человеческие действия, которые мы наблюдаем, и объекты этих действий
предметами одного и того же или разного рода по той причине, что они кажутся
нам, наблюдающим, физически одинаковыми или разными, -- или же причина в
чем-то другом?
Ныне все без исключения общественные науки изучают то, как ведут себя люди по
отношению к окружающей их среде -- другим людям и вещам. Я бы даже сказал, что
эти последние есть элементы, из которых общественные науки строят модели
отношений между множеством людей. Как мы должны определить или
классифицировать объекты их деятельности, если хотим понять или объяснить их
действия? Что мы должны класть в основу классификации объектов, когда пытаемся
объяснить, что люди с ними делают, -- физические свойства этих объектов,
которые мы можем установить путем их изучения, или же нечто иное? Давайте
рассмотрим несколько примеров.
Возьмите такие понятия, как инструменты, продукты питания, лекарства, оружие,
слова, предложения, средства общения или акты производства ¬ или любой
конкретный пример из этого ряда. Я считаю их достаточно хорошей выборкой
объектов человеческой деятельности того рода, что постоянно встречаются в
общественных науках. Нетрудно убедиться, что все эти понятия (что верно и для
более конкретных случаев) отсылают нас не к каким-то объективным свойствам,
которыми обладают вещи или которые наблюдатель может в них обнаружить, но к
мнениям по поводу этих вещей, которых придерживаются какие-то другие люди.
Такие объекты вообще невозможно определить в физических терминах, потому что
здесь нет никакого единого физического свойства, которое должно было бы быть у
каждого представителя того или иного класса. Эти понятия есть не просто
абстракции вроде тех, что мы используем в любой естественной науке; они
абстрагированы от всех физических свойств вещей как таковых. Все они --
примеры того, что иногда называют Утелеологическими понятиямиы, то есть им
можно дать определение, только показав связь между тремя элементами: целью;
тем, кто эту цель имеет; предметом, который считается этим лицом подходящим
средством для достижения поставленной цели. При желании можно было бы сказать,
что все эти три объекта определяются не в терминах их Уреальныхы свойств, а в
терминах мнений, которые имеют о них люди. Короче говоря, в общественных
науках вещи -- это то, чем считают их люди. Деньги -- это деньги, слово -- это
слово, косметическое средство -- это косметическое средство постольку,
поскольку кто-то так думает.
Неочевидность этого обусловлена той исторической случайностью, что в мире, где
мы живем, знание большинства людей приблизительно совпадает с нашим. Данное
обстоятельство проступает с гораздо большей отчетливостью, стоит нам подумать
о людях, чье знание отлично от нашего, например о тех, кто верит в магию.
Понятно, что дать определение амулету, который, как считается, защищает своего
обладателя, или обряду, призванному обеспечить хороший урожай, можно только в
терминах человеческих представлений о них. Но логическая природа понятий,
которые мы должны использовать при попытках объяснить действия людей, остается
той же самой независимо от того, совпадают наши и их представления или нет.
Является ли лекарство лекарством -- ответ, если наша задача понять действия
какого-то человека, будет зависеть только от того, верит ли в это он,
независимо от того, согласны ли с ним мы, наблюдатели. Иногда довольно трудно
удерживать в уме это различие. Мы склонны думать, например, о связи между
родителями и ребенком как об Уобъективномы факте. Однако когда мы используем
это понятие в исследовании семейной жизни, к делу относится не то, что х
биологически является отпрыском у, а то, что один из них или оба в это верят.
Точно так же обстоит дело в том случае, когда х и у верят в существование
между ними некой духовной связи, в которую не верим мы. Вероятно,
соответствующее различие становится особенно ясным из общего и очевидного
утверждения, что никакое высшее знание, которым может обладать об объекте
наблюдатель, но которым не обладает действующее лицо, не поможет нам понять
мотивы действий этого лица.
В таком случае с точки зрения задач общественных наук принадлежность объектов
человеческой деятельности к одному и тому же или к разным типам, к одному и
тому же или к разным классам определяется не тем, что мы, наблюдатели, знаем
об этих объектах, но тем, что, по нашему предположению, знает о них
наблюдаемый человек. Мы так или иначе приписываем знание наблюдаемому
человеку, и происходит это по причинам, которые я сейчас изложу. Прежде чем я
спрошу, на чем основано такое приписывание знаний об объекте действующему
лицу, что это значит и каковы последствия того, что мы определяем объекты
человеческой деятельности подобным способом, мне следует ненадолго обратиться
к элементам второго рода, с которыми нам приходится иметь дело в общественных
науках: не к среде, по отношению к которой люди отстраивают свое поведение, а
к самим их действиям. Рассматривая классификацию различных видов действий, к
которой мы должны прибегать при обсуждении поддающегося осмыслению
человеческого поведения, мы сталкиваемся точно с такой же ситуацией, что и при
анализе классификации объектов этих действий. Из приведенных выше примеров
четыре последних попадают в данную категорию: слова, предложения, средства
общения и акты производства суть примеры таких человеческих действий. Так что
же делает действиями одного и того же рода два одинаковых слова или два
одинаковых производственных акта -- то есть что оказывается для нас значимым
при обсуждении поддающегося осмыслению поведения? Безусловно, это не какие-то
общие для них физические свойства. И вовсе не потому, что мне точно известно,
какими общими физическими свойствами обладает звучание слова Усикоморы,
произносимого разными людьми в разное время, а потому, что я знаю, что х и у
хотят, чтобы все эти разные звуки или знаки обозначали одно и то же слово, или
что они понимают их все как одно и то же слово, я воспринимаю их как примеры
из одного класса. Я считаю разные способы, с помощью которых в различных
обстоятельствах действующий человек может изготовить, скажем, веретено,
примером одного и того же производственного акта не из-за какого-то
объективного и физического подобия, а из-за намерений этого человека
(вмененных ему мною).
