XLIV, No. 5 [1936], p.638) Фрэнк Х. Найт правильно указывает, что: "ошибка" --
это обычное обозначение трения в экономических дискуссиях".] Хотя, наверное, и
возможно определить объем знания, которым должен обладать индивид для
достижения нужного ему результата, мне неизвестно ни одной настоящей попытки
продвинуться в этом направлении. Одно из условий состояло бы, вероятно, в том,
чтобы каждый из альтернативных вариантов применения любого вида ресурсов был
известен обладателю некоторой части этих ресурсов, реально использовавшему их
для какой-то иной цели, благодаря чему все различные варианты их применения
оказывались бы связаны прямо или косвенно. [Это было бы одним, но, вероятно,
еще недостаточным условием для обеспечения того, чтобы при данном состоянии
спроса предельная производительность различных факторов производства в
различных вариантах их употребления уравновешивалась бы, так что с этой точки
зрения было бы достигнуто равновесие производства. Не является необходимым,
как можно было бы подумать, чтобы всякое возможное альтернативное применение
любого вида ресурсов было известно хотя бы кому-то одному из каждой группы
владельцев, использующих данные ресурсы для одной и той же конкретной цели.
Это обусловлено тем, что если владельцам, использующим каким-то определенным
способом свои ресурсы, известны и иные варианты их употребления, то знание
подобных альтернатив будет находить отражение в ценах на эти ресурсы. В этом
отношении для распространения знаний об альтернативных вариантах применения m,
n, o....y, x некоего товара будет достаточно, если А, который использует
имеющееся у него количество этих ресурсов для m, знает об n; В, который
использует свои для n, знает об m; тогда как С, использующий свои для о, знает
об n, и т.д., пока мы не дойдем до L, который использует свои для z, но знает
только об у. Мне неясно, в какой мере дополнительно к этому требуется
определенное распределение знаний о том, в каких пропорциях могут
комбинироваться различные факторы в производстве каждого товара. Для полного
равновесия потребуются дополнительные допущения об имеющихся у потребителей
знаниях относительно пригодности соответствующих товаров для удовлетворения их
потребностей.] Однако я упоминаю данное условие только как пример того, что в
большинстве случаев будет достаточно, чтобы в каждой сфере имелась бы
небольшая группа людей, сообща обладающих всем релевантным знанием. Дальнейшая
разработка этого вопроса была бы очень интересной и крайне важной, но она
выходит далеко за рамки настоящей работы.
Несмотря на то что все мои высказывания по данному предмету носили
преимущественно критический характер, мне не хочется показаться впавшим в
уныние в отношении уже достигнутого. Даже если в ходе аргументации мы
проскочили какое-то важное звено, я все же считаю, что экономическая теория
благодаря тому, что неявно содержится в ее положениях, подошла ближе любой
другой социальной дисциплины к ответу на центральный вопрос всех общественных
наук: как может соединение фрагментов знания, существующего в разных головах,
приводить к результатам, которые при сознательном стремлении к ним потребовали
бы от управляющего разума таких знаний, которыми не может обладать никакой
отдельный человек? Мне кажется, если показать, как в подобной ситуации
спонтанные действия индивидов (при наличии условий, которые мы способны
определить) приведут к такому распределению ресурсов, как если бы оно было
достигнуто по некоему единому плану, хотя никто его и не планировал, то это
действительно будет ответом на проблему, которая иногда метафорически
обозначалась как проблема "общественного разума". Нас, однако, не должно
удивлять, что подобные претензии обычно отвергались, поскольку мы не подводили
под них правильную основу.
В связи с этим мне хотелось бы упомянуть еще только один момент. Дело в том,
что если тенденция к равновесию (существование которой у нас есть основания
допускать исходя из эмпирических соображений) нацелена только на равновесие по
отношению к тем знаниям, которые уготовано обрести людям по ходу своей
экономической деятельности, а любое другое изменение знаний нужно считать
изменением в "данных" (в стандартном их понимании) и выводить за рамки
равновесного анализа, то это будет означать, что равновесный анализ фактически
ничего не в состоянии поведать нам о значении таких изменений в знаниях.
Намного понятнее становится и то, почему чистому анализу, похоже, практически
нечего сказать о таких институтах, как пресса, цель которых -- передача
знаний. Это могло бы даже объяснить, почему поглощенность чистым анализом так
часто создает своеобразную слепоту по отношению к той роли, которую в реальной
жизни играют институты вроде рекламы.
10
Такими, довольно отрывочными, соображениями о заслуживающих гораздо более
серьезного исследования предметах я должен завершить свой обзор. Мне хотелось
бы добавить только одно-два замечания.
Первое состоит в том, что, обращая особое внимание на характер эмпирических
высказываний, которыми мы должны пользоваться, дабы формальный аппарат
равновесного анализа служил объяснению реального мира, и подчеркивая, что
относящиеся сюда утверждения о путях приобретения людьми знания фундаментально
отличаются по своей природе от утверждений формального анализа, я не имею в
виду, что здесь и сейчас открывается широкое поле для эмпирических
исследований. Я очень сомневаюсь, что такое исследование могло бы научить нас
чему-то новому. Важный момент состоит скорее в том, что нам надо осознать, от
чего действительно зависит применимость нашей аргументации к реальному миру,
или, другими словами, на каком этапе применения нашей аргументации к явлениям
реального мира она начинает подлежать верификации.
