ного сидения в кабинетах и не для бормотания шамански вязких уверений
с разновысоких трибун, он видел наградой всех усилий двух молодых чу-
жих женщин, не испытывающих к нему симпатии, ни благодарности, ни даже
кровной тяги и толстую, безобразно безликую женщину, которую никогда
не любил, не понимал и тоже боялся, как всех, с кем вступил в жизнь и
прошел по ее дорогам, и дожил до поры угасания.
Телефон выплюнул из пластмассового тельца высокий, дробный звон, и обе
дочери бросились к аппарату, как голодные птахи на крохи хлеба.
Филин прикрылся газетой, начал медленно перелистывать страницы, фикси-
руя заголовки, поразительно схожие уже многие годы, читая лишь фамилии
авторов статей и задерживая взгляд на мутноватых фото страстей и бед в
дальних далях. Отвлечься от дум о работе не удавалось: его вниманием
целиком владели Шпындро и Кругов, он знал, что эти гладкие, отутюжен-
ные мальчики под или чуть за сорок непросты и не безобидны, что тоже
научились плодить защитников, высылать передовые дозоры, ловить на ле-
ту тонкие, будто паутина, слухи, отфильтровывать их, извлекая необхо-
димое, вести прощупывания, складывать мозаику случайных сведений и -
главное - овладели в совершенстве игрой в угождение, не примитивное,
густо смазанное выходящим из моды подхалимажем, а в угождение изощрен-
ное, полутонами единомыслия, угождение очевидно добровольное, а не на-
вязанное, такое угождение, которое не оскорбляло и не сводило к типу
непозволительного примитива того, кому угождали. Звонки еще не хлыну-
ли, но Филин не сомневался - наступило затишье перед бурей. Поэтому в
его интересах, как можно быстрее провернуть необходимое для отъезда
Шпындро, не желая подвергаться ежедневным атакам, обеспечить себе воз-
можность развести руками: я бы и рад, да поздно. Конечно, так Филин не
думал, он мог бы так думать, если бы годами из него не выбивали дурь
самостоятельности, не выжимали лишнее, непривычное, не отучив к концу
жизни мыслить вовсе. Филин утешал себя обкатанными как галька сообра-
жениями о деловитости Шпындро, о его надежности - вот только в чем? -
о том, что Шпындро полностью соответствовал тому стандартному предс-
тавлению о тех, кому дозволено выезжать, и представление это вбирало в
себя вовсе не деловую хватку или особенности ума, его склада и сильных
сторон, а иные качества: набор формальных атрибутов, анкетные данные,
а более всего то, что уже однажды был, а значит вступил в то неогово-
ренное бумагами, но незримо существующее братство особенных людей,-
выездных, особенных не умением делать дело, а умением его не делать и
скрывать это так виртуозно, что п
ься не удавалось и самым въедливым. Филин-то знал: исчезни в одночасье
его учреждение со всеми кабинетами, ничего не изменится. до смешного
ничего. иногда у него сосало под ложечкой при таких мыслях. Он не сом-
невался, что и другие это знали, но боязнь цепной реакции и необъясни-
мая и спасительная способность мозга не думать о нехорошем спасала
многих и не один год.
Филин глянул на часы, включил телевизор; старшая дочь швырнула похри-
пывающую по-мужски трубку на диван и выбежала в спальню к другому те-
лефону. Младшая удалилась на кухню к матери. Филин представил мечта-
тельно, как покупает по квартире каждой, но тогда замрет возведение
дачи и отпущенные ему годы протекут в заточении городской квартиры,
тесной и пыльной от обилия вещей, бесцеремонно вселяющихся сюда деся-
тилетиями да с таким напором, что хозяевам оставалось все меньше и
меньше места.
Жена вошла в комнату медленно, расталкивая перед собой воздух, пропи-
танный дорогой парфюмерией, удушливые волны катили на Филина и били в
нос и сводили с ума напоминанием о дочерях, которых он любил и ненави-
дел, и боялся от того, что в тайне им предопределил отогревать себя в
старости и теперь понимал, что никто отогревать его не намерен.
