жалуй, впервые в жизни я стал объектом чувства, сравнимого по силе разве
что с ненавистью.
- Уйди, убью-уу! - вскричала она в третий раз и тут уж я не ослышал-
ся. Проклятые лимончики так и посыпались на пол.
- Голубушка, крепись! - пролепетал я. - Ну что же поделаешь, если к
счастью только один путь - через кровь, через тернии, через мучительные
и долгие страдания!..
- Фашист! И-изверг! - пытаясь дотянуться до бельгийской двухстволоч-
ки, взвизгнула Мария Марксэнгельсовна.
Что-то невообразимое, неописуемое творилось внутри ее титанического
чрева. Будто трубы смертельной битвы трубили там отступление по всей ли-
нии фронта. Ошеломленный, я зажал двумя пальцами нос. Один-единственный
звук исторгся из груди моей.
- О! - сказал я. Но этого было достаточно.
Опрокинув детскую кроватку, в которой спал Божественный Лемур, (в
предбожескую пору свою, разумеется), она маленькой, но железной ладошкой
рубанула меня по шее афедроновским способом и выбежала в Райский сад.
Дубина, кретин, - я подумал тогда, что она устремилась к своей новой
подруге Констанции, промышлявшей, как мне стало известно из заслуживав-
ших доверие источников, подпольными абортами, но Личиночка моя за клум-
бой с орхидеями, издав звук, резко вдруг свихнула влево, к нашему, ско-
лоченному из фанеры, "скворечнику". Схватившись за ручку, она обернулась
и, вся белая, вскричала - отчаянно, непримиримо, как героиня фильма про
гражданскую войну:
- Не-нави-и-жу!..
Заткните уши, ревнители красоты и нравственности! В том, что последо-
вало за торопливым щелчком задвижечки, ничего музыкального не было. Са-
дануло так, что с крыши нашей "фазенды" посыпалась черепица. Сотни райс-
ких ворон, грая, взметнулись с кипарисов - 665 черных - вверх, а 666-я,
белая, - вниз, на гранитный склеп - фамильную усыпальницу бывших вла-
дельцев усадьбы, скромных героев Стабилизации. Промелькнул маскировочный
халат, жалобно звякнула цейссовская оптика...
О, этот, в щепки разнесший сортирчик взрыв, был еще покруче моего ры-
ночного! Ударной волной обтрясло Древо Познания. Вышибло уникальные, ра-
боты чуть ли не А. Вознесенского, цветные витражи на веранде. Любимец
моей голубушки, взрыв от восторга, рванул к распахнувшейся настежь ка-
литке.
- Дурашка! - начиная что-то смутно соображать, прошептал я вослед
вечно убегавшему неведомо куда коккеру. - Ты, должно быть, подумал что
наконец-то выстрелило наше, висящее на стенке, чеховское ружье?! Увы,
Джонни! Кажется, мы оба с тобой стали жертвами чудовищного заблужде-
ния!..
Но шальной коккер, он же - спаниель, уже не слышал меня. Восторженно
подвывая, он катился пыльным клубком вниз по улочке, в сторону моря. Все
дальше, дальше...
Акушерские таланты подпольной Констанции Драпездон не понадобились.
Моя несусветная сама разрешилась от противоестественного бремени. Воца-
рилась пугающая предгрозовая тишина.
Глава девятнадцатая Гудбай, Лимония!..
И в который уж раз - о, в который! - радужная мечта лопнула, как про-
колотый хулиганом первомайский шарик, душа испуганно вздрогнула, робкий
огонечек веры, взмигнув, погас. "И ты, Марксэн, - устало прошептал я,
снимая портрет вчерашнего кумира, - и ты, о лемурианин, выходит, и ты не
смог дать мне, чающему чуда Тюхину, ничего, кроме очередного разочарова-
ния..."
- На эшафот его, на плаху, - горячечно пробормотала моя несостоявшая-
ся Мария, - и не надо, товарищи, бояться Человека с Топором, бойтесь
школьных подруг, приносящих в ваш дом трофейную картошечку!
О-о!.. Бледная и смутная, она, сквозь застилавшие глаза мои слезы,
походила на утонувшую безумицу Офелию. Лежа на раскладушке в своей ста-
ренькой розовой комбинашечке, Идея Марксэновна - такая прежняя, ху-
денькая, как тросточка Ричарда Ивановича, слепца-провинциалиста - бреди-
ла.
- Се - Хомо Химероудус Непроявленный, - блуждая взором, вещала она. -
Я породила не Сына, но Злаго Духа. Имя же ему, потрясшему мироздание, -
Великий Пык.
