довольно много. Они даже налетели на французов,
отступавших из Понтестуры, которые успели там сдаться и
под обещание не показываться в Казале были отпущены в
сторону Финале, чтоб возвратиться во Францию морем.
Команда де ла Грив наскочила на них в окрестностях
Оттелья, и они чуть не постреляли друг друга, а потом
Поццо услышал от их командира, что среди условий сдачи
имелось и такое: весь хлеб из Понтестуры скупается
испанцами, и эти деньги выплачиваются осажденным
жителям Казале.
"Вот что значит благородные люди, видите, детки, -
сказал на это старый Поццо. - Воевать с такими одно
удовольствие. Слава Господу, что сейчас не та война, как
была у Карла с маврами, умри ты сегодня, а я завтра.
Совсем иное дело христиане против христиан, тысяча
чертей! Пока те пыхтят под Розиньяно, мы обойдем их с
задницы, проскочим между Розиньяно и Понтестурой и
послезавтра будем в Казале".
Сказавши эти слова в конце апреля, Поццо с людьми
смог увидеть городскую стену Казале 24 мая в первой
половине дня. Путь их оказался, по крайней мере в памяти
Роберта, весьма увлекательным, то и дело они ретировались
с дорог на тропки, а с тропинок просто в сторону и
двигались напроход через посевы; наплевать, приговаривал
Поццо, в войну все равно пашни не целы, не стопчем мы,
так стопчут они. Пропитание добывалось в курятниках, на
огородах и в амбарах. Все по правилам, комментировал
Поццо, это земля монферратская и должна поддерживать
защитников Монферрато. Мужику из Момбелло, который
было запротестовал, велели всыпать тридцать палок, в
назидание, что если-де в войну не поддерживать
дисциплину, победишь не ты, а тебя.
Роберту эта война начинала казаться очаровательной.
Путники рассказывали душеполезные новеллы, к примеру
такие. Французский шевалье был ранен и пленен в крепости
Святого Георгия. Он жаловался, что солдат ограбил его,
отнял дорогой портрет. Герцог Лерма, об этом узнавши,
велел вернуть портрет, вылечить французского дворянина и
отпустить в Казале, дав ему коня. В то же время, со всеми
витками и поворотами, от которых полностью утрачивалась
ориентация в пространстве, старый Поццо действительно
вел свою компанию так, что военного дела, в собственном
смысле, они не нюхнули.
Так что все вздохнули почти с облегчением и с радостью,
как при начале давно ожидавшегося бала, когда в
прекрасный день с верхушки недальней горы под их ногами
открылся тот самый город Казале, огибаемый с севера, по
левой их руке, широкой полосою По, которая прямо перед
замком разбивалась двумя большими островами,
делившими реку на рукава, и ощетинивающийся на юге
зубчатым массивом цитадели. Весело заставленный изнутри
башнями и колокольнями, снаружи Казале представлялся
совершенно неприступным со своими остриями, шипами и
бастионами, похожий на свирепого дракона с гравюры.
И впрямь было чем полюбоваться. Вокруг города
солдаты в яркоокрашенных мундирах перетаскивали
осадные машины от одной до другой палатки, утыканной
флажками, при постоянном скаканьи всадников в пернатых
шляпах. На зеленом полотне лесов, на желтизне полей вдруг
нестерпимое блистание почти царапало взор, и это
оказывались рыцари в серебряных кирасах,
перемигивавшихся с солнцем, и не было понятно, куда же
они несутся вскачь, казалось, галопируют попросту ради
картинки.
Во всей своей красоте, это зрелище совсем не
понравилось Поццо, который проговорил: "Ребята, вот
теперь, я думаю, мы подсели". И на вопрос Роберта о
причине подобного пессимизма добавил, шлепнув того по
затылку: "Не валяй дурочку, разве не видно, это имперцы,
или ты думаешь, что казальцев такая куча и все гуляют
снаружи города? Казальцы с французами сидят внутри
обделанные от страха, потому что их не наберется даже
двух тысяч, а тех голубчиков тысяч чуть ли не сотня, судя
по тому, что я вижу на склонах холмов напротив". Поццо
преувеличивал, войско Спинолы насчитывало только
восемнадцать тысяч пехоты и шесть тысяч конных воинов,
но и тех, что было, хватало и еще оставалось.