Выжать из Шпындро можно немало, только при Филине тот отъезжал четыре
раза по-крупному и на отменные угодья, к тому же жена Шпындро - а Фи-
лин украшал стол раза три-четыре на домашних приемах у Игоря Ивановича
- принадлежала к типу неутомимых бесстыдных стяжательниц, не только не
маскирующих своих ухваток и повадок, а всецело ими гордящихся и своим
бесстыдством не оставляющих пути к отступлению совестливым людям или
по крайней мере таким, каких хоть изредка, хоть раз в год, хоть раз в
жизни посещает раскаяние. Такие, как жена Шпындро, в открытую одевали
полгорода и безошибочно вкладывали свободные деньги. Филин помнил, как
на кухне перед грядущим вторым отъездом эта молодая женщина заглядыва-
ла ему в глаза, внятно обещая внеземные радости и, если он только воз-
желал, все бы произошло, но Филин уже тогда - сейчас ясно до срока -
причислил себя к старикам и ставку делал более на охоту, на рыбалку,
на безбедную спокойную жизнь; тогдашнее выражение лица жены Шпындро
бесило его теперь все чаще и чаще, потому что намекало: так же теперь
смотрят его дочери на людей, от которых немало зависит в этой жизни и
эти люди, кто и отметает от лености их авансы, прикипев к картам, вы-
пивкам ли, собирательству ненужного хлама, а кто и не пренебрегает
откровенными предложениями и тогда выходило, что осмотрительность Фи-
лина в отношениях с Наташей Аркадьевой лишила его возможности загодя
мстить таким же, как он, влиятельным и безымянным, мстить за то, что
они крадут его дочерей и топчат их, а он годы назад не воспользовался
таким случаем.
Жена утонула в кресле, его мягкие контуры слились с такими же пухлыми,
колбасообразными складками на ее теле.
Дверь в прихожей хлопнула, Филин вздрогнул: ушла старшая; знал, что
сейчас же младшая оседлает телефон и будет трезвонить без устали, что-
бы найти повод ускользнуть из дома, тем более ненавистного, что стар-
шая уже улизнула.
Позвонил Шпындро, наговорил жене Филина подобающих любезностей, и Фи-
лин, сидя под прикрытием газеты, стеснялся лица жены, свирепого, из-
редка прорезаемого неискренней улыбкой; жена жестом подозвала Филина
и, когда муж приблизился, обдала его аммиачным запахом изо рта. Филин
поблагодарил сотрудника за внимание - к знахарке в субботу, Шпындро
заедет за начальником в одиннадцать утра.
Филин опустил трубку: вяжет! умело, не слишком перетягивая веревками
суставы, вяжет со знанием дела, без тугих узлов, понимая, что играть в
прозрачное бескорыстие глупо, но и бравировать корыстью не след; Филин
поежился: стать в позу? отказать? а вдруг старуха и впрямь поможет,
подлатает и тогда, даст бог, высидит на работе еще годок-другой и вы-
тянет-таки дачу, если проказы дочерей, их удручающая способность гро-
бить собственную жизнь не оставят камня на камне от его планов.
- Ты куда собрался? - Жена тяжело ворочалась в кресле, держа перед но-
сом книгу, открытую на первой странице уже неделю.
Филин окликнул пса, прицепил поводок к ошейнику, теряющемуся на лохма-
той шее и отправился на улицу; делая третий круг во дворе, он отвер-
нулся, чтобы не налететь на младшую дочь, которая расстаралась - выз-
вонила возможность вильнуть хвостом. Филин тоскливо посмотрел на крас-
ные глазенки задних огней удаляющегося автомобиля, он давно этот лиму-
зин приметил и знал: сегодня дочь не вернется до утра. Собака проявила
понимание и только что тянувшая хозяина в разные стороны, замерла,
заскулила, будто и ей больно. Филин достал папиросы, нервно ломая
спички, закурил и направился в сторону говорливого пенсионера из
третьего подъезда. Старик церемонно приподнял шляпу, обнажив блин лы-
сины, в неверном свете фонарей напоминающий лягушачье брюхо в обрамле-
нии седин. Филин рухнул на скамью, скрипнул приветствие зло и пусто,
сразу перехотел болтать; от земли тянуло холодом и пенсионер остерег.
- Я-то на войлочной прокладке сижу, конфисковал у машинистки домуправ-
ления за три шоколадки, а вы-то безо всего. Застудите мужской багаж,
беды не оберешься.
