товсь! тогда и вообще работу изображать перестанет, останется как
развлечение - скопище людей, немо искрящихся изнутри вечным вопрошени-
ем и тоскливо прикидывающих за что одним все, а другим ничего? И кому
это все?! Необыкновенному дарованию, таланту, мозгу, компьютерной мощ-
ности?.. Нет, нет и нет! Иные тут законы, потаенная наука. Наташа и
сама не постигла все тонкости, только знает - выездной, как у блатных
вор в законе, фигура, вызывающая уважение и страх; а еще напоминает
шарик рулетки, почти никогда не выпадающий из предназначенного круга,
уж если попал туда, будет кататься, то на черное - похуже, то на крас-
ное - получше, но кататься до конца дней своих.
Аркадьева вытянула из пакета дары, что муж таскал на работу. Жалость
заволокла глаза, гладила вещи, как кочевник в безводной пустыне пос-
леднюю флягу воды: удачно, если роман с Крупняковым завяжется не на-
долго, до отъезда, чтоб уложиться, разрыв покажется естественным, аму-
ры не затянутся и по возращении ее вроде будут ожидать.
Настурция маялась зубом, и Колодец сострадал ей неподдельно, желая
припомнить призрачное соображение, нет-нет мелькавшее перед его мыс-
ленным взором, будто в ночи тенью шмыгала летучая мышь. Цоп! Вот оно.
Бабка! Надобно сейчас тащить Настурцию к бабке, проверить ее чудодейс-
твенную силу, а не то прибудет Шпын, а бабкин дар потускнел или вовсе
испарился. Неудобно - Шпын с дарами, сродственника приволок, а тут
волшебство не ко времени истаяло.
Настурция меж уколами боли, переворачивающими, искажающими лицо до не-
узнаваемости в мгновения недолгого облегчения, скорее напоминающего
дурнотный сон, исподлобья поглядывала на Мордасова. Безразличен к ее
страданиям, глаза под затемненными очками едва видны, будто рыбки на
дне давно нечищенного аквариума. Весь в подсчетах и прикидках на буду-
щее, как-то он ощутит себя с пол-лимоном, а может Колодец на большее
нацелился; в нем мелкости нет, в его тщедушной жилистой фигурке запря-
тана мощь, недаром пьянчуги из тех, что мозг уж растеряли, а силы сох-
ранили благодаря Мордасову, звериным нюхом выучивали немалую беду,
ожидающую каждого, кто с ним свяжется.
Попили рыжухиного кваса. Настурция сдернула с полки кофту, отложенную
падшей дочери Рыжухи:
- Может себе оставить? - и не выпуская тряпки,- у-у-х! ой! мама род-
ная! ой!
Колодец решительно тронул россыпь выручающих дощечек на дне нижнего
ящика стола, откопал "Санитарный день", вывесил рядом с входной дверью
на гвозде меж окон, набросил крюк, переложил бумажник во внутренний
карман.
- Вот что, цветик зубострадательный. Пошли,- кивок на заднюю дверь.
- Куда? - Настурция дернулась, вцепилась зубами в запястье и завопила
по-кошачьи.
Колодец рванул женщину на себя.
- К бабке пошли! Помирит тебя с болью, хоть на полсуток, а завтра к
врачу пошлепаешь.
Охая и причитая, Настурция выбралась на улицу, слезы размыли тушь на
ресницах, по щекам бежали черные струйки,- родные сестры побитых дож-
дем пыльных окон комиссионного.
Стручок привалился хозяйски к багажнику машины Колодца, кепчонка пора-
жала числом изгибом козырька и засаленностью, хоть масло жми. Карманы
потертого пиджака с чужого плеча распирали невысокие флаконы. Прия-
тельницы Настурции из парфюмерного отдела своей выгоды не упускали: на
одних диорах не уедешь, нужен массовый потребитель! Стручок, как раз и
слыл цветом массового потребителя. Мордасова Стручок узрел в последний
миг, размахивая серо-черными в мозолях ладонями перед носами дружков,
руки Стручка застыли, как кукольные, будто кукловоды натянули нити и
замерли. Поза лжевладельца машины взбесила Мордасова.
- Пшел на.! - Колодец взревел, как маневровик на путях.
- При даме.- Стручок по-гусиному крутанул шеей, взглянул на заплакан-
ное лицо Настурции и потащил дружков на щелястую скамью под деревом,
смертельно обгрызенным годами и грязью, не рассчитав звучности своего
голоса, поделился соображениями насчет слез Притыки.- Небось сажают?!