"Что будем делать, отец мой?" - вопросил Роберт. -
"Не будем, - отвечал ему отец на вопрос, - проходить
там, где стоят лютеране. In primis, ни холеры не понятно,
что они там болбочут, a in secundis, они сперва тебя
расстреляют, а потом спросят, по какому ты вопросу. Ищем,
где народ похож на испанцев. С испанцами, как вам уже
говорилось, дело иметь можно. И выбираем повальяжнее. В
таких делах первое дело, это воспитание".
Был намечен участок, где развевались знамена
христианнейших королей и где сверкало больше всего
начищенных доспехов, и с верой в судьбу выступили туда.
В общей суматохе довольно далеко им удалось
продвинуться среди вражеского стана, никому не
рекомендуясь, потому что в те времена униформу носили
только отборные подразделения вроде мушкетерских, а все
остальные постоянно путались, кто свои, кто чужие. Но
когда уже осталось только перейти ничейную полосу, они
налетели на аванпост и были остановлены офицером,
который вежливо попросил их рассказать, кто они такие и
куда направляются, в то время как за плечами у него
нависала солдатня угрожающего вида.
"Синьор мой, - начал свою речь старый Поццо. -
Окажите же любезность освободить для нас дорогу, поелику
мы имеем нужду оказаться на месте, которое нам пристало,
откуда сможем начать стрелять по вас и по вашим
солдатам". Офицер стащил свою шляпу, погрузился в
реверанс и размел перьями на два метра пыль вокруг себя, и
ответил:
"Senor, no es menor gloria vencer al enemigo con la cortesia
en la paz que con las armas en la guerra" (Сударь, не менее
славно победить врага любезностью в мире, чем оружием на
войне (исп.)). A потом, на недурном итальянском:
"Проходите, о сударь мой, и если одна четверть наших
людей будет обладать половиною вашей отваги, мы
победим. Да ниспошлют небеса мне отраду повстречаться с
вами на ристалищном поле и да будет мне честь лишить вас
жизни".
"Типун тебе на язык, язва в душу", - пробормотал
сквозь зубы Поццо, но так как требовалось что-то отвечать,
он напряг все свои лингвистические таланты и из последних
представлений о риторике выудил что-то вроде "Yo
tambiйn!" (И я тоже (исп.).). Помахавши шляпой, он слегка
ткнул коня шпорой, никак не более чем требовала
театральность мизансцены, потому что надо же было дать
подтянуться его пешеходным воякам, и все отправились к
воротам.
"Суди сам: с аристократами договориться..." - начал
Поццо, наклонившись к сыну на ходу, и прекрасно сделал,
что наклонился, потому что с бастиона жахнули из
аркебузы. "Не стреляйте, идиоты, свои, свои, Невер!" -
заорал он, подняв руки, и вполголоса Роберту: "Узнаю
наших. Грех говорить, но с испанцами спокойнее".
Они вступили за стены. Кто-то, по-видимому, уже
оповестил об их появлении коменданта гарнизона,
господина Туара. Это был давний товарищ по оружию
старого Поццо. Объятия, поцелуи, ознакомление с
обстановкой.
"Друг мой дорогой, - повел рассказ Туара. - По
парижским реляциям выходит, будто у меня здесь имеется
пять полков пехотинцев и в полку по десять рот, что
составляет десять тысяч бойцов. Но у господина де Ла
Гранж только пятьсот человек, у Монша двести пятьдесят, и
всего я могу рассчитывать на тысячу семьсот пеших воинов.
Еще у меня шесть рот кавалеристов, всего числом
четыреста, правда, хорошо экипированных. Кардинал знает,
что я имею меньше солдат, чем должен был бы иметь, но он
утверждает, что я имею три тысячи восемьсот. Я пишу ему,
доказывая обратное, но Его Высокопреосвященство делает
вид, что не понимает. Я был вынужден составить полк из
наемных итальянцев любого разбора, корсиканцев,
монферратцев, но позвольте сказать, вас не обидев, что
солдаты они плохие, и добавлю, что пришлось даже
приказать офицерам набрать отдельную роту из денщиков.
Ваши люди вольются в итальянский полк под команду
капитана Бассиани, он хороший солдат. Пошлем туда и
молодого де ла Грива, чтобы идучи под огонь он получал
команды на своем языке. Что до вас, драгоценный друг,
присоединитесь к почтенным моим советчикам,
пришедшим в лагерь, как и вы, по собственной доброй воле
и образующим мою свиту. Город вам знаком, помощь будет
неоценима".
