должны быть правила, касающиеся типических ситуаций и определенные в терминах
того, что может быть знакомо действующим лицам безотносительно к отдаленным
последствиям каждого конкретного случая, -- правила, которые, если они
постоянно соблюдаются, в большинстве случаев будут действовать благотворно,
пусть даже в "затруднительных случаях" (hard cases), которые, по известной
поговорке, "рождают плохие законы" (устанавливают неудачные прецеденты), этого
и не происходит.
Главнейший принцип, лежащий в основании индивидуалистической системы, состоит
в том, что она использует всеобщее признание некоторых универсальных принципов
как средство создания порядка в общественных делах. Она противоположна такому
правлению посредством принципов, которое, к примеру, подразумевается одним
современным проектом контролируемой экономики, предлагающим как
"фундаментальный организационный принцип... чтобы в каждом конкретном случае
применялись средства, которые лучше всего служат интересам общества" [Lerner,
op. cit., p. 5]. Полная нелепость так говорить о принципе, когда весь смысл
сказанного сводится к тому, что править должен не принцип, а голая
целесообразность, и когда все ставится в зависимость от того, чту именно
власти декретируют в качестве "интересов общества". Принципы -- это средство
предотвращать столкновения конфликтующих устремлений, а не набор фиксированных
целей. Наше подчинение общим принципам необходимо, поскольку в своей
практической деятельности мы не можем исходить из полного знания и
исчерпывающей оценки всех ее последствий. Покуда люди не обладают всеведением,
единственный способ дать свободу индивиду -- это очертить с помощью таких
общих правил ту сферу, в пределах которой решение будет принадлежать ему
самому. Свободы не может быть, когда правительство не ограничено каким-то
определенным кругом деятельности, но может использовать свою власть любым
образом, если это служит поставленным целям. Как указал давным-давно лорд
Актон, "едва только какая-то единственная вполне определенная цель
провозглашается высшей целью государства, будь то классовые преимущества,
безопасность или могущество страны, наибольшее счастье наибольшего числа людей
или борьба за утверждение какой-либо спекулятивной идеи, государство тотчас и
с неизбежностью становится абсолютным" [Lord Acton, "Nationality" (1862),
перепечатано в The History of Freedom and Other Essays (1907), p. 288. (Рус.
пер.: Лорд Актон. Очерки становления свободы. L., Overseas Publications
Interchange Ltd., 1992, p. 124.)].
6
Тем не менее если наш главный вывод состоит в том, что индивидуалистический
порядок покоится на принуждении (enforcement) к соблюдению абстрактных
принципов, а не к выполнению конкретных приказов, то все еще остается открытым
вопрос, какого рода общие правила нам нужны. Допуская осуществление властных
полномочий в основном одним-единственным методом, такой порядок предоставляет
вместе с тем почти безграничное поле для человеческой изобретательности в
конструировании наиболее эффективного набора правил. И хотя наилучшие решения
конкретных проблем в большинстве случаев приходится открывать с помощью опыта,
все-таки в том, что касается желательных характеристик и содержания таких
правил, мы можем многое почерпнуть из общих принципов индивидуализма. Из
сказанного прежде всего следует один важный вывод, а именно: поскольку правила
должны служить для индивидов указателями при выстраивании их собственных
планов, они должны устанавливаться так, чтобы оставаться в силе долгое время.
Либеральная, или индивидуалистическая, политика, по существу, должна быть
политикой долговременной. Нынешняя мода сосредоточиваться на краткосрочных
результатах, оправдывая это тем доводом, что "в долгосрочном периоде все мы
будем покойники" <Это выражение, ставшее крылатым, принадлежит Дж.М.Кейнсу. В
нем обыгрывается введенное А.Маршаллом различение между долго- и краткосрочным
периодом. (В долгосрочном периоде изменению поддаются затраты как постоянных,
так и переменных факторов производства, в краткосрочном - только переменных.)
Мысль Кейнса состоит в том, что поскольку в "очень" длительном периоде никого
из нас уже не будет в живых, постольку при выработке политического курса во
внимание следует принимать только его непосредственные, ближайшие результаты.
Эта позиция была совершенно неприемлема для Ф.Хайека, всегда выступавшего за
такое институциональное устройство, которое, несмотря на неизбежную
ограниченность временнуго горизонта отдельных членов общества, побуждало бы их
учитывать прежде всего долгосрочные последствия принимаемых решений. Ср.
также: наст. изд., с. 252. (Прим. науч. ред.)>, неизбежно ведет к опоре на
приказы, исходящие из конкретных сиюминутных обстоятельств, вместо правил,
сформулированных в терминах типических ситуаций.
Нам нужна, однако, гораздо более определенная помощь для построения пригодной
правовой рамки -- и нам ее оказывают основополагающие принципы индивидуализма.
Попытка заставить человека при преследовании своих собственных интересов
вносить как можно больший вклад в удовлетворение потребностей других людей не
только приводит к общему принципу "частной собственности". Она помогает нам
также определить, каким должно быть содержание прав собственности в отношении
разного рода вещей. Для того чтобы, принимая решения, индивид учитывал все
порождаемые ими материальные последствия, нужно так определить упомянутую мной
"сферу ответственности", чтобы она охватывала с максимально возможной полнотой
все прямые последствия его действий в отношении получаемых другими людьми
удовлетворений от подконтрольных ему вещей. Там, где речь идет о движимом
имуществе или, как выражаются юристы, "движимости", это достигается в общем с
помощью простого понятия о собственности как исключительном праве пользования
конкретной вещью. Однако в связи с землей возникают гораздо более сложные
проблемы, когда признание принципа частной собственности дает нам очень мало,
пока мы точно не установим, какие права и обязанности собственность включает.
