моим явлена была заветная тьма, хранительница неизъяснимых восторгов и
поистине гастрономических наслаждений. "Эй вы, лямурьянцы, где вы тут?"
- голосом, полным дружелюбия, окликнул я. Увы мне, увы! Вместо чаемых
Филина, Шпорного, Шпортюка, с леденящими душу криками, на волю вырвались
два диких, четвероногих, безумно вытаращивших лемурьи свои глаза, демо-
на! Все в ссадинах, перьях и экскрециях с ног и до голов включительно,
они, опрокинув меня, с диавольской быстротой кинулись к служебному выхо-
ду, совершенно не обращая внимания на мои горестные к ним призывы. Вслед
за оными, заставив меня онеметь от неописуемого ужаса, из тьмы кромешной
выметнулась тварь пернатая, бесшумная, ночная! "У-ху-ху ху- бля!" - вык-
рикнул крылан и скрылся, испещрив меня пометом, своим напоминая мне по-
летом пропащий Рекрутского дельтаплан..."
Дальше меня, к сожалению, понесло, что к вечеру приняло характер сти-
хотворной, усугубленной наложившимся на нее внезапным запоем, горячки.
О, как бы мне хотелось сказать вам, дорогие читатели, что все изло-
женное в этом бредовом рапорте, не более, чем плод поэтического вообра-
жения, на худой конец - не слишком удачная шутка моих допившихся до чер-
тиков сослуживцев. К несчастью, действительность, до сих пор преследую-
щая меня ночными кошмарами, оказалась еще страшнее. Филин, Шпырной и
Шпортюк не только с воплями вырвались на свободу, но и, ни на секунду не
останавливаясь, совершенно необъяснимым образом миновав КПП, скрылись в
неизвестном направлении, причем дезертирство это было совершено столь
дерзко и умело, что не только командование, но и я, автор, пребываю в
полнейшей неизвестности относительно их нынешнего местопребывания.
Случившееся до такой степени ошеломило меня, что я вернулся в подсоб-
ку лишь часа через полтора, поддерживаемый под руку сердобольной Виолет-
точкой.
- Наши здесь н-не пробегали? - с трудом выговорил я, и покачнулся, и
чуть не повалив их обеих - начальницу пищеблока и ее сотрудницу - хохот-
нул. - Без паники, девоньки, это возрастное...
- Ваших всех, как ветром сдуло, - поднимая меня за шиворот на ноги,
сухо заметила Христина Адамовна. - А ежели ты, говно собачье, имеешь в
виду фрица Гришку, то этого сухофрукта я действительно заарестовала. И
вот что я тебе скажу, Тюхин: не наш это, ой не наш человек! Цена ему -
три копейки, пятачок в базарный день, а убытку - на весь наш бабий капи-
тал, не считая затрат на лечение. И кабы не моя широкая славянская душа,
я б этому черту безрогому эскалопа с подливой шиш бы предложила, на-кося
выкуси, сказала бы я ему по-нашему, по-русски! Но будучи всенародно изб-
рана на высочайший руководящий пост и руководствуясь принципами, я тебе,
Тюхин, даю последнюю возможность накормить преступного подельника жаре-
ной свининкой, а от себя лично шлю этому кастрату компотику с бромбахе-
ром!
Тут я аж поперхнулся, а она так врезала мне по спине, что я мгновенно
протрезвел и уже через минуту-другую поспешал с подносом на гауптвахту:
раз-два, раз-два, раз-два!.. Винегретик заказывали? Ах, не заказывали -
плюсуем еще полтинник. Итого с вас двенадцать долларов восемьдесят семь
центов, сэр!..
По меньшей мере странная картина предстала очам моим на гарнизонной
гауптвахте. Железная дверь одной из ее камер, предназначенных, как пра-
вило, для смертников, была гостеприимно распахнута, изнутри ее раздавал-
ся козлячий хохоток моего ненавистного, приговоренного Христиной Адамов-
ной к расстрелу, сообщника.
- Ой ты, гибель, гибель! Гибель юбер аллес!.. - гадким голосом напе-
вал Рихард Иоганнович.
Я вошел, и, от изумления, поднос чуть не выпал из рук моих.
Совершенно обнаженный - в одной шляпе на голое тело незадачливый сле-
пец-провиденциалист и несостоявшийся властелин мира сидел на нарах,
скрестив ноги по-турецки. Напротив него с колодой в руках расположился
на табуретке рядовой Гибель, бывший, по всей видимости, выводящим.
- Еще одну, - подмигнув мне, сказал Рихард Иоганнович.
Гибель сдал.
- Хватит. Себе.
