вернулся.
- Шшшшшшш. Отцу - тоже ни слова. Постарайся вернуться домой до него.
Он зашел в аптеку через дорогу от заправочной станции и выпил молочного
коктейля, не осознавая его вкуса. Вошла толпа студентов и заполнила все
места у прилавка с газировкой. Рядом присела высокая девушка лет двадцати
с небольшим.
Она ослабила узел шарфа и откинула назад воротник кожаной куртки. Он
наблюдал за нею в зеркале с другой стороны прилавка: розовые щеки
зарделись, живые от холодного ночного воздуха, серые глаза - огромные,
возбуждение из них так и хлещет через край. Она заметила, как он на нее
таращится в зеркале, повернулась и улыбнулась ему - зубы ровные и
сверкают.
- Приветик! - сказала она, улыбаясь так, как обычно улыбаются
младшим. Он ответил:
- Привет, - а она ничего больше ему не сказала и увлеклась разговором
со студентом по другую от него сторону - мрачным парнем с
серебряной-с-золотом буквой "С" на груди. В девушке были такая сила и
такое сияние, что он поневоле забыл о своем горе. Сквозь эфирный запах
лекарств и патентованных притираний пробивался сиреневый аромат духов. Он
смотрел на длинные узкие руки и свежую полноту ее губ, пока она отпивала
из стакана с колой, ее розовое горло пульсировало, пропуская жидкость
внутрь. Он заплатил за коктейль и поднялся с табурета. Девушка повернулась
проводить его взглядом - ее восхитительная улыбка как бы попрощалась с
ним. И не более того, но когда он остановился на улице у дверей аптеки, то
вдруг поверил, что Роза Пинелли не умерла, что сообщение было ложным, что
она жива, и дышит, и смеется, как та студентка в лавке, как все девушки на
свете.
Пять минут спустя, стоя под фонарем перед затемненным домом Розы, он в
ужасе и отчаянии неотрывно смотрел на белую отвратительную вещь,
поблескивавшую в ночи:
длинные шелковые ленты шевелились под ласками холодного ветра; отметка
смерти, погребальный венок. Рот его вдруг наполнился похожей на прах
слюной. Он повернулся и пошел по улице. Деревья, деревья вздыхают! Он
ускорил шаги. Ветер, холодный и одинокий ветер! Он побежал. Мертвые,
ужасные мертвецы! Они нагоняли его, громыхая над ним в ночном небе, взывая
к нему и стеная, рокотали и громыхали, стараясь схватить его. Как безумный
бежал он, и улицы визжали отзвуками его топота, а в спине разбухал
холодный призрачный ком. Он срезал путь по подвесному мосту. Упал,
споткнувшись о шпалу, руками пропахав промерзший откос. Но бежал снова,
еще не успев вскочить на ноги, и споткнулся, и упал, и снова поднялся и
помчался дальше еще раз. Добежав до своей улицы, он перешел на рысь, и
только в нескольких ярдах от дома пошел медленно и легко, смахивая грязь с
одежды.
Дом.
Вот он перед ним, в переднем окне горит свет. Дом, где ничего никогда
не происходит, где тепло и нет смерти.
- Артуро...
Мать стояла в дверях. Он прошел мимо нее в теплую переднюю комнату,
принюхиваясь к ней, чувствуя ее, купаясь в ней. Август и Федерико были уже
в постели. Он разделся быстро, неистово, в полутьме. Свет в передней
комнате погас, дом погрузился во тьму.
- Артуро?
Он подошел к ее постели.
- Что?
Она откинуло покрывало и потянула его за руку.
- Сюда, Артуро. Ко мне.
Даже кончики пальцев его, казалось, разрыдались, когда он скользнул к
ней под бок и потерялся в спокойном тепле ее объятий.
Молитва по Розе.
Он был там в то воскресенье, стоял на коленях вместе с одноклассниками
у Алтаря Пресвятой Девы. Далеко впереди, подняв темные головы к восковой
мадонне, стояли розины родители. Такие большие люди, так много в них
предстояло потрясти и сдавить спазмами сухим речитативом священника,
плывущим по холодной церкви подобно усталой птице, обреченной на то, чтобы
еще раз взмахнуть крыльями на своем пути, которому не будет конца. Вот что
происходит, когда умираешь:
Настанет день, и умрешь, и где-то на земле это случится опять и опять.
Его там не будет, но там вовсе не обязательно быть, поскольку будет это
уже воспоминанием. Он будет мертв, однако живые не будут ему неведомы, ибо
это случится снова - воспоминание из жизни прежде, чем ее прожили.
