разом осуществляется ретрансформация. В данном случае я имею в виду
возвращение в исходное состояние!"
"Из часиков - в Зюзика?"
"Ну не в старшину же Сундукова!"
"А смог бы?"
И тут началась такая истерика, что рядовой Эмский засунул чокнутые
часики от греха подальше под подушку, а сам перевернулся на другой бок и
еще крепче заснул. И вот ведь что удивительно: ему опять приснилась ле-
тающая тарелка. Только на этот раз уже не Сундуков, а он, Витюша, стоял
за штурвалом боевой космической машины. И над головой сияло солнце, а
внизу, золотясь куполами и шпилями, как в стихах Пушкина, красовался
град Петров: Свердловская набережная, площадь Ленина, крейсер революции
"Аврора", Кировский мост... Послушная рулю машина величаво проплывала
над Невой и свежий, пахнущий корюшкой, ветер с Балтики шевелил Витюшины
волосы. И от избытка чувств он на мотив песни "И по камешкам, по кирпи-
чикам" пел: "Ни фига, Витек, просморкаемся! Еще целая жизнь впереди!"
Слева по набережной, параллельно рифмуясь, - АА ББ - в четыре ряда дви-
гался автотранспорт. Маленькие, еще меньше чем Зюзик, человечки торопи-
лись по своим делам. Один из них - в военной форме, в фуражке, размахи-
вая руками, как на митинге, свернул на площадь Декабристов. "Да ведь это
же товарищ Фавианов, репетирующий поэта революции Маяковского!" - запоз-
дало обрадовался рулевой Тюхин - "Как это тут, елки зеленые, чтобы
это... чтобы повернуть назад?" И суетно желая пустить пыль в глаза быв-
шему однополчанину, ткнул наугад в одну из кнопок на пульте, и корабль,
вздрогнув, метнулся вдруг по безумной параболе влево и вверх, и на
страшной скорости врезался в купол Исаакиевского собора!.. И только зо-
лотая вспышка, только горький гаснущий голос: "Эх, рудувуй Мы, нэ сберег
ты ввэрэнную мне буевую тэхнику!.."
"А?.. Что?!.. Где это я?.."
Разинув рот молчит Гриша. Ночной дождик стрекочет по крыше телятника.
Внизу, в буржуйке рдеют торфяные брикеты (всю жизнь Эмского будет прес-
ледовать этот незабываемый нерусский запах). Гукает маневровыми неведо-
мая станция. Внизу, под Витюшей, на первом ярусе, шепчутся:
"Иди ты! Побожись!"
"Честное ленинское! Да я только посмотреть, чего там чирикает. Я
крышку ножичком поддел, а оно как засвиристит: "Прекратите, Роман Яков-
левич, а то хуже будет!.."
"Иди ты!"
"Гадом буду!"
"Ну а ты что?"
"А я: сейчас-сейчас, уже прекращаю, а сам как поднажал! А оно как
тряханет меня!.."
"За грудки?!"
"Током, балда!"
"Иди ты!.."
"Век дембиля не видать! У меня аж искры из глаз посыпались. А часики
из рук - порх! И полетели... Сами летят, а ремешками, прямо как птица
крыльями - мах-мах, мах-мах!.."
"Да иди ты в баню - врешь ты все!.. Э!.. Э!.. Ты уже до "фабрики" до-
курил, а ну дай сюда! Во, змей! Я тут уши развесил, а он, знай себе, ку-
рит и курит..."
"Вот и оно мне, это когда я еще ножичком не ковырял: "Не докуривайте
до фильтра, Роман Яковлевич, в фильтре все элементы скапливаются..."
"Иди ты!.."
Рядовой Эмский терпеливо подождал, пока Шпырной со Шпортюком не улег-
лись, и слез с нар.
Эшелон стоял на запасных между двумя составами. Ночь пахла мазутом,
соленой рыбой, едким, отдающим химией дымом эшелонных буржуек, большой
рекой и еще чем-то, тоже химическим, но таким тревожно знакомым, почти
родным, что у Витюши защемило в груди.
Послышались тяжелые, по мокрому гравию, шаги, что-то железное тюкнуло
по железу, шаги смолкли, еще несколько раз тюкнуло. "Обходчик", - дога-
дался Витюша и высунул голову под маленький ночной дождь.
- Что за станция? - тихо, чтобы не разбудить товарищей, спросил он.
- Областной город Эмск, - окая, ответил человек в брезентовом плаще с
капюшоном.
