этого совершенно непечатного, по меркам милых моему сердцу 60-х годов,
повествования, - обыкновенный черт, друзья мои, что и подтверждали его
вполне характерные деяния и речи. Если уж быть до конца откровенным, эта
мысль пришла мне в голову еще там, на углу Красной Конницы и Суворовско-
го, когда этот тип впервые проявился во всем своем провиденциалистском
великолепии: ну кто, кроме черта, мог угадать во мне, представителе са-
мой никчемной на свете профессии, столь сногсшибательное, а подчас и
попросту убийственное, с обывательской точки зрения, будущее?
Полной уверенности, разумеется, не было. Смущало отсутствие кое-какой
атрибутики, в частности, рогов, хвоста и копыт, но уже здесь, на "колом-
бине", я, поразмыслив, пришел к выводу, что сие не более чем очередная
уловка врага человеческого, способность которого ко всякого рода кунштю-
кам и метаморфозам была, как известно, поистине неистощимой.
Всю жизнь мне покоя не давал один дурацкий, на первый взгляд, вопрос:
а куда они, собственно, подевались - все эти рогатые, хвостатые и копыт-
ные? По какой причине сгинули именно после 17-го, когда для них, каза-
лось бы, только и открылись самые что ни на есть заманчивые перспективы?
Нет, друзья мои, я не о чертях в фигуральном смысле, не о достоевском
бесовье, не об Ардальонах Борисычах Передоновых, я об отродье
дьявольском в его классическом гоголевском образе, о том, кого поминаю,
прости Господи, каждый Божий день, крестясь и шепча: "и избави нас от
лукавого..." Так вот, бесценные мои, поначалу неувязочка сия - что за
притча, были, и на тебе - нету! - поначалу она страсть как веселила ме-
ня: эй, окаяшечка, коли жив, подай брату Тюхину знак, просигналь, вражи-
на, хвостом, процокай копытечком. Увы, увы, - у меня и в мыслях тогда, в
ту веселую пору, не было, что слово материально в самом прямом, так ска-
зать, марксистском смысле этого понятия. И вот, когда после очередного
загула, стало уж вовсе не до веселья, когда заполночь в углу комнаты
медленно, как на фотоснимке, проявилось нечто такое шерставое, со светя-
щимися, как у Зюзика, глазищами, когда оно, понимающе подмигнув мне,
провещало человеческим голосом: "Ну что, большевичок, опять назюзюкал-
ся?" - вот тут-то до меня впервые и дошло, что никуда они, проклятущие,
и не пропадали: нюхни поглубже - и шабанет в нос козлом, приглядись ко
тьме повнимательней - и он тут же, стервец, оскалится, сделает тебе козу
чертячьими рожками! Внимание, Враг рядом, друзья мои, бодрый, вечно
юный, всегда готовый, как пионер, на любые, даже самые невероятные воп-
лощения, он здесь, среди нас, Тюхиных, в очередной раз пустившихся упо-
енно претворять в жизнь сатанинский план тотальной самодезинтеграции!..
О, в каких только видах не являлась мне эта нечисть в больнице Сквор-
цова-Степанова! Дошло до того, что черт принял образ созвучного ему по
фамилии депутата, да еще христианской ориентации! Он забрался в мою бу-
тылку из-под кефира и ни в какую не хотел вылезать, как я его не вытря-
хивал. Именно там, в бутылке, в ее тепличном, обладающем неизученными
еще свойствами резонанса, нутре, выведав самые сокровенные мои замыслы,
этот инфернальный политикан до деталей продумал операцию под кодовым
названием "Низвержение Тюхина". Он, гад, методично запугивал меня голо-
сами из водопроводного крана. Он внушил мне роковую мысль выдуть с пох-
мелюги пол-фауста шампанского. Он же и предстал передо мной в виде неко-
его, неизвестно откуда взявшегося на нашем этаже, чеченца с таблеточка-
ми, каковые самым фатальным образом повлияли на меня, помешав вовремя
разглядеть в ничем не примечательном слепце-провиденциалисте коварного,
зоркого, ничем не гнушающегося врага!..
