рит. - Но ей передались все эти своевольные черты. И даже те, что были в
характере у Квентина. Я тогда же подумала - зачем еще давать ей это имя
вдобавок ко всему, что и так унаследовано. Временами приходит на ум, что
господь покарал меня ею за грехи Кэдди и Квентина.
- Вот так да, - говорю. - Хорошенькие у вас мысли. С такими мыслями
немудрено, что вы беспрерывно хвораете.
- О чем ты? - говорит. - Я не пойму что-то.
- И слава богу, - говорю. - Добропорядочные женщины много такого не-
допонимают, без чего им спокойнее.
- Оба они были с норовом, - говорит. - А только попытаюсь их обуздать
- они тотчас к отцу под защиту. Он вечно говорил, что их незачем обузды-
вать, они, мол, уже научены чистоплотности и честности, а в этом вся
возможная наука. Теперь, надеюсь, он доволен.
- Зато у вас остался Бен, - говорю. - Так что не горюйте.
- Они намеренно выключали меня из круга своей жизни, - говорит матуш-
ка. - И вечно вдвоем с Квентином. Вечно у них козни против меня. И про-
тив тебя, но ты слишком мал был и не понимал. Они всегда считали нас с
тобой такими же чужаками, как дядю Мори. Не раз, бывало, говорю отцу,
что он им слишком дает волю, что они чересчур отъединяются от нас. Пошел
Квентин в школу, а на следующий год пришлось и ее послать раньше време-
ни; раз Квентин - значит, и ей непременно. Ни в чем буквально не хотела
от вас отставать. Тщеславие в ней говорило, тщеславие и ложная гордость.
А когда начались ее беды, я так и подумала, что Квентин захочет переще-
голять ее и в этом отношении. Но как могла я предположить, что он таким
эгоистом окажется и... мне и не снилось, что он...
- Возможно, он знал, что ребенок будет девочка, - говорю. - И что
двух таких цац ему уже просто не выдержать.
- А он мог бы наставить ее на хорошее, - говорит. - Он был, кажется,
единственным, кто мог в какой-то мере на нее влиять. Но и в этом господь
покарал меня.
- Да-да, - говорю. - Какая жалость, что он утонул, а я остался. С ним
бы вам совсем другое дело.
- Ты говоришь это в упрек мне. Впрочем, я его заслуживаю, - говорит.
- Когда стали продавать землю, чтобы внести плату за университет, я го-
ворила отцу твоему, что он и тебя обязан обеспечить в равной мере. Но
затем Герберт предложил устроить тебя в своем банке, я и подумала, что
теперь уж твоя карьера обеспечена; потом, когда стали накопляться долги,
когда мне пришлось продать нашу мебель и остаток луга, я тотчас написала
ей - не может же она не осознать, думаю, что ей с Квентином досталось
помимо их доли частично также доля Джейсона и что теперь ее долг возмес-
тить ему. Она, говорю, сделает это хотя бы из уважения к отцу. Тогда я
верила еще - я ведь всего только бедная старуха, с детства приученная
верить, что люди способны чем-то поступиться ради родных и близких. В
этой вере я повинна. Ты вправе меня упрекать.
- По-вашему, выходит, я нуждаюсь в чужой поддержке? - говорю. - Тем
более от женщины, которая даже кто отец ее ребенка затрудняется сказать.
- Ах, Джейсон, - мамаша в ответ.
- Нет-нет, - говорю. - Я нечаянно. Не подумавши сказал.
- Неужели еще и это уготовано мне после всего, что я перестрадала.
- Что вы, что вы, - говорю. - Я не подумавши.
- Надеюсь, хоть сия чаша минует меня, - говорит.
- Само собой, - говорю. - Она слишком похожа на них обоих, чтобы еще
сомневаться.
- Я просто уж не в состоянии ее испить, - говорит.
- Так перестаньте вы об этом думать, - говорю. - Что, опять она вас
растревожила, не хочет сидеть дома вечерами?
- Нет. Я заставила ее осознать, что это делается для ее же блага и
что когда-нибудь она сама мне будет благодарна. Она берет к себе наверх
учебники, я запираю ее на ключ, и она сидит, учит уроки. У нее до один-
надцати часов иногда горит свет.
- А откуда вам известно, что она уроки учит? - говорю.
- Я уж не знаю, чем ей больше одной там заниматься, - говорит. - Книг
ведь она не читает.
