травмированного товарища замполита за стеной, популярно ему, турку,
втолковываю, что я рядовой М. - в некотором смысле все еще не скапутил-
ся, что, конечно же, удивительно, особенно если вспомнить, что он Бес-
милляев - заставил меня, Тюхина, лежащего под синей лампой с продыряв-
ленным желудком, высосать целый чайник пахнущей хлоркой, теплой, кипяче-
ной воды.
- Э!.. от-писти! - пучась, хрипит будущий Авиценна. - Пирашу - отпис-
ти: тиварищу Бидееви пилоха...
- Ты ему клизму делал?
- Килизьми делал, пирисидури, гюликози давал...
- Ну, значит, пора под солюкс класть!
В благодарность за обретенную свободу Бесмилляев приносит мне пятьде-
сят грамм неразведенного в мензурке. Через минуту я уже блаженно пялюсь
в потолок. Жизнь увлекательная штука, господа: даже на смертном одре она
не дает соскучиться...
Итак, я лежу в гарнизонной санчасти, в пустой четырехкоечной палате.
Время от времени за стеной стонет непоправимо изувеченный мной старший
лейтенант Бдеев. Ему, бедолаге, не повезло больше всех: перелом обеих
рук, ноги, трех ребер, позвоночника, сотрясение мозга, нервный шок. Я
опять отделался относительно легко: ссадины, ушибы, временный паралич
левой половины тела, косоглазие, по утверждению подполковника Копца тоже
вроде как временное. Я смотрю в потолок сразу на двух бегущих в разные
стороны косиножек и, криво чему-то улыбаясь, думаю о том, что дав-
ным-давно уже - лет десять, если не больше - не получал от друзей хоро-
ших, душевных писем. И нехороших тоже. Никаких. "Ау, закадычные мои! -
млея от обжигающего пищевод лекарства, думаю я. - И не стыдно, мазурики
вы этакие: за двадцать лет ни единой строчечки, ни одного звонка! Уже и
жизнь на излете, и зубов раз-два и обчелся, и следующая станция, похоже,
и впрямь Конечная, а я до вас так и не докричался, как будто их и не бы-
ло, надрывных стихов моих!.. Ау, единственная! Ты как всегда права: даже
Ад - и тот у каждого свой, в меру его испорченности. Слово действительно
материально, а все самые бредовые фантазии наши уже сбылись, мы только
не хотим сознаваться в этом... Вот он - мой персональный Ад, умница ты
моя. Еще часок-другой и подслеповатый черт по фамилии Шутиков, выйдя на
крыльцо казармы, протрубит "отбой". И когда отзвучит последняя нота, по-
перхнувшись соляркой, вырубятся движки, в окнах погаснет свет, и это бу-
дет значить, что пожизненный срок стал еще на один день короче, что нас-
тупила еще одна ночь, родная моя, только не такая, как все прошлые, а
длинная-длинная, нет, даже не полярная, а Вечная... Ты слышишь - Вечная!
По-военному беспробудная с 23-х до самых до 7-ми, когда все тот же неу-
томимый Шутиков сыграет "подъем", и движки опять застучат и разлука ста-
нет еще на одну ночь длиннее..."
За дверью с матовым стеклом бубнят голоса. Я натягиваю на голову
простыню. Скрипят несмазанные петли.
- А это что еще за покойник? - как поздний Леонид Ильич, гугниво, в
нос, спрашивает мой вечно простуженный комбат майор Лягунов.
- Это рядовой М., - поясняет начмед Копец. - Как это ни странно, це-
лый и невредимый. Спит после капельницы.
- То есть как?! Ты же сам вчера говорил, что его неудачно оперировали
в Лейпциге!..
- Вчера говорил, а сегодня он вернулся...
- Каким образом?
- Уникальный случай, - задумчиво говорит подполковник Копец. - Пол-
бачка перловки в полости. Коматозное состояние. Сложнейшая трехчасовая
операция...
- И вернулся, и уже успел на дерево залезть?
Копец молчит.
- У него еще и борода отросла, - вздыхает лейтенант Скворешкин. - Се-
дая, как у старика.
- Когда, пока он с березы летел? Гы! Гы! - шутит товарищ майор. Смех
у него лошажий, и морда, как у мерина. - Сундуков знает? Когда узнает -
в сортире на плафоне повесится! Гы-гы-гы-гы!.. Ну ладно, где тут наш
пострадавший? Это ведь надо же - послезавтра свадьба, а он весь перело-
манный!..
- Сюда, товарищ майор, в соседнюю палату.
