ке...
Когда я очнулся, уже вовсю светало. Рынок был пуст. Один Иосиф Висса-
рионович, облизывая окровавленные усы, сидел передо мной на простом, как
смертная казнь через повешение, табурете.
- Вот ви считаете себя тоже паэтом, Тюхин, - глядя на меня сверху
вниз, сказал самый великий и самый усатый из всех творивших под Иродиа-
диной титькой сочинителей стихов, - ну, а песни, наши по-русски раз-
дольные, помогающие строить и жить песни, ви пишете?
- Так точно, товарищ Сталин! - сказал я.
- А это не ваша песня - "Ивушка зэленая, над рэкой скланенная", Тю-
хин?
- Эх... никак нет! - слабым от потери крови голосом, ответил я.
Господи, какое же это счастье, что родители с младых волос приучили
меня говорить правду, только правду и ничего, кроме правды! Пыхнув тру-
бочкой, Главный Упырь Всех Времен и Народов посмотрел на меня с явным
одобрением, не побоюсь этого слова - с любовью.
- Каварный враг, дарагой таварищ Тюхин, даже харошую саветскую песню
сделал сваим каварным аружием...
Щеки у него были розовенькие, вид цветущий. "Насосался, родимый," -
подумал я.
- Ви думаете, случайно в слове "ивушка" маи лычные инициалы, Тюхин, -
"И" и "В"? Правильно думаете -нэ случайно! Зададим вапрос: пэрэд кем
скланил автор песни нэсгибаемого таварища Сталина. Пэрэд какой рэкой?
Пэрэд вэликой русской рэкой Волгой, на каторой радился самый вэликий,
самый чэловечный Гэний Чэловэчества - таварищ...
- Константин Петрович Иванов! - не подкачал я.
Иосиф Виссарионович одобрительно пукнул... То есть, прошу прощения -
пыкнул.
- Таварища Сталина, Тюхин, скланили над рэкой, олицетварающей глуба-
чайшее па мисли учэние нашего дарагого Ильи Владимировича Левина. Напра-
шивается вапрос: зачэм? А затэм, чтобы нэ умеющего плавать Важдя сталк-
нуть, пользуясь его давэрчивостью, в бэздонную бэздну!..
Невзирая на слабость, я встал, как встают волосы на голове.
- Но есть другие песни, товарищ Сталин! - сказал я.
- Например?
И он тоже встал. И мы втроем - Он, я и неизвестно как очутившаяся в
моем кармане радиофицированная Вставная Челюсть - спели хором партийный
гимн.
Когда кончились слова, Он по-родственнему просто спросил меня:
- Ви каво ждете, Тюхин, малчика или дэвочку? Если будит малчик, назо-
вите его Ивгением. Хорошее имя И. В. Гений. - И он подкинул на руке по-
дозрительно непохожий на лимон предмет - здоровенный, должно быть, мичу-
ринский, с крупными квадратными насечками, карандашным запалом и колеч-
ком. Он подкинул эту самую лимонку и мудро усмехнулся в перепачканные
кровью усы, весь такой в профиль чеканный на фоне розового рассветного
инфра-моря. Как на военной медали.
Дунул ветерок. От трубочки пахнуло инфернальной серой. Ричардом Ива-
новичем повеяло на меня.
- Нэ слышу атвэта, Тюхин! - сказал проступающий Исрофил Велиарьевич,
он же - Сатанаил, он же - Вестник Страшного Суда.
И я вздрогнул. Я отпрянул в ужасе. Потому что на виске, которым он
неосторожно повернулся ко мне, зияла жуткая, с красную революционную
гвоздику величиной, рана.
- Так вот оно что, - догадался я, - так стало быть, и на вас, дорогой
Душегуб Кровососович, нашелся свой неизбежный финкельштейн с альпеншто-
ком! А значит, - не там, так - здесь, но неотвратимо не смотря ни на
что, Господи!.. И выходит, она воистину истинна - новая вера моя! За
все, слышите, за все, на Земле содеянное, придется держать ответ. Рано
или поздно, Господи, но всенепременно! И судить тебя, Тюхина, будут тем
самым судом, который ты сам же себе и уготовил. И никого из страждущих
не минет чаша сия. И это говорю вам я, новый Свидетель и Очевидец!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
Или это был лопнувший чумной бубон?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
"Нет, - с горечью возразил Рамбер, - вам этого не понять. Вашими ус-
тами вещает разум, вы живете в мире абстракций.
