В США различные статьи Конституции, защищающие собственность и свободу
договоров, особенно положения пятой и четырнадцатой поправок, касающиеся
"надлежащей правовой процедуры", выполняют в какой-то степени эту функцию и,
вероятно, больше, чем это в целом осознается, способствовали предотвращению
ускоренной дезинтеграции на множество отдельных экономических зон. Но в
результате они стали объектом настойчивых атак со стороны всех требующих более
быстрого распространения государственного контроля на экономическую жизнь.
Конечно, всегда останутся определенные виды государственной деятельности,
которые с наибольшей эффективностью будут вестись на территориях,
соответствующих нынешним национальным государствам, и которые в то же время
могут осуществляться, не ставя под угрозу экономическое единство федерации. Но
в целом, по-видимому, в федерации ослабление экономической власти отдельных
государств постепенно пошло бы -- и должно было бы пойти -- гораздо дальше,
чем это будет видно с первого взгляда. Их полномочия не только уменьшатся в
силу того, что часть функций возьмет на себя федерация, а часть функций,
которые не могут выполняться ни федерацией, ни составившими ее государствами,
придется оставить свободными от законодательного контроля, но и в силу того,
что, вероятно, будет осуществлен переход значительной части полномочий от
государств-членов к более мелким единицам. Есть много видов деятельности,
доверенных сегодня суверенным государствам только для усиления их как таковых,
но в действительности они могли бы гораздо эффективнее осуществляться на
местном уровне или, по крайней мере, более мелкими единицами. В федерации все
аргументы в пользу централизации, основанные на желании сделать суверенное
национальное государство настолько сильным, насколько возможно, исчезают --
фактически появляется нечто обратное. Большинство желательных форм
планирования могло бы проводиться сравнительно небольшими территориальными
единицами. Кроме того, конкуренция между такими единицами при невозможности
возведения барьеров служила бы благотворным ограничителем их деятельности и,
оставляя открытыми возможности для желательного экспериментирования, держала
бы их строго в соответствующих границах.
Следует, возможно, подчеркнуть, что все это не подразумевает отсутствия в
будущем достаточного поля для экономической политики внутри федерации или
отсутствия потребности в предельном невмешательстве в экономические дела. Это
означает только, что планирование в федерации не может принимать формы,
которые сегодня преимущественно известны под этим названием; что не должно
быть повседневного вмешательства и регулирования вместо действия безличных сил
рынка; и, в частности, что не должно быть и следа того "развития нации на базе
контролируемых монополий", с мыслью о котором, как недавно указал влиятельный
еженедельный журнал, "британские лидеры все больше свыкаются" [Spectator,
March 3, 1939]. В федерации экономическая политика должна будет принять форму
обеспечения рациональной и стабильной правовой рамки, в пределах которой
индивидуальная инициатива будет иметь по возможности самое широкое поле для
проявления и побуждаться действовать максимально благотворно; эта политика
должна будет также дополнять работу конкурентного механизма там, где оказание
определенных услуг в силу их природы не может осуществляться или
регулироваться ценовой системой. Но в той мере, в какой это касается политики
федерации как таковой, она, в сущности, должна быть политикой долгосрочной,
проведение которой только облегчается тем фактом, что "в долгосрочном периоде
все мы будем покойники", и она не должна использоваться, как часто бывает
сегодня, в качестве предлога для действий по принципу aprи nous le deluge
<после нас хоть потоп (фр.)>; долгосрочный характер решений, которые придется
принимать, делает практически невозможным предвидение всех их последствий для
отдельных индивидов и групп, что предотвращает принятие решений путем борьбы
между наиболее могущественными "интересами".
В пределах короткой статьи трудно рассмотреть сколько-нибудь подробно
положительные задачи либеральной экономической политики, которую должна была
бы проводить федерация. Невозможно также привести дополнительные соображения
по таким важным проблемам, как денежная или колониальная политика, которые,
конечно, будут существовать и при федерации. Можно, однако, добавить по этому
пункту, что вопрос, который, вероятно, встал бы первым -- должны ли колонии
управляться отдельными государствами-членами или федерацией, -- имел бы
сравнительно второстепенное значение. При реальной политике открытых дверей по
отношению ко всем членам экономические выгоды от владения колониями,
управляйся они федерацией или входящими в ее состав национальными
государствами, будут примерно одинаковыми для всех членов федерации. Но в
целом было бы безусловно предпочтительнее, чтобы их управление осуществлялось
на федеральном, а не национальном уровне.
5
Поскольку до сих пор доказывалось, что либеральный по сути экономический режим
есть необходимое условие для успеха любой межгосударственной федерации, можно
добавить, что обратное утверждение не менее справедливо: отмена национальных
суверенитетов и создание эффективного международного правопорядка есть
необходимое дополнение и логическое завершение либеральной программы. В
недавнем обсуждении международного либерализма правильно утверждалось: одним
из главных недостатков либерализма XIX века было то, что его сторонники не
смогли вполне понять, что достижение признаваемой всеми гармонии интересов
жителей различных государств возможно только в рамках системы международной
безопасности [L.C.Robbins, Economic Planning and International Order (1937),
p. 240]. Выводы, которые профессор Роббинс делает из своих рассуждений по этим
проблемам и которые суммированы в утверждении, что "не должно быть ни альянса,
ни полной унификации; ни Staatenbund, ни Einheitsstaat, а Bundesstaat<ни союза
государств, ни унитарного государства, а федеративное государство (нем.)>
[Ibid., p. 245], по сути совпадают с политическими аспектами выводов Кларенса
Стрейта, которые он недавно подробно разработал.