Роза, моя Роза, не могу поверить, что ты меня ненавидела, ибо там, где
ты сейчас, нет ненависти, тут, среди нас и все же так далеко. Я - всего
лишь мальчишка, Роза, и таинство того, где ты сейчас, - вовсе не
таинство, когда я думаю о красоте твоего лица, вспоминаю смех твоих
галошей, когда ты шла по коридору. Ибо ты была такой милой, Роза, такой
хорошей девочкой, и я хотел тебя, а парень не может быть плохим, если
любит такую хорошую девчонку, как ты. И если ты меня сейчас ненавидишь,
Роза, а я не могу поверить в то, что ты меня сейчас ненавидишь, то взгляни
на мою скорбь и поверь, что я хочу тебя здесь, ибо это тоже хорошо. Я
знаю, ты не можешь вернуться, Роза, моя единственная любовь, но тут, в
этой холодной церкви сегодня витает мечта о том, что ты рядом, утешение в
твоем прощении, печаль от того, что не могу коснуться тебя, потому что
люблю тебя и буду любить тебя вечно, и когда они каким-нибудь завтрашним
днем соберутся ради меня, то я узнаю об этом, не успеют они еще собраться,
и нам это вовсе не будет странно...
После службы они собрались ненадолго в вестибюле. Сестра Селия, хлюпая
носом в крохотный платочек, призвала всех к тишине. Ее стеклянный глаз,
заметили они, закатился довольно значительно, зрачок едва виднелся.
- Похороны - завтра в девять, - сообщила она. - У восьмого класса
занятий не будет.
- Во здорово - вроде каникул!
Монахиня пронзила его своим стеклянным глазом. Гонзалес, школьный
придурок. Он вжался в стену и втянул поглубже голову в плечи, ухмыляясь от
смущения.
- Ты! - вымолвила монахиня. - Я так и знала!
Тот беспомощно осклабился.
- Мальчикам восьмого класса просьба немедленно собраться в классной
комнате, как только мы покинем Церковь. Девочки могут идти домой.
Они прошли по церковному двору в молчании - Родригес, Морган, Килрой,
Хайлман, Бандини, О'Брайен, О'Лири, Харрингтон и все остальные. Никто не
произнес ни слова, пока поднимались по лестнице и подходили к своим партам
на втором этаже.
Немо таращились на припавшую пылью розину парту, на ее учебники, до сих
пор лежавшие на полочке. Затем вошла Сестра Селия.
- Родители Розы попросили вас, мальчики, нести завтра гроб. Кто хочет,
попрошу поднять руки.
Семь рук взметнулись к потолку. Монахиня подумала над каждым
добровольцем, вызывая каждого по имени. Те выходили вперед: Харрингтон,
Килрой, О'Брайен, О'Лири, Бандини. Артуро стоял среди избранных, рядом с
Харрингтоном и Килроем.
Над Артуро Бандини она глубоко задумалась.
- Нет, Артуро, - наконец, произнесла она. - Боюсь, ты недостаточно
силен.
- Но я же сильный! - возмутился тот, сжигая взглядом Килроя,
О'Браейна, Хайлмана. Недостаточно силен! Они на голову выше его, но бывали
случаи, когда он им всем прописывал. Не-а, он мог всыпать любой парочке
их, в любое время дня или ночи.
- Нет, Артуро. Сядь, пожалуйста. Морган, подойди сюда.
Он сел, горько ухмыляясь такой иронии. Ах, Роза! Да он мог бы пронести
ее на руках тыщу миль, на своих собственных двух руках до сотни могил и
обратно, однако в глазах Сестры Селии он недостаточно силен. Ох, эти
монашки! Такие милые и нежные - и такие дуры. Они все на Сестру Селию
похожи: видят одним здоровым глазом, а другой - слеп и никчемен. В тот
час он понял, что не должен никого ненавидеть, однако с собой ничего
сделать не мог: Сестру Селию он ненавидел.
