бесного?" - И двухметровый, весь какой-то складной, как телескопическая
антенна, салабон назвал свою роковую фамилию. "Гибель моя фамилия", -
скромно потупившись сказал он. И ты заметь, Тюхин, сердце у меня в этот
миг даже не екнуло!..
"То-то и видно, что - гибель, вот уж воистину - Бог шельму метит" -
негодуя, сокрушался я. - "А ну, бери таз, щетку, ведро, учись, зелень
пузатая, пока я жив!"
Пол был ужасен, друг мой! Небрежно протертый, с остатками грязной
мыльной воды в желобках, он являл собой неадекватное времени зрелище. В
наши с тобой шестидесятые годы, Тюхин, такого безобразия не было! А
тряпки, какими тряпками пользовались они?! "Ах ты гусь ты этакий! -
гневно вскричал я, - Да разве же это тряпки?! Нет, господа хорошие, ни к
чему созидательному вы не способны! Вы - само разрушение, деструкция,
развал, бардак!" Жестикулируя, я пошел в спальную комнату радиовзвода и
достал из-под матраса четыре заветных вафельных полотенчика, да-да - тех
самых, каковыми пользовались мы с тобой на первом году, когда Сундуков
все еще лелеял надежду сделать из тебя, Тюхин, "нустуящего сувэтскуго
челувэка". "Учись, молодой, покуда я жив" - повторил я и, ловко намотав
полотенчико на щетку, сноровисто прошелся по ребристому кафелю. Через
пять минут, Тюхин, я уже так увлекся, что позабыл обо всем на свете!
Движения мои были уверенны, размашисты. Рядовой Гибель едва успевал от-
жимать мои фирменные тряпки и менять воду. О какое же это наслаждение,
бездарь ты никчемная, с упоением драить казарменный пол во имя завтраш-
него дня, во имя прочного мира во всем мире, во имя счастья и процвета-
ния всего прогрессивного человечества! Как это славно, Тюхин, глубоко
прогнувшись на прямых ногах в поясе, вдыхая носом, выдыхая через рот, -
тереть, тереть, тереть, тереть, тереть!.. Признаться, я даже не заметил,
как они оказались рядом, два этих свинтуса - Шпырной со Шпортюком. "Ишь
ты поэт, понимаешь, Пушкин!" - пытаясь попасть в меня сопливым своим
пальцем, оскалился ефрейтор Шпортюк, призванный, как ты помнишь, все-
го-то на полгода нас раньше. - "Ишь ты, питерский с Невского брода" -
сказал, кривляясь, этот скобарь. - "А вот и мы с Ромкой стихами можем,
правда, Ромка?.." И Ромка Шпырной, бегая глазами, хихикнул, а эта дерев-
ня продекламировала такие вот стихи: "Мыр-тыр-пыр-дыр,
быр-дыр-мыр-пыр!.."
"Вот с этого все и началось, Гибель" - горько сказал я, глядя им
вслед. - "Сначала бескультурие и безнравственность, а там уже и "сникер-
сы", контактное каратэ, марихуана, мафиозные разборки, монетаризм..."
Как и положено молодому воину, рядовой Гибель все три часа слушал ме-
ня, разинув рот, не перебивая ни единым словом. Я был, быть может, из-
лишне эмоционален, но в то же время правдив, предельно точен в аргумен-
тации...
Короче, с полом мы управились минут за пять до подъема, когда Шути-
ков, зевая и почесываясь, поплелся на плац. "Ну вот, Гибель, что и тре-
бовалось доказать!" - с трудом распрямившись у дверей "курилки", сказал
я. Неправдоподобной, ослепительной белизной сияли позади сто погонных
метров коридора. "Каково?" - с гордостью спросил я. "Как в гостинице
"Гранд Отель Европа!" - сказал рядовой Гибель, на редкость схватчивый,
подающий большие надежды юноша, и, подхватив полнехонькое ведро с гряз-
ными отжимками, потопал было в сторону сортира, каковой, если ты не за-
памятовал, Тюхин, располагался в противоположной части казармы. "Стой! -
вскричал я. - Стой, бандюга ты приднестровский, депутат недобитый, не
топчись, руцкист, по чистому!" С этими словами, вполне возможно, черес-
чур экспансивными, я вырвал у него из рук ведро и, подойдя к раскрытому
окну в "курилке", широко размахнулся. "Век живи, век мочись, молодой!" -
весело воскликнул я и шваркнул содержимое в душную ночную темень!..
До сих пор не пойму, чего они там делали, в кустах, втроем, да еще в
парадных мундирах! Когда я высунулся, все трое - товарищ майор Лягунов,
товарищ лейтенант Скворешкин и товарищ старшина Сундуков - стояли как
громом пораженные, застывшие в тех позах, в которых застигло их нес-
частье...
