- Ну откуда ж я знаю, - вздыхает Ромка, - это ты у него спроси...
- А ты чего же не спросил?
- Почему не спросил? Спросил...
- Ну?..
- Гну!.. Я спросил, а он мне и отвечает: "Да какой же, Роман Яковле-
вич, может быть "приказ", когда мировой порядок кончился?!"
- Как наше пиво, - говорит Боб.
И все, конечно, смеются, только как-то на этот раз не шибко весело,
недружно как-то, елки зеленые.
Я все шарю и шарю по эфиру - пусто, как шаром покати. Сплошной рев,
треск да вой: улла! улла!.. А тут еще компас. Передо мной на столе лежит
компас, и сколько я на него ни смотрю, стрелочка мечется, как безумная.
Я снимаю наушники. В "коломбине" тихо. Мужики сосредоточенно смолят,
стараясь не глядеть друг на друга. Сегодня с вечера не трясет. Не чешет-
ся лоб, не зудят последние зубы. Тишина какая-то странная, непривычная.
- Ну, с чертом, похоже, ясно, - говорю я, - а солнце-то, почему все
же солнце-то не всходит, господа присяжные?
И они молчат. Все молчат, молчат. А потом Боб гасит окурок о каблук и
кладет мне руку на плечо:
- Как говорит наш дорогой старшина: значыть так нада, Витюха...
Глава пятая От рядового М. - рядовому запаса Мы.
Письмо второе
Мотто:
О, дайте мне хоть разок посентиментальничать! Я так устал быть цини-
ком. В.Набоков "Лолита"
...Вопросы, вопросы - их с каждым днем все больше - и на все, или
почти на все, у меня, сокол ты мой ясный, ответов нету! Что это - ядер-
ная война?.. космический катаклизм?.. международная провокация?.. где
стартовики?.. куда подевалась соседняя часть прикрытия?.. где наш на-
чальник связи подполковник Штефан?.. где все остальное человечество?..
Вопросы, вопросы, вопросы! Вот и твой среди них - самый, пожалуй,
больной, самый, не побоюсь этого слова, русский: почему не говорит Моск-
ва?..
Только сейчас, когда мрак и туман отрезали нас от мира не хуже гула-
говского забора с вышками, только сейчас, Тюхин, я оценил чего стоят та-
кие, казалось бы, простые, с детства до дрожи памятные, голосом Левита-
на, слова: "Внимание! Говорит Москва! Передаем важное правительственное
сообщение..." Или такие вот, еще проще, человечнее, но все равно, друг
мой, с каким-то скрытым, только нам, советским людям, доступным подтекс-
том: "Говорит Москва! Передаем сигналы точного времени..."
Да, да - ты опять не ошибся, со свойственной всем истинным лемуриан-
цам прозорливостью угадал - у меня, действительно, перемены, и какие!
Чудесное возвращение в ряды наших доблестных Вооруженных Сил благотворно
повлияло на меня как на личность. В считанные дни вернулась былая уве-
ренность в себе, возрос дух, окрепла дисциплина, коренным образом улуч-
шилось политико-моральное состояние! Снова, как в юности, в тумбочке у
меня Карл Маркс, а в сердце беззаветная сыновняя преданность своему на-
роду, строю, Коммунистической - и оставь эти свои кривые ухмылочки! -
партии и ее авангарду - ленинскому ЦК и ЦКК. А пропо: в жизни не забуду,
как ты, мерзавец, осклабился, когда твой товарищ и коллега, поэт-паро-
дист и парторг К. Комиссаров, Царствие ему Небесное! - негодуя, восклик-
нул: "Но ведь ты же наш человек, Тюхин!.."
Тьфу!.. Дай дух перевести...
Ну, так на чем мы?.. Ах, да - но это еще не все, не все, друг мой!