Полный цинизма и отвращения, он спустился по парадной лестнице в Зимний
ветреный день. Холодало. Опустив голову и засунув руки в карманы, он
зашагал домой. Дойдя до угла и подняв взгляд, на другой стороне улицы он
заметил Герти Уильямс: ее тощие лопатки перекатывались под красной
шерстяной курткой. Она шла медленно, руки в карманах куртки, обтягивавшей
узкие бедра. Он заскрипел зубами, снова вспомнив ее записку. Роза тебя
ненавидит, и ты заставил ее дрожать. Тут Герти услышала его: он только что
ступил на ее тротуар. Увидела его и зашагала быстрее. У него не было ни
малейшего желания ни заговаривать с ней, ни догонять, но в тот момент,
когда она ускорила шаг, в нем вспыхнул импульс последовать за ней, и он
тоже зашагал быстрее. Неожиданно где-то между гертиных тощих лопаток он
увидел правду. Роза такого не говорила. Роза ни за что бы этого не сказала.
Ни о ком. Это ложь. Герти написала ему, что видела Розу "вчера". Но это
невозможно, потому что в то "вчера" Роза уже была очень больна и умерла в
больнице на следующий день.
Он пустился бежать - Герти тоже, но тягаться с ним в скорости она не
могла.
Когда он ее догнал, остановился перед ней и расставил руки, чтобы не
проскользнула мимо, она остановилась посреди тротуара, уперев руки в
бедра, и в глазах ее взыграл вызов.
- Если посмеешь хоть пальцем до меня дотронуться, Артуро Бандини, я
закричу.
- Герти, - тихо сказал он. - Если ты не скажешь мне правду о той
записке, я заеду тебе прямо в челюсть.
- Ах вот что! - высокомерно отозвалась она. - Много ты в этом
понимаешь!
- Герти, - произнес он. - Роза никогда не говорила, что ненавидит
меня, и ты это знаешь.
Герти отмахнула его руку, подкинула в воздух светлые кудряшки и
ответила:
- Ну, даже если она этого и не говорила, я считаю, она так думала.
Он стоял и смотрел, как она вышагивает по улице, потряхивая головой,
будто шетландский пони. А потом захохотал.
10.
Похороны в понедельник утром стали эпилогом. Идти туда ему совсем не
хотелось; довольно с него грусти. После того, как Август и Федерико ушли в
школу, он уселся на ступеньках веранды и подставил грудь теплому
январскому солнышку. Еще чуть-чуть - и уже Весна: еще две-три недели, и
клубы большой лиги отправятся на Юг, на тренировки. Он стащил с себя
рубашку и улегся лицом вниз на сухую бурую лужайку. Нет ничего лучше
хорошего загара - нет ничего лучше, чем хорошенько загореть раньше всех
остальных пацанов в городе.
Хорошенький денек - денек просто как девочка. Он перекатился на спину
и засмотрелся, как облака валятся к югу. Там, наверху большой ветер дует;
он слыхал, что тот спускается с Аляски, прилетает из России, но высокие
горы прикрывают их городок. Он подумал о розиных книжках - как они
обернуты синей клеенкой цвета этого утреннего неба. Легкий день, мимо
прогуливается пара собак, делая краткие остановки под каждым деревом. Он
прижал ухо к земле. На Северной стороне города, на Высоком Кладбище Розу
сейчас опускают в могилу. Он нежно подул в землю, поцеловал, попробовал
кончиком языка. Когда-нибудь он заставит отца вырезать Розе надгробье.
Перед крыльцом Глисонов через дорогу остановился почтальон, подошел к
дому Бандини. Артуро поднялся и взял у него письмо. От Бабушки Тосканы. Он
занес конверт в дом и стал смотреть, как мама его разрывает. Внутри лежали
короткая записка и пятидолларовая банкнота. Мама засунула деньги в карман,
а записку сожгла. Артуро вернулся на лужайку и снова растянулся на земле.
Через некоторое время Мария вышла из дому со своей уличной сумкой. Он
ни щеки не оторвал от сухой лужайки, ни ответил ей, когда она сказала, что
вернется через час. Одна из собак пересекла лужайку и принюхалась к его
волосам. Пес был черно-коричневым, с крупными белыми лапами. Он улыбнулся,
когда большой теплый язык облизал ему уши. Свернул одну руку калачиком, и
пес устроился в выемке головой. Вскоре зверь уснул. Артуро приложился ухом
к мохнатой груди и стал считать удары сердца. Пес открыл один глаз,
подскочил и начал лизаться с ошеломляющей нежностью. Появилось еще две
собаки, чуть ли не бегом, с весьма деловым видом интересуясь рядом
деревьев вдоль дороги. Черно-коричневый навострил уши, заявил о своем
присутствии осторожным "гав" и помчался за ними.
Те притормозили и зарычали, приказывая ему оставить их в покое.
Поникнув, черно-коричневый вернулся к Артуро. Тот сочувствовал животному