Глава четвертая Синклит бессонных "стариков"
О нет, это уже не таинственный, взявший в осаду наше подразделение,
туман, не парная мгла гарнизонной бани и даже не занятия по химзащите -
это опять он - злополучный, сгубивший мое здоровье и блистательную во-
инскую карьеру, табачный дым - волокнистыми слоями, пластами, сизыми из-
вивами, артистическими кольцами, господа!
- Колюня, а ну покажь нам дембельный паровоз!
И Артиллерист заглатывает сигаретину огнем в пасть - ам! багрово ту-
жится и - о чудо! нет вы глядите, глядите! - точно пар из-под колес, дым
уже источается тонкими струйками из обоих его ушей. Э, он еще и не на
такое способен, наш днепродзержинский Колюня, ефрейтор наш Пушкарев!
Темная ночь. Семеро нас на "коломбине" - Отец Долматий, Боб, Митька
Пойманов, Колюня, Ромка, сержант Филин и я. Весь старослужащий цвет на-
шей БУЧи боевой и кипучей - доблестной Батареи Управления Части. Курят
все. Даже я, не вытерпев, толкаю в бок Митьку:
- Оставь дернуть!
- Тю! - деланно удивляется сумской. - Дернуть гуторишь? Гы!.. Эй, пи-
терский, дай пассатижи!
И мой сменщик, земеля мой закадычный - Боб, вынимает из ящика инстру-
мент и они, садисты, дружно гогочут. Вот здесь, на этом из-под аппарату-
ры бардачке, Митька Пойманов выдернул из моей пятки совершенно фантасти-
ческую, никакому изводу не поддававшуюся, до хромоты, до слез доведшую
меня бородавку. Только искры из глаз да его, Митькино: "Тю! На-кося дер-
жи, нам чужого не надо." И вот он опять, как царь-зубодер, пощелкивает
пытошным орудием, лыбится, щурясь от махорочного дыма:
- Ну чо, дернем, тюха-матюха?..
- "Подернем, поде-ернем!.." - открывая канистру, пьяновато запевает
Ромка Шпырной.
По кругу идет эмалированная, с оббитыми краями кружка, ночной совет
старослужищих продолжается.
- Гуси совсем, сукаблянафиг, обнаглели! - сурово констатирует старший
сержант Филин. - Вчера один, бля, подходит: фуе-мое, разрешите обра-
титься: а почему это, говорит, солнце, блянафиг, все не всходит и не
всходит?..
- Ну...
- Ну и ответил: а потому, мол, что у товарища, бля, майора в послед-
нее время по утрам плохое, сукабля, настроение...
- Гы-гы-гы!..
- Круто!
- Ништяк! А он?
- А он, нафиг, опять за свое: а как же, мол, физика, гениальные, бля,
парадоксы Эйзенштейна? Все почему, бля, да почему?..
- А ты?
- А я ему: рядовой Гусман, от лица помкомвзвода объявляю вам один на-
ряд, сукаблянафуй, вне очереди! Еще вопросы есть?.. "Никак нет!"
- У-ху-ху!.. Сре... срезал фитиля! Ишь ты - почему солнце!..
- Га-га-га!.. Гу-усь, вот гусь!..
- Гусь, да еще и - Гусман!
- Гы-гы-гы!..
- А вы заметили - солнышко-то наше ненаглядное - прямо расцвело! -
Это Борька Т.
- Виолетточка?
- На щеках румянец, на губах улыбка. С чего бы это, а, мужики?..
- Тю! Дык у них же с товарищем старшим лейтенантом любовь! Она к нему
в санчасть в окно лазит, сам видел...
Я увлеченно кручу ручку вариометра, перещелкиваю тумблер переключате-
ля диапазонов - везде, на всех, елки зеленые, частотах сплошные помехи,
как будто где-то рядом, под боком врублен на всю катушку сверхмощный -
на весь эфир - глушак.
- Виолетточка - это что! Сундук втрескался! Ей Богу, не брешу, - бу-
хает кулачищем в грудь Митька. - Вчера иду за аккумуляторами, а он перед
столовкой стоит - хвуражка на затылке, буркалы на лбу, челюсть отпавши!
Он стоит, а она наверху поет, ну прямо аж заливается... Не, землячки, я
правду гуторю: ну чистый соловей!
- Виолетточка? - это я.
- Тю! Бери выше, питерский, - сама Христина Адамовна Лыбедь, кормили-
ца наша...
- Белобедрая, - уточняет Боб.
Все одобрительно гыкают.