Мой лучший ученик перевернул карту. Это был бубновый туз.
- Очко! - сказал он.
Рихард Иоганнович со вздохом снял шляпу.
- Чертовски талантливый юноша, Тюхин. Вы не находите?
Я и глазом не успел моргнуть, как этот старый идиот продул моему са-
лаге и эскалоп, и кружку с фирменным напитком. Радостно улыбаясь, рядо-
вой Гибель удалился и мы с Рихардом Иоганновичем остались с глазу на
глаз.
Камера, в которой моему злосчастному товарищу предстояло провести
последнюю перед расстрелом ночь, была на редкость неуютная, давящая на
психику всей тяжестью нависшего над головой сводчатого потолка.
- Поди кошмары мучают? - посочувствовал я.
- Какие там кошмары, минхерц! - махнул рукой Рихард Иоганнович. - Се-
годня, поверите ли, глаз не мог сомкнуть.
- Подлюка-совесть?
- Экий вы!.. М-ме.. Храп, Тюхин. Тут дневальный всю ночь такие фиори-
туры выдавал! Стены... м-ме... дрожали.
- Это Непришейкобылехвост! - уверенно сказал я. И хотя подобные све-
дения вряд ли могли пригодиться приговоренному к смерти, поведал Рихарду
Иоганновичу, как в эшелоне, по дороге в Тютюнор, нейтрализовал рыкающего
хохла с помощью двух тюбиков "поморина". Эта операция производилась пу-
тем вставления данных предметов сангигиены в обе ноздри храпящего и од-
новременного, резкого на них (имеются в виду тюбики) надавливания. За-
тем, когда задыхающийся широко разевал рот, надо было - опять же резко и
синхронно - выжать в него всю оставшуюся зубную пасту.
- И что, и больше не храпел?
Я вспомнил Гринины шальные, по-мфусиански вытаращенные во тьме вагон-
ной глазищи, и сказал:
- В моем присутствии - никогда!
- Однако! - подивился Рихард Иоганнович. Он встал, принялся разгули-
вать по камере, заложив руки за спину, весь какой-то нескладный, суту-
лый, мослатый, удручающе обыкновенный - какой-то шрам от аппендицита,
три пулевых, от Даздрапермы Венедиктовны, отметины, и ни хвоста, ни ко-
пыт, ни дьявольских стигм - все, все, как у людей, и даже ногти на но-
гах, и те - месяца три, как не стрижены. Он все ходил, ходил, отрешенный
какой-то, небритый, необихоженный, такой, знаете, как пенсионер в бане.
И мне вдруг стало так стыдно, я вдруг так опять пожалел его, прости Гос-
поди, так проникся - ну какой, какой там к ляду аксютка, какой там шут,
какой отяпа! - что аж слезы у меня выступили на глазах.
- Чертовски хочется жить! - задумчиво бросил на ходу мой обреченный
товарищ. - Страдать, бороться, не делать по утрам зарядки, не верить
первым, как правило, обманчивым... м-ме... впечатлениям... мять цветы,
целовать... м-ме... товарищей по партии, слушать нечеловеческую музыку,
ваши, с позволения сказать, стихи... Вы романец-то свой закончили?
И когда он, обдав козлиным духом давно немытого тела, присел рядом, я
вытер слезы, и вздохнул, и, отодвинувшись, прошептал:
- И закончил, и сжечь уже успел...
- И что, и сгорело?
- Еще как. За милую душу, - сказал я. - Одна сказочка от всей эпопеи
и осталась, да и та - в памяти. Хотите расскажу?..
- Нуте-с, нуте-с! - оживился приговоренный.
Армейская сказочка Тюхина (Эмского)
В некотором тоталитарном царстве, в незапямятном уже государстве слу-
жил солдат-первогодок по имени Витюша. Эх, и все бы ничего, да время от
времени нападала на солдатика такая тоска, что хоть иди на чердак, да
вешайся! И тогда, повесив буйную голову, шел он в гальюн, присаживался
там на корточки и впадал в такую задумчивость, что хоть пали над ухом из
пистолета фронтовой марки "ТюТю". И вот однажды, очнувшись, увидел Витю-
ша перед собой совершенно ему незнакомого, усатого такого, старослужаще-
го солдата с красными пехотными погонами на плечах и большущим, чуть ли
не в метр длиной, немецким батоном под мышкой.
- Ну, чего задумался, задумчивый? - ласково улыбнувшись Витюше, спро-
сил неведомо откуда взявшийся дядечка-ефрейтор. - Стишки, поди, сочиня-
ешь в одиночестве?.. Булочки хочешь?
