чальства и радиокласс, разом распахнулись все окна. Деревья зашумели,
взмахнув ветвями, сыпанули осенней листвой. Открылась дверь, на крыльцо
вышел Митька Пойманов с красной повязкой дневального на рукаве. Он вынул
из кармана пачку махорки, согнул между пальцами листочек курительной бу-
мажки, но как раз в это время опять полыхнуло мертвенной прозеленью. Ра-
зинув рот, Митька задрал голову в небеса, а белый прямоугольничек вы-
порхнул из его неуклюжих рабоче-крестьянских пальцев и, точно белая ба-
бочка, взлетел под самую крышу, выше проводов, выше деревьев, с которыми
вечно было столько хлопот всем дневальным всех времен и народов: листья,
осенние палые листья, милостивые дамы и господа! Белая бабочка, мечась,
полетела вдоль окон третьего этажа - вон из того, у водосточной трубы,
из пятого слева, чуть не выпрыгнул Ваня Блаженный - я чудом успел ухва-
тить его за ХБ: "Ты чего, совсем сдурел, что ли?!" Трепещущая белыми па-
пиросными крылышками Мнемозина Набоковия - во всяком случае, так бы мне
хотелось ее называть - подхваченная каким-то незримым порывом, взметну-
лась к самым облакам, низким, клубящимся, затем, словно обессилев, мед-
ленными зигзагами спустилась к смутно видневшемуся в дымке тумана одноэ-
тажному домику караула. Вдруг пропала из виду, на мгновение взмелькнула
и опять пропала, теперь уже навсегда. И в тот самый миг, словно салютуя
ее безумному порыву, захлопали створки всех окон в казарме, зазвенело
разбитое стекло, целая стая приказов выпорхнула из кабинета товарища ма-
йора, в лицо мне дохнуло душным ветром, взвило пыль над бетонным плацем,
зашумело деревьями. Небо вспыхнуло, раздался до странного слабый, сухой,
приземленный какой-то звук...
- Это гром? - удивился я.
- Ни в коем случае, - глядя в окно, сказал Рихард Иоганнович, - это
пока еще только солдатик на посту застрелился... Слушайте, давайте-ка
выпьем по этому поводу. Только, чур, без тостов, Тюхин, не чокаясь...
Я взял стакан с расхристанной черносливиной на дне и, коротко выдох-
нув, поднес его ко рту. Жидкость опалила гортань, огнем пошла по пищево-
ду. Ну, разумеется, это был спирт, для маскировки разбавленный, а точ-
нее, прикрашенный компотом, наш родимый армейский ректификат, "шило",
которым бригадные офицеры и сверхсрочники с утра до вечера любовно про-
мывали контакты наших строго засекреченных оперативно-тактических "изде-
лий". Я глотал фирменный напиток Христины Адамовны и это была такая мука
Господня, что когда я наконец допил до донышка, до вставшей поперек гор-
ла чертовой черносливины, мне уже хотелось только одного на свете - за-
нюхать чашу сию, но не хлебом, и даже не рукавом хэбухи, милые мои, до-
рогие, - а той, единственной во всем мирозданье, пахнущей тамбовскими
просторами и керосином, гайкой от дедулинского трактора...
Кто следующий?..
На этот раз ни пива, ни свежих дембильных "параш". В "коломбине" ти-
хо, как на кладбище после команды "встать, смирно!" Нет Филина, нет Ром-
ки Шпырного. Вот уже третий час ночи, а мы все курим, все ждем батарей-
ного писаря Кочумая с новыми подробностями, хотя, честно сказать, и от
старых-то ум за разум заходит. Во-первых - ЧП. На третьем, выходящем на
Зелауэрштрассе, посту тяжело поранился часовой. Ну, ладно бы гусь, зе-
лень пузатая, а то ведь наш годок. Что это - провокация? неосторожность?
попытка самоубийства?.. И во-вторых - тоже ЧП. Сегодня в нашей части,
точнее, в том, что от нее осталось, отбоя не было. На вечерней поверке
обнаружилось, что из батареи пропал рядовой Шутиков вместе со своей сиг-
нальной трубой. Весь день был и вдруг на тебе, исчез, словно вознесся на
небеса или, что еще невероятней при нашей сверхзасекреченности, дезерти-
ровал! А ведь на это как раз и намекала сунутая им под подушку пом-
комвзвода загадочная записка: "Не вижу иного выхода. Москва - Воронеж.