- Натурально, - говорю. - Где вам знать. И благодарите судьбу, что не
знаете, - говорю, но не вслух. Все равно без толку. Расплачется только
опять, и возись с ней.
Слышу, как всходит по лестнице в спальню. Потом окликнула Квентину, и
та отозвалась из-за двери: "Чего вам?" - "Покойной ночи", - матушка ей.
Щелкнула в дверном замке ключом и обратно к себе в спальню.
Я докурил сигарету и поднялся наверх, а у Квентины еще горит свет.
Замочная скважина светится, но ни звука оттуда. Что-то тихо очень она
занимается. Возможно, в школе выучилась этому искусству. Я пожелал ма-
тушке спокойной ночи, прошел к себе, достал шкатулку и снова пересчитал.
За стеной Великий Американский Мерин басом храпит, как лесопилка. Я
где-то читал, над певчими нарочно производят эту операцию, чтоб голос
стал как женский. Но, возможно, он не знает, что над ним произвели.
По-моему, он даже и не знает, ни зачем он на ту девочку тогда, ни почему
мистер Берджес доской от забора его успокоил. А если бы со стола его
прямо, пока под наркозом, переправили в Джексон, то он даже не заметил
бы и разницы - что ему там, что дома. Но Компсону такой простой выход и
в голову не придет. Сложности нам подавай. И вообще зачем с этим было
ждать, пока он вырвется на улицу и на школьницу набросится на глазах у
ее родного отца. Я так скажу, тем хирургам раньше бы начать и позже кон-
чить. Я знаю по крайней мере еще двух, кого бы заодно не мешало оформить
в том же духе, причем одну из них недалеко искать. Хотя, по-моему, и это
не поможет. Что я и говорю, шлюхой родилась, шлюхой подохнет. Но вы мне
дайте одни сутки, чтоб ко мне не совались с советами эти нью-йоркские
обиралы. Мне не надо тысячных кушей - на эту удочку ловите игрочишек-со-
сунков. Дайте мне только честный шанс вернуть свои деньги обратно. А
после чего можете вселять ко мне хоть все мемфисские бордели и сумасшед-
ший дом в придачу: парочка ложись в мою постель, третий займи за столом
мое место - милости прошу.
8 апреля 1928 года
День начинался промозгло и мутно, надвигался с северо-востока пеленой
серого света, сеющей не капли, а пылевидную едкую морось, и, когда Дилси
отворила дверь своей хибары и показалась в проеме, ее косо и колюче об-
дало этой словно бы не водяной, а какой-то жидко-масляной леденеющей
пылью. В черной жесткой соломенной шляпе поверх платка-тюрбана, в шелко-
вом пурпурном платье и в бурого бархата накидке, отороченной облезлым
безымянным мехом, Дилси встала на пороге, подняв навстречу ненастью мор-
щинистое впалое лицо и дрябло-сухую, светлую, как рыбье брюшко, ладонь,
затем отпахнула накидку и осмотрела перед платья.
Цвета царственного и закатного, оно поло падало с плеч на увядшие
груди, облегало живот и вновь обвисало, слегка раздуваясь над нижними
юбками, что с разгаром весны и тепла будут сбрасываться слой за слоем.
Дилси смолоду была дородна, но ныне только остов громоздился, дрябло
драпированный тощей кожей, тугою разве лишь на животе, почти отечном,
как если бы мышца и ткань были зримый запас стойкости или бесстрашия ду-
ха, весь израсходованный за дни и годы, и один костяк остался неукротимо
выситься руиной иль вехой над чревом глухим и дремотным, неся над собой
опавшее и костяное лицо, подставленное сейчас непогоде с выражением
вместе и покорствующим, и по-детски удивленно-огорченным. Постояв так,
Дилси повернулась, ушла обратно в хибару и затворила дверь.
Земля вокруг порога была голая, точно от многих поколений босых ног
покрывшаяся патиной, налетом, какой бывает на старом серебре или на сте-
нах мексиканских мазанок. Рядом с хибарой, в летнюю пору ее затеняя,
стояли три тутовых дерева, и молодая листва их, которая позднее станет
спокойной и широкой, как ладони, плоско трепетала, струилась под ветром.