Они выключают верхний свет и удаляются. Весь мокрый я сдергиваю с се-
бя простыню. Нет, духотища тут совершенно невозможная. Не помогает даже
открытое Бесмилляевым окошко. И эта постоянная, мелкая - аж зубы чешутся
и звенит в стакане чайная ложечка - дрожь. Я допиваю остатки компота и,
глядя в потолок, думаю, думаю. "Спокойно, Витюша, еще спокойней!.. В
конце концов не ты ли где ни попадя твердил, что Армия - лучшее время
твоей тюхинской жизни? - думаю я, судя по всему самый что ни на есть на-
туральный рядовой М. - Кто, напившись, орал: "Хочу назад, в доблестные
Вооруженные Силы, к старшине Сундукову!", кто пел в стихах караулы, га-
уптвахты и марш-броски?!.. Слово материально, как любит констатировать
ваша знающая, что она говорит, супруга, минхерц. Помните, как вы однажды
в сердцах бросили, глядючи на питерский Дом писателей: "Сгорит, синим
огнем сгорит эта Воронья слободка!". И ведь, елки зеленые, сбылось!..
Вот и эти голоса за стеной - это вовсе не сон, это - Сбывшееся, и что
характерно никакой тебе мистики, голый материализм: гогочет Лягунов,
бренчит ложечка в стакане, мучительно хочется верить в Идеалы, как тог-
да, в 63-ем, беззаветно любить нашу первую в мире социалистическую Роди-
ну, быть готовым не задумываясь отдать свою молодую солдатскую жизнь за
ее бузусловное счастье и процветание!.. Никогда больше, Тюхин, у тебя не
было столько товарищей сразу. И каких! - Отец Долматий, Боб, Кочерга,
Митька Пойманов, Вовка Соболев, Дед, Колюня Пушкарев, он же Артиллерист
- Господи, да разве их всех перечислишь - целая батарея, да что там ба-
тарея! бригада, Армия, страна!.. Спокойно, спокойно, Витюша, нервишки
нам еще пригодятся. Как это там в аутотренинге: руки-ноги тяжелые, как
парализованные, лоб, как у покойника, холодный!.. Спокойно, еще спокой-
нее!.. Я все еще жив... Я почти что молод... Все еще впереди... Впере-
ди...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
...И эта беспрестанная, как на корабле, вибрация, мелкая трясца, пох-
мельный тремор, от которого зудит лоб и снятся потные, противоестествен-
ные связи, какие-то голые Козявкины, Стратоскверны Бенедиктовны...
"Парниковый эффект абсурда"... А это еще откуда? Чье? Камю?.. По-
пов?.. Иванов-Петров-Сидоров?.. В. Тюхин-Эмский?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
Трижды с песней вокруг плаца прошли мои корешки, отпела труба, погас
свет. И вот уже во тьме трещит под окном сирень, слышится женский нетер-
пеливый шепот:
- Ты здесь? Ты не спишь?
О, мыслимо ли заснуть в эту душную, в эту шекспировскую ночь ошибок!
От волнения немеет язык. Сердце, мое бедное пожилое сердце бухает, как
солдат по лестнице!..
- Так я лезу, или нет?
Господи, ну почему они все лезут и лезут? Чего такого находят они во
мне, окаянном?..
- О-о!..
Закинув сумочку, она, сопя, подтягивается на руках, жимом, как на
турник, взбирается на подоконник - смутная, пахнущая незнакомыми перфу-
мами, потом. Она садится на краешек моей койки, гладит мою руку, осто-
рожно ложится рядом со мной:
- Бедненький, весь забинтованный!.. Молчи, молчи, тебе нельзя волно-
ваться... Тебе хорошо?.. А так?
И она еще спрашивает, она еще спра...
- Крепче! Еще крепче, котик! Изо всех - изо всех сил!..
Ну и как же тут отказать, обмануть ожидания?!
- Ах, я сама! Сама!.. Ах!.. Ух!..
И вот она - радость, нечаянная радость самого близкого тебе в это
мгновение человека:
- Ой, ми-илый! Ой, да ты ли это?!
- Я!.. я!.. я!.. я!..
А потом мы с ней заснули, а едва проснувшись, снова принялись за это
безобразие. И гостья моя, забывшись, ухала, как совушка, вскрикивала,
хохотала, теребила меня за бороду: "Ах ты конспиратор ты этакий!", поила
грузинским коньяком.
- Ах, ведь я же говорила, говорила: никакая это у тебя не импотенция!
Ми-илый!.. Желанный!..