Отметьте, пожалуйста, что ни в отношении объектов человеческой деятельности,
ни в отношении различных видов ее самой я вовсе не утверждаю, что их
физические свойства не участвуют в процессе классификации. Я доказываю, что
никакие физические свойства не могут присутствовать в явном определении какого
бы то ни было из этих классов, поскольку элементам таких классов не требуется
обладать общими физическими атрибутами, и мы даже не знаем точно и осознанно,
каковы эти многообразные физические качества, хотя бы одним из которых должен
обладать объект, чтобы принадлежать к некоему классу. Схематично ситуацию
можно изобразить, сказав, что мы знаем, что объекты а, в, с...., которые могут
полностью отличаться физически и которые нам никогда не удастся перечислить
все целиком, являются объектами одного и того же рода, поскольку Х относится к
ним одинаковым образом. Но то, что отношение Х к ним одинаково, опять-таки
можно определить, только сказав, что он станет реагировать на них одним из
действий a, b, g..., которые могут быть физически несхожи и которые мы снова
окажемся неспособны перечислить все целиком, но о которых нам точно известно,
что они Уозначаюты одно и то же.
Результат размышлений о том, что же мы фактически делаем, несомненно, как-то
обескураживает. И все же невозможно, мне кажется, усомниться не только в том,
что мы поступаем именно так и в обыденной жизни и в общественных науках, когда
ведем речь о поддающихся осмыслению действиях других людей, но и в том, что
это единственный способ, каким вообще можно Упониматьы, что делают другие
люди. Следовательно, мы должны исходить из рассуждений подобного рода всегда,
когда обсуждаем то, что всем нам известно как специфически человеческая, или
поддающаяся осмыслению, деятельность. Все мы знаем, что имеем в виду, говоря,
что видим человека Уиграющегоы или Уработающегоы, человека, делающего то или
это Унамеренноы, или же говоря, что лицо кажется Удружелюбнымы или мужчина
Унапуганнымы. Однако, хотя мы и могли бы объяснить, как узнаем каждую из этих
вещей в том или ином конкретном случае, я уверен, никто из нас не способен
перечислить, да и никакая наука не в состоянии назвать -- во всяком случае,
пока -- все различные физические признаки, по которым мы узнаем о присутствии
таких вещей. Общие атрибуты, которыми обладают элементы любого из этих
классов, не есть атрибуты физические, но должны быть чем-то иным.
Очень важные следствия вытекают из того, что всякий раз, когда мы
интерпретируем человеческие действия как в той или иной мере осмысленные и
целенаправленные, будь то в обыденной жизни или в общественных науках, нам
приходится определять и объекты человеческой деятельности, и различные виды
самих действий не в физических терминах, а в терминах мнений или намерений
действующих лиц; так, именно благодаря этому мы можем из понятий об объектах
выводить какие-то аналитические заключения о том, каковы будут действия. Если
мы определяем объект в терминах отношения к нему человека, то отсюда, конечно
же, следует, что наше определение объекта подразумевает некое утверждение о
том, каково отношение этого человека к этой вещи. Когда мы говорим, что у
человека есть пища или деньги или что он произносит слово, мы подразумеваем,
что он знает, что первую можно есть, второе можно использовать для покупки
чего-либо и что третье можно понять -- и, вероятно, еще многое другое.
Является ли этот подтекст в каком-либо отношении существенным, то есть
добавляет ли выведение его наружу что-либо к нашим знаниям? Ответ, когда, к
примеру, мы говорим человеку, что то или это есть пища или деньги, будет
зависеть от того, излагаем ли мы просто наблюдаемые факты, из которых
извлекаем наше знание, или подразумеваем нечто большее.
Как мы вообще можем знать, что человек имеет определенные представления об
окружающей его среде? Что мы имеем в виду, когда говорим, что знаем, что у
него есть определенные представления, -- когда говорим, что знаем, что он
пользуется этой вещью как инструментом или жестом либо звуком как средством
общения? Имеем ли мы в виду только то, что реально наблюдаем в конкретном
случае, например, что видим его жующим и глотающим пищу, размахивающим
молотком или создающим шум? Или же, когда мы говорим, что Упонимаемы действия
человека, когда говорим, Упочемуы он делает то или это, разве мы не
приписываем ему всегда что-то сверх того, что наблюдаем, -- по крайней мере,
сверх того, что можем видеть в конкретном случае?
Если мы обратимся на минуту к простейшим видам действий, где возникает
подобный вопрос, то, конечно же, быстро станет ясно, что, обсуждая то, что мы
считаем осознанными действиями других людей, мы неизменно интерпретируем это
исходя из аналогии с нашим собственным умом; то есть мы группируем их действия
и объекты их действий по классам и категориям, которые известны нам
исключительно из знания нашего собственного ума. Мы предполагаем, что
имеющиеся у них понятия цели или инструмента, оружия или пищи совпадают с
нашими, так же как мы допускаем, что они, как и мы, могут видеть разницу между
различными цветами или формами. Таким образом, мы всегда дополняем то, что
фактически видим в действиях другого человека, проецируя на него систему
классификации объектов, которую знаем не из наблюдений за другими людьми, но
потому, что мыслим сами в терминах этих классов. Если, к примеру, мы видим,
как человек переходит забитую транспортом площадь, увертываясь от одних машин
и пропуская другие, мы знаем (или убеждены, что знаем) гораздо больше, чем
действительно воспринимаем глазами. Это равным образом было бы верно и в том
