- Эй, Тюхин! - испуганно окликнула с берега отставная возлюбленная. -
Слышь, Витька, а ты чего не умираешь-то?
И Тюхин ответил ей по-солдатски просто, по-сундуковски исчерпывающе:
- Значит, так надо! - и подумав, добавил: - Дура!..
- Дура-дура-дура, - подхватил осмелевший Ричард Иванович, и снова су-
нул, и снова обсмоктал. - Кайф!.. Э, э, Викторушко, сокол ясный, нет -
вы только гляньте: она же, идиотка, безоткатную пушку в руки взяла...
Эй, Даздраперма Венедиктовна, вы что - совсем, что ли... э... ополоуме-
ли?! Тю-юхин, она ведь не шутит!..
- Ну и что?
- То есть как это "что"?! Лодку же продырявит, а я плавать не умею!..
- А-а, - вздохнул Тюхин и вынул "браунинг" и, почти не целясь, выст-
релил. И звук был какой-то несерьезный, невзаправдашний, будто воскрес-
ший Иосиф Виссарионович пыкнул своей сталинской трубочкой...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
"Кукуй, кукуй, кукушечка, сули мне, дураку, бессмертие!.."
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
И когда дымочек развеялся, императрицы Даздрапермы Венедиктовны Пер-
вой не стало. Только предсмертный шепот Ея донесся до ушей Тюхина:
- Вот и жизнь за мной, дурой, пришла! Прощевай, Тюхин!..
- Адью-гудбай, душа моя!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
В некотором царстве, в некотором государстве, а именно в том, в кото-
ром мы покуда еще не живем, плыли по Окаян-морю два несусветных умника.
До заветной цели было ой как недосягаемо, весел в лодке не было, а посе-
му гребли они, сердешные, руками, коротая путь за беседою.
- Ну что, маловер вы этакий, - укорял умник в шляпе умника в пилотке,
- думали, поди, очередная утопия, мистификация, миф-с?.. И то сказать -
А-ме-рика! Оторопь берет, как возмыслишь всуе!.. А подразвеется туманец,
и вот она - на горизонте, зримая, как... э... заря новой жизни... Или
закат?.. Тюхин, что у нас там на повестке дня - утро или вечер?..
И тот, который в военном, - а надо сказать, что сидели они рядышком,
лицом к носу лодки, - устремлял взор прямо по курсу и, сверкая очами,
зрел в дальнем далеке тесно столпившуюся группу хорошо знакомых ему
нью-йоркских небоскребов, и силуэтик статуи ошую, а одесную, то бишь
справа по борту, устремившийся к ним через акваторию, но, увы, взорван-
ный какими-то экстремистами как раз посередке мост, понятное дело - не
Большеохтинский и даже не Петра Великого, а самый что ни на есть Брук-
линский, а стало быть тот самый, с которого, по свидетельству еще одного
великого Очевидца, так и кидались вниз головой безработные, слава Богу,
еще не наши, не русские, да к тому же почему-то в Гудзон, а не в Ист-Ри-
вер, каковой имел место на самом деле, в жизни, в реальности, друзья
мои, а не в чьих-то, пусть даже провидческих, сочинениях.
Итак, мост был взорван, бесконечное водное пространство, по которому,
как вошь по мокрому пузу (В. Конецкий), полз утлый челн - называлось не-
ведомо как - то ли Нева, то ли Ист-Ривер, то ли Гудзон, то ли Окаян-мо-
ре, то ли Стикс, то ли Коцит, то ли и вовсе, прошу прощения, Ахерон. Де-
ло было то ли к утру, то ли к вечеру. Весел не было. Ричард Иванович все
пиздел и Тюхин, совершенно не слушая его, смотрел в розовую даль. До ре-
зи в глазах безотрывно вглядывался он в знакомые силуэты, похожих на
циклопические сталактиты, на кардиограмму сердечника, манхэттенских зда-
ний - один к одному видок из особнячка Бэзила! - и в шальной башке его
щелкала курочком очередная шизоидная идейка - сомнительная, чудная, неи-
моверная - ну совершенно тюхинская, Господи. "Стало быть так, - наяву
бредил Витюша. - Доплываем до берега. Идем (иду?) в российское по-
сольство. Падаем на колени: так, мол, и так - вот наш паспорт гражданина
СССР, требуем немедленной пресс-конференции. Тема: "Множественность да-
леко не лучших миров. Угрожающая реальность возвратной поступательности.
