же знал цену разнообразным вложениям и после сокрушительного обеда
предложил бы смотаться к нему непременно. Миг расчета приближался, и
Крупняков выложил по левую руку пухлый бумажник; официант старался не
встретиться взглядом с его блестящей поверхностью; случись такое -
знал за собой неодолимую тягу к деньгам - совладать с инстинктом не
удастся.
Крупняков поглаживал бумажник, как живое существо, и похоже сожалел,
что у вместилища денег нет уха, чтобы почесать за ним.
Наконец официант изогнулся, вытянул шею, напоминая одновременно обоз-
ленно шипящего гуся и грифа, подкравшегося к падали - это могло озна-
чать только одно - пора рассчитаться. Крупняков медленно, будто прео-
долевая сопротивление, разломил бумажник, не под столом, не стараясь
избавить спутницу от лицезрения чужих денег, но, напротив, совершил
все так, чтобы пухлая пачка - вовсе не розовая из червонцев - а изум-
рудной зелени отпечаталась надолго в мозгу женщины. Официант склонился
буквой гэ, и Аркадьева не поверила бы, если бы не видела сама: так
гнулись только японцы в передачах по телевизору и слуги царские в
сказках и фильмах про старину.
Прощание. По очереди подходили изумительные мужчины с перстнями и шел-
ковыми галстуками, вылезающие из-за загадочных кулис, где по мнению
возбужденной Аркадьевой могло твориться, что угодно: опиумокурильни,
нанесение цветных татуировок, торговля младенцами, но никак - обыкно-
венное снование со сковородами и кастрюлями. Расставание прошло также
многозначительно, как и приход: медленные движения, непонятные Наталье
шутки, незнакомые фамилии и гангстерские улыбки, будто с мясом содран-
ные с лиц чужеземных актеров и приклеенные намертво новым владельцам,
зачатым в спальных районах бескрайнего города.
На улице ярилось солнце, ползли троллейбусы, оранжевые фигурки уклады-
вали неизменный асфальт, ровняя катками дорожное полотно с такими
страстью и постоянством, будто следом за ними шли другие, разрывающие
его, украшающие ямами и рытвинами.
Такси с зеленым глазом по-кошачьи кралось вдоль тротуара и по тихоход-
ности средства извоза становилось ясно: редчайшая удача - таксист выс-
матривает добычу, а не наоборот.
Крупняков медленно приподнял руку и выставил ее на уровне живота, рас-
топырив холеную кисть.
Даже не спросил, мелькнуло у Натальи, да и что спрашивать, лишнее,
взрослые люди. И все же Крупняков превзошел все ее ожидания, уточнив
на заднем сиденье, истертом тысячами задов: "Отвезти домой или как?"
Аркадьева положила ладонь на мощное колено ухажера и, глядя в стрижен-
ный затылок водителя, безмолвно улыбнулась: получилось или как.
Мордасов готовился к приезду гостей. Бабка недужила и восковое ее лицо
напоминало о худшем.
Мордасов сварил бабке полкачана капусты, тщательно размял вилкой клек-
лые бледно-зеленые листы, обильно полил сметаной. Выставить, что ль,
Шпына к чертовой матери? Упереть руки в косяк, вроде крестом забить
входную дверь и стоять насмерть: что мне твой сродственник или кто он
там. мне собственная бабуля важнее, понял, велел же не приезжать. Шпын
станет дуться пай-мальчиком, поджав губы, и перекладывать пакет наби-
тый до отказа из руки в руку, будто чиркая пластиковыми боками по гла-
зам дружка. Предугадать содержимое пакета никогда нельзя заранее,
тут-то и начинался искус Мордасова.
Что в пакете?
Для него вопрос носил бытийный характер и лишить себя радости исчерпы-
вающего ответа да и обладания содержимым Колодец не мог. К тому же за
спиной Шпына замаячит неизвестный тип, как видно в годах, и выкрутасы
Мордасова заставят приезжего ворочать башкой, тыкая глазенками по сто-
ронам то в бочку с малосолом, то в парники, то в обрезки шлангов, то в
клумбы, чтобы не выдать ненароком смятение или ярость или еще что не-
известное, распирающее нежеланного пришельца.
Мордасов подоткнул бабке подушки под спину, вытер губы.
- Ты как, ба?
Старушка из последних сил оторвалась от подушечной горки, прильнула к
внуку, полушепот-полустон послужил ответом.