На черта мне теперь багаж этот, хотел возразить Филин, только нужду
справлять, но воздержался, дернул пса за поводок и направился к подъ-
езду.
Наташа Аркадьева прознала, что утром в субботу муж отправляется за го-
род, раньше трех-четырех не вернется и поэтому приняла приглашение
Крупнякова отобедать. Последняя привязанность Аркадьевой растаяла с
месяц назад и теперь, в межвременьи любовных утех кандидатура Крупня-
кова приобретала свою привлекательность. Будет ценить, будет показы-
вать друзьям на дачах, укрытых десятками километров дорог от чужих
глаз, будет млеть и восторгаться, а как же?.. Крупняков хоть и немало-
го полета, а жулик, а Наташа Аркадьева жена выездного, лицо причастное
к важному и серьезному, лицо повидавшее, как там у треклятых, не на
картинках, не на экране, а живьем, лицо, которое может и имеет право
рубануть во всеуслышание: в Сан-Себастьяне есть ресторанчик для изб-
ранных, так там. или на пляже в Брюгге, как нигде. или от Афин до Ро-
доса лету всего ничего. Крупняков мужчина спокойный, крепко стоящий на
ногах, вхожий во все закрытые двери, умеющий держать язык за зубами и
то, что они вместе обделывают дела вовсе не смущало Наташу: подумаешь,
девятнадцатый век, что ли, дела делами, а скука всех душит и хочется,
чтобы мужчина, достигший чего-то в жизни - а разве Крупняков не дос-
тиг, если мерять деньгами, а если не ими, чем же еще мерять? - выказы-
вал восхищение тобой, не ленился говорить слова пусть и дежурные, но
из тех замечательных, в которые всегда веришь, как в собственное бесс-
мертие, будто бы именно для тебя оставленную щелочку - миллионы других
ее не замечали, а ты непременно в нее проскользнешь и будешь вечно жи-
ва и молода, и обожаема, и это так естественно, потому что это ТЫ.
Шпындро приволок пакет с дарами сувкам назад, буркнул: пока не понадо-
бятся, нашел ход вернее; и Наташа радовалась, не скрывая: из дома не
уплыло имущество, пусть и не нужное, но греющее самим фактом своего
наличия и смутным ощущением, что когда-то еще пригодится. Игорь Ивано-
вич несколько раз названивал Колодцу, улещал, склонял к доброму прие-
му, обещая одарить внепланово и слышал, как в голосе Мордасова, вроде
бы бесстрастном, нет-нет тренькали нотки любопытства - чем одарит
Шпын? - и просыпался до поры неплохо скрываемый восторг приобретатель-
ства, с которым Мордасов, будто бы совладал вполне, а на деле грешил,
вожделел к товару, набивая свою утробу добром, как и другие менее уме-
лые в управлении своими страстями.
Маневры мужа неопровержимо свидетельствовали,- отъезд не за горами.
Наташа чуяла сладостный запах предотъездной поры - окружающие начинают
относиться к тебе, как к существу особенному, таинственному, вскоре
унесущемуся в сказку, оставив тяготы быта позади, и существо это вроде
б ничем от тебя не отличается и отличается всем; у существа этого дру-
гая шкала возможностей, другие приводные ремни бытия: ты бедолага,
будто тянешь вручную, а на эти существа вкалывают блоки и подъемные
механизмы, и лебедки разнообразные, и шевеление чудо-пальца сдвигает
гору, и они роют, будто экскаватором, а ты детским совком, и как ты со
своим совком не крутись, один мах экскаваторным ковшом отбрасывает те-
бя назад, да как! гусениц, землегрыза не увидишь.
И на работе совсем другим взглядом смотрят на жену, которая одной но-
гой уже там, никто с тебя не спросит, ты уже вне пределов досягаемос-
ти, портить с тобой отношения отважится разве только совсем несведу-
щий, которому невдомек, что так просто не посылают в дальние страны и
супруга, вознамерившаяся туда отбыть еще до Нового года или еще до ка-
кой обозримой даты, не так проста и клевать ее не след, потому что
там, в далеке, у них контакты о-го-го! делегации так и шастают, не то
что здесь, а уж о презентных выкручиваниях рук вообще нечего говорить.
Аркадьева и так себя госслужбой не утруждала, но если Игорь скомандует