Шут." Нужно было знать Шутикова, чтобы представить себе всю вопиющую не-
лепость подобного предположения. Бежать за кордон Пашка никак не мог, и
это не в рассуждении модного нынче караулпатриотизма - драпали и от нас,
и еще ого-го как драпали! - дело было в другом, куда более прозаическом
обстоятельстве: рядовой П. Шутиков был слеп, во всяком случае так сочли
двое из пятерых врачей в Окружном госпитале на комиссии, состоявшейся
после трехмесячного курса его лечения. Вернувшись в родную часть, рядо-
вой Шутиков стал передвигаться по батарее днем примерно так же, как я
это позволял себе только глубокой ночью, да и то, как правило, в полно-
лунье. Его закаченные под лоб глаза и простертые вперед руки заставляли
старшину батареи замирать с безвольно отвисшей челюстью. Когда наше под-
разделение шло строем в столовую, он тащился за ней следом, держась за
хвост гимнастерки замыкающего. Почти одиннадцать месяцев Пашка в упор не
видел никакого начальства. Кстати сказать, приспособить к делу этого
бывшего виртуоза-трубача из кладбищенского оркестра предложил все тот же
до глубины души потрясенный старшина Сундуков. "Прупадать, так с музы-
куй!" - прослушав сигнал "отбой" в исполнении трубача Шутикова, мрачно
заметил он. Лично я вполне допускал, что Пашка не придуривается, уж
больно натурально у него все это получалось, да и каких только чудес не
навидался по госпиталям, но оставленная записка, и даже не столько
текст, сколько четкий, почти каллиграфический - он ведь, арап, у нас был
писарем до Кочумая! - почерк, наводил на размышления.
Итак, вечером того самого дня, когда из окна бильярдной меня окликнул
некто в полувоенном, впервые за всю историю своего существования наша
режимная часть п/п 13-13 не услышала вечерней трубы! Вместо нее в кори-
доре казармы раздался взволнованный, срывающийся на фальцет голос моло-
дого солдата Гибеля: "Граждане солдаты! Все на плац! Да здравствует гря-
дущая буржуазная революция! Долой тотали...заторную систему! Долой сол-
датскую "кирзу" и "шрапнель", даешь офицерские шницели и антрекоты! Да-
ешь, бля, равенство! К ответу садистов-старослужищих! Вся власть послан-
никам из светлого Будущего! Ур-ра, господа!"
Охваченные единым порывом, давясь в дверях, забыв про субординацию -
к примеру, я, как бы ненароком, но с большим удовольствием, заехал в зу-
бы сержанту Филину - мы вывалили на свежий воздух. "Ну и ну! Ай да уче-
ничок!" - восклицал я (про себя, разумеется) на бегу.
Дул ветер. Как бы пытаясь ухватиться за быстро несущееся по кругу не-
бо, размахивали ветвями деревья. Было тускло, как ночью в тюремной каме-
ре. Тарахтел одинокий движок. Над трибуной, усугубляя смятение, как нар-
коман в трансе, раскачивался единственный фонарь. Команды "строиться"
так и не последовало. Не находя себе места, растерянно окликая друг дру-
га, мы непроизвольно концентрировались на самом освещенном пятачке пла-
ца, и кто знает, сколько бы оно длилось, это совершенно не свойственное
для армии броуново состояние, если б на трибуне не возник человек, мгно-
венно приковавший к себе всеобщее внимание. Думаю, что ничуть не удивлю
вас, сказав, что это был Рихард Иоганнович... Зорькин. Да-да! именно так
этот мерзавец и назвал мне свою фамилию во время нашего конфиденциально-
го завтрака. Был он в соломенной шляпе, в кителе без погон, застегнутом
на все, кроме верхней, отсутствующей, пуговицы. Небрежно козырнув двумя
пальцами, Рихард Иоганнович сказал:
- Гутен абенд, майне либе херрен унд дамен! Здразтвуйте, дорогие лю-
бители хорошей демократии энд порядка! Комсомольский привет вам, несги-
баемые товарищи, гнущие в свою сторону громадяне, шановные паны, сэры,
слухачи, глядачи и, учитывая радиотелеграфическую специфику аудитории,
стукачи!..
