Более полное обсуждение этой проблемы должно было бы учитывать огромное
значение, которое иные экономисты (включая Парето) придают в связи с этим
закону больших чисел. По данному вопросу в целом см.: P.N.Rosenstein-Rodan,
"The Coordination of the General Theories of Money and Price", Economica,
August, 1936.]
6
Когда во всем этом я подчеркиваю различие между простой взаимосовместимостью
индивидуальных планов [или же, поскольку ввиду тавтологического характера
Чистой Логики Выбора "индивидуальные планы" и "субъективные данные" выступают
как синонимы, согласованностью субъективных данных разных индивидов] и
соответствием между ними и реальными внешними фактами, или объективными
данными, то, конечно, не хочу сказать, что внешние обстоятельства не могут
способствовать тем или иным образом такому субъективному взаимоприспособлению.
Безусловно, нет ни малейших оснований, почему субъективные данные разных людей
вообще должны когда-либо соответствовать друг другу, если только они не были
обусловлены опытом столкновения с одними и теми же объективными фактами. Дело,
однако, в том, что чистый равновесный анализ не касается того, каким образом
достигается такое соответствие. При описании существующего состояния
равновесия просто предполагается, что субъективные данные совпадают с
объективными фактами. Равновесные отношения не могут выводиться из одних
только объективных фактов, поскольку анализ будущих действий людей может
отталкиваться лишь от того, что известно им. Не может равновесный анализ
начинаться и просто с заданного набора субъективных данных, коль скоро
субъективные данные разных людей могут быть совместимыми или несовместимыми,
заранее предопределяя, существует равновесие или нет.
Мы не слишком продвинемся здесь вперед, пока не спросим себя о причине нашего
интереса к воображаемому, как признано всеми, состоянию равновесия. Что бы ни
говорили время от времени экономисты, с головой ушедшие в чистую теорию,
трудно, наверное, усомниться, что единственным оправданием подобного интереса
является предполагаемое существование тенденции к равновесию. Только при
утверждении, что такая тенденция имеет место, экономическая теория перестает
быть упражнением в чистой логике и становится эмпирической наукой; и именно к
экономической теории как науке эмпирической мы должны теперь обратиться.
В свете нашего анализа о смысле состояния равновесия легко сказать, чту
является реальным содержанием утверждения о существовании тенденции к
равновесию. Вряд ли это может означать что-либо иное, кроме того, что при
определенных условиях знания и намерения различных членов общества должны, как
предполагается, все больше и больше приходить в согласие. Или же, выражая ту
же самую мысль в менее общих и менее точных, но более конкретных выражениях,
-- ожидания людей, и в частности предпринимателей, должны становиться все
более и более верными. В такой форме утверждение о существовании тенденции к
равновесию является безусловно эмпирическим высказыванием, то есть
утверждением о том, что происходит в реальном мире, которое должно, по крайней
мере в принципе, поддаваться верификации. Это делает наше несколько
абстрактное заявление довольно правдоподобным выражением здравого смысла.
Единственная беда заключается в том, что мы все еще находимся в достаточно
глубоком неведении относительно: а) условий, при которых предполагается
существование такой тенденции, и б) характера процесса, благодаря которому
происходит изменение индивидуальных знаний.
7
В стандартных изложениях равновесного анализа, как правило, создается
видимость, что вопросы о том, как достигается равновесие, решены. Однако,
присмотревшись внимательнее, сразу же становится очевидно, что эти мнимые
доказательства сводятся просто-напросто к ясной формулировке тех предпосылок,
что были изначально приняты. [В последнее время это, видимо, часто признают,
хотя скорее в неявной, чем в осознанной форме, когда подчеркивают, что
равновесный анализ лишь описывает условия равновесия, не пытаясь выводить
положение равновесия из имеющихся данных. Равновесный анализ в этом смысле был
бы, конечно, чистой логикой и не содержал бы высказываний, касающихся
реального мира.] Используемый обычно для этого прием состоит в допущении
существования совершенного рынка, где любое событие одновременно становится
известным всем участникам. Тут надо помнить, что совершенный рынок, требуемый
для выполнения предпосылок равновесного анализа, нельзя сводить к отдельным
рынкам каких бы то ни было конкретных товаров; вся экономическая система
должна приниматься как один совершенный рынок, на котором все знают вс°. В
таком случае допущение существования совершенного рынка означает не что иное,
как то, что все члены общества, даже если и не предполагать их всеведущими, по
крайней мере должны автоматически узнавать все, что релевантно для их решений.
Похоже, скелет в нашем шкафу -- "экономический человек", которого мы изгоняли
постом и молитвой, -- вернулся через черный ход в виде квазивсеведущего
индивида.
Утверждение, что если людям известно вс°, то они находятся в состоянии
равновесия, истинно просто потому, что мы так определяем равновесие. Допущение
совершенного рынка в этом случае есть лишь иной способ говорить, что
равновесие существует, но оно не приближает нас к объяснению, когда и как
такое состояние возникнет. Очевидно, если мы хотим заявить, что при
определенных условиях люди будут приближаться к этому состоянию, то должны
объяснить, каким образом они обретут необходимое знание. Конечно, любое
предположение о реальном приобретении знаний в ходе такого процесса также
будет носить гипотетический характер. Но это не означает, что все такие
предположения равно оправданны. Нам приходится иметь тут дело с
предположениями о причинных связях, и потому такие предположения должны
рассматриваться не только как возможные (что, конечно, излишне, если мы просто
считаем людей всеведущими), но и как, с известной долей вероятности, истинные.
Должна быть возможность, по крайней мере в принципе, продемонстрировать их
истинность в конкретных случаях.
