поскорее ее увидеть. Но прежде чем отправиться на электрич-
ку, все мы переждали, когда хозяин уйдет со двора. Василий Деомидович,
поворочавшись в коридоре перед зеркалом, надел новое пальто, с загранич-
ным портфелем и в кожаных перчатках проследовал мимо окон. Тетя Люба,
