Она не видела мрачного высокомерия, искривившего половину его лица.
Неожиданно он обрадовался тому, что это конец. Не спеша, он поднялся и
вразвалочку подошел к окну.
- Темнеет, - произнес он. - Уже скоро я уйду и никогда больше
приходить не буду.
Книга упала на колени автоматически.
- Вы что-то сказали, Свево?
- Скоро я больше никогда не буду приходить.
- Но все было восхитительно, не правда ли?
- Вы ничего не понимаете, - сказал он. - Ничего.
- Что вы имеете в виду?
Этого он не знал. Вот оно, рядом - но не здесь. Он раскрыл было рот,
чтобы ответить, развел руками.
- Такая женщина, как вы...
И только. Если б он мог сказать больше, то получилось бы грубо и
коряво, он только испохабил бы то, что так хотел объяснить. Он тщетно
пожал плечами.
Да ну его все, Бандини; не стоит.
Она обрадовалась, видя, что он снова садится, удовлетворенно улыбнулась
и снова погрузилась в чтение. Он обиженно посмотрел на нее. Что за женщина
- как и не человек вовсе. Такая холодная, паразит на его жизненной силе,
а не женщина. Он всеми фибрами души презирал эту ее вежливость: вся она
лжива. Ему было отвратительно ее самодовольство, он не выносил ее хорошего
воспитания. Сейчас, когда все уже кончено, и он уходит, Вдова уж, конечно,
могла бы отложить книгу и поговорить с ним. Может, и не сказали бы друг
другу ничего важного, но он хотел попытаться, а она нет.
- Надо не забыть вам заплатить, - сказала она.
Сто долларов. Он сосчитал их, засунул в задний карман.
- Хватит? - спросила она.
Он улыбнулся:
- Если б мне эти деньги не нужны были, и миллиона долларов бы не
хватило.
- Тогда вам нужно больше. Двести?
Лучше не ссориться. Лучше уйти - и навсегда, без обиды. Он протиснул
кулаки в рукава пальто и откусил кончик сигары.
- Вы будете приходить меня повидать, правда?
- Еще бы, миссис Хильдегард.
Однако он был уверен, что не вернется никогда.
- До свидания, мистер Бандини.
- До свидания, миссис Хильдегард.
- Веселого Рождества.
- И вам того же, миссис Хильдегард.
До свиданья - и снова здравствуйте, меньше, чем через час.
Вдова открыла на его стук и увидела испятнанный платок, прикрывавший
все лицо, кроме налитых кровью глаз. В ужасе она выдохнула, как выстрелила:
- Боже праведный!
Он потоптался, сбивая с ботинок снег, и одной рукой отряхнул перед
пальто. Ей не было видно горького удовольствия в его улыбке, прятавшейся
за платком, и она не расслышала приглушенных итальянских проклятий. Кто-то
в этом должен быть виноват - но не Свево Бандини. Глаза его обвиняли ее,
когда он входил в дом, и снег с его башмаков таял лужицей на ковре.
Она отступила к книжному шкафу, безмолвно наблюдая за ним. Жар от
камина ужалил ему лицо. Со стоном ярости он заспешил в ванную. Она - за
ним, остановилась в дверях, наблюдая, как он булькает и фыркает в
пригоршни холодной воды. По щекам ее поползла жалость, когда он ахнул от
боли. Посмотрев в зеркало, он увидел собственное искореженное, изодранное
изображение, наполнившее его таким омерзением, что он затряс головой от
ярости отрицания.
- Ах, бедный Свево!
Что такое? Что произошло?
- А вы как думаете?
- Жена?
Он промакнул порезы мазью.
- Но это невозможно!
- Ба.
Она напряглась, гордо выпятив подбородок.
- Говорю вам, это невозможно. Кто мог ей сказать?
- Откуда я знаю, кто?
Она нашел в шкафчике перевязку и начал отрывать полоски от бинтов и
пластыря.
Клейкая лента не поддавалась. Он испустил визгливую череду проклятий ее
упрямству, разорвав ее о колено с такой яростью, что не удержался на ногах
и покачнулся, стукнувшись о ванну. Торжествующе поднес полоску пластыря к
глазам и победно ухмыльнулся.
- Ты мне не перечь! - сказал он ленте.
Рука женщины взметнулась, чтобы помочь ему.
- Нет, - прорычал он. - Никакому куску пластыря не одолеть Свево
Бандини.