Только здесь, на "коломбине" в ее ночной, бутылочно-резонирующей ти-
шине я наконец-то понял, где зарыта собака. И если я только догадаться
мог, кто спер боеголовку, колеса и черные очки, то касательно владельца
последних, фигурирующего на этих страницах под псевдонимом Рихарда Ио-
ганновича Соркина, никаких иллюзий у меня уже не было. Это ведь именно
он, господа, сбрив для маскировки свою мерзкую троцкистско-бухаринскую
бородку и оставив одни лишь патриотические усики, фигурировал (и побе-
дил, победил!) на последних выборах. В ужасе, дабы оповестить и предос-
теречь, я, едва лишь догадавшись об этом, попытался связаться с Москвой,
но увы, увы - связи по-прежнему так и не было...
Вот такие невеселые мысли посетили меня по дороге к пищеблоку. Разма-
хивая руками, я до такой степени увлекся, что даже не заметил товарища
старшего лейтенанта Бдеева, стоявшего рядом с гуашной, на фанерном щите,
надписью: "Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного
дела!" Я уже почти свернул за угол, но тут вдогонку прозвучал до боли
родной - у меня от него аж мурашки по спине побежали! - голос:
- Харо-ош! Ах, до чего харо-ош! Ноги длинные, глаза так и сверкают,
ничего по сторонам не видят!..
- Виноват! - запоздало козырнул я. - Задумался!..
- Думать надо раньше было, рядовой М., когда вы с дерева падали!
Товарищ Бдеев, по всей видимости только что выписавшийся из санчасти,
со странной, не предвещающей ничего хорошего улыбочкой, смотрел на меня.
Трехмесячный курс интенсивной терапии благотворно повлиял на моего не-
забвенного замполита: снявший гипс, почти избавившийся от возникшего в
результате черепно-мозговой травмы косоглазия, он стоял передо мной в
халате и в тапочках, поигрывая пояском. Лицо у товарища старшего лейте-
нанта было интенсивно румяное, губы пунцовые, в ухе у него красовалась
неуставная, но очень хорошо контрастировавшая с первой сединой на вис-
ках, большая алая клипса.
- И вы что же, шалунишка вы этакий, вы думаете, я забыл о вас? - с
глубокой укоризной в голосе, покачал головой замполит. - О нет, ошибае-
тесь! Три месяца подряд долгими бессонными ночами я только и мечтал об
этой встрече...
- Вы имеете в виду сатисфакцию? - голос мой дрогнул, сердце сжалось.
- Я имею в виду свою потребность в немедленном и безусловном удовлет-
ворении! - отчеканил товарищ старший лейтенант и щека у него задерга-
лась.
Я что-то там пролепетал ему про чудовищную занятость: боевое де-
журство, роман, общественные нагрузки, я попросил его повременить хотя
бы недельку, пока положение в части не стабилизируется, но мой визави, к
несчастью, был непреклонен:
- Я требую полного и безоговорочного удовлетворения! - Дергаясь те-
перь уже всем телом, вскричал товарищ замполит. - Жду вас в пятницу, без
тринадцати тринадцать, в известном вам месте: на чердаке казармы! И это
уже не просьба, это - приказание! Слышите, рядовой?!
Щелкнув шпорами, я вытянулся в струнку:
- Яволь, майн херр гауптман!
Нехитрая лесть - я повысил его в звании на одну звездочку несколько
разрядила сгустившуюся было атмосферу. Тик у товарища старшего лейтенан-
та прекратился. Он опять заулыбался, заиграл поясочком.
- Как относительно оружия, секундантов? - поинтересовался я.
- Секундантов? - не переставая улыбаться, удивился товарищ Бдеев. -
Вы должно быть имеете в виду свидетелей и очевидцев? Но зачем же, к чему
этот неуместный эксгибиционизм, друг мой?..
Я смешался, не находя что ответить, разинул рот, а он, придерживая
полы халата двумя пальчиками, кружась и напевая, устремился на спортив-
ную площадку, скорее всего с целью физической тренировки своего совер-
шенно несостоятельного, как утверждала Виолетточка, мускула.
В офицерском кафе было непривычно людно. За столиками, с чувством
распевая "Подмосковные вечера", восседали хорошо позавтракавшие салаги.
Некоторые из них, завидя меня, повскакивали с мест.
- А у нас теперь демократия! - радостно сообщил мне рядовой Гусман. -
Претворяем в жизнь ваши ценные указания, дорогой господин Тюхин! На
завтра намечена переоценка фондов спецхранилища и приватизация продо-
вольственного склада. Компотику не желаете?
Мне было не до компотика.
