- Никакого. Распишитесь.
Масляный обогреватель от миссис Хильдегард для Свево Бандини. Он
расписался на бумажке, и водитель уехал. Бандини стоял перед
обогревателем, как будто это была сама Вдова. Он присвистнул от изумления.
Это уж чересчур для любого мужика - просто чересчур.
- Прекрасная женщина, - вымолвил он, покачивая головой. - Очень
прекрасная женщина.
На глаза ему внезапно навернулись слезы. Мастерок выпал из рук, когда
он рухнул на колени, чтобы повнимательнее рассмотреть блестящий
никелированный обогреватель. Вы прекраснейшая женщина в этом городе,
миссис Хильдегард, и когда я закончу этот камин, вы будете чертовски им
гордиться!
Он опять вернулся к работе, то и дело улыбаясь через плечо
обогревателю, разговаривая с ним так, словно тот был его напарником.
- Здрасьте вам, миссис Хильдегард! Вы еще тут? Наблюдаете за работой,
а? Глаз на Свево Бандини положили, правда? Так вот, вы смотрите на лучшего
каменщика в Колорадо, леди.
Работа продвигалась быстрее, чем он себе воображал. Он продолжал, пока
не стемнело настолько, что он перестал четко видеть. К завтрашнему полудню
должен закончить. Он собрал инструменты, отмыл мастерок и приготовился
уходить. И только теперь, в этот поздний час, стоя в сумеречном свете
уличного фонаря, он сообразил, что забыл зажечь обогреватель. Руки его
просто вопили от холода.
Установив обогреватель в очаге камина, он зажег его и подрегулировал
пламя до тусклого свечения. Оставить его тут - безопасно: он может гореть
всю ночь, и свежий раствор не перемерзнет.
Он не пошел домой к жене и детям. Он остался с Рокко снова в ту ночь. С
Рокко, Мария; не с женщиной, а с Рокко Сакконе, мужчиной. И спал он
хорошо; не падал ни в какие черные бездонные пропасти, никакие
зеленоглазые змеи не ползали через его сны.
Мария могла бы спросить, почему ж он не пришел домой. А вот это уже -
его дело.
Dio rospo! Неужели нужно все объяснять?
На следующий день в четыре он уже стоял перед Вдовой со счетом за
работу. Он выписал его на бланке Отеля "Скалистая Гора". С грамотностью у
него было не очень хорошо, и он знал это. Он написал просто: Работа -
40.00 долларов. И подпись. Половина этой суммы уйдет за материал. Он
заработал двадцать долларов.
Вдова даже не взглянула на счет. Она сняла свои очки для чтения и
попросила чувствовать себя как дома. Он поблагодарил ее за обогреватель.
Он был рад поработать у нее в доме. Суставы его не так замерзли, как
раньше. Ноги овладели блестящим полом. Он уже предчувствовал мягкий диван,
еще не сев на него. Вдова с улыбкой отмахнулась от благодарностей.
- Этот дом был как ледник, Свево.
Свево. Она назвала его по имени. Он неприкрыто рассмеялся. Не хотел
смеяться, но восторг от того, что ее рот выговаривает его имя, все-таки
вырвался. Огонь в камине горел жарко. Его мокрые башмаки стояли так близко
к нему. Горько пахнувший пар поднимался от них. Вдова что-то делала у него
за спиной; он не смел оглянуться. Он снова потерял голос. Вот эта сосулька
во рту - это его язык: двигаться не хочет ни в какую. Это биение у него в
висках, такое горячее, что кажется, будто все волосы в огне, - это
колотится его мозг: слов ему он не дает. Симпатичная Вдова с двумя сотнями
тысяч долларов в банке назвала его по имени. Сосновые поленья в очаге,
шипя, плевались смолой. Он сидел, уставившись в пламя, а лицо расплывалось
в улыбке; он потирал большие руки, и кости его потрескивали от радости. Он
не пошевельнулся, зачарованный беспокойством и восторгом, мучимый утратой
дара речи. Наконец, опять сумел заговорить.
- Хороший огонь, - сказал он. - Хороший.
Ответа нет. Он глянул через плечо. В комнате ее не было, но из
вестибюля доносились шаги, и он повернулся и снова устремил свои блестящие
взволнованные глаза в огонь. Она вошла с подносом, на котором стояли два
бокала и бутылка.
Поставила на каминную полку и разлила. Он заметил, как на ее пальцах
сверкнули бриллианты. Увидел ее основательные бедра, плавные обводы
фигуры, изгиб ее женственной спины, пухлую грацию руки, когда она наливала
ликер из побулькивавшей бутылки.
