хорошо делали свое дело. Весь этот особняк, такой ясный при свете луны и в
отблесках белых гор, громоздившихся на западе, такое красивое место,
наполнили его гордостью за отца. Чего уж тут говорить: шикарно все это.
Его отец - пес шелудивый и все такое, но он сейчас сидит в этом доме, а
это кое-что да значит.
Не очень-то ты шелудив, если можешь в такое место заехать. Ну ты и
парень, Папа.
Мамму ты просто убиваешь, но ты великолепен. И я тоже великолепен.
Потому что настанет день, и я сделаю то же самое, а ее будут звать Роза
Пинелли.
Он на цыпочках прошел по гравию дорожки и ступил на раскисшую лужайку;
он двигался к гаражу и саду за домом. Разбросанный повсюду плитняк, доски,
ящики со штукатуркой и грохот для песка говорили, что тут работает его
отец. На цыпочках он дошел до этого места. То, что отец строил - чем бы
оно ни было, - стояло черным бугром, накрытое соломой и брезентом, чтобы
не заморозить раствор.
Неожиданно он почувствовал горькое разочарование. Может, отец его вовсе
здесь не живет. Может, он просто-напросто обычный каменщик, уходит отсюда
каждый вечер, а утром возвращается. Он приподнял край брезента. Какая-то
каменная скамейка или что-то типа этого - какая разница. Сплошное
надувалово. Его отец не живет с самой богатой женщиной города. Черт, да он
просто работает на нее. В отвращении он развернулся и зашагал к дороге, по
самой середине дорожки - иллюзий больше не оставалось, и плевать он хотел
на хруст и визг гравия под ногами.
Едва дойдя до сосен, он услышал щелчок задвижки. Немедленно
растянувшись на подушке мокрой хвои, он увидел, как яркую ночь проткнул
брус света, вырвавшийся из дверей особняка. Из дому вышел мужчина и
остановился на самом краешке узкого крыльца; возле рта у него красным
мраморным шариком пламенел кончик сигары. Это был Бандини. Он взглянул на
небо и несколько раз глубоко вдохнул холодный воздух. Артуро содрогнулся
от восторга. Ё-кэлэмэнэ, ну и вид у него!
Ярко-красные тапочки для спальни, синяя пижама и красный халат с поясом
и белыми кистями на концах. Епона мать, да он похож хоть на банкира
Хелмера, хоть на самого Президента Рузвельта. На Короля Англии он похож.
Елки-палки, что за мужик! Когда отец снова зашел внутрь и закрыл за собой
дверь, он от восторга обхватил землю руками и вгрызся в едкие сосновые
иголки. Да только подумать - он еще пришел сюда, чтобы увести отца домой!
Совсем ненормальный. Ни за что на свете никогда не потревожит он этой
картины: его отец в великолепии своего нового мира. Матери придется
пострадать; ему самому с братьями придется ходить голодными. Но оно того
стоит. Ах, как чудесно выглядел отец! Он спешил вниз по склону, то и дело
швыряя камешки в овраг, а ум его яро пожирал детали той сцены, которую
только что видел.
Однако, один взгляд на траченное, ввалившееся лицо матери, спавшей тем
сном, что не приносит отдыха, - и он возненавидел отца снова.
Артуро потряс мать за плечо.
- Я его видел, - сказал он.
Он открыла глаза и облизнула губы.
- Где он?
- Живет в отеле "Скалистая Гора". В одной комнате с Рокко, они там с
Рокко только вдвоем, никого больше нет.
Она закрыла глаза и отвернулась, втянув плечо под легким касанием его
руки. Он разделся, погасил свет во всем доме и заполз под одеяло,
прижимаясь к горячей спине Августа, пока озноб от остывших простыней весь
не вышел.
Где-то посреди ночи его разбудили; он продрал липкие от сна глаза и
увидел, что она сидит на его стороне постели и трясет его. Лица было почти
не разглядеть - света она не зажигала.
- Что он сказал? - прошептала она.
- Кто? - Но он быстро вспомнил и сел на постели. - Он сказал, что
хочет вернуться домой. Сказал, что ты ему не даешь. Сказал, что ты его
вышвырнешь вон.
Он боялся идти домой.
Он гордо расправила плечи.
- Заслужил, - промолвила она. - Нельзя так со мной поступать.
- Он выглядел ужасно тоскливо и грустно. Будто болеет.
- Х-ха! - выдохнула она.