- А то нет! - прошептал пораженный величиной его усищ солдатик-перво-
годок.
- Вона как... Эх ведь... Н-да!!. - посочувствовал усатый пехотинец и,
переложив батон из-под правой своей подмышки под левую, поменял Витюшину
новенькую, только что полученную им у старшины Сундукова зимнюю шапку на
свою старую-престарую.
- Эх ты, горюшко государственное! - вздохнул дядечка-ефрейтор, и от-
щипнул от батона и сунул шматок в широко от изумления раззявленный Витю-
шин рот.
Кормилец удалялся вразвалочку, не торопясь. Его большущая, пахнущая
чужим пехотным потом, шапка с каждым жевком - а солдатик вместо того,
чтобы подхватиться, позвать на помощь товарищей, не удержавшись, зарабо-
тал-таки молодыми своими челюстями - нахлобучивалась все глубже и глуб-
же, все глубже, глубже и глубже, пока наконец совсем не закрыла круглые,
как пуговицы от маршальского мундира, Витюшины глаза...
Мы долго сидели молча. Было тихо, только ложечка дребезжала в тонком,
из офицерской кухни, стакане с подстаканником.
- Опять трясет, - глядя сквозь стену, сказал наконец Рихард Иоганно-
вич. - Ну, Тюхин, не сказочки же вы мне пришли рассказывать. А ну-ка
выкладывайте, что там еще стряслось!..
- А человеколюбие, а эскалоп с компотом?! Впрочем... впрочем, вы пра-
вы, непостижимый вы мой...
- А главное, безрогий и бесхвостый!.. Эх, Тюхин, Тюхин, ну что - все
еще в сомнении? Поди, в сатанинский чин меня уже произвели?! А я вот он,
весь на виду. Да разве ж черти такие?! Тьфу-тьфу на них!..
- Ну а кто же вы тогда, если не черт? Ведь не Рихард же Иоганнович!
- И не Рихард Иоганнович, и не Зорькин, и не Соркин, и уж тем более -
не Сорокин...
- Но кто же, кто?..
Мой собеседник невесело усмехнулся:
- Извечный советский вопрос: кто вы, доктор Зорге?.. Вы что, действи-
тельно до сих пор не поняли кто я?.. Ай, Тюхин, Тюхин, Тюхин, а еще ин-
женер человеческих душ!.. Ах, вы не технарь, вы гуманитарий!.. Двойка,
все равно - двойка вам с минусом, как любил говаривать наш общий товарищ
Кондратий Комиссаров. Кондратия-то помните? Не забыли, как его перекоси-
ло по вашей писательской милости?
Я молчал, потупившись. Сказать мне было решительно нечего. А тут он и
вовсе добил меня.
- Так, говорите, в виде филина этот ваш сержантик из чулана вылетел?
У меня даже спина похолодела: откуда, откуда он мог узнать о том, что
только еще вертелось на языке моем?!
Я поежился.
- Ай, да успокойтесь, уверяю вас: никакой такой... м-ме... мистики, -
словно читая мои мысли, сказал этот голый мистификатор. - Мне про это
ваше ЧП еще час назад Гибель все уши прожужжал... А пропо: вы зачем это,
геноссе, задурили головы этим мальцам? И нашли же ведь чем дурить-то:
либерализм, приоритет прав личности!.. Вот погодите, ужо будет вам прио-
ритет!..
- А вам? Вы-то, похоже, первый по списку...
- Похожесть, Тюхин, она штука... м-ме... обманчивая, ой какая обман-
чивая! Вот вы свининку-то, небось, в отличие от меня, идиота старого,
ели?.. Ну, сознайтесь, ели? А?..
- Ну ел... Все ели.
- "Все", - передразнил Рихард Иоганнович, да так нехорошо, так га-
денько, что у меня аж под ложечкой засосало - томительно, тоскливо.
- Экий вы... заединщик! Тьфу, глаза бы мои на вас не глядели. А ведь
с виду, вроде, человек как человек...
- Вы чего, чего это? - оторопело пробормотал я.
- А то, Тюхин, что съели вы не свинью, а своего героического команди-
ра - товарища подполковника Хапова, Афанасия Петровича!..
Я помертвел от ужаса:
- Это как это?!
От рядового М. - незаурядному Тюхину
И тут уместно вспомнить, что разница между комической стороной вещей
и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной. В. Набо-
ков "Н. Гоголь"
Майн либер фройнд!
Кем я только ни был в этой пропащей жизни моей: маменькиным сыночком,
вредителем, вундеркиндом, оболтусом, песочинской шпаной, слесарем, лири-
