сказал: "Trиs bien fait, mon cher ami" - и потом Роберту:
"Ла Грив, сегодня бежали все, вы остались на посту.
Добрая кровь сказывается. Вам нечего быть в этой ватаге
трусливых. Займете место у меня в свите".
Роберт поблагодарил и, сходя на землю с лошади, пожал
руку отцу, чтоб передать ему свою благодарность. Поццо
рассеянно пожал ему руку и сказал: "Очень мне жаль этого
господина испанца, он был дворянин. Сволочная война. С
другой стороны, запомни себе науку, любезный сын: уж как
он тебе ни размил, но если он хочет отправить тебя на тог
свет, неправ он, а не ты. Мне кажется так .
Ухода за городскую стену, отец, как слышалось Роберту,
продолжал бормотать "Я за ним не гонялся... и
приговаривать себе под нос.
5. ЛАБИРИНТ СВЕТА
(Книга чешского мыслителя Яна Амоса Коменского
(1592-1670) "Labyrint sveta a raj srdce" ("Лабиринт света и
рай сердца", 1623, опубл. в 1631))
Похоже, Роберт вспоминает эту сцену в сыновьей печали,
улетая мыслью в счастливое время, когда защитник умел
вызволить его из боевой бучи, а следом идут другие
воспоминания, и Роберт не в силах от них отбиться. Тут
дело не в автоматизме памяти. Я уже говорил, что Роберт
переплетает свою раннюю историю с рассказом о жизни на
"Дафне", как будто выслеживая связи, причины и знаки
судьбы. Думаю, казальские реминисценции для него -
ключевые моменты эры, когда он, юный, постепенно
обнаруживал, что мир выстроен по законам причудливой
архитектуры.
С одной стороны, оказаться в подвешенном виде между
небом и океаном выглядело как весьма логичный результат
трех пятилетий прогуливания по саду расходящихся троп. С
другой стороны, именно в оглядывании былых невзгод он
находил утешение сегодняшним бедам, как будто крушение
снова отбросило его в земной парадиз, который он знавал в
родном имении Грив и откуда удалился вступивши в стены
города в осаде.
Роберт обирал вшей уже не в солдатской казарме, а в
прихожей у Туара, среди благородных особ, прибывших из
Парижа, и узнавал об их выходках, минувших битвах,
слышал их легковесные, блистательные беседы. С первого
вечера он стал понимать, что осада Казале была не совсем
то, к чему он готовился.
Он шел в Казале для увенчания рыцарской мечты,
сформированной из гривских чтений. Иметь благородное
рождение и наконец обрести оружие, стать паладином, чьей
жизни цена - слово короля, спасение дамы. Он прибыл и
вступил в священное воинство, это оказался гурт нерадивых
мужиков, готовых смыться при первой трепке.
Затем его возвысили до совета неустрашимых, ввели как
равного. Но он знал, что оказался неустрашимым по
недоразумению, не сбежавши оттого, что испугался хуже
бежавших. В довершение зол, когда соратники, по отбытии
Туара, запоздно чесали языки, Роберт убеждался, что и
казальская война составляла собой только звено
бессмысленной цепочки.
Действительно, дон Викентий Мантуанский помре,
отписав герцогство Неверу, но повидай его последним кто-
нибудь другой, и вся быль повернула бы на другой галс. К
примеру, Карл Иммануил тоже имел права на Монферрато
через одну из племянниц (вся эта знать женилась между
собой) и зарился на маркизат, тот торчал как шип под боком
у его герцогства, подходя одним выступом почти к Турину.
Гонсало де Кордова, зная это и играя на амбициях
савойского владетеля, мечтающего ущучить французов,
пригласил Карла Иммануила драться за Монферрато заодно
с испанцами, а потом поделить. Император, у которого
хватало неприятностей в остальной Европе, не давал
соизволения на поход и не высказывался ни за, ни против
Невера. Гонсало с Карлом Иммануилом ждали-ждали, а
потом начали захватывать Альбу, Трино и Монкальво.
Император, пускай незлобивый, дураком не был и немедля
наложил секвестр на Мантую, посадив туда имперского
комиссара.