- Он хочет вернуться домой. Ему паршиво.
- Поделом, - сказала она, выгибая спину. - Может, после этого
поймет, что значит дом. Пускай погуляет еще несколько дней. Сам на коленях
приползет. Я знаю этого человека.
Он так устал, что уснул, пока она говорила.
Глубокие дни, печальные дни.
Проснувшись на следующее утро, он увидел, что Август тоже уже сидит,
широко раскрыв глаза, прислушиваясь к шуму, который их разбудил. Мамма
была в передней комнате, возила по ковру каталку взад-вперед: скрип-бум,
скрип-бум. На завтрак - кофе с хлебом. Пока они ели, она из остатков
вчерашней курицы собрала им обеды. Они были очень довольны: на ней -
красивое синее домашнее платье, волосы гладко расчесаны и туго стянуты,
туже, чем обычно, и свернуты в кольцо на макушке. Никогда раньше не видели
они ее ушей. Обычно она носила волосы распущенными и прятала их.
Хорошенькие уши, изящные и розовые.
Август заговорил:
- Сегодня пятница. Надо рыбу есть.
- Заткни хлебало! - возмутился Артуро.
- А я не знал, что сегодня пятница, - сказал Федерико. - Зачем ты
нам сказал, Август?
- Потому что он дурень святой, - ответил Артуро.
- Есть курицу в пятницу не грех, если не можешь позволить себе рыбу,
- - сказала Мария.
Правильно. Ура Мамме. Они обсмеяли Августа, презрительно фыркавшего:
- И все равно я сегодня курицу есть не буду.
- Ну и не ешь, балда.
Он же был тверд. Ему обед Мария сделала из хлеба, вымоченного в
оливковом масле и посыпанного солью. Его доля курицы отошла братьям.
Пятница. День контрольных. Розы нет.
Пссст, Герти. Та щелкнула жвачкой и посмотрела в его сторону.
Нет, Розы она не видела.
Нет, она не знает, в городе Роза или нет.
Нет, она ничего не слышала. А если б и слышала, то ему бы не сказала.
Потому что, если быть с ним до конца честной, она с ним вообще бы никогда
не разговаривала.
- Ты, корова, - сказал он. - Молочные коровы всегда свою жвачку жуют.
- Даго!
Он побагровел, даже привстав со своего места.
- А ты - грязная белая сучка!
Она ахнула от ужаса и закрыла лицо руками.
Контрольные. К половине одиннадцатого он уже знал, что провалил
геометрию. К полуденному звонку он еще сражался с письменным английским.
Он оставался последним в классе - он, да еще Герти Уильямс. Что угодно,
лишь бы закончить раньше нее. Он плюнул на три последние вопроса, сгреб
листки и сдал работу. В дверях гардероба оглянулся через плечо и победно
ухмыльнулся Герти: ее светлые волосы встрепаны, зубки лихорадочно грызут
кончик карандаша. Она возвратила его взгляд с такой невыразимой
ненавистью, что глаза ее, казалось, говорили: ты у меня за это получишь,
Артуро Бандини; ты меня еще попомнишь.
В два часа того же дня она отомстила.
Псссст, Артуро.
Ее записка упала на его учебник истории. Этот проблеск улыбки на лице
Герти, этот дикий взгляд, челюсти, что даже перестали двигаться, - все
подсказывало ему не читать записку. Однако, ему стало любопытно.
Дорогой Артуро Бандини:
Некоторые люди - хитрее, чем нужно, а некоторые - просто иностранцы,
и тут уж ничего не поделаешь. Ты можешь считать себя очень умным, но очень
многие в нашей школе тебя ненавидят, Артуро Бандини. Но больше всех
ненавидит тебя Роза Пинелли. Она ненавидит тебя больше, чем я, потому что
я знаю, что ты - нищий итальянский мальчишка, и если ты все время
выглядишь немытым, то мне все равно. Так вышло, что я знаю: некоторые
люди, у которых ничего нет, будут красть, поэтому меня не удивило, когда
кое-кто (угадай, кто?) сказал мне, что ты украл украшения и подарил их ее
дочери. Но она оказалась слишком честной и не смогла оставить их у себя, и
мне кажется, что она проявила свой характер, когда вернула их.
Пожалуйста, не спрашивай меня больше о Розе Пинелли, Артуро Бандини,
потому что она тебя терпеть не может. Вчера вечером Роза сказала мне, что
она вся дрожала, такой ты был ужасный. Ты - иностранец, поэтому может
быть, в этом-то все и дело.