- Пожалуйста, Свево. Вы не возражаете, если я вас так называть буду?
Он принял от нее коричневато-красный ликер и уставился на него, не
очень хорошо понимая, что это, что это за напиток цвета его глаз, что за
напиток, которым богатые женщины смягчают себе горло. Потом сообразил, что
она говорила с ним о его имени. Кровь у него дико вскипела, набухая на
горячей, разрумянившейся границе лица.
- Мне все равно, миссис Хильдегард, как вы меня назовете.
Это его рассмешило, и он был счастлив, что, наконец, смог сказать
что-то смешное по-американски, хотя и не собирался. Ликер оказался малагой
- сладким, жарким, крепким испанским вином. Сначала он отхлебывал из
бокала осторожно, а потом хватанул все залпом с решительным крестьянским
апломбом. В желудке стало сладко и горячо. Он причмокнул и провел большим
мускулом руки себе по губам.
- Ей-Богу, хорошо!
Она налила ему еще бокал. Он условно запротестовал, а глаза чуть не
выскакивали от восторга, когда вино, смеясь, лилось в его протянутый бокал.
- У меня для вас есть сюрприз, Свево.
Она отошла к столу и вернулась с пакетом, завернутым в рождественскую
бумагу.
Улыбка ее натянулась, когда она попыталась разорвать шнурок пальцами,
усыпанными драгоценностями, а он наблюдал за ней, задыхаясь от
наслаждения. Наконец, шнурок подался, и бумага внутри встопорщилась, будто
в ней зашевелились маленькие зверьки. Подарком была пара ботинок. Она
протянула их ему, по башмаку в каждой руке, и увидела, как огонь заиграл в
его бурливших глазах. Перенести он этого не мог. Рот его искривился от
недоверчивой пытки: откуда она знает, что ему нужны башмаки? Он замычал,
отказываясь, он раскачивался на диване, он запускал свои корявые пальцы в
волосы, он пыхтел, натужно улыбаясь, а затем глаза его исчезли в лужицах
слез. Снова рука его потянулась наверх, провела по лицу и выдавила влагу
из глаз. Он нашарил карман, извлек хрустящий красный платок в горошек и
прочистил ноздри быстрой хрюкающей очередью.
- Вы ведете себя очень глупо, Свево, - улыбнулась она. - Я-то
думала, вы обрадуетесь.
- Нет, - вымолвил он. - Нет, миссис Хильдегард. Я сам себе башмаки
покупаю.
Он положил руку на сердце.
- Вы даете мне работу, и я покупаю себе сам.
Она отмахнулась от этих слов, как от абсурдного сантимента. Бокал вина
предложил ему отвлечься. Он осушил его, встал, наполнил и осушил снова.
Она подошла и положила руку ему на плечо. Он заглянул ей в лицо, в ее
сочувственную улыбку, и опять слезы потоком поднялись из него и прихлынули
к щекам. Его терзала жалость к самому себе. Такое смущение! Он снова сел,
уперев подбородок в сжатые кулаки, закрыв глаза. И надо ж такому случиться
со Свево Бандини!
Но, даже плача, он наклонился развязать свои старые промокшие башмаки.
Правый слез с чавкающим звуком, обнажив серый носок с дырками на пальцах
- большой высовывался, красный и голый. Зачем-то он им пошевелил. Вдова
рассмеялась. Ее веселость пролилась ему бальзамом на рану. Унижение его
испарилось. Рьяно взялся он за снятие второго башмака. Вдова потягивала из
бокала вино и наблюдала за ним.
Ботинки - из кенгурячьей кожи, объяснила она ему, дорогие. Он натянул
их, ощутил их холодную мягкость. Отче наш на небеси, что за ботинки! Он их
зашнуровал и встал на ноги. Он мог бы и босиком наступить в мохнатый
ковер, такими мягкими они были, такими дружелюбными у него на ногах. Он
прошелся по комнате, пробуя.
- В самый раз, - произнес он. - Довольно неплохо, миссис Хильдегард!
А теперь что? Она повернулась к нему спиной и села. Он подошел к камину.
- Я заплачу вам, миссис Хильдегард. Сколько они стоят, столько я и
вычеркну из счета. - Это было неуместно. На лице ее читалось ожидание и
разочарование, которого он и представить себе не мог.