Порывом его неизвестно откуда принесло двух соек, пестрыми клочками бу-
маги или тряпок взметнуло на сучья, и они закачались там, хрипуче ныряя
и вскидываясь на ветру, рвущем, уносящем - тоже как тряпье или бумагу -
их резкие крики. Еще три сойки прилетели, и все впятером заныряли и за-
галдели на мятущихся ветвях. Дверь открылась, и снова показалась Дилси,
на этот раз в мужской войлочной шляпе, в синем ситцевом линялом платье,
в армейской шинели, и пошла через двор в кухню, а платье трепыхалось
вокруг ног, криво пузырясь из-под обшарпанных шинельных пол.
Минутой позже она вышла из кухни с зонтиком и, наклонно загораживаясь
им, направилась к поленнице; там положила было раскрытый зонтик наземь,
но - еле поймав - ухватила снова, озираясь, борясь с ветром. Затем зак-
рыла, положила зонтик, набрала поленьев в охапку, подняла зонтик, раск-
рыла его наконец, понесла дрова на крыльцо и, шатко удерживая их на сог-
нутой руке, ухитрилась закрыть зонтик и поставила в углу за дверью. Дро-
ва ссыпала у плиты в ящик. Сняла шинель и шляпу, сдернула с гвоздя гряз-
ный передник, надела и принялась растапливать плиту, стуча колосниками и
гремя конфорками. В это время с черной лестницы послышался призывающий
голос миссис Компсон.
Она стояла на верхней площадке, запахивая у горла стеганый черный ат-
ласный халат. В другой руке она держала красную резиновую грелку и через
безжизненноравные промежутки роняла "Дилси!" в тихий лестничный пролет,
уходящий во мрак и снова светлеющий в самом низу от серого окошка. "Дил-
си", - звала она тоном бесцветным, ровным и неторопливым, как бы вовсе и
не ожидающим ответа "Дилси".
Та откликнулась и перестала громыхать, но не успела еще подойти к
дверям столовой, как зов раздался снова, а пока дошла до лестницы - еще
раз. Голова Дилси очертилась на брезжущем пятне окна.
- Иду, иду, - сказала Дилси. - Вот она я Только нагреется, сразу же
налью вашу грелку. - Подобрав подол, она стала всходить, заслонив собою
совершенно свет окошка - Положьте ее на пол и идите обратно в постель.
- Мне не понять было, в чем дело, - сказала миссис Компсон. - Я прос-
нулась не менее часа назад, и все это время из кухни ни звука.
- Положьте грелку и в постель идите, - сказала Дилси. Она одолевала
ступеньки, бесформенная, тяжело сопящая. - Через минуту растоплю, а еще
через две - закипит.
- Я пролежала не менее часа так, - сказала миссис Компсон. - Стала уж
думать: возможно, ты ждешь, чтобы я сама спустилась и разожгла плиту.
Дилси взошла наверх, взяла грелку.
- Сейчас будет вам горяченькая, - сказала она. - Ластер нынче прос-
пал, вчера с представления ночью вернулся. Сама уж растоплю. Ну, идите,
не будите остальных, пока я не управлюсь.
- Раз ты позволяешь Ластеру манкировать обязанностями, то и страдай
сама из-за него, - сказала миссис Компсон. - Джейсон узнает - не похва-
лит. Сама знаешь.
- Не на Джейсоновы денежки билет был бран, - сказала Дилси. - За это
уж будьте спокойны. - Она стала спускаться. Миссис же Компсон вернулась
в свою комнату. Ложась снова в постель, она слышала, как Дилси все еще
спускается, и эта мучительная медленность стала бы полностью невыноси-
мой, если бы шаги наконец не убыли, не заглохли за качающейся створкой
двери.
Войдя в кухню, Дилси развела огонь в плите и принялась готовить завт-
рак. Среди дела она вдруг подошла, глянула в окно на хибару, затем отво-
рила дверь во двор и крикнула сквозь непогодь:
- Ластер! - Прислушалась, клоня, пряча лицо от ветра. - Ла-астер! -
Прислушалась, снова хотела позвать, но тут Ластер вынырнул из-за угла.
- Да, мэм? - сказал он столь невинным голоском, что Дилси так на него
и уставилась, удивленно и проницающе.
- Ты где там куролесишь? - спросила она.
- Нигде, - ответил он. - Просто в погребе был.
- А зачем ты туда лазил? - сказала она. - Да не стой под дождем, ду-
ралей.
- Ни за чем, - ответил Ластер. Поднялся на крыльцо.
- И не смей мне на порог без охапки дров, - сказала Дилси. - Я тут и