угадай, кто????
Он почувствовал, как его желудок уплывает от него, и кривая улыбка
заиграла на его дрожащих губах. Он медленно повернулся и посмотрел на
Герти, у самого лицо глупое, жалко улыбнулся. В ее бледных глазах застыло
выражение восторга, сожаления и ужаса. Он смял записку, осел на сиденье
так глубоко, насколько позволяли ноги, и спрятал лицо в ладонях. Если не
считать рева сердца, он умер - не слышал, не видел, не чувствовал.
Немного погодя он осознал, что вокруг происходит какая-то приглушенная
суета, через весь класс пронеслось беспокойство и возбуждение. Что-то
произошло, сам воздух трепетал. Сестра-Настоятельница отвернулась, а
Сестра Селия вернулась к своей кафедре.
- Класс сейчас поднимется и склонит колени.
Они встали, и в наступившей тишине никто не сводил глаз со спокойного
лица монахини.
- Мы только что получили трагическую новость из университетского
госпиталя, - сказала она. - Мы должны быть мужественны, и мы должны
молиться. Наша возлюбленная соученица, наша любимая Роза Пинелли, сегодня
в два часа дня умерла от пневмонии.
На ужин была рыба, потому что Бабушка Донна прислала по почте пять
долларов.
Причем, поздний ужин: сели за стол только в восемь часов. Никакой
особой причины. Рыбу испекли задолго до этого, но Мария оставила ее в
духовке. Когда они все же собрались за столом, началась свара: Август и
Федерико подрались из-за места. И только тогда увидели, в чем дело. Мамма
накрыла на Папу снова.
- Он придет? - спросил Август.
- Конечно, придет, - ответила Мария. - Где ж еще вашему отцу ужинать?
Странные разговоры. Август пригляделся к ней. Она надела другое чистое
домашнее платье, на этот раз - зеленое, и много ела. Федерико вылакал
свой стакан молока и вытер рот.
- Эй, Артуро. Твоя девчонка умерла. Надо было за нее помолиться.
Артуро не ел - просто тыкал вилкой в рыбу на своей тарелке. Два года
он трепался родителям и братьям, что Роза - его девчонка. Теперь
приходилось глотать свои же слова.
- Она не моя девчонка. Просто подружка.
Однако, он склонил голову, стараясь избежать материнского взгляда: ее
сочувствие обволакивало его через весь стол, душило его.
- Роза Пинелли умерла? - спросила она. - Когда?
И пока братья наперебой снабжали ее ответами, сочувствие ее сокрушило
его своим вылившимся теплом, и он побоялся поднять глаза. Он оттолкнул
назад стул и встал.
- Я не очень проголодался.
Выходя через кухню на задний двор, он старался не смотреть на нее. Ему
хотелось побыть одному, чтобы отпустило, чтобы высвободить то, что теснило
грудь, потому что она меня ненавидела, и я заставил ее дрожать, а мать не
позволяла, вот уже выходит из столовой, он слышит ее шаги, поэтому он
встал и выскочил со двора в проулок.
- Артуро!
Он ушел на пастбище, где были похоронены его собаки, где было темно, и
его бы никто не увидел, и там плакал и всхлипывал, привалившись спиной к
черной иве, потому что она меня ненавидела, потому что я вор, но Черт
побери, Роза, я же украл у своей матери, а это на самом деле не считается
воровством, просто подарок на Рождество, и я к тому же оправдался, сходил
на исповедь, и мне все простили.
Он слышал, как из проулка мать зовет его, просит крикнуть, где он.
- Иду, - ответил он, проверил, сухие ли глаза, слизал привкус слез с
губ.
Перелез через колючую проволоку на углу пастбища, и мать тут же подошла
к нему в проулке, в накинутом платке, воровато озираясь через плечо на
дом. Быстро разжала ему крепко сжатый кулак.
- Шшшшшшшш. Ни слова ни Августу, ни Федерико.
Он открыл ладонь и увидел в ней пятьдесят центов.
- Сходи в кино, - прошептала она. - На сдачу купи себе мороженого.
Шшшшшш.
Братьям - ни слова.
Он равнодушно отвернулся и зашагал по проулку: монета в кулаке не имела
никакого смысла. Через несколько ярдов она вновь окликнула его, и он