Однажды ночью на "коломбине", пялясь в инфернальную тьму за окном, я
вдруг с какой-то вспышечной, ослепительной ясностью осознал, что все
случившееся со мной в пост-армейской жизни - это вовсе не случайность,
не прихоть Рока, не игра чьей-то не шибко здоровой, а подчас прямо-таки
извращенной фантазии, я понял, Тюхин, что это головоломное мое возвраще-
ние в молодость, в милые сердцу наши с тобой шестидесятые - это знак,
это мягкий, но решительный шлепок руки Провидения по моему дурацкому за-
тылку, Тюхин! И если ответ на этот вопрос - так что же, о что же, что же
все это? - мне неведом, то на вопрос зачем? - на этот вопрос, Тюхин, я
могу ответить четко, как на политзанятиях: строго засекреченным способом
я переброшен (вариант: передислоцирован) в воинскую часть п/п 13-13 для
выполнения спецзадания, суть которого, Тюхин, заключается в том, чтобы
со свойственным мне талантом, ярко, вдохновенно, предельно правдиво опи-
сать (не путать ударения!) на бумаге самый главный, самый впечатляющий,
самый счастливый, кривоухмылец ты злокачественный, этап своей не очень в
общем-то замечательной жизни! Речь идет о двух с гаком годах нашей с то-
бой действительной службы, Тюхин. И чтоб - от первого дня - до последне-
го, в деталях, в до слезы в носу трогательных подробностях - о спасибо,
спасибо тебе за идею, вечное тебе спасибо Кондрат Всуев, комиссар и че-
ловек! - чтоб, как в жизни, как в песне, как в жизни-песне - от дверей
Сестрорецкого райвоенкомата (помнишь, ты, гад, изловчившись, харкнул на
них!) и дальше, дальше! Как привезли нас на Финляндский, как засунули
нас в автобусы и три часа катали по Питеру, запутывая следы, дезориенти-
руя провожающих, как потом снова привезли на Финляндский и снова засуну-
ли в поезд, но теперь уже в другой - на Приозерск и дальше, дальше, но
этого ты, пьяница проклятый, уже не помнишь, разумеется. Как торчали по-
том два месяца в карантине, в лесу в тринадцати - обрати внимание,
Витька! - километрах от населенного пункта с нечеловеческим наименовани-
ем Куохоокоонмякки, где под ноябрьские и приняли присягу - помнишь: "Я,
гражданин Союза Советских..." ...Господи, аж комок в горле... Как ехали
потом - через Питер, через Псков, через Вильнюс, а как доехали, бля, до
Бреста, тут и поняли: значит, точно - за кордон, хорошо хоть не в Монго-
лию! Эх, гудбай, родина-Россия, ариведерчи, белые березы!.. Помнишь, жи-
домасон, серенький, мышиный какой-то рассветец за Познанью? Сральники в
вагонах были закрыты, на станциях нас, шпану, категорически не выпускали
и вот эшелон тормознул у тридевятого столба и по вагонам разнеслось:
"Все, кому невтерпежь, а-аправиться!" О, какой это был порыв, ты пом-
нишь, Тюхин? Но и тут начальник эшелона товарищ полковник Беднев не рас-
терялся. "Эшело-он, ра-ассредото-оочиться!" громовым голосом скомандовал
он и через минуту две тысячи соколиков уселись орлами на частнособствен-
нической пахоте. И было утро, и ошарашенный поляк на всхолмье, сорвавший
зачем-то с головы картуз, не знал что и делать - то ли на чем свет стоит
крыть нас по-русски в Бога и в душу, то ли дзенковать по-польски свою
Матку Боску ченстоховску! "Ничего-ничего, органика основа урожая!" -
шурша газеткой, заметил оказавшийся рядом со мной рядовой Т., а когда
залезали в вагон, он оглянулся и, присвистнув, воскликнул: "О поле, по-
ле, кто тебя?.." Вот после этого мы с ним и скорешились, Тюхин... И вот
уже Германия, которую мы и видели-то разве что из окна боевой машины да
с караульной вышки... Ты помнишь свой первый в жизни караул, Тюхин?
"Стой, кто идет!.. Разводящий, ко мне! Остальные, на месте!" Помнишь
рассвет за капустным полем, ежики в ежевике, первая пичужка - Господи,
да неужто наш русский воробей?! - и такая тоска, такая тоска на душе,
когда только представишь себе, сколько их впереди, таких же бессонных
рассветов! И такие мысли, такие слова, Тюхин, - даже Борьке нельзя их
доверить, одной лишь бумаге - она, как известно, все стерпит... А стар-
шина Сундуков! Помнишь, как ты с разбегу столкнулся с ним в коридоре?
Как он рявкнул: "Хвамылия!" И ты, как завороженный, вперясь в его лобную
бородавку, пролепетал: "Никак нет, не Хвамылия, я рядовой М.!" "Ну ту,
шу ты "эм" - это и невууруженным глазум выдно!" - зловеще проскрежетал
старшина и вдруг взял тебя за бляху и крутанул ее: "Р-раз!" И еще разок:
"Два-с". И еще: "Тры-с!.." Тринадцать нарядов вне очереди накрутил он
тебе, кособрюхому! И это было начало, только начало - помнишь?! А как
провожали демобилизованных! Как они неловко становились на одно колено и
целовали красное знамя, и глаза у них после этого становились красные...