Затяжка с решением нервировала всех претендентов,
однако Ришелье воспринимал ее как персональный афронт в
адрес Франции. А может быть, ему было удобно так
воспринять. Но Ришелье тоже не действовал, поскольку еще
не окончил осаждать протестантов в Ларошели. Испания
одобряла это вымаривание еретиков; вдобавок Гонсало
использовал паузу французов, чтоб пойти с восемью
тысячами солдат на осаду Казале, а там защитников было
чуть более двухсот. Так получилась первая казальская
война.
Поскольку, однако, император не собирался никому
потворствовать, до Карла Иммануила дошло, что положение
деликатное, и, продолжая сотрудничать с испанцами, он
завел секретные переговоры с Ришелье. Ларошель пала,
Ришелье получил от мадридского двора поздравления с этой
великолепной викторией истинной веры, ответил
благодарностями, привел в порядок армию и, с самим
Людовиком XIII во главе, двинул ее через Монженев и
развернул в феврале двадцать девятого года в окрестностях
Сузы. Карл Иммануил рассудил, что играя на двух столах он
потеряет не только Монферрато, но и Сузу, и решил продать
то, что у него отнимали: предложил обменять Сузу на
какой-нибудь французский город.
Сотоварищ Роберта с хихиканьем рассказывал, как
Ришелье саркастически велел спросить у герцога, что тому
слаще. Орлеан или Пуатье. Французский штабной офицер
явился к начальству сузанского гарнизона и велел готовить
апартамент для короля Франции. Командующий савойцев,
тоже не лишенный остроумия, отвечал, что его высочество
герцог несомненно будет в восторге, если погостит его
величество король, но поелику его величество король грядет
в такой большой компании, да будет позволено прежде
узнать мнение его высочества герцога. С не менее
обворожительной иронией маршал Бассомпьер, гарцуя на
снегу под стенами города и помавая шляпой, доложил
своему монарху, что скрипачи уже готовы, плясуны
собрались у ворот и ожидается позволение начинать бал.
Ришелье отслужил полевой молебен, французская пехота
пошла в атаку и Сузу взяли.
При подобном складе Карл Иммануил решил, что
Людовик XIII для него приятнейший постоялец, сам
приехал оказать ему хозяйские почести и просил, если
можно, не утруждаться под Казале, потому что тем малым
делом уже занимается он сам, а вместо этого помочь ему
завоевать Геную. На что он был обходительно попрошен не
говорить бессмыслицу и ему в руку было вложено
здоровенное гусиное перо для росчерка под договором,
согласно которому французы получали право распоряжаться
Пьемонтом; в качестве чаевых ему отходил городок Трино и
вдобавок мантуанскому герцогу вменялось в обязанность
выплачивать Карлу Иммануилу погодовые суммы за
Монферрато. "Таким образом Невер, - подытоживал
рассказчик, - чтобы получить свое назад, платил
квартирные тому, кому город никогда не принадлежал!"
"И ведь платил же, - хохотал другой за столом. - Quel
con!"
"Невер всегда платится за свое безумие, - произнес
аббат, которого Роберту указывали как духовника Туара. -
Невер просто сумасброд, воображает, что он Святой
Бернард. Что ему предназначено созвать христианских
царей на новый крестовый поход. А мы живем в пору, когда
христиане убивают христиан, кому сейчас дело до
неверных. Господа казальцы, если в вашем
богоблагодатном городе уцелеет хоть один кирпич, будьте
уверены, что ваш новый владетель поволочет вас всех в
Иерусалим!" И аббат довольно хмыкал, поглаживая светлые
ухоженные усы, а Роберт размышлял: вот, нынче утром мне
приходилось умирать за безумца, и безумцем его считают
оттого, что он мечтал, как и мне мечталось, возродить
времена прекрасной Мелисенды и Прокаженного Короля.
То, что случилось после, тоже не помогло Роберту
разобраться в смысле эпопеи. Гонсало де Кордова, когда его
предал Карл Иммануил, понял, что война проиграна,
признал Сузанское соглашение и отвел свои восемь тысяч
пешников в Миланскую область. Один французский
гарнизон обосновался в Казале, другой обосновался в Сузе,
остатки армии Людовика XIII возвратились за Альпы и
принялись ликвидировать последних гугенотов в Лангедоке
и в долине Роны.