Сердце у Витюши Эмского встрепыхнулось:
- Эмск!.. Не, правда Эмск?
- Мы люди нешуточные.
Обходчик достал из кармана брезентухи мятую пачку "севера" и угостил
солдатика.
- Спички есть?
Эх, и спичек у солдатика не было. Трепещущий в ладонях огненный моты-
лек взлетел к Витюшиному лицу.
- Эва! - вскрикнул путеец испуганно. - Это че у тебя? Болезнь, что
ли, какая? Воспаление?
- Проказа, - сказал Витюша.
Как ни странно, ответ успокоил железнодорожника.
- А-а!.. Ну это от нервов, это пройдет. Ты, служивый, вот что, ты мо-
чой пробовал? Попробуй. Рекомендую. Откуда путь держите?
Витюша ответил ему, что из Парадигмы Мфуси и в свою очередь поинтере-
совался, когда дадут отправление.
- А кто же вас, вояк, знает, - зевнул путевой обходчик. - Вы ведь
"литерные". Может утром, может к обеду, а может и вовсе через десять ми-
нут...
Они еще немного поговорили о политике, о погоде, о вагоне-рефрижера-
торе, от которого невыносимо смердело тухлой рыбой. Папироски докури-
лись. "Ну, бывай!" - сказал солдатику путеец и пошел дальше, потюкивая
молоточком, изо всех сил напуская на себя увесистость и солидность, хотя
на лицо ему, невропатологу сраному, салаге наглому, было от силы семнад-
цать, ну, разве что с хвостиком.
Гукал маневровый. Диспетчер по громкой связи просил какого-то Петрова
позвонить Сидорову. Ночь пахла Эмским заводом синтетического спирта, в
просторечье - "синтяшкой" и это был тот самый запах, что так разбередил
Витюшину душу. Здесь, в Эмске, жила его родная сестра. Сюда он приехал
погостить на недельку, сдав экзамены на аттестат зрелости, да так и
застрял на целых семь месяцев: по блату сменив питерскую прописку на
местную, пошел на завод щелочных или, как он сам говорил, сволочных ак-
кумуляторов, учеником слесаря, точил пуансоны, сверлил дырки в матрицах,
чуть не вступил в комсомол, чуть не напечатался в областной газете, - и
все потому лишь только, что на городском пляже влюбился второй раз в
жизни роковой любовью в маленькую, но тем не менее на пять лет его стар-
шую, библиотекаршу. Ах, что это был за роман, что за роман, о, что за
роман!.. Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз, в какой-нибудь дру-
гой, совсем-совсем другой книге, милые мои, дорогие, все на свете пони-
мающие!..
И тут Витюша вздохнул так громко, что аж застонал. Часики на руке
стрекотнули.
- Он совершенно прав, - чирикнул Зюзик, - у тебя все, друг мой, иск-
лючительно все на нервной почве. Главное спокойствие. Три глубоких вдоха
и выдоха, счет про себя от тринадцати до ноля и наоборот...
- Ты бы мне лучше подсказал, как от болячек избавиться.
- Зачем?
- Кто ж меня с такой мордой в отпуск пустит?..
- Морда как морда, - недовольно пробурчали часики. - Но раз уж ты
настаиваешь, я подумаю. Как там у вас в народных мудростях: ум хорошо...
- А когда его нет - еще лучше, - грустно досказал Витюша и полез на
нары, припомнив еще одну, куда более подходящую к случаю поговорку: утро
вечера мудреней, елки зеленые...
Разбудили его топот, голоса, звяканье посуды. По междупутью бегали
дневальные с бачками.
- Слезай рубать, а то "моряком" останешься: сегодня макароны, -
по-дружески предупредил Колюня Пушкарев.
Витюша, зевая, вынул из вещьмешка свою персональную - и тоже от Деду-
лина - ложку, на выпуклой части которой, той самой, чем щелкают салагам
по задницам, было аккуратно выколото: "Ищи, сука, мясо!" - Витюша достал
свою личную, алюминиевую ложку, он высунул голову в оконце - на кого это
там разорался Филин? - да так и замер с изготовленным для очередного
зевка ртом.