Отсутствие больших успехов у либерализма XIX века обусловлено в основном тем,
что ему не удалось продвинуться в этом направлении. Из-за несчастливого
стечения исторических обстоятельств главной причиной тому стало его
последовательное объединение сначала с силами национализма, а затем
социализма, при том, что и то и другое равно несовместимо с его центральным
принципом. [Эта тенденция хорошо просматривается на примере Джона Стюарта
Милля. Его постепенный сдвиг к социализму, конечно, хорошо известен, однако из
националистических доктрин он также воспринял больше, чем совместимо с его в
целом либеральной программой. В "Размышлениях о представительном правлении"
(р. 298) он заявляет: "В целом, необходимым условием свободных институтов
является, чтобы границы государств совпадали в основном с границами наций". На
это лорд Актон возражал, что "соединение различных наций в одном Государстве
есть условие цивилизованной жизни столь же необходимое, как соединение людей в
обществе" и что "эта многоликость одного и того же государства является
надежным щитом, ограждающим человека от вторжения правительства в сферы,
стоящие к нему ближе, чем общая для всех политика, иначе говоря, от
посягательств власти на ту область общественной жизни, которая избегает
законодательства и управляется своими спонтанными законами". (History of
Freedom and Other Essays [1909], p. 290.) (Рус. пер.: Лорд Актон. Очерки
становления свободы. L., Overseas Publications Interchange Ltd., 1992, с.
126.)] Первоначальный союз либерализма с национализмом был вызван к жизни тем
историческим совпадением, что в XIX веке национализм в Ирландии, Греции,
Бельгии и Польше, а позднее в Италии и Австро-Венгрии боролся с тем же видом
угнетения, которому противостоял либерализм. Впоследствии он оказался близок к
социализму, поскольку согласие с некоторыми конечными целями на время затмило
полную несовместимость способов, какими два движения пытались этих целей
достичь. Но теперь, когда национализм и социализм соединились -- не только в
названии -- в мощную организацию, угрожающую либеральным демократиям, и когда
даже внутри этих демократий социалисты определенно все больше сдвигаются к
национализму, а националисты -- к социализму, не будет ли чрезмерным надеяться
на возрождение истинного либерализма, верного своим идеалам свободы и
интернационализма и оставившего свои временные уклонения в сторону
националистического и социалистического лагерей? Идея межгосударственной
федерации в качестве последовательного развития либеральной точки зрения
должна суметь обеспечить новую point d'appui <точку опоры (фр.)> для всех
либералов, отчаявшихся и оставивших свой символ веры в период бесцельных
блужданий.
Либерализм, о котором мы говорим, это, конечно, не принадлежность какой-то
партии; это подход, служивший перед Первой мировой войной общей почвой
практически для всех граждан западных демократий и составляющий основу
демократического правления. Если одна партия, возможно, сохранила немножко
больше от этого либерального духа, чем другие, они все тем не менее сбились с
дороги в ту или иную сторону. Но осуществление идеала международного
демократического порядка требует его воскрешения в истинной форме. Правление
путем соглашений возможно только в том случае, если мы не требуем от
правительства действовать в тех сферах, где мы не способны достичь подлинного
согласия. Если в международной области окажется, что демократическое правление
возможно только в том случае, когда задачи международного правительства
ограничены по сути либеральной программой, это лишь подтвердит опыт
национальных государств, где с каждым днем становится все очевиднее, что
демократия способна функционировать, только если мы не перегружаем ее и если
большинство не злоупотребляет своей властью для посягательств на
индивидуальную свободу. И все же, если цена, которую нам придется заплатить за
международное демократическое правление, есть ограничение власти и сферы
деятельности правительства, она, безусловно, не слишком высока, и все те, кто
искренне верят в демократию, должны быть готовы ее заплатить. Демократический
принцип "считать головы, чтобы не свернуть их" -- это, в конце концов,
единственный известный до сих пор метод мирных перемен, испытанный и
признанный достаточным. Что бы ни думали о других целях правительства,
конечно, первенство должно быть отдано предотвращению войн и гражданских
конфликтов, и, если добиться этого можно лишь путем сведения деятельности
правительств к выполнению только этой и еще немногих основных задач, другим
идеалам придется уступить.
Я не приношу извинений за указание препятствий на пути к цели, в которую
глубоко верю. Я убежден в реальности существующих на нем трудностей и в том,
что если мы их не признаем с самого начала, то позднее они могут сложиться в
скалу, о которую разобьются все надежды на международную организацию. Чем
скорее мы осознаем эти трудности, тем быстрее мы можем надеяться их
преодолеть. Как мне кажется, если идеалы, разделяемые многими, могут
осуществиться только теми путями, которые сейчас поддерживает незначительное
меньшинство, то ни академическая беспристрастность, ни соображения
целесообразности не должны помешать кому-либо сказать, чту он признает
правильными средствами для достижения данной цели -- даже если окажется, что
это средства, которым отдает предпочтение какая-то политическая партия.