Но никому из этих господ в голову не приходило блюсти
присягу, и за столом говорили об этом, как об обычном
деле, многие одобрительно кивали: "la Raison d'Estat, ah, la
Raison d'Estat". Ради этого государственного интереса
Оливарес (Роберт понял, что это у испанцев свой Ришелье,
только меньше ласкаемый судьбою), видя, что Испания в
этой истории не на высоте, бесцеремонно заместил Гонсало
Амвросием Спинолой и выступил с претензией, будто
обида, нанесенная Испании, ущемила Католическую
Церковь. "Пустое, - отмахивался аббат. - Урбан VIII
одобрил наследование Невера". Роберт же спрашивал себя,
какое отношение могут иметь к папе вопросы, никак не
сопряженные с католической религией.
Тем временем император (на которого давил и жал
Оливарес) припомнил, что Мантуя все еще под
комиссарским мандатом и что Неверу не положено ни
платить, ни не платить за то, что ему пока не дадено;
императорское терпение тут вдруг лопнуло и он отрядил
двадцать тысяч человек народу на взятие городишки. Папа
же, видя, как наемные вояки-протестанты гуляют по
Италии, немедля взвидел опасность нового ограбления Рима
и перевел свою армию на мантуанскую границу. Спинола
был честолюбивее и решительнее, чем Гонсало; он опять
обложил Монферрато, на сей раз крепко. Вывод Роберта
был такой: хочешь избежать войн, первое дело - не
подписывай мирные договоры.
В декабре 1629 года французы снова высунулись из-за
Альп, Карл Иммануил по условиям трактата должен был бы
их пропустить без разговоров, а он, хорошенькая
лояльность, снова запритязал на Монферрато и еще на
шесть тысяч французских солдат для осады Генуи, далась
ему эта Генуя. Ришелье, считавший Карла Иммануила
подколодной змеей, не ответил ни да ни нет. Один капитан,
расфуфыренный, это в Казале-то, как на парижский
праздник, вспоминал февраль предшедшего года. "Помню,
друзья, денек, что твой бал у королевы! Не было музыки,
так трубили фанфары. Его величество при войсковом
эскорте скакал перед Турином, черный камзол, золотое
шитье, с пером на шляпе и в начищенной кирасе!" Роберт
ожидал, воспоследует рассказ о великом штурме, но нет, и
на этот раз имел место только променад и фрунт. Король не
стал атаковать, он неожиданно развернул строй и
отправился на Пинероло и завоевал Пинероло, вернее
вернул себе кровное, учитывая, что за несколько сотен лет
до того город принадлежал французам. Роберт смутно
представлял, где этот Пинероло, и не понимал, с какой стати
надо было его штурмовать, чтоб освободился Казале. "Разве
нас осаждают в Пинероло?" - недоумевал он.
Папа, обеспокоенный новосоздавшимся положением,
послал представителя к Ришелье требовать город обратно
савойцам. За столом у Туара долго перемывали косточки
этому представителю, некоему Юлию Мазарини: сицилиец!
римский простолюдин! Мало этого, горячился аббат, даже
внебрачный сын какого-то никому не известного мещанина,
капитаном его назначили Бог ведает с какой стати, услужает
папе, но из кожи лезет, чтоб полюбиться Ришелье, и тот в
нем уже души не чает. С ним надо поосторожнее, вдобавок
он едет или уехал в Регенсбург, к черту на кулички, и там
почему-то должны вершиться судьбы Казале, там, а не тут,
где все подкопы и контрподкопы.
Тем временем, поскольку Карл Иммануил норовил
оставить без довольствия французское воинство, Ришелье
наложил лапу еще и на Аннеси и на Шамбери и теперь
французы резались с савойцами под Авиньяной. Партия
игралась неспешная, имперцы показывали когти Франции,
двигаясь вглубь Лотарингии, Валленштейн шел на подмогу
Савойе, вдруг в июле несколько человек имперцев,
подплывши на баржах, перекрыли шлюзы у Мантуи, войска
в полном составе набились внутрь города, грабили город
семьдесят часов, разнесли герцогский дворец по камушкам,
а в качестве личного сюрприза папе обчистили все церкви и
соборы в городе. Да, именно те ландскнехты, с которыми
Роберт уже встречался по дороге в Казале, они теперь
явились пособлять осадчику Спиноле.
Французская армия все еще была занята на севере и
никто не мог бы сказать, успеет ли она до того, как Казале