А когда мы обращаемся к таким недавно возникшим проблемам, как контроль за
воздушным пространством или передачей электроэнергии, изобретениями или
произведениями литературы и искусства, ничто, кроме обращения к рациональному
обоснованию (rationale) принципа частной собственности, не поможет нам решить,
какой должна быть в каждом конкретном случае сфера контроля или
ответственности индивида.
Я не могу здесь углубляться далее в увлекательную проблему о наиболее
подходящей для эффективной индивидуалистической системы правовой рамке или
входить в обсуждение многочисленных вспомогательных функций, выполняя которые
правительство может намного повысить эффективность индивидуальной
деятельности, например содействуя распространению информации и устраняя
неопределенность, которой действительно можно избежать. [Действия, которые
правительство может целенаправленно предпринимать по сокращению той
неопределенности для индивида, которая действительно поддается устранению, --
это вопрос, породивший столько путаницы, что я боюсь оставлять в тексте
краткое упоминание о нем без хотя бы некоторых дополнительных разъяснений.
Суть дела в том, что хоть и легко защитить отдельного человека или отдельную
группу от потерь, которые могут быть вызваны непредвиденными изменениями,
мешать людям замечать эти изменения, когда они произошли, значит просто
перекладывать эти потери на плечи других людей, но не предотвращать их. Если,
например, капитал, вложенный в очень дорогостоящий завод, защищен от
обесценения под влиянием новых изобретений благодаря запретам на их внедрение,
то это повышает защищенность владельцев данного завода, но лишает общество
выгод от новых изобретений. Или, другими словами, если мы сделаем поведение
людей более предсказуемым, мешая им приспосабливаться к непредвиденным
изменениям в их знаниях о мире, реально это не сократит неопределенность для
общества в целом. Подлинное сокращение неопределенности состоит всегда в
увеличении знания и никогда -- в препятствовании использованию людьми новых
знаний.] Я упоминаю их только для того, чтобы подчеркнуть, что, помимо
простого принуждения к соблюдению норм гражданского и уголовного права, у
государства есть дополнительные (причем ненасильственные) функции и они вполне
поддаются оправданию с точки зрения индивидуалистических принципов.
Остается, однако, один момент, который я уже упоминал, но который столь важен,
что на нем следует остановиться особо. Он состоит в том, что любой
работоспособный индивидуалистический порядок должен быть построен таким
образом, чтобы не только относительное вознаграждение, ожидаемое индивидом от
того или иного употребления своих способностей и ресурсов, соответствовало
относительной полезности результатов его усилий для других людей, но и чтобы
это вознаграждение соответствовало объективным результатам его усилий, а не их
субъективным достоинствам. Эффективный конкурентный рынок удовлетворяет обоим
данным условиям. Тем не менее именно в связи со вторым из них наше личное
чувство справедливости так часто восстает против безличных решений рынка. И
все же, если индивиду надо иметь свободу выбора, он неизбежно должен нести
риск, с этим выбором связанный, и вознаграждаться не в зависимости от
добродетельности или порочности его намерений, но исключительно исходя из
ценности полученных результатов для других людей. Мы должны прямо признать,
что сохранение индивидуальной свободы несовместимо с полным удовлетворением
наших стремлений к распределительной справедливости.
7
Хотя теория индивидуализма способна, таким образом, внести определенный вклад
в технику построения соответствующей правовой рамки и в усовершенствование
институтов, сложившихся спонтанно, особое значение она, конечно, придает тому
факту, что та часть нашего общественного порядка, которая может или должна
быть сознательным продуктом человеческого разума, представляет лишь малую
толику всех сил общества. Иными словами, государство, воплощающее
преднамеренно организованную и сознательно контролируемую власть, должно
составлять только небольшую часть гораздо более богатого организма,
называемого "обществом", обеспечивая лишь ту правовую рамку, в пределах
которой свободное (и, следовательно, не "управляемое сознательно")
сотрудничество людей имело бы максимальный простор.
Это влечет за собой определенные выводы, где истинный индивидуализм опять-таки
резко противостоит ложному индивидуализму рационалистического толка. Первый из
них заключается в том, что сознательно организованное государство, с одной
стороны, и индивид, с другой, вовсе не считаются единственными реальностями,
что предполагало бы необходимость последовательного искоренения всех
промежуточных образований и ассоциаций (это и было одной из целей французской
Революции). Непринудительные обычаи и условности, присущие социальному
взаимодействию, рассматриваются как неотъемлемые факторы сохранения
упорядоченной работы человеческого общества. Второй вывод состоит в том, что
индивид, участвуя в общественных процессах, должен хотеть и быть готовым
приспосабливаться к переменам и подчиняться обычаям и условностям, которые не
являются плодом сознательного замысла, существование которых в отдельных
случаях может не поддаваться разумному объяснению и которые часто
представляются ему непонятными и иррациональными.
Мне нет нужды продолжать разговор о первом моменте. Было бы излишне еще раз
подчеркивать, что истинный индивидуализм утверждает ценность семьи и любых
совместных усилий небольшой общины или группы, что он убежден в необходимости
местной автономии и добровольных ассоциаций и что его доводы действительно в
значительной мере основаны на том, что многого, для чего обращаются обычно к
принудительной деятельности государства, можно скорее добиться при помощи
добровольного сотрудничества. Не может быть большей противоположности этому,