Второе заключается в том, что я, безусловно, не имею в виду, что рассмотренные
мной проблемы были чужды экономистам прежних поколений. Единственный упрек,
который можно им предъявить, это то, что они настолько смешали два типа
высказываний -- априорные и эмпирические, которыми постоянно приходится
пользоваться любому реалистически мыслящему экономисту, -- что зачастую
совершенно невозможно понять, какой тип обоснования прилагался ими к тому или
иному утверждению. Более поздние работы свободны от этого недостатка , но лишь
ценой все возрастающей неясности, какое же отношение имеют их доводы к
явлениям реального мира. Все, что я пытался сделать, -- это найти дорогу
назад, к обретению нашим анализом здравого смысла, который, я боюсь, мы вполне
можем упустить из вида по мере того, как анализ будет становиться все более
изощренным. Вам даже может показаться общим местом все, что я сказал. Однако
иногда, по-видимому, необходимо отойти от технических деталей аргументации и
вполне наивно спросить, о чем, собственно, идет речь. Я достиг своей цели,
если сумел показать не только то, что в некоторых отношениях ответ на этот
вопрос не очевиден, но и то, что подчас мы даже не понимаем, в чем,
собственно, заключается сам вопрос.
Глава III. Факты общественных наук
Прочитано в Клубе моральных наук Кембриджского университета 19 ноября 1942 г.
Перепечатано из: Ethics LIV, No. 1 (October, 1943), рр. 1-13. Некоторые из
вопросов, поднятых в данном очерке, рассматриваются более подробно в моей
работе УСциентизм и изучение обществаы, появившейся в трех выпусках журнала
УEconomicaы, 1942ѕ1945.
1
В наши дни не существует общепринятого термина для обозначения группы
дисциплин, которые будут интересовать нас в данной работе. Выражение
Уморальные наукиы в том смысле, в каком его употреблял Джон Стюарт Милль,
приблизительно покрывает эту область, но оно давно вышло из моды и для
большинства читателей оказалось бы сегодня связано с уводящими в сторону
ассоциациями. Хотя именно по этой причине приходится использовать в заголовке
привычное сочетание Уобщественные наукиы, я должен сразу же подчеркнуть, что
далеко не во всех дисциплинах, изучающих явления общественной жизни, возникают
те конкретные проблемы, которые мы собираемся обсудить. К примеру, статистика
естественного движения населения или изучение распространения инфекционных
заболеваний, безусловно, имеют дело с социальными явлениями, но не поднимают
специфических вопросов, которые нам здесь предстоит рассмотреть. Они, если
можно так выразиться, есть самые настоящие естественные науки об обществе и не
имеют серьезных отличий от других естественных наук. Однако иначе обстоит дело
с изучением языка, рынка, права и большинства других человеческих институтов.
Я намерен обратиться именно к этой группе дисциплин, для обозначения которой
вынужден прибегнуть к несколько обманчивому термину Уобщественные наукиы.
Поскольку я буду утверждать, что роль опыта в этих областях знания
фундаментально отличается от той, какую он играет в естественных науках, мне,
вероятно, надо бы пояснить, что сам я вначале подходил к своему предмету,
полностью уверенный в универсальной пригодности (validity) методов
естественных наук. Дело не только в том, что мое первое специальное
образование было в значительной мере научным в узком смысле этого слова, но
еще и в том, что даже та не слишком глубокая подготовка в области философии и
методологии науки, которую я получил, была полностью в духе школы Эрнста Маха
и, позднее, логического позитивизма. И все это только порождало сознание,
становившееся со временем все более и более отчетливым, что в экономической
теории уж точно все люди, являющиеся, по общему мнению, воплощением здравого
смысла, на каждом шагу нарушают принятые каноны научного метода, выросшего из
практики естественных наук, и что даже ученые-естествоиспытатели, начиная
обсуждать общественные явления, делают то же самое -- по крайней мере, пока
они сохраняют сколько-то здравого смысла. Однако в тех нередких случаях, когда
ученый-естествоиспытатель всерьез пытается применить свои профессиональные
навыки мышления к социальным проблемам, результат почти неизменно оказывается
ужасающим -- то есть таким, который всем профессиональным исследователям в
этих областях представляется полной бессмыслицей. Но, хотя и нетрудно показать
абсурдность большинства предпринимавшихся попыток сделать общественные науки
Унаучнымиы, не так легко предложить убедительную защиту своих собственных
методов, которые, хоть и удовлетворяют большинство людей при применении их в
конкретных случаях, для критического взгляда подозрительно смахивают на
пресловутую Усредневековую схоластикуы.
2
Впрочем, довольно вступлений. Позвольте мне теперь прямо взяться за дело и
спросить, с какого рода фактами нам приходится сталкиваться в общественных
науках. Этот вопрос немедленно вызывает следующий, во многих отношениях
критический для обсуждаемой проблемы: что мы имеем в виду, когда говорим об
Уопределенном роде фактовы? Даны ли они нам как факты определенного рода, или
же мы делаем их таковыми, смотря на них определенным образом? Безусловно, все
наше знание внешнего мира выводится в известной мере из чувственного
восприятия и, следовательно, из нашего знания физических фактов. Но значит ли
это, что все наше знание сводится только к физическим фактам? Ответ зависит от
того, что мы подразумеваем под выражением Уопределенный род фактовы.
Аналогия из естественных наук прояснит это положение. Все рычаги или маятники,
какие мы можем себе представить, имеют химические и оптические свойства.
Однако, ведя речь о рычагах или маятниках, мы говорим не о химических или
оптических фактах. То, что делает отдельные предметы фактами какого-то рода,
-- это характерные признаки, которые мы выбираем, чтобы трактовать их как
представителей какого-то одного класса. Это, конечно, банальность. Но это
значит, что, хотя все общественные явления, с которыми мы, по-видимому, можем
иметь дело, обладают физическими свойствами, они не обязательно должны
выступать как физические факты для наших целей. Все зависит от того, как нам
будет удобнее их классифицировать при рассмотрении наших проблем. Являются ли