- Не, я точно правду кажу! - заводится Митька. - Вон и Колюня видел.
Колюня, а ну - подперди!
И Колька-Артиллерист - вот уж воистину уникум! приподнимается и, от-
топырив казенную часть, издает звук, и никто этому особо не удивляется,
заметьте, потому как все знают, что таковой фокус Колюня способен повто-
рить, хоть просто так, хоть на спор, в любое время дня и ночи!
Я встаю, я высовываю голову в окошко - глотнуть свежего воздуха. Те-
мень. Светятся фонари над спецхранилищем, где, по слухам, содержатся на-
ши грозные ядерные боеголовки. Тихо. Только тополь за полосой пре-
пятствий шелестит листвой, высоченный, еще выше, чем та моя злополучная
береза у КПП. "Вот бы на него антенну закинуть!" - думаю я.
- Отбой газовой тревоги! - объявляет Боб. Заседание продолжается...
На часах без пяти три. Последние капли выжимает Ромка из канистры с
пивом:
- Одиннадцать... двенадцать... тринадцать... Кажется, все, Гитлер ка-
пут!
И тут Ромка-цыган обводит всех своими масляными конокрадскими глази-
щами и, заговорщицки подмигнув, интригует почтеннейшую публику:
- Есть свежая дембельная параша!
- Тю, трепло! Сейчас, небось, скажет - "приказ" в октябре!..
- И не в октябре!
- Перед ноябрьскими?
- И уж точно - не перед ноябрьскими!
- Ну чего, бля, томишь, заикнулся так выкладывай, сукаблянафиг!..
И Ромка Шпырной глубоко, аж до всхлипа, затягивается и, давясь дымом,
с трудом, чужим сдавленным голосом говорит:
- А "приказа", чавэлы, теперь вообще не будет...
Сказал, и перевел дух, и глядит, скотина, исподлобья: как среагируем.
И хотя оно конечно - клейма на этом проходимце ставить негде: прохвост,
балаболка, брехун, патологический прибиратель - чуть не сказал "привати-
затор"! - всего плохо лежащего, но сказанное, господа, - это уже не по
правилам, это уже за пределами, перебор: дембель тема святая: ерничества
не терпящая!..
Отец Долматий, хмуря брови, сдувает пепел с "козьей ножки":
- Ты, цыганерия, говори, да не заговаривайся!..
- Совсем, бля, салага обнаглел!
- Так ведь я что, - вздыхает Ромка, - за что купил, за то и продаю...
- Откуда, блянафиг, дровишки, от Кочумая?
- И не от Кочумая, - еще тоскливей вздыхает Ромка, и снова затягива-
ется и говорит, - Это не Кочумай, это... это ч е р т мне сказал!..
Вот...
- Кто-кто?!
- Че-орт!.. Повторить по буквам?.. - он вскидывает девичьи свои рес-
ницы, - Не, кроме шуток! - для достоверности он даже крестится, скотина.
- Во, гадом буду, век свободы не видать!.. Да вы че?! Вы че и не знаете,
что у нас черта задержали?
- Тю! Когда?
- А когда Тюха с дерева сверзился... Не, вы чо - правда не знаете?!
Да он же у нас на "губе" сидит! Гадом буду! Сам навроде козла, только
голый, как негра, черный, с бородкой...
- С рогами, с хвостом, - это, конечно, Боб.
- Насчет хвоста не знаю, а то что у него к мозгам проводочек подклю-
чен - это точно, сам видел!..
- Ну бля, вааще! Ты, Роман, сукабля, ври...
- Не любо - не слушай! - не на шутку обижается Шпырной. - Я ж это, я
выводящим был на той неделе. Захожу в камеру с харчем, а он, падла, как
вскочит - буркалы белые, будто дури нанюхался, руки вот так вот вытяну-
ты, как у Тюхи, когда он по ночам ходит...
- Че, че?! Ты чего несешь-то, дефективный?!
- Руки, говорю, вот так вот вытянуты. "Ви-ижу! - говорит, третьим
глазом, - говорит, - вижу предначертанное! Сквозь туман, - говорит, -
сквозь мглу, - говорит, - времен! Не хотите ли, Роман Яковлевич, - гово-
рит, - приподнять занавес, узнать, то есть, про свое светлое будущее.
Что вас, Роман Яковлевич, интересует, вы спрашивайте, я отвечу!..
- Ну?
- Что - ну? Вот я и спросил: а не сможете ли, - спрашиваю, сказать,
когда наконец "приказ" нам будет?..
- А он что?
- Вот он и ответил мне: "приказа", друг мой, - говорит, теперича и не
ждите, потому как "приказа" теперича, не будет вам никогда!..
- Тю-у... Это как это - никогда?