Доктор вскинул глаза на статую Республики и ответил, что вряд ли его
устами вещает разум, в этом он не уверен, скорее уж очевидность, а это
не всегда одно и то же".
Альбер Камю. "Чума"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .
...сгинул, развеялся, как черный морок, бесследно исчез, засвеченный.
Одна лишь граната да смертная немочь души от него, химероида, и оста-
лись.
Пошатываясь, я побрел дальше. Зачем? куда? - неведомо.
За белой Иродиадой проскакала черная, за черной - красная, а я все не
мог найти их - моих дорогих, моих навеки потерянных.
Уже на исходе сил вернулся я к Червонному морю. Рынок был пуст. Точ-
нее, почти пуст, ибо тень замученного Померанца, механически махавшего
метлой, была уже почти прозрачна, точнее - призрачна.
В торговых рядах коротал вечность последний продавец. И хотя на нем
была карнавальная полумаска с чужими, перепачканными кровью усами, я
его, уголовника, сразу же узнал.
Глава восемнадцатая Катастрофа
На прилавке перед ним была табличка:
АПЕЛСЫН-ЛЫМОН. ЦИНА ДАГАВОРНАЯ.
(ДАГАВОР ДАРОЖИ ДЕНИГ)
Мой сосед по этажу почти не изменился за время нашей разлуки: та же
анекдотическая кавказская кепка, те же глуповатые, навыкате, под маской,
глаза. Он был такой же небритый, как в ту ночь, когда всучил мне свои
погибельные порошочки и когда у него на горле, конечно же, не было све-
жехонькой и страшенной - от уха до уха - ножевой раны. Судя по всему то,
чем хмырь уже дважды грозил мне, по железному закону Материализации Ска-
занного (зМС), который, кстати сказать, я довольно подробно обосновал в
"Химериаде", с ним и стряслось. Гражданина Хасбулатова, если эта фамилия
соответствовала действительности, зарезали. Беспощадно и квалифицирован-
но, как ритуального барана. Но не эта чудовищная рана - видывали и пох-
леще! - поразила меня, когда я подошел к нему поближе. В левом ухе чело-
века, которого Вождь Всего Прогрессивного Человечества назвал непонятно
почему товарищем Камю, поблескивала золотая, со знаком Зодиака, сережка,
не опознать которую я, конечно же, не мог, потому как сам же и приобрел
ее в ювелирном магазинчике на Фултон-стрит в Бруклине. Страшное подозре-
ние, все это время тлевшее в душе моей, как в торфе, вырвалось наружу.
- Ну хорошо, - голосом, не предвещающим ничего хорошего начал я, -
меня, простого советского человека по фамилии Тюхин, невозможно удивить
табличкой, на которой предлагается товар, какового нет в наличии. С тру-
дом, но могу все же допустить, что у двух граждан СССР могут совпасть
место, год, месяц и день рождения. Но, простите, когда у этих товарищей
оказывается одна жена, брак с которой зарегистрирован одним и тем же от-
делом ЗАГСа, в один и тот же год и даже день - вот сие, любезный, уже
выше моего тюхинского разумения!..
Эту мою гневную тираду он выслушал высокомерно скрестив руки на гру-
ди. Мало того, этот прохиндей с чужой сережкой в ухе и чужой личиной на
лице, презрительно сплюнул мне на тапок чем-то красненьким и вынул из
кармана трубку! Он сунул ее в рот и, пыкнув, произнес с хорошо отрепети-
рованной интонацией:
- Ви нэ атвэтили на мой паследний вапрос, товарищ Тюхин. Па какой
причине ви на него не атветили?
Я чуть не задохнулся от гнева.
- Слушай ты, сявка! - извергнув из себя сноп искр, вскричал я. - Зря
стараешься, все равно не получится!
- Пачиму?
- Фуражечка у тебя, недомерка, не та!
И с этими знаменательными словами я вытащил позолоченную бабскую за-
жигалочку и хлопнул ею о прилавок.
Слабая улыбочка счастья тронула его мертвецки сизые губы.
- Принес, да? Всо принес?
- Все?! Тебе что, мало моей жизни, моего паспорта, ювелирных украше-
ний моей жены?..
- Прапыскы, - подсказал он.
- Что?! Что я еще должен тебе, сатанинское отродье, последыш сталинс-
кий?!
- Вах! - сказал он. - Шютишь, да? А дэньги?
- Деньги?! Какие еще деньги?