- Где начальство? - хмуро спросил я.
- Начальство?! Это вы что-то путаете, господин Тюхин. Всех начальни-
ков Христина Адамовна отменила первым же указом.
- А вторым?
- А вторым она присвоила себе высшее на свете звание - Мать. Так что
теперь наша дорогая и любимая Христина Адамовна Лыбедь - Мать Полка, а
мы, все, как один, ее самые родные дети!..
Отцов-командиров я обнаружил в подсобке. Трое из четверых, сидевших
за служебным, покрытым вылесевшей клеенкой, столиком товарищи Фавианов,
Скворешкин и Сундуков были совершенно трезвы, четвертый - товарищ Лягу-
нов, Василий Максимович был пьян, как надувшийся браги колхозный конь.
Он то и дело встряхивал свисавшей на лоб сивой челкой и весело ржал,
сверкая золотой, в правом верхнем углу челюсти, фиксой. Когда я прибли-
зился, товарищ майор, всхрапнув, восколикнул:
- И-и-го-го-го-го-го-гой!
Кровь отхлынула от лица моего! Будучи от природы человеком крайне ще-
петильным и самолюбивым, я, Тюхин, в одном из своих совсем недавних воп-
лощений 100%-й ашкенази, был кровно оскорблен этой, унижающей мою нацио-
нальную гордость, кличкой и хотя в своей нынешней, тюхинской, ипостаси я
был существом до мозга костей русским, а стало быть этих самых фин-
кельштейнов время от времени на дух не переносил, подобного рода выпад -
это ж надо же: "гой"! - я оставить без ответа не мог. По инерции, я хо-
тел было, подобно товарищу старшему лейтенанту, потребовать немедленной
сатисфакции, но, на мое счастье, пьяный лошак Василий Максимович, в оче-
редной раз всхрапнув, уронил свое офицерское достоинство прямо в тарелку
с солдатской "кирзой" и смолк. Я медленно сосчитал в уме на церковносла-
вянском от одного до тридцати и наоборот, и категорически потребовал у
этих незадачливых путчистов освободить из-под стражи моих арестованных
товарищей.
Товарищи Фавианов, Скворешкин и Сундуков грустно переглянулись.
И тут за спиной раздался вздох, от которого шевельнулись мои пресло-
вутые, Тюхин, пейсы:
- Это кто же у нас тут права-то качает?! Это что же это за плевака
прямо-таки в душу мою материнскую плюет?! - вопросила Христина Адамовна
глубоким грудным голосом.
Я хотел было прояснить ситуацию, я уже сказал было "а...", но она
шлепнула меня по затылку своей нежной рученькой, да так, что я едва ус-
пел поймать на лету злосчастную пластмассовую челюсть.
Христинолюбивое воинство в соседнем зале разразилось дружными апло-
дисментами.
- Отставить разговорчики! - гаркнула Мать Полка. - Эвона куда загнул:
"арестованные товарищи"! Азиятский верблюд твоим говнюкам товарищ! Пере-
пилися тута, как цуцики, переблевались, Виолетточку, подругу мою сердеч-
ную, чуть не трахнули, чести девичьей чуть не лишили! В чулане я их, бе-
зобразников, заперла ой да на протрезвление. А ты, Тюхин, раз уж такой
умный нашелси, на-кося бери ключи, иди выпущай своих пачкунов, и чтобы
духу ихнего туточки больше не было!..
Сопровождаемый тягостными взорами трех бывших своих военачальников,
я, как оплеванный, потащился к запертой на большой висячий замок двери
морозильной камеры. Даже сейчас, по прошествии времени, не могу без сод-
рогания вспоминать эти роковые мгновения. Дабы избежать возможных криво-
толков, привожу текст случайно сохранившегося у меня официального доку-
мента.
"Матушке Христине Адамовне
от раба Божия Тюхина,
отставного генералиссимуса
РАПОПОРТ
Сего дня, числа коего не знаю и знать не хочу, я, раб Божий Тюхин,
будучи послан с ключами и подошед к дверям, всунул оный инструмент в от-
верстие, каковой в отличие от некоторых иных предметов, участвующих в
актах, благополучно вхож был и, достигнув упора, произвел подобающий эф-
фект путем неоднократных нажатий и интенсивных поворотов. Не токмо душа,
но и плоть моя вострепетала от счастия, когда препона отверзлась и очам