Просвечивающие розовым с желтоватыми мочками уши Мордасова, будто
встали торчком - расслышал.
- Поговори у меня еще, пьянь забубенная,- мгновенно вспомнив Туза
треф, исправно исполняющего роль старосты запойного кружка, пригро-
зил,- велю Тузу вычеркнуть тебя из списка слушателей, будешь валяться,
разинув хлебало, под вагонами в тупиках, ждать, пока смазка тормозная
в пасть капнет.
Стручок натянул кепку почти до подбородка и будто укрылся за каменной
крепостной стеной.
Мордасов усадил Настурцию, пристегнул ремень, случайно коснувшись уп-
ругой, вздымавшейся груди женщины, криво усмехнулся и шваркнул дверью
- аж стойки пискнули, через секунду вздохнул, пожалев о нерачительном
отношении к добру. Машина в облаке пыли двинула, похоже на воздушной
подушке, колес и вовсе не видно, плывет себе на серой пелене кастрюль-
ного цвета голубая коробка.
На рынке, ютившемся на задворках станции, Мордасов тормознул и, не
взирая на стоны Настурции, откупил бабке кураги - для сердца, узнав в
лицо куражиного купца из ресторана; тот тоже признал Мордасова и хотя
брал со всех по восемь за кило, ему подмигнул и скинул до шести.
Поднимает коммерцию, отметил Колодец, выходит точно, прибудут торго-
вать гармонь двухкассетную, определенно, уж Мордасов спуску не даст,
тут кураги не водится, тут север суровый, репа да свекла, а жить хо-
чется, будто родился в краю вечного солнца, а может еще больше, как
раз из-за господствующей погодной тусклости.
В машине Колодец протянул пакет с оранжевокруглыми в меру высушенными
плодами Настурции, мол, пожуй, та мотнула головой, застонала, сдержи-
ваясь, будто понимая, что в замкнутом пространстве жестяного короба ее
вой нестерпим.
К дому Мордасов подрулил по грунтовой, в ямах и застывших грязевых ко-
леях дороге, объезжая малых детей, чудом управляющих взрослыми изъ-
еденными ржавчиной велосипедами, извлеченными с чердаков, из сараев и
подвалов на сверхсрочную службу. Мордасов предупредил Притыку, чтоб
при бабке вела себя скромно, не возникала, не жаргонила - бабка наших
прохиндейств не понимает, чурается, расстраивается всеобщим размывани-
ем устоев да падением нравов.
- Чаще кивай, на спасибо не скупись. Спасибо, бабуля! И точка. Напусти
на себя скромность, ты ж умеешь, думай, что Шпын заглянул и ты вроде
за школьницу-десятикласницу норовишь сойти. Так и жми.- Мордасов
втолкнул Настурцию в дверь.- Это я, ба! Гости у нас. Страдалица одна,
зубы умучали. Подсобишь?
Молчание. Колодец перекрестился шутовски и жарко припал к уху Притыки,
шепча:
- Каждый раз трясусь. зайду, слово скажу, а она молчок, ну думаю все.
осиротел. Любит меня жутко. За так! Не зная, сколько я там насушил,
что да как. Для нее я всё, и небо, и солнце, и луна. Все. Так меня
никто любить не станет.- Колодец стянул очки, протер замшевым лоскутом
и то ли без очков, то ли от дум,сейчас владеющих Мордасовым, глаза его
показались Притыке жалкими, детскими, ничего не понимающими и всего
боящимися и, жалея обоих бедолаг, она не удержалась:
- И меня никто. Факт.
К удивлению Мордасова бабка сидела на кровати, а не лежала и ласково
смотрела на входящих.
- Помоги, ба! Загибается,- подтолкнул Притыку вперед, отступил к поро-
гу. Даже со спины сама скромность! Тож не промах, хоть и болью мучает-
ся, а играет - выкладывается. Молоток. Прямо девочка в школьном перед-
ничке, первый класс, все с цветами, родители важные, а деды да бабки с
мокрыми глазами. Ай да Притыка! И не подумаешь, что ночи напролет ку-
тит в кабаках с жульманами.
- Что, детка, зубы? - Бабка притянула женщину к себе.- Сань, принеси
скамейку да водицы, обычной и той, луковицу в полтину, ножик и нитку с
иглой.
Притыка боязливо повела плечами: резать-колоть что ль вознамерилась?