- Самые лучшие ботинки в моей жизни, - сказал он, садясь и вытягивая
перед собой ноги. Она рухнула на противоположный конец дивана. Устало
попросила его налить ей. Он поднес ей бокал, и она приняла его без
благодарности, ничего не говоря, а только отхлебывая вино и вздыхая со
слабым раздражением. Он чуял ее напряженность. Вероятно, он сидит здесь
уже слишком долго. Он встал, собираясь уходить. Смутно он ощущал ее
тлеющее молчание. Челюсти ее были крепко сжаты, губы превратились в
тоненькую ниточку. Может, она заболела, может, ей хочется побыть одной. Он
подобрал с пола свои старые башмаки и засунул под мышку.
- Я, наверное, пойду, миссис Хильдегард.
Та не отводила глаз от огня.
- Спасибо, миссис Хильдегард. Если у вас будет когда-нибудь еще
работа...
- Разумеется, Свево. - Она посмотрела на него и улыбнулась. - Вы
превосходный работник, Свево. Я очень удовлетворена.
- Благодарю вас, миссис Хильдегард.
А как же плата за работу? Он дошел до двери и помедлил. Она не
заметила, как он уходит. Он взялся за ручку и повернул ее.
- До свидания, миссис Хильдегард.
Та вскочила. Минуточку. Она кое о чем собиралась его попросить. Вон та
куча камней на заднем дворе, слева от дома. Не взглянет ли он на нее перед
уходом?
Может, посоветует, что с ними можно сделать? Он проследовал за
округлыми бедрами по вестибюлю на заднее крыльцо, посмотрел на кучу камней
из окна - две тонны плитняка под снегом. Немного подумал и предположил: с
этим камнем можно много чего сделать - выложить тротуар; обнести сад
низкой стенкой; построить солнечные часы и садовые скамейки, фонтан, печь
для мусора. Ее лицо было мелово-бледным и испуганным, когда он отвернулся
от окна и задел плечом ее подбородок. Она выглядывала в окно из-за его
плеча, почти не дотрагиваясь. Он извинился. Она улыбнулась.
- Поговорим об этом позже, - сказала она. - Весной.
Она не пошевельнулась, не давая ему пройти обратно в вестибюль.
- Я хочу, чтобы вы делали у меня всю работу, Свево.
Глаза ее обшаривали его. Новые ботинки притягивали взгляд. Она снова
улыбнулась:
- Как они?
- Лучше у меня в жизни не было.
И все же оставалось что-то еще. Не подождет ли он секундочку, пока она
не вспомнит? Что-то... что-то... что-то... - она прищелкивала от
напряжения пальцами и задумчиво покусывала губу. Они вернулись в комнаты
по узкому вестибюлю. У первой двери она остановилась. Нащупала ручку. В
вестибюле стоял полумрак. Она толкнула дверь.
- Это моя комната, - произнесла она.
Он видел, как у нее в горле колотится сердце. Лицо ее посерело, но
глаза сверкали быстрым стыдом. Унизанная драгоценностями рука прикрывала
биение горла.
Поверх ее плеча он разглядел комнату, белую постель, туалетный столик,
комод.
Она вошла, включила свет и сделала круг по ковру.
- Приятная комната, как вы считаете?
Он наблюдал за ней, а не за комнатой. За ней, а глаза перебегали то на
постель, но снова на нее. Он чувствовал, как согревается его разум, как
ищет плодов воображения; вон та женщина и вот эта комната. Она подошла к
кровати, покачивая бедрами, будто клубком змей, и упала на нее, и осталась
лежать, протягивая к нему руку пустым жестом.
- Здесь так приятно.
Тщетный жест, неосторожный, словно вино. Аромат этой комнаты подпитывал
биение его сердца. Глаза ее лихорадочно блестели, губы раскрывались, будто
агонизируя, обнажая зубы. Он самому себе не доверял. Он прищурился, глядя
на нее. Нет - не может быть, что она имеет это в виду. У этой женщины
слишком много денег.
Воображение его разрушалось ее богатством. Такого просто не бывает.
Она лежала лицом к нему, положив голову на вытянутую руку. Должно быть,
расслабленная улыбка причиняла ей боль, поскольку ее сопровождала какая-то
испуганная натянутость. Горло его ответило грохотом крови; он сглотнул и
отвернулся - к двери, выходившей в вестибюль. То, о чем он думал, лучше
всего забыть. Эту женщину не интересует бедняк.
- Мне, наверное, лучше сейчас уйти, миссис Хильдегард.
- Дурак, - улыбнулась она.