А как мы, идиоты, все гадали перед сном: подсыпают или не подсыпают? Ну,
разумеется, подсыпают, только вот куда: в суп, в чай?.. И почему тогда
совершенно почему-то не действует?.. А как ты на учениях принес шифровку
в штабной фургон! Там у них была такая карта Европы, вся в кружочках и
крестиках, черных, синих, красных, вся в цифрах, бля, помнишь, Витька? -
5 - клт (килотонн), 10 мгт (мегатонн)... А в кружочках с крестиками го-
рода, на фиг: Мюнхен, Дюссельдорф, Прага, Париж... Эх!.. Но зато, как
наш батя, полковник Федоров, водил колонну по автобанам, как он матом,
елки, по рации, на весь земной шар!.. Та-ти-ти-та!.. Короче, схватыва-
ешь: обо всем, что было, от первого дня до последнего, и как на исповеди
- ты хоть раз был на исповеди, нехристь? - как на духу, дружок ты мой
разъединственный, распоследний, тюха ты этакий - сечешь?.. И чтоб все -
и радости, и огорчения, и ложки, и Матильдины мандавошки, кроссы,
марш-броски, письма от мамы, занятия строевой, чистка картофеля - пом-
нишь, подлец, как ты накормил родную бригаду картофельным пюре? Ну как
же - терпеливо выколупывать глазки это не для нас, не для Тюхиных, вот
ты и подбил меня, провокатор, прокрутить все три тонны в машине до пол-
ного их - червоточин и глазков - исчезновения, и картошечка, Тюхин, по-
лучилась хоть и с виноград величиной, зато такая, бля, диэтически чис-
тая!.. "От лица командира батареи - пять, бля, нарядов вне очереди!"
"Есть, бля, пять, на фиг, нарядов!"... А как вы с Борькой назюзюкались,
когда дневалили по офицерскому клубу! Как тебя Сундуков раздевал, как с
тебя, трупа, сапоги стягивал: "Ну хту ж так пьют, хту ж так пьют?! Зуку-
сывать нада, рудувуй Мы!"... Нет, и все же - как наш батя водил колонны!
Сто машин, как по ниточке, со строго выдержанным интервалом, со ско-
ростью 90 км в час - класс, елки зеленые! Йех, с ветерком! Ты в голове
колонны, я, как всегда, в хвосте: "Дуэль, Дуэль - я Сатисфакция. Как
слышите меня?.."
К слову сказать, товарищ Бдеев из санчасти еще не выписался, но, го-
ворят, пошел уже на поправку... Как поняли меня? Прием.
Короче, Тюхин, обстановка у нас тревожная, предгрозовая. Спим как в
октябре 62-го, снимая только сапоги, с "калашниковым" в обнимку. Остатки
боевой техники, в том числе один тягач с ракетой, то есть, извиняюсь, с
"изделием", выкатили на плац. Разве что патроны пока что не раздают... А
тут еще вчера на построении подходит ко мне лейтенант Скворешкин и, тя-
жело вздохнувши, говорит вполголоса: "А вы бы, рядовой М., шли бы лучше
к себе на станцию." "Это, - спрашиваю, - почему? Это как это?" - спраши-
ваю. А он глаза отводит и говорит: "А вы бы, говорит, - пошли бы, пос-
мотрели на себя в зеркале..." Ну и пошел, и посмотрел. Видок, конечно,
не очень чтобы очень - харя старая, голова седющая, вся в шрамах, зубов
нет, но ведь я и тогда, в юности, уж никак не красавцем загремел под
фанфары: гастрит, дуоденит, плоскостопие, истощение на почве сексуальных
излишеств, тахикардия, грыжа, лунатизм, прогрессирующее слабоумие по
причине алкоголизма... А-а, и продолжать тошно! Короче, уж не шибко я и
изменился за эти годы, а потому только плюнул в сердцах салаге-дне-
вальному на сапог и потопал к себе на "коломбину", а пока шел, вот о чем
думал, Тюхин. "Ничего случайного в жизни, конечно же, нет, - шагая, ду-
мал я, - и если я вернулся в Армию, значит, так надо, елки зеленые! Ко-
му? вот это уже другой, более сложный вопрос, но лично я думаю, - сам с
собою беседовал я, по-старчески шаркая ногами, - лично я полагаю и даже,
в некотором смысле, убежден в этом - сие даже не знак, сие, Тюхин, ПРО-
ВИДЕНЦИАЛЬНАЯ МИССИЯ!.. Ю андестенд ми?.. И - о нет, не упаднические
стишки, каковых по логике вещей следовало бы ожидать после моего падения
с березы, но героический эпос, эпохальную поэму (лучше в прозе) о службе