За путями, метрах в четырехстах, ежели напрямки и наискосок через
пустырь, он увидел тот самый двухэтажный с голубятней на крыше дом, в
котором прожил целых семь месяцев - вдали от родителей, вдали от Питера,
Господи, вдали от всего, что было - и это выяснилось только здесь, в
разлуке! - так любимого и дорогого, что Витюша с тоски чуть было не же-
нился, нет не на библиотекарше, совсем-совсем на другой, но это опять же
совершенно из иной оперы!.. Дом был так близок, что называется - рукой
подать, что Витюша даже ущипнул себя за руку. Но это был никакой не сон,
просто, пока он спал, ушел состав с астраханской тухлятиной и открылся,
елки, такой вид под гору, да еще с рекой, широченной, как море, вдали,
открылся такой, бля, вид, что у Витюши Эмского прямо аж дух перехватило,
а сердце затарахтело, как телеграфный аппарат СТ-35: внимание всем чле-
нам и органам! быть готовыми к очередному чрезвычайному происшествию!
И ЧП не заставило себя ждать!
В 8.15 по местному времени Витюша еще рубал макароны с тушенкой, в
8.16, даже не доев, он вдруг хлопнул крышкой от солдатского котелка об
пол, отчаянно воскликнул: "А-а, да чего уж там!", - выпрыгнул из вагона
и, чуть не сбив с ног товарища старшего лейтенанта Бдеева, сломя голову
помчался прочь!
Ему кричали, его пытались остановить (сержант Филин) с помощью под-
ножки, но рядовой Эмский был неудержим. Лягнув сержанта, он кубарем ска-
тился под откос и, петляя как опившийся химией заяц, скрылся за штабеля-
ми старых шпал.
Даже много-много лет спустя, когда память обрела свойственную возрас-
ту дальнозоркость, случившееся в Эмске вспоминалось Витюше, как-то смут-
но, с известной долей недоверия полно, да было ли, может, и впрямь при-
мерещилось? В памяти всплывали мчащиеся навстречу будяки, колючая прово-
лока, которую он перемахнул, как Брумель, перекидным способом, кювет,
асфальтовая, вся в выбоинах, родная Железнодорожная улица, неизвестно
откуда возникший вдруг впереди патруль. Вместо того, чтобы кинуться ку-
да-нибудь в сторону, Витюша, с перепугу, что ли, выхватил из кармана де-
дулинскую гайку и, дико завопив: "Курваблясуканафиг, ур-ра-аа!..", ки-
нулся на совершенно не ожидавших такого поворота событий патрульных,
страшный, весь в ляписе, с зажатой в кулаке боевой, типа РГД гранатой, с
выдернутой чекой. Так во всяком случае утверждал в рапорте начальник
патруля капитан Кипятильников, метнувшееся в сторону белое, в бурых от
крови заклеечках, лицо которого, его, искаженный криком "лажи-ись!", рот
запомнились Витюше на всю оставшуюся вечность, как бы в подтверждение
подлинности происшедшего. От неизбежного трибунала его спасла явная не-
суразность некоторых деталей рапорта. В нем, например, утверждалось, что
перепрыгнув через капитана неизвестный нарушитель в форме солдата Со-
ветской Армии, вторым прыжком якобы перескочил через виадук, чему свиде-
телями стали два других патрульных: ефрейтор Шибиздяк и рядовой Чмунин.
Но в том-то и фокус, что этот совершенно фантастический прыжок Витюше
тоже запомнился! В памяти запечатлелся замедленный, как при цейтраферной
съемке, взлет на высоту птичьего полета, огромная, во весь распах, река,
с далеким, как детство, Энском на другом берегу. Витюша увидел здание
военно-морского училища, степную дорогу в авиагородок, по которой он два
года ходил в свою первую в жизни школу, кладбище самолетов, где он, бу-
дучи всего-то первоклашкой, уже мотал уроки, где один-одинешенек обре-
тался однажды, когда его побили детдомовцы, две недели подряд, с ка-
кой-то недетской изворотливостью обманывая и родителей, и учительницу
разом - о, уж не здесь ли, не здесь зародилась эта его неизлечимая, на
всю судьбу страсть к сочинительству? - откуда таскал домой свинченные с
самолетных панелей приборы и радиодетали, те самые, что чуть не погубили
Витюшиного отца, когда поздней осенью 49-го, в половине четвертого ночи,
в их фанерную дверь постучали.
Витюша поклясться был готов, что пока летел над виадуком, вспомнил
все свое детство, а когда мягко, как во сне, приземлился у самой бани,
забыл все на свете, включая воинскую присягу, потому что окно на втором
этаже следующего дома было настежь открыто и слышно было, как шкворчит
на плите масло, как пахнет на всю улицу, да что там на всю улицу! - на
весь мир - самыми вкусными во всей Вселенной, почти такими же, как мами-
ны, пирожками "с-луком-с-яйцами".