- Ну и что, ну и бывает! - успокаивал я. - Мы, Тюхины, почитай, все
свое Отечество пропукали и, как видишь, - ничего, существуем...
- ...вижу! - стонала она. - Цели наши ясны, задачи определены. Ваше
"Слово к народу", товарищ Маузер!..
И она действительно лезла под подушку. Я выбегал покурить.
- Тю-юхи-ин! - кричала лейтенант Шизая-Прохеркруст мне вдогонку, - и
ты, гад, без него лучше не возвращайся. Где хочешь ищи, но найди его,
слы-ышишь?! Я кому говорю?!
Господи, где я только не искал нашего вислоухого дурошлепа! Райский
городок Садовск был исхожен мною вдоль и поперек. Все овраги, все закут-
ки были излажены, все встречные спрошены. Коккер-спаниель Джонни бесс-
ледно исчез.
Бездомный, неприкаянный, я бродил, как во сне. Честно говоря, ничего
нового для меня в этом ощущении не было. Мне уже давно казалось, что я
сплю. Что не только этот безысходный, глумливый романец, но и вся тю-
хинская жизнь моя - бесконечный дурной сон. И прервет его не звонок бу-
дильника, а беспощадная труба архангела Исрофила: "Подъем, Витюша, про-
бил и твой час!.." Так вот, когда я, как сомнамбула, вышел на обрывистый
берег Червонного моря, я так и подумал: "Спокойно, Тюхин, без паники!
Будем считать, что и это - сон".
Тот, кто должен был стать, по моим расчетам, чайкой по имени Джона-
тан, все в том же своем крякутно-рекрутском обличии стоял, устремляя
взор в даль, на краю Горбатого Камня. Внизу вскипали розовые, как порт-
вейн, волны. Вечерело. На багряном закате громоздилась титаническая,
кудлатая, как основоположник марксизма, туча.
Пушечно громыхнуло. Упругое эхо запрыгало по волнам.
- Безумец, о безумец! - повернув ко мне разбитую в кровь голову,
воскликнул чающий Высоты. - Он все-таки решился дать последний бой Тсир-
хитне! Ах, да не туда же вы смотрите, молодой человек! Вон там - на
зюйд-зюйд-весте!
Боевой корабль, почти вертикально задрав орудия главного калибра, па-
лил в надвигающееся страшилище.
- Это "Варяг"? - спросил я.
- Это флагман "Ефрейтор Е."! - по-военному четко ответил стоящий над
бездной.
- Герой!
- Самоубийца!..
- Но ведь здорово же?!
- Погибельно!.. Смотрите, смотрите - в него опять попало!
Пораженный молнией ракетоносец задымился.
- Это что, это уже Война? Та самая?..
Ответа я не расслышал. Накренясь, героический крейсер ударил из всех
стволов прямой наводкой. Грохот был такой, словно сам Враг Человеческий,
перенятым у меня, Тюхина, способом, то бишь - бухая кулачищем - тщился
положить этот райский мирок на дикую музыку военного противостояния.
Когда убийственная какофония на мгновение смолкла, я представился.
- Тюхин, - скромно сказал я, протягивая руку рвущемуся в бой усачу.
- Могутный-Надмирской. Судя по экипировке, вы из бывших? Бизнесмен?
- Предприниматель, - уточнил я. - Предпринимаю отчаянные попытки вы-
жить в экстремальных условиях.
Наползавшая с моря Тсирхитна выхаркнула черную молнию. Грянул гром.
О, это была какая-то странная, слишком уж эмоциональная, что ли, туча.
Она болезненно реагировала на каждое удачное попадание в нее: съежива-
лась, отсверкивалась злобными косоприцельными молниями, непрерывно при
этом клубясь и видоизменяясь. И вот, когда в самое подбрюшье ее угодила
ракета, туча разверзлась, словно исполинская, искаженная запредельной
болью пасть, а как только это чудовищное хавало сомкнулось, я к ужасу
своему увидел над собой всемирно-историческое, в полнеба Лицо, уже смер-
тельно больное, с тяжелым, в самую душу устремленным исподлобным взором,
как на том знаменитом фотоснимке, черно-белом, сделанном в Горках...
- Но это же не она, это - Он! - волнуясь, воскликнул я.
- У Зла не бывает рода!
- И племени!..
- И уж тем более - племени... Ага, крейсерок, кажется, тонет! Па-ас-
таранись!..