Мордасов разрывался, физически ощущая приближение Шпына, как живность
чует извержение или землятресение загодя, как старики глубокие и ус-
тавшие жить, вроде его бабули, предчувствуют приближение кончины.
Бабка глянула на пол, на коврик чахлый, истертый у кровати, сухо вы-
кашляла:
- Подмети, Сань. Все ж людей ждем.
Мордасов послушно поплелся за веником и совком и тут же понял, что
принял решение, иначе зачем бы ему возиться с веником.
Смочил кустистую солому в бочке с дождевой водой, стряхнул и поплелся
в дом: бабка отвернулась к стене, чтобы не дышать пылью. Мордасов мел
любовно, короткими несильными махами, чтоб пыль не поднималась выше
колен, не оседала на лоскутном одеяле и подушках в кружевных оборках.
Сор на совке Мордасов вынес во двор, зашагал к забору, заросшему кус-
тами ежевики, к кучам мусора, собранного на участке в прошлое воскре-
сенье. Сквозь штакетины, мотающиеся на ржаво-сопливых гвоздях, разгля-
дел цветное пятно, медленно перемещающееся от перекрестка и понял, что
едет Шпын. Мордасов в сердцах швырнул совок и направился к воротам, не
выпуская веник, будто с грозным оружием наизготовку. Хотел открыть во-
рота да собственная четырехколеска занимала все свободное место; Шпыну
парковаться выпало прямо на улице, поджав машину ближе к покосившимся
разновысоким доскам шаткой ограды.
Шпын долго елозил колесами взад-вперед, пока не упокоил двигатель. Ко-
лодец только раз глянул на человека рядом со Шпыном: начальничек! тут
ошибки быть не могло, их порода - рожа мучнистая, кожа безвоздушно жи-
вущего кабинетного царька, брезгливый изгиб губ - все-то он видел-слы-
шал, все-то он знает-умеет.
Лиходей, решил сразу Мордасов, клейкий, ушлый, поднаторевший дурить
людей, забивать чужие уши газетным горохом, овладевший в совершенстве
балансировкой меж сильными над ним и слабыми под ним. Кой черт бабке
понадобится облегчать участь таковскому, транжируя крохи отпущенных
силенок. Шпын вылез из машины первым. Мордасов сразу приметил пакет,
объемный, щедро набитый доверху. Шпын оббежал машину и распахнул двер-
цу: пассажир с переднего правого сидения выбрался тяжело, будто прео-
долел канаву или, ступая на неверные мостки, перешагнул ревущий ручей.
Жирные руки, как у слепого, искали поддержки, слабо трепеща, как изды-
хающая рыба, пока не поймали плечо Шпына.
Мордасов решительно выступил вперед, взмахнул веником приветственно,
увидел страх и удивление на лице дружка. Получилось хуже не придума-
ешь, будто грозил. Колодец забросил веник, раскинул хлебосольно руки,
заулыбался, выкрикнул дурашливо, как привечая пьянчужек-должников:
- Здрастьица вам!
Филин вдохнул воздух пригорода, блаженно потянулся: вот и его дачке
купаться в пахучих воздусях, пропитанных деревенскими запахами, цели-
тельными, по глубокому убеждению Филина, особенно в старости.
- Здрастьица вам! - Колодец распахнул калитку, отшвырнул обломок кир-
пича с дорожки, ведущей в дом, перекосился от неожиданной боли.
Шпын суетливо колдовал у замков машины, пока Мордасов в раздражении не
бросил:
- Оставь! Тут красть некому.
Филин барственно ступил на дорожку, потрепал Мордасова по плечу, как
собачонку.
Сволочь! Мордасов, вскипая, все ж выкроил любезную улыбку, не мог, не
научился не изгибаться перед наделенными властью, пусть и далекой от
его сфер. Шпын пробормотал имя-отчество прибывшего на излечение, Мор-
дасов его тут же забыл и то ли от смущения, то ли толком не понимая,
что же ему делать, предложил Филину отведать малосольный. Филин жевал
вдумчиво, чмокая, охая, закатывая глаза, похлопывая себя по бедрам.