Она отвернулась и вышла. Вернувшись в ванную, она увидела: Свево уже
накладывает бинты и пластырь. На каждой щеке держалось по четыре длинных
полоски - от глазниц до подбородка. Он увидел ее и поразился. Она оделась
на выход: меховое манто, синий шарф, шляпка и галоши. Эта тихая элегантная
привлекательность, эта богатая простота ее крохотной шляпки, задорно
сдвинутой набекрень, яркий шерстяной шарф, стекавший с роскошного воротниа
манто, серые галоши с аккуратными пряжками и длинные серые шоферские
перчатки снова ставили на ней печать того, кем она была - богатой
женщиной, тонко заявлявшей о своем отличии от других. Он был потрясен.
- Дверь в конце вестибюля - спальня для гостей, - сказала она. - Я
вернусь где-то около полуночи.
- Вы куда-то уходите?
- Сегодня ночь перед Рождеством. - Ответила она так, будто в любой
другой день осталась бы дома.
Она ушла, звук ее машины растаял вниз по горной дороге. Теперь его
охватил странный порыв. Он остался один в доме, совсем один. Зашел к ней в
комнату, перещупал и перерыл все ее вещи. Он открывал ящики, просматривал
старые письма и бумаги. На туалетном столике вытащил пробки из всех
пузырьков с духами, понюхал каждый и поставил все точно на те же места,
где нашел. Это желание давно преследовало его, а теперь, когда он был
один, вырвалось из-под контроля - желание потрогать, понюхать, погладить
и изучить в свое удовольствие все, чем она владела. Он ласкал ее белье,
сжимал ее холодные драгоценности в ладонях. Он выдвигал манящие маленькие
ящички ее письменного стола, исследовал в них авторучки и карандаши,
пузырьки и коробочки. Он заглядывал в глубину полок, рылся в чемоданах,
извлекал каждый предмет одежды, каждую безделушку, каждый камешек и
сувенир, изучал всё с тщанием, оценивал и возвращал на то место, откуда
доставал. Вор ли он в поисках добычи? Ищет ли тайну прошлого этой женщины?
Нет и еще раз нет. Перед ним приоткрывался новый мир, и ему хотелось
узнать его хорошенько. Только это и ничего боле.
Только после одиннадцати погрузился он в глубокую постель спальни для
гостей.
Вот постель, подобной которой кости его никогда не знали. Казалось, что
падает он милю за милей вниз, пока не упокоился на сладком ложе. К ушам
его своим нежным теплым весом прижимались сатиновые одеяла на гагачьем
пуху. Он вздохнул, только это больше походило на всхлип. Сегодня ночью, по
крайней мере, будет мир и покой. Он лежал, тихонько разговаривая с собой
на языке, с которым родился.
- Все будет хорошо - еще несколько дней и все забудется. Я ей нужен.
Я нужен моим детям. Еще несколько дней, и она остынет.
Издалека он слышал звон колоколов, призыв к полуночной мессе в Церкви
Святого Сердца. Он приподнялся на локте и прислушался. Рождественское
утро. Мысленно он видел, как во время мессы на коленях стоит его жена, за
нею в набожной процессии - три его сына, подходят к главному алтарю, а
хор поет Adeste Fideles. Жена его, его жалкая Мария. Сегодня она наденет
эту побитую черную шляпку, такую же старую, как их брачный союз, год за
годом перелицовываемую, чтобы как можно больше отвечать новым стилям.
Сегодня вечером - нет, сейчас, вот в это самое мгновение - он знал, что
она стоит на своих утомленных коленях, дрожащие губы ее шевелятся в
молитве за него и за его детей. О Вифлеемская звезда! О рождение Младенца
Иисуса!
В окно он видел кувыркавшиеся снежинки - Свево Бандини в постели чужой
женщины, а его жена молится за его бессмертную душу. Он откинулся на
подушки, глотая огромные слезы, что текли по перебинтованному лицу. Завтра
он снова пойдет домой. Это нужно сделать. На коленях молить он будет о
прощении и мире. На коленях, после того, как дети уйдут, а жена останется
одна. Он никогда не смог бы этого сделать в их присутствии. Дети засмеются
и все испортят.
Одного взгляда в зеркало на следующее утро хватило, чтобы на корню
зарезать его решимость. Перед ним явилось отвратительная картина его
искореженной физиономии, уже лиловой и распухшей, под глазами - черные
мешки. Никому не мог он показаться с этими предательскими шрамами.