Ужасы тоталитаризма. Аберрация истории. Личное". Как патриоты настаиваем
на незамедлительной отправке домой, в Питер (можно в Москву). Фурор. Те-
леинтервью. Скандальная известность. Работа над мемуарами и свиде-
тельствами очевидца. Гонорары. Спокойная, обеспеченная старость... В
случае неудачи в посольстве, элементарно занимаю денег на авиабилет. У
кого? Да хотя бы у Кати, дочки Бэзила, тоже, кстати, поэтессы. У
Кузьминского... У Беломлинского... Да у того же Бродского, в конце-то
концов!.. И, бля, первым же рейсом. Немедленно... "Ку-ку, сэрдэнько мое!
А это мы - и, как ни странно, - совершенно трезвые!.."
Вот так он и мечтал, фантазер этакий, загребая правой рукой и вполу-
ха, как на партсобрании, слыша разглагольствования демагога в кальсонах,
несшего какую-то чушь про нолевую точку жизни, про зов потомков и стран-
ности - sic! - не параллельных, а категорически перпендикулярных миров,
как, скажем, шахта лифта перпендикулярна этажам, а нижняя палочка буквы
"Т" - верхней. Да-с, милостивый государь, и вовсе не ваше "О" - буква...
э... букв, так сказать, сакральный символ смысла (или бессмысленности,
что, в сущности, одно и то же), а столь таинственное Тэ, в котором - и
Тэос, и токсикоз, и траверз, и транспортабельность, и трансцендентность,
и тремор алкоголика...
- И - тоска, - подсказал рассеянный Тюхин, - и пистолет "ТТ" товарища
Афедронова...
И он, зачерпнув забортной водицы, поднес ладонь ко рту и вздрогнул, и
принюхался, и осторожно лизнул желтоватую, подозрительно пахнущую жид-
кость.
- И типичная третьеразрядная туфта, Ричард Иванович! Вот вы тут даве-
ча про сироп упомянули. Не могу не поделиться и своим эпохальным откры-
тием. Имеющее свойство течь вещество за бортом, кое мы с вами по наив-
ности сочли за морскую воду, оказалось на поверку ничем иным, как...
- Нуте-с, нуте-с! - поощрил Р. И.
- Как... э... Господи, какая гадость! - Тюхин сплюнул. - Ничем иным,
как проявитель, наказание вы мое. Из чего сле...
- ...дует, - с готовностью подхватил прозревший слепец-провиденциа-
лист, - из чего со всей очевидностью следует, мое вы преступление, что
нам с вами как бы дается еще один шанс проявить себя... э... во всем
своем великолепии. А следовательно, на том месте, где пишут "Конец",
следовало бы написать: "Продолжение следует"!..
- Следовательно... следовало бы... следует, - поморщился Витюша Тю-
хин. - Экий вы, право, не стилист...
- Ну уж зато и не следователь, как ваш Кузявкин, - не обиделся Ричард
Иванович. - А потом, Тюхин, кто знает - а может, там, где суждено зафик-
сироваться по-новой и вам, и мне, грешному, может, там эта моя тавтоло-
гия будет воспринята, как некий стилистический изыск, как шалость гения,
Тюхин?!
За бортом плюхало нечто, имевшее свойство принимать форму сосуда, в
котором помещалось: бутылки, граненого стакана, сложенной ковшиком ладо-
ни. Тюхин коротко выдохнул и без тоста, не чокаясь, как на поминках, вы-
пил.
И гром, естественно, не грянул, и мир не перевернулся. И кроме Ричар-
да Ивановича, разве что пролетавшая около чайка слышала, как опаленным
горлом Тюхин прошептал:
- "Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века..."
И было это 20-го, десятого, сорок второго - чика в чику в день, в ме-
сяц и в год его появления на свет Божий...
- Сколько там, на ваших золотых? - зевая, спросил Ричард Иванович.
- Без тринадцати тринадцать, - сказал забывшийся новорожденный.
Был он грустен, простоволос, на глазах его мерцали слезы.
- Вы когда родились-то, отчаянный вы мой, - утром, вечером?
- Около часу дня, - вздохнул глядевший вдаль, туда, где совсем еще
недавно громоздилась зыбкая американская фата-моргана.
- Значит, пора!
И Ричард Иванович отодрал и выбросил в Окаян-море фальшивую бородку с
усиками, вытащил из-за пазухи что-то вроде слухового аппаратика, прово-
дочек от которого тянулся к уху и, выцарапав антеннку, исподлобья взгля-
нул на спутника.
- Если желаете, могу и сигнал SOS дать... Кстати, Тюхин, вы не заду-
мывались - сколько будет, если от 13-ти отнять 13?.. И правильно! И не-
чего такими пустяками забивать свою бесценную голову...