И я отпрянул, и вовремя: он чуть не сшиб меня красным крылом дельтап-
лана. Миг - и усатый камикадзе, низринувшийся в пучину, взмыл, подхва-
ченный воздушным потоком! И полетел, полетел!.. Только не чайкой, о нет,
не чайкой, а совсем-совсем другой литературной птицей. И возглас, кото-
рый он издал, ложась на крыло, лишь подтвердил это впечатление.
- Пусть сильнее грянет буря! - продекламировал из подоблачья Могут-
ный-Надмирской.
- Господи, спаси и помилуй нас, трижды проклятых! - прошептал я.
И в этот миг вспыхнуло! И жалкое солнце ослепло! И белое стало чер-
ным, а тайное - явным. Земля вдруг всколыхнулась и погибельно ушла
из-под ног. Божий мир сатанински перекривился и стал опрокидываться.
"Как, и я лечу?! Зачем, куда?!" - обмирая, подумал Тюхин, и это было
последнее, о чем он успел подумать...
Тонущий крейсер с поднебесной высоты казался каким-то невзаправдаш-
ним, матросики, сыпавшиеся с его бортов в розовые волны, игрушечными.
"Ну да, ну да, ведь это же сон", - успокоил себя чудом спасшийся. Крыла-
тый конь Пегас, волшебно подхвативший его всего лишь за миг до гибели,
летел вдоль берега. Тюхин сидел верхом, судорожно вцепившись в гриву, и
седые волосы его стояли дыбом от встречного ветра. В ушах звенело. Мимо
проносились жалкие ошметья разодранной атомом Гадины. Вблизи они были
серенькие, как клочья тумана, безликие и напрочь лишенные какого-либо
смысла.
Чудом удержавшийся на плаву флагман, выиграл бой. "Но не войну, увы,
не войну!" - ища глазами дельтаплан, подумал Тюхин.
Слева было море, справа, за скифской ковыльной степью, - рассветные
горы. Это, должно быть, с них стекала рассекшая полуостров надвое река -
изгибистая, стремительная, вся в перекатах и бурунах. Вода в этом транс-
физическом Салгире была ярко-алая, как кровь из горла чахоточника. "Так
вот, вот почему оно такое розовое, - догадался Тюхин. - Бог ты мой, а
какого же еще цвета может быть море, в которое впадают такие реки?!"
Тюхин снизился.
В дьявольском компоте пурпурной стремнины мелькали трупы, обломки
разбитых вдребезги плавсредств, могильные кресты, обезображенные ужасом
лица утопающих. Судя по всему, и в горах шла схватка. Беспощадная, до
полной и безоговорочной победы.
"И вечно! И где бы мы, окаянные, ни были, куда бы не устремлялись! О,
неужто же хорошо только там, где нас, тюхиных, по счастью еще не было?!"
- И только он подумал об этом, как где-то совсем близко, прямо под ним,
застрочил "калашников", хлопнула граната.
Высекая искры подковами, она скакала вдоль берега на белом арабе -
голая, одногрудая, как древняя обитательница здешних легендарных мест,
стреляющая от живота короткими очередями. Тот, в кого пыталась попасть
Иродиада, находился на другом берегу кровавой реки. Злобно посверкивая
пенснэ, он отстреливался из именного браунинга. Враг только что переплыл
реку, а посему был окровавлен с ног до головы.
- Тю-юхин! - заметив меня, закричала Иродиада Профкомовна. - Он ухо-
дит, он уйдет, Тюхин! Ах, ну сделай же что-нибудь!
- Это кто, это Зловредий Падлович? Ты берешь его замуж?
- Я хочу взять его за яйца, Тюхин! - гневно вскричала моя бывшая сов-
ратительница.
- Любо! - откликнулся я. И белый араб внизу заржал, и мой Пегас тре-
вожно отозвался.
Я сунулся в седельную сумку. О да, предчувствие и на этот раз не об-
мануло! Верный всуевский "стечкин" находился там.
- Держись, Кастрюля!
Я вытащил пистолет, я передернул слегка заржавевший затвор и в это
время Кровавый Очкарик выстрелил.
Надо отдать должное - стрелял он отменно. Я вскрикнул, я схватился за
грудь - за самое что ни на есть сердце!..
- Ах! - вскрикнула Иродиада.
- Эх! - горестно оскалясь, вскрикнул Пегас.
Пересиливая боль, я, почти не целясь, выстрелил ответно и теперь мы
уже все втроем - Иродиада, Пегас и я - хором вскрикнули:
- В яблочко!
- Нена...! - взблеснув проклятущими стеклышками, прохрипел смертельно
раненый вампир. - Ты по... ты почему не умираешь, Тюхин?