Вышло, что съедение огурца - целая эпопея, будто государственное дело
провернул Филин у всех на глазах. Так и работает, гад, из ничего
столько разных разностей напредставляет окружающим - спектакль, куда
там. Филин по-хозяйски запустил руку в бочку за вторым огурцом, чем
возмутил Мордасова до крайности. Пришлось терпеть, утешала только на-
битость пакета, но и смущало кое-что: например, Шпын приладился завер-
тывать капелюшное подношение в комок разноцветной бумаги и когда очи-
щаешь дар от бумажной кожуры, ничего не остается, так финтифлюшка без-
дельная - ни пользоваться, ни толкнуть.
Филин второй огурец запустил в пасть целиком и тут же нацелился на
третий. Мордасов предупредил желание - нечего руки мыть в рассоле! -
ухватил миску, набросал огурцов доверху. Филин грузно оседлал скамью
под навесом, умял еще пару огурчиков и принялся смолить беломором.
Мордасову показалось, что в оконце мелькнуло лицо бабки. Он смущенно
бормотнул извинения и скрылся в доме.
- Хорош дружок у тебя,- Филин мечтательно разглядывал Шпындро.- Со-
вестливый, работящий, без затей живет, небось душу в целости сохранил.
- Сохранил,- поддакнул Шпындро, не понимая, шутит Филин или преиспол-
нен серьезности, хитер, часто не разберешь прикидывается или подлинное
высказывает, тем более, что всегда, если вдуматься, говорит мелкое,
стертое и не ухватить, что именно хотел внушить, похоже, просто язык
гимнастикой разминал.
Филин заел папиросу огурцом, вытер липкие пальцы о несвежее полотенце,
наброшенное поперек скамьи, глянул на пакет в дарами.
- Ему?
Шпындро кивнул. Филин зашевелил ноздрями, шумно выдохнул: мол, такая
жизнь, мазать надо всех от мала до велика, да может не так и страшна
беда эта, все одно творится сотни лет и повсюду, а движение вперед не-
оспоримо.
- Спасибо. возишься со мной,- неожиданно проникновенно заключил Филин
и признательность его зазвенела в ушах Шпындро сладкой песней, одноз-
начно сообщающей: ты поедешь! ты, не Кругов!
Радостное волнение охватило Шпындро, бойко заработал разум, может за-
жигалку, что отнял у жены и вознамерился отдать Мордасову, как сверху-
рочную, тут же, сейчас же отдарить Филину или получится нарочито? Рука
сама скользнула в пакет, расковыряла в бумаге плоский квадратик.
- Зажигалочка-то у вас не по рангу,- хохотнул Шпын и всучил Филину
дар, тот важно щелкнул, опустил в карман не без удовольствия, оглядел
небеса ласкающим взором и - напрасно изводили страхи Игоря Ивановича -
важно поблагодарил,- что ж. и за малость приятную благодарствую.
За малость? аж взмок Шпындро, случайно обмолвился или намекнул, что
задаривать понадобится основательно, или вовсе ничего особенного в ви-
ду не имел. Шпындро тоже отведал огурец и, проглотив его, сменил тему:
- Славные огурчики. За хорошим столом да с ерофеичем.
- Про горюее теперь надо забыть.- Филин отрубил веско, даже сумеречно,
будто ему в этой части было известно нечто, сокрытое от большинства,
снова напустил на себя начальственность: знахарки да огурцы - одно, да
дистанцию, брат, соблюдай, не то врежешься да шею свернешь.
Гости отдыхали после дальней дороги, ожидая команды на вход. Колодец
по указанию бабки принес воды в бидонах и оставил старушку заговари-
вать питье. Вышел во двор, скомандовал Шпыну тащить бутылки с заверты-
вающимися пробками, а через минуту велел Филину заходить одному. На-
чальник, низко пригнувшись, нырнул в комнатенку бабки, неодобрительно
сверкнув на иконы в углу.
- День добрый, мамаша,- Филин придвинул скрипучий стул, с опаской, не
дожидаясь приглашения, сел. Первый вопрос бабки ошарашил.
- Деньги любишь, сынок? - Вырвалось из сухих губ.
- А кто ж их не любит, мамаша, только дитя малое да скот тупой.- Ишь
завернул ответец, порадовался Филин и уселся поудобнее. Не понятно,
как соотносятся любовь к деньгам и его самочувствие. А, бабуся-хитру-
ся, прикидываешь, как одарит клиент? Филин довольно улыбнулся: хорошо,
когда понятно, все по правилам игры; удивительного мало, старушенция
обретается в тех же пределах, что и Филин: товарно-денежные отношения