Важно здесь то, что именно эти явно вспомогательные гипотезы или предположения
о том, что люди в самом деле учатся на своем опыте, и о том, как они
приобретают знания, составляют эмпирическое содержание наших высказываний по
поводу происходящего в реальном мире. Обычно они предстают замаскированными и
неполными -- в форме описания того типа рынка, к которому относятся наши
высказывания. Однако это только один, хотя, по-видимому, и самый важный,
аспект более общего вопроса о том, как знание приобретается и передается.
Существенный момент, который, как мне кажется, часто не осознают экономисты,
заключается в том, что подобные гипотезы имеют во многом иную природу, чем те
более общие допущения, с которых начинает Чистая Логика Выбора. Мне
представляется, что основных отличий два.
Во-первых, допущения, с которых начинает Чистая Логика Выбора, есть факты,
являющиеся, насколько нам известно, общими для всякого человеческого мышления.
Их можно считать аксиомами, определяющими и устанавливающими границы сферы,
внутри которой мы способны понимать, или реконструировать в своем уме,
процессы мышления других людей. Следовательно, они обладают универсальной
применимостью в той сфере, которая нас интересует, -- хотя, конечно, вопрос о
границах этой сферы in concreto <конкретно (лат.)> является эмпирическим. Они
скорее относятся к типу человеческой деятельности (той, что мы обыкновенно
называем "рациональной" или даже просто "сознательной" в отличие от
"инстинктивной"), нежели к конкретным условиям, при каких она совершается.
Однако предположения, или гипотезы, которые мы должны вводить, когда хотим
объяснить социальные процессы, касаются отношения мышления индивида к внешнему
миру. Они связаны с вопросом, в какой мере и каким образом его знания
достигают соответствия с внешними фактами. И такие гипотезы обязательно должны
принимать форму утверждений о причинных связях, о том, как опыт создает
знание.
Во-вторых, в сфере Чистой Логики Выбора наш анализ можно сделать
исчерпывающим, иными словами, здесь мы можем разработать формальный аппарат,
покрывающий все мыслимые ситуации. В отличие от этого вспомогательные гипотезы
по необходимости должны носить избирательный характер, то есть нам нужно
отбирать из бесчисленного разнообразия возможных ситуаций такие идеальные
типы, которые по той или иной причине мы считаем особенно релевантными для
условий реального мира. [Проведенное здесь разграничение может помочь в
преодолении давних разногласий между экономистами и социологами по поводу
роли, которую "идеальные типы" играют в аргументации экономической теории.
Социологи часто подчеркивали, что обычные процедуры экономической теории
включают допущение об определенных идеальных типах, тогда как
экономисты-теоретики указывали, что их аргументация носит настолько
универсальный характер, что им не требуется прибегать к каким-либо "идеальным
типам". Истина, по-видимому, состоит в том, что в сфере Чистой Логики Выбора,
которая в основном интересует экономиста, он в своих утверждениях был прав. Но
как только у него возникало желание применить их для объяснения социального
процесса, он вынужден был обращаться к тому или иному "идеальному типу".]
Конечно, мы могли бы также создать отдельную науку, предмет которой был бы per
definitionem <по определению (лат.)> ограничен "совершенным рынком" или
каким-либо иным объектом, заданным сходным образом, и которая точно так же,
как и Логика Выбора, относилась бы только к людям, распределяющим ограниченные
средства среди множества целей. Для сферы, определенной подобным образом, наши
высказывания опять-таки были бы верны априори, однако в этом случае у нас не
было бы оправдания, состоящего в предположении, что ситуация в реальном мире
подобна вымышленной нами.
8
Пора обратиться теперь к вопросу, каковы же конкретные гипотезы, касающиеся
условий, при которых люди предположительно приобретают релевантные знания, а
также процесса, в ходе которого это происходит. Если бы было совершенно ясно,
какие гипотезы для этого обычно используются, нам следовало бы тщательно
рассмотреть их под двумя углами зрения. Надо было бы выяснить, являются ли они
необходимыми и достаточными для объяснения движения к равновесию, и
установить, в какой мере они подтверждаются реальностью. Боюсь, однако, что
теперь я подхожу к той черте, когда становится очень сложно говорить, каковы
же в точности те допущения, на основе которых мы утверждаем, что тенденция к
равновесию будет иметь место, и заявляем, что наш анализ приложим к реальному
миру. [Старые экономисты зачастую яснее выражались по этому поводу, чем их
последователи. См., например, у Адама Смита (Wealth of Nations, ed. Cannan, I,
116): "Однако для соблюдения такого равенства в общей сумме выгод и невыгод
[заработной платы] необходимы даже при наличности наиболее полной свободы три
следующих условия: во-первых, данная отрасль торговли или промышленности
должна быть хорошо всем известна и давно утвердиться в данной местности..." (
Рус. пер.: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.,
"Соцэкгиз", 1962, с. 99); или у Давида Рикардо (Letters to Malthus, October 22
, 1811, p. 18): "Сказать, что люди не знают самого лучшего и самого дешевого
способа вести дела и платить свои долги, не было бы ответом мне, потому что
это вопрос факта, а не науки; такое же возражение могло быть выдвинуто почти
против любого положения политической экономии". (Рус. пер.: Рикардо Д.
Сочинения, М., "Соцэкгиз", 1961, Т.V, с. 23).] Я не могу претендовать на то,
что уже далеко продвинулся в этом отношении. Соответственно все, что я могу,
это поставить ряд вопросов, на которые нам предстоит найти ответы, если мы
хотим получить ясное представление о значении нашей аргументации.