Далее Рихард Иоганнович в тезисной форме охарактеризовал сложную меж-
дународную обстановку на текущий момент: противостояние двух антагонис-
тических мировых систем, угроза ядерного конфликта, роль Вооруженных Сил
как гаранта стабильности, демократизации и гласности. Буквально в двух
словах, но ярко, впечатляюще этот профессиональный провокатор - а в том,
что это он подзюганил салаг на бунт, у меня не было ни малейшего сомне-
ния! - в двух словах он особо отметил то поистине неоценимое значение,
каковое будут иметь наши могучие ракетно-ядерные силы в случае, как он
выразился, "гипотетической дестабилизации ситуации" и в особенности их
(этих сил) самый передовой, если не сказать - передовейший, авангард,
наша доблестная воинская часть п/п 13-13 в лице ее лучшего, в некотором
смысле этого слова, элитного подразделения - Батареи Управления Части
(БУЧ), которую он предложил в нынешних, сугубо, как он подчеркнул, спе-
цифических условиях переименовать в Батарею Управления Вселенной (БУВ)
со всеми вытекающими из этого, включая усиленное космическое питание,
последствиями.
Плац взорвался бурными долго несмолкающими аплодисментами. Хлопали,
правда, по преимуществу на левом фланге, где как-то незаметно и совер-
шенно непроизвольно сконцентрировались солдаты первого года службы, они
же - "молодые", "гуси", "салабоны", "зеленые" и т. д. и т. п. Что каса-
ется нас, стариков, то раздался всего лишь один возглас, да и тот не в
полный голос:
- Ну, бля, вааще! - прошипел стоявший передо мной сержант Филин.
Рихард Иоганнович остановил овации властным взмахом своей изящной ин-
теллигентной руки.
- Друзья мои!.. Э-э... М-ме... Боевые мои соратники! Скорбно потупив-
шись, продолжил он. - Суровое испытание выпало на нашу... м-ме... с вами
долю! Не работает радио, не приходят в часть долгожданные письма от род-
ных, любимых и близких, не функционирует солдатская... м-ме... чайная!
Но это еще не все, дорогие товарищи! Гнусное, не побоюсь этого слова,
чудовищное преступление совершила ваша до предела коррумпированная руко-
водящая... м-ме... верхушка! Вступив в коварный сговор с вражеским аген-
том, хитро закамуфлировавшимся под личиной солдата с незатейливой русс-
кой фамилией... м-ме... Шутиков ("шу-шу-шу-шу" - зашушукал митинг), три
ваших бывших военачальника, три так называемых "подполковника", товари-
щи, а именно: Хапов (с левого фланга: "Позор! Долой!")... Кикомонов ("К
стенке его, жмота позорного!")... Копец ("Под солюкс, вредителя!")..,
три этих подлых предателя с партбилетами (тут я, признаться, вздрогнул)
в карманах, похитив... м-ме... секретную документацию, деньги и...
м-ме... ядерную боеголовку с нашей с вами единственной ракетной...
м-ме... установки (все так и ахнули, как по команде оглянулись назад,
где на газоне у клуба стоял тягач и - о горе, горе! - действительно уви-
дели, а точнее - не увидели на "изделии" его самой существенной, носовой
части!..), перебежали на сторону врага!.. Но и это еще не все, господа!
Перебегая, они смертельно ранили стоявшего в это время на посту простого
советского часового, комсомольца - рядового Блаженного, обливаясь
кровью, павшего, за свободу... м-ме... рыночной торговли, товарищи, за
торжество идей либеральной демократии, милостивые дамы и господа!
Надо ли говорить, что это сообщение буквально ошеломило нас, теперь
уже всех, невзирая на фланги, звания, возраст, национальность и выслугу
лет! В наступившей тишине стало слышно, как в офицерском кафе, хлопнув
рюмку об пол, тонюсенько взвизгнула наша общая любимица Виолетточка.
"Господи, - подумал я, - ну ладно, черт с ней с боеголовкой - при такой
охране просто удивительно, что ее раньше какой-нибудь Шпырной не спер.
Шут с ней, с атомной бомбой, но Ваньку-то, Ваньку за что?!"
Торопливый пурпурный свет воровато переметнулся по небу. Зазудели зу-
бы, опасно вздрогнул под ногами бетон. Из распахнутых, вовсю освещенных
электричеством окон кафе донесся звон разбитой посуды, веселое женское
"йех!", лошадиное ржание товарища комбата и его же возглас:
- Тебе бы, Христиночка, не тарелки мыть, а белой лебедушкой по морю