Он зацокал языком:
- Нихарашо, дарагой! Парашочки брал? Брал. Дэнги платил? Нэт. За та-
бой долг, дарагой...
О, знали бы вы какой это был удар для меня, Тюхина! Могло ли быть
что-либо еще более постыдное и непростительное для истинного лемурианца,
чем нарушение Самой Первой, основополагающей заповеди Учения, которое и
начиналось-то с фразы: "В начале было Слово, но недолго, ибо Слово под-
менил Долг".
В глазах у меня привычно помутилось. Колени, тупо нывшие от постоян-
ного на них упадания, задрожали.
- Сколько? - чуть слышно прошептал я.
- Сам знаишь!
Увы, ну конечно же, я и понятия не имел. Я только лишь смутно догады-
вался.
- Часы хочешь? Золотые, идут...
- Идут?! - удивился он. - Куда?
- Тогда бери паспорт. Тебе же нужен твой паспорт?
- Типэр нэт.
- Может, челюсть? Веселая, сама поет...
- Всо шютишь и шютишь, да?
- Ну тогда чего, чего тебе, подонку, надо?
- Слюши, ти умный или дурак?
- Сам не пойму.
- Лымон каму нада, мине?
- У тебя есть лимоны?!
- У миня всо есть.
- Почем? - вспотев, спросил я.
- Нипачем, бисплатна, - и снял, сволочь, маску и гадко, совершенно
недвусмысленно подмигнул мне. - Толка скажи "да", абними-пацилуй и всо
тибе будит!
- Ты что, ты это... ты очумел, что ли?! - до глубины души потрясен-
ный, прошипел я.
- Паркуа па? - голосом покойного Воскресенца вопросил мерзопакостный
трансмутант. - Так ты, значит, вопрос ставишь: не превысил ли я своих
поползновений? Но целовал же ты товарища Кондратия Комиссарова?
- Так ведь это же на кладбище, это же - в лоб! - вскричал я.
- Ну что ж, тогда поцелуй меня... в лобок! - ответил он целомудренным
голосом Идеи Марксэновны.
Выхода у меня, как вы сами понимаете, не было.
- Эх, да чего уж там! - горестно вздохнул я. - Как говорится у нас, у
экс-русских: "Долг платежом красен". Закрой, дорогой, глаза...
И он, дурачок, оказавшийся при ближайшем рассмотрении никаким не ко-
варным чеченцем, а некоей совершенно ничтожной, недостойной даже имени
собственного, политической фигуркой, оборотнем, поначалу пощеголявшим в
революционерах, переметнувшимся в ортодоксы, а потом и вовсе черт знает
куда, чуть ли не в камюнизм, он, гнида, закрыл свои нагловатые, навыка-
те, моргальники, он блаженно зажмурился, а я, Тюхин, бережно взял его за
волосы и, потянув голову назад, как располовиненный арбуз, приоткрыл
жуткую, от уха до уха, рану. "Господи, прости меня, грешного!" - прошеп-
тал я и, выдернув зубами чеку, сунул сталинскую лимонку в его темную,
дурно пахнущую душу...
И на веки вечные, без срока давности, ибо стрелки на часах отсутству-
ют за ненадобностью! Вы слышите, где бы мы ни были, и сколько бы раз не
умирали!..
Спокойно, без паники, господа! Душераздирающее повествование близится
к неизбежной фините. Еще три Иродиады, сменяя одна другую, проскакали
мимо, пока я не добрался наконец до своей фазенды. Все это время я искал
трехэтажный особняк американского мультимиллионера, нашел же, как в пуш-
кинской сказке, белую, из самана, то бишь говна, хасбулатовскую саклю с
верандой, опознать которую мне удалось лишь по терему Веселисы. Нимало
удивившись этому очередному фокусу пространственно-временного континуу-
ма, в просторечьи называвшегося Лимонией, я стряхнул с себя пыль
странствий и, войдя в дом, сообщил моей хорошей:
- Увы, увы! Как и следовало ожидать, никаких лимонов тут нет и в по-
мине!..
Ах, ну конечно же, ну разумеется, это была всего лишь шутка. Я стоял
перед ней с целым ящиком взятых в качестве трофея цитрусовых. Но розыг-
рыш, к сожалению, не удался!..
По сей день он звучит в моих ущах - ее пронзительный вопль: "Люблю!
Люблю!". До сих пор в глазах моих ее перекошенный страстью лик, ее воз-
детые, на фоне ковра с ружьем, руки, ее воспаленный, обожающий взор. По-