Допустим. Только зачем же, медам, кровати ломать?..
Она ушла чуть ли не за минуту до подъема, когда вышедший на плац Шу-
тиков уже успел прокашляться, и громко, извиняюсь, пукнув, облизал зубы,
готовый вскинуть свою безукоснительную трубу. "Сейчас, сейчас запоют они
- фанфары моего мужеского торжества!" - подумал я, пошатываясь от уста-
лости, маша рукой во тьму, в шуршание и хруст кустарника. Но вместо тор-
жественного туша резко вдруг взвизгнула наотмашь распахнутая дверь за
спиной. Я обернулся и вздрогнул: в проеме весь белый от лубков и нена-
висти, с трепещущей свечкой в руке, стоял на костылях Гипсовый гость...
- Я слышал все! Все-оо!.. - простонал поврежденный мной товарищ зам-
полит.
- А как она по койкам скакала, слышали? - все еще улыбаясь по инер-
ции, поинтересовался я. - Вот ведь оторва, а, товарищ старший лейтенант?
Не баба, а прямо - зверь!
- Ото-орва?! Зверь?! - чуть не задохнулся товарищ Бдеев. - В то вре-
мя, когда вся наша часть, во главе... Когда... когда по готовности N 1
вся, как один, наша Батарея Управления Страной... - он совсем запутался
и, чуть не выронив свечку, заорал:
- Мерзавец!.. О нет, нет - даже не трибунал!.. Этой... Этой ночью вы,
рядовой М., вы... вы обесчестили мою невесту Виолетту!..
Товарищ старший лейтенант Бдеев говорил еще долго и горячо, но лишь
два ключевых слова - "сатисфакция" и "секунданты" - лишь два этих страш-
ных слова запечатлелись в помутившемся моем сознании, запали в душу.
- Дуэль?! - не поверил я. - Вы шутите?..
Он не шутил. Я уронил голову на грудь:
- К вашим услугам, господин поручик, - сказал я. - Выбор оружия за
вами...
От рядового М. - сочинителю В. Тюхину-Эмскому
Письмо первое.
Цитата... хотел написать "дня", но поскольку дня, как такового, так и
не наступило - цитата ситуации:
" - Так за что же-с, за что, - говорю, - меня в военную службу? - А
разве военная служба - это наказание? Военная служба это презерватив."
Н. С. Лесков "Смех и горе"
Здорово, отщепенец!
Хочешь верь, хочешь не верь, но это вот посланьице я строчу, сидючи в
"коломбине". Ежели у тебя, маразматика, окончательно отшибло память, на-
поминаю: так именовалась наша с тобой родимая радиостанция. Я опять,
слышишь, Тюхин, опять приказом командира батареи назначен на боевое де-
журство, и снова как тютя сижу в наушниках, вслушиваясь в шорохи и пос-
вистывания пугающе пустого эфира, из чего, Тюхин, со всей непреложностью
следует, что Небываемое в очередной раз сбылось: на старости лет я вто-
рично загремел в ряды доблестных Вооруженных Сил того самого Советского
Союза, к роковому развалу которого и ты, демократ сраный, приложил свои
оголтелые усилия.
Как сие случилось (я имею ввиду внезапную свою ремилитаризацию) - это
вопрос особый, сугубо, в некотором смысле, засекреченный. Одно могу ска-
зать тебе, сволочь антипартийная: слово, Тюхин, а тем паче твое - это
даже не воробей, это целая, подчас, Птица Феликс - химероподобная, не-
сусветная, всеобсирающая... Короче, опять ты, как накаркал, ворон ты по-
моечный!..
Как и в прошлый раз, солдатская служба моя началась куда как весело:
в результате ЧП я попал в гарнизонную санчасть, из каковой, даже не
проспавшись как следует, героически драпанул в родную батарею, ибо обс-
тановка, Тюхин, настолько тревожная, настолько, прямо как в дни нашего с
тобой Карибского кризиса, взрывоопасная, что разлеживаться в персо-
нальных палатах, на батистовых простынях не позволяет гражданская со-
весть.
Представь себе опустевшую казарму, потерявшего при виде меня дар речи
дневального Шпортюка, схватившегося за сердце лейтенанта Скворешкина...
Невероятно, но факт - даже койка моя оказалась незанятой - на стенке в
изголовье висел вставленный в рамку мой траурный фотопортрет, а в тум-
бочке я обнаружил свою голубую мыльницу и, так и не дочитанный, библио-
течный "Капитал" К.Маркса.
Было без тринадцати 13. За окном, на ярко освещенном, обрати внима-