Собственные сыновья содрогнутся от ужаса. Ворча и матерясь, он рухнул в
кресло и вцепился себе в волосы. Jesu Christi! Да он и по улицам не
осмелится пройти. Ни один человек при виде его не пропустит этого языка
насилия, выцарапанного на его роже. Сколько бы он ни лгал - что он
поскользнулся на льду, что подрался за картами, - сомнений быть не могло:
это женские руки разодрали ему все щеки.
Он оделся и на цыпочках потопал мимо закрытой двери в спальню Вдовы на
кухню, где позавтракал хлебом с маслом и черным кофе. Вымыв посуду,
вернулся к себе.
Краем глаза уловил самого себя в туалетном зеркале. Отражение разъярило
его настолько, что он сжал кулаки и едва подавил в себе желание
расколошматить зеркало голыми руками. Стоня и проклиная все на свете, он
кинулся на постель, мотая головой по подушке из стороны в сторону,
сознавая, что шрамы затянутся, а опухоль спадет не раньше, чем через
неделю в лучшем случае, и только тогда рожу его будет прилично показать в
человеческом обществе.
Бессолнечный рождественский день. Снег перестал. Он лежал и слушал
лопотанье таявших сосулек. Около полудня он услышал, как Вдова осторожно
постукивает костяшками пальцев в его дверь. Он знал, что это она, однако
подскочил с кровати, словно застигнутый полицией взломщик.
- Вы там? - спросила она.
Оказаться с нею лицом к лицу он был не в силах.
- Одну минутку! - ответил он.
Быстро выдвинул верхний ящик комода, выхватил ручное полотенце и
обернул им лицо, замаскировав все, кроме глаз. И только тогда открыл
дверь. Если его вид ее и напугал, страха она не выказала. Волосы подобрала
тонкой сеточкой, пухлая фигура обернута в розовую ночную сорочку с рюшами.
- С Рождеством вас, - улыбнулась она.
- Лицо у меня, - извинился он, показывая на свою физиономию. - В
полотенце теплее. Быстрее заживет.
- Вы хорошо спали?
- Лучшая постель, в которой доводилось спать. Прекрасная постель,
очень мягкая.
Она зашла в комнату и присела на краешек кровати, слегка подпрыгнув на
ней, пробуя.
- Ух ты, - сказала она. - Мягче моей.
- Очень хорошая постель, нормальная.
Она поколебалась, затем встала. Глаза ее откровенно встретились с его
взглядом.
- Вы же знаете, что вы здесь как дома. Я надеюсь, что вы останетесь.
Ну что он должен был на это сказать? Он молча встал, умом нащупывая
подходящий ответ.
- Я заплачу вам за постой и еду, - сказал он. - Сколько бы вы ни
назначили, я заплачу.
- Ах что за идея! - ответила она. - Не смейте и предлагать мне
этого! Вы - мой гость. У меня здесь не пансион - это мой дом.
- Вы хорошая женщина, миссис Хильдегард. Прекрасная женщина.
- Чепуха!
И все равно он уже решил расплатиться с ней. Два-три дня, пока лицо не
заживет... По два доллара в день... И ничего другого.
Но ее беспокоило что-то еще:
- Нам следует быть очень осторожными, - сказала она. - Знаете, какие
у людей языки.
- Знаю, как не знать, - ответил он.
Но и это было не все. Она засунула пальцы в карман сорочки. Ключ с
цепочкой из четок.
- Это от боковой двери, - сказала она.
Она уронила ключ в его раскрытую ладонь, и он присмотрелся, делая вид,
что этот ключ - самая необычная штука на свете, но то был всего-навсего
ключ, и немного погодя он запихал его в карман.
Еще одно:
Она надеется, что он не будет возражать: ведь сегодня Рождество, и днем
она ожидает гостей. Рождественские подарки и прочее.
- Поэтому, наверное, самым лучшим будет...
- Конечно, - прервал ее он. - Я знаю.
- Сильно спешить не нужно. Через час или около этого.
С этими словами она вышла. Размотав полотенце, он сел на кровать и
потер затылок в недоумении. Снова поймал свое мерзкое отражение. Dio
Christo! Судя по всему он выглядит еще хуже. Что же ему теперь делать?
Неожиданно он увидел себя в другом свете. Глупость его положения
отвратительна.
Что же он за осел, что позволил водить себя за нос из-за того якобы,