И он нажал тангетку, и дал настройку:
- Раз-раз-раз-раз-раз!".. "Первый", "Первый", я - "Четвертый". Как
слышите меня? Прием...
- А ведь я, - сглотнул приговоренный, - а ведь я, Зоркий, кажется
знаю, кто вы!
- Ах ты, Господи!.. Да неужто все-таки расшифровали?! Ну-ка, ну-ка!
Просим!.. А то ведь уже как-то даже и неудобно... "Первый", "Первый", я
- "Четвертый". Слышу вас хорошо!.. Хорошо слышу вас!..
- Вы, Ричард Иванович, вы знаете вы кто?! - с трудом выговорил Тюхин,
он же - Эмский, он же - Кац-Понтийпилатов, он же - В. Г. Финкельштейн,
он же - рядовой Мы... он же бомж на бугорочке, серый в яблоках конь с
золотой фиксой, деревянная кукушечка, поливающий марганцовочкой дусик...
И Рустем, и Скоча, и Вавик, и Совушка... И все Бесфамильные, Кузявкины,
Афедроновы и Щипачевы вместе взятые. И оба сразу брата-близнеца Брюко-
мойникова. И отдельно висящая на чердаке Идея Марксэновна Шизая. И Ляхи-
на, Иродиада Профкомовна. И возлюбленная Даздраперма. И товарищ С...
И... и едва он, Тюхин, собрался с духом, чтобы... м-ме... чтобы, вол-
нуясь, выпалить самое - для себя и для Ричарда-э-Ивановича - главное,
существенное, в смысле дальнейшего, так сказать, существования, только
привстал он в лодке, именовавшейся, между прочим, точно так же, как тот
незапамятный, увозивший Набокова из России, греческий пароходишко, и,
едва не потеряв равновесие, всплеснул, елки зеленые, руками и... сорри,
пардон, прошу прощения!.. и тут вдруг, ну прямо, как в наркотическом
бреду, прямо по курсу, из-за сумеречно-кровавого горизонта стремительно
взлетела металлическая, как доллар, Луна и, остановившись в поднебесье,
опрокинулась вдруг на ребро, неожиданно сплюснутая какая-то, сфероидная,
и вдруг покачнулась, и низринулась вдруг, трансформаторно гудящая, вся в
этаких трехэтажных, подозрительно похожих на бараки Удельнинской, имени
Скворцова-Степанова, психушки строениях!..
- Вот! Вот оно! - заморгал глазами Ричард Иванович, в минуту опаснос-
ти как-то разом вдруг похорошевший и без этой дурацкой своей бороденки,
без наркомовских - тьфу, тьфу на них! - усиков, ставший до того похожим
на своего теряющего лицо спутника, что если б я не был совершенно
непьющей, понимаешь, в данный момент чайкой по всем вам известному, по-
нимаешь, имени, я бы того и гляди подумал, елки зеленые, что примо: у
меня попросту двоится в глазах, и секондо (секонд о): что и они ( и
они!..) - два прозревших от предвечного ужаса химероида, и они тоже по-
няли, что это за мандула за такая - чуть ли не в пол-бля-неба, с гордым
лозунгом на борту - "Дембиль неизбежен" - что за херомудовина несусвет-
ная, мигающая иллюминаторами, совершенно, по тюхинской милости, неуправ-
ляемая, а стало быть и неотвратимая, рушится на них... то есть - на нас,
описав уму непостижимую - во времени и в гиперпространстве - параболу...
И тут мы, все трое, в едином порыве вскричали, пропадая:
- О, Господи!..
И не было ни прошлого, ни настоящего, ни дна, ни выси небесной, ни
жизни, ни смерти, да и нас самих, милые вы мои, дорогие, хорошие, тоже
как бы и вовсе на свете не было...
АБЗАЦ ПЕРВЫЙ
роман второй РЯДОВОЙ МЫ
А мимо наши паровозы все мчатся задом-наперед!.. Дрожит щека, катятся
слезы, комбат копытом оземь бьет. И ни на миг не умолкая, дудит в кар-
тонную трубу Тоска - зеленая такая, в шинелке, со звездой во лбу. В.
Т-Э. Шел осел с приклеенными крыльями рядом с другим стариком, один как
Беллерофонт, другой как Пегас, оба возбуждая жалость. Апулей "Метаморфо-
зы"
* Глава первая
И еще раз о вреде курения
* Глава вторая
Всевозможные гости, в том числе и Гипсовый