- Не боись,- сухая ладошка огладила пышные волосы мученицы,- я пошепчу
и полегчает, а ты думай о хорошем. Речка течет, поле зелено прямо к
желтому обрыву подступает, пчелы в цветках купаются, люди все добрые и
зла на земле отродясь не водилось.
Мордасов принес требуемое, застыл ближе к красному углу.
- Выйди, Сань,- старческий голос окреп. Может и впрямь человек здоро-
веет, когда нужен другому. Мордасов, в раздумьях, на кухню, оттуда во
двор, рука сама нырнула в бочку с малосольными, ноги подтащили к низ-
кому оконцу. Все видно: бабка шепчет, у Настурции в руках крынки с во-
дой проточной и святой, бабка разрезает луковицу на четыре части, каж-
дой стороной трет десны Притыке, та вроде крутит головой, не разли-
чишь, видна Колодцу вполоборота, Настурция покорно опускает посуды на
пол, вдевает нитку в иголку, протягивает бабке, та сшивает разрезанную
на четыре части луковицу и снова шепчет, близко поднеся реставрирован-
ный овощ к самому рту и кусочек луковой шелухи прилипает к бабкиным
губам, а Настурция уже и плечи расправила, и голова посажена гордо и
красиво - боль отступила.
Колодец смотрит на багажник и там, где умещался зад Стручка, ему ви-
дится вмятина или блик солнца так падает. Из дверей появляется Приты-
ка, сияя неправдоподобно.
- Ну? - Колодец и так ответ знает. Притыка вышагивает по мощеной верт-
кой дорожке, обнимает спасителя, целует сначала в губы, а потом опом-
нившись, в щеку.
- Ну? - Мордасову хочется получить подтверждение бабкиных умений; Нас-
турция улыбается, тоже лезет в бочку и начинает уплетать янтарный с
прозеленью огурчик.- Я те говорил.
Оставляет женщину во дворе и направляется в каморку. Старушка лежит в
лежку, в лице ни кровинки, нос заострился и Колодец клянет себя; знал
же, что облегчение одному, хвороба другому.
- Прости, ба. Уж больно мучалась, криком кричала.
Лицо на подушке неподвижно и Мордасов с ужасом догадывается, что не-
долго ждать скорбного часа, так же будет лежать старая женщина в гро-
бу, скрестив руки на груди в цветах по самый подбородок. А он еще Шпы-
на вызвал на субботу! Сейчас отзвонит и даст отбой. Прикасается губами
к восковому лбу, едва теплый и глаза успевают обласкать внука и даже
на слово сил хватает:
- Притомилась я, Сань. Иди! Ждет она тебя.
И Мордасов понимает, что бабка приняла Притыку за его девушку. Во дво-
ре Притыка отрывает лопаткой ямку, будто собирается схоронить птенца.
Мордасов удивлен: холеные с яркими ногтями руки женщины на захватанном
черенке лопаты противу разума, похоже бабочка-красавица оседлала на-
возную кучу.
- Ты че? - Мордасов сейчас уже не радеет Настурции; бабке-то плохо по
ее вине. Здоровенная деваха потерпела бы, а бабуля, как высушенный
листик в мордасовских тетрадках, когда во времена оные он слыл спецом
по гербариям.
Настурция опускается на колени, юбка обтягивает крутые бедра, вот-вот
лопнет по шву. Мордасов косится сверху, похоже норовит разглядеть зап-
ретное в затейливом вырезе, а на поверку следит за похоронами: так и
есть, по наущению бабули Настурция бережно опускает в земляную выемку
с полдыни сшитую луковицу и присыпает землей, тщательно разравнивая,
вот и упокоены беды Настурции, лежат не шелохнутся под слоем земли.
Женщина с облегчением поднимается, лицо то же и другое, и Колодец при-
поминает книжное словцо - просветленное, такое как раз сейчас лицо у
Притыки, а из пакета у ее журнально утонченных ног вываливаются кол-
готки, шелестя оберткой; Настурция перехватывает взгляд Колодца, не-
ловко запихивает пачки в пакет, срывает желтоголовый одуванчик и вты-
кает тонкий стебелек в земляной холмик.
- Жалко луковицу,- фальшиво сетует Настурция, пытаясь скрыть смущение
из-за колготок.
Для Мордасова волшебство прошедших минут растаяло, приемщик собран и
резок.
- Себя пожалей!
Настурция из мягкой и расслабленной в миг перерождается в челове-
ка-пружину: лицо надменное, недопускающее даже мысли о превосходстве
другого, губы сомкнуты в линию, а когда разжимаются, то по ним бегут