Жан де Сен-Бонне, господин де Туара, высокий, темный,
светлоглазый, в расцвете опыта - сорока пяти лет,
вспыльчивый и отходчивый, был приятен в общении и
любим войсками. Отличившись при обороне острова Ре от
англичан, двором и Ришелье он вознагражден не был.
Знакомые пересказывали его беседу с канцлером,
хранителем королевской печати Марийяком. Канцлер
сказал, что две тысячи французских дворян распорядились
бы обороной Ре не хуже Туара, а тот в ответ сдерзил, что уж
хранить-то печати сколько угодно французских дворян
смогут не хуже Марийяка. Офицеры приписывали ему еще
одну лихую фразу (но похоже, что ее автор на самом деле
один шотландский капитан). Военный совет в Ларошели, и
отец Жозеф (в то время знаменитый серый кардинал) тычет
пальцем в карту и предлагает: "Переправимся тут". На что
Туара холодно произносит:
"Святой отец, жаль, что ваш палец не мост".
"Вот так, любезный друг, - продолжал Туара, обходя с
ними бастионы и рукой обводя горизонт. - Сцена
великолепна, и актеры недурны, приглашены из двух
империй и из многих синьорий. Против нас выведен даже
флорентийский полк, под командованием, вообразите,
Медичи. Казале как город, думаю, довольно надежен.
Занимаемый нами замок позволяет держать под обзором
реку, хорошо укреплен и защищается хорошим рвом. К
стенам мы подвели насыпи, они помогут обороне. Что
касается цитадели, в ней есть шестьдесят пушек. Бастионы
по всем правилам искусства. Были слабые места, но их я
усилил люнетами и батареями. Все это лучше некуда против
лобовой атаки, но и Спинола не мальчик, вон какое
копошенье внизу. Роются минные подкопы, и когда их
доведут до стен, считайте что открылись ворота. Чтоб не
давать им работать, приходится воевать в открытом поле,
хотя в поле мы не сильны. Как только неприятель подтащит
поближе вон те пушки, начнутся бомбардировки, и тут
выйдут на сцену новые герои - обыватели Казале, у
которых испортится настроение. В этом отношении Казале
совсем не надежен. С другой стороны, население можно
понять. Им дороже их город, чем синьор де Невер и
французские лилии. Будем разъяснять, что савойцы и
испанцы отберут их независимость и что, переставши быть
столицей, они превратятся в захудалую крепостцу вроде
Сузы, которую савойцы продадут за два скуди. Во всем
остальном будем импровизировать, как положено в комедии
дель арте. Вчера я выезжал с четырьмя сотнями людей в
сторону Фрассинето, там скапливались имперцы и мы их
разогнали. Но пока мы занимались этим, неаполитанцы
укрепились на том берегу. Я велел палить по ним из пушек,
мы не прекращали несколько часов и, вероятно, разнесли
там все на щепки, однако неаполитанцы не уходят. За кем
перевес в результате дня? Клянусь Господом, не знаю, и
Спинола не знает тоже. Я только знаю, что нам делать
завтра. Видите вон те дома в логе? От них хорошо бы
простреливались позиции врага. Мой шпион донес, что
дома эти пусты; можно предположить, что там кто-то
прячется; молодой друг Роберт напрасно делает
возмущенное лицо, он пусть выучит первый постулат, что
войны выигрываются через шпионов, и постулат второй,
что шпион, предатель по натуре, с равным успехом предает
тебя... Как бы то ни было, завтра отправляю пехоту на
захват этих строений. Чем портить солдат бездельем, пусть
поразомнутся. Рано волнуетесь, Роберт, это еще не ваш
случай. Вот послезавтра полк Бассиани пойдет за реку.
Видите куски стен? Это форт, который мы начали строить,
пока нас не вышибли. Мои офицеры против, а я так думаю,
что надо отбить, пока его не приспособили себе имперцы.
Надо лупить их в долине, не давать копать ходы. Славы
хватит на всех. Сейчас будет ужин. Осада еще в начале и в
провизии нет недостатка. Это впоследствии мы станем есть
мышей".
3. ЗВЕРИНЕЦ ЧУДЕС СВЕТА
