ним еще раз:
к телефону. Рокко подскочил и помчался к аппарату в вестибюле. Немного
погодя вернулся, лицо мягкое и приятное. Рокко в гостиницу много кто
звонит, поскольку в Роклинском Геральде он опубликовал объявление:
РОККО САККОНЕ, КИРПИЧНИК
И КАМЕНЩИК. ВСЕ ВИДЫ РЕМОНТ-
НЫХ РАБОТ. СПЕЦИАЛИЗАЦИЯ
- ЦЕМЕНТ. ЗВОНИТЬ В ГОСТИНИЦУ.
Вот так, Мария. Рокко позвонила женщина по фамилии Хильдегард и
сказала, что у нее камин не горит. Не мог бы Рокко прийти и починить его
немедленно?
Рокко, его друг.
- Иди ты, Свево, - сказал он. - Может, получится несколько долларов
заработать до Рождества.
Так все и началось. С мешком инструментов Рокко за спиной он вышел из
гостиницы, пересек пешком весь город на западную окраину и пошел по этой
же самой дороге десять дней назад ближе к вечеру. По этой же самой дороге,
он еще вспомнил, как под вон тем деревом бурундук стоял, смотрел, как он
идет мимо. Несколько долларов за то, чтобы починить камин; работы, может,
часа на три, может, дольше - несколько долларов.
Вдова Хильдегард? Разумеется, он знал, кто она такая - а кто в Роклине
про нее не знал? Городок в десять тысяч жителей, и всего одна женщина -
хозяйка большей части земли: и кто из этих десяти тысяч может ее не знать?
Но кто знал ее настолько хорошо, чтобы здороваться при встрече? - вот в
чем загвоздка.
По этой же самой дороге, десять дней назад, на спине - немного цемента
и семьдесят фунтов инструментов. Тогда-то впервые он и увидел коттедж
Хильдегард, знаменитое в Роклине место, поскольку резьба по камню там была
так тонка. Когда он подходил в свете угасавшего дня к этому низкому
особняку из белого плитняка среди высоких сосен, ему казалось, что все это
место - прямиком из снов:
неотразимое место, которое однажды бы досталось ему, если б он мог себе
его позволить. Долго стоял он и глядел на него, стоял и глядел: ему так
хотелось, чтобы и он приложил руку к его строительству, восторг работы по
камню, когда берешь эти длинные белые камни, такие мягкие под руками
камнереза, но такие крепкие внутри, что переживут цивилизацию.
О чем думает человек, когда подходит к белым дверям такого дома и
тянется к отполированной лисьей голове медного молотка?
Неправильно, Мария.
Он с женщиной и словом не перемолвился до того момента, когда она
открыла дверь.
Женщина выше его ростом, круглая и крупная. Да: прекрасная на вид
женщина. Не как Мария, но все равно прекрасная. Темные волосы, синие
глаза, с первого взгляда ясно, что у нее водятся деньжата.
Мешок с инструментом его выдал.
Так он, значит, Рокко Сакконе, каменщик. Как поживаете?
Нет, он друг Рокко. Рокко заболел.
Ладно, неважно, кто он такой, если сможет камин починить. Заходите,
мистер Бандини, камин вон там. Он и вошел, шапка в одной руке, мешок с
инструментом в другой. Прекрасный дом, повсюду индийские ковры на полу,
здоровенные балки поперек потолка, все дерево покрыто ярким желтым лаком.
Может, двадцать - нет, даже тридцать тысяч долларов стоит.
Есть вещи, о которым мужчина не может рассказать своей жене. Поняла бы
Мария это накатившее на него унижение, пока он шел через большую красивую
комнату, это смущение, когда он споткнулся, когда его поношенные башмаки,
мокрые от снега не удержались на блестящем желтом полу? Мог бы он
рассказать Марии, что привлекательная женщина вдруг пожалела его?
Правда-правда: хоть он и спиной стоял, но почувствовал быстрое
замешательство Вдовы, жалость к его неловкой чужеродности здесь.
- Довольно скользко у вас, а?
Вдова рассмеялась:
- Я тоже всегда поскальзываюсь.
Но сказала она это только для того, чтобы прикрыть его смущение.
Малость, пустяк, вежливость, чтобы он почувствовал себя как дома.
С камином ничего серьезного, несколько кирпичей расшаталось в дымоходе,
работы на час. Но в любой профессии есть свои уловки, а Вдова богата.
Отряхнувшись после осмотра, он сообщил ей, что работа будет стоить
пятнадцать долларов, включая стоимость материала. Та не возражала. Тут ему
в голову пришла запоздалая тошнотворная мысль: причина такой щедрости в
том, что она увидела, в каком состоянии у него башмаки, - наверняка
заметила дырявые подошвы, когда он становился на колени, чтобы осмотреть
камин. В том, как она его осматривала, вверх-вниз, с улыбкой жалости,
сквозило понимание, от которого всю плоть его бросило в зимнюю дрожь.
Этого Марии он рассказать не мог.
Садитесь, мистер Бандини.
Он обнаружил, что глубокое кресло для чтения соблазнительно удобно,
кресло из мира Вдовы, и он вытянулся в нем и стал обозревать всю яркую
комнату, аккуратно заставленную книгами и безделушками. Образованная
женщина, укрывшаяся в роскоши своего образования. Она устроилась на
диване, ее пухлые ноги в прозрачных шелковых чулках, богатые ноги,
шелестевшие шелком, когда она закидывала одну на другую перед его
недоуменным взором. Она попросила его присесть и поговорить с нею. Он был
так благодарен, что лишился дара речи, лишь довольно похрюкивал в ответ на
любое ее замечание, а ее богатые точные слова выпархивали из глубокого
роскошного горла. Невольно он начал ею интересоваться, его глаза пучились
от любопытства: что это за таинственный мир, в котором она укрыта, такой
глянцевый и яркий, как тот богатый шелк, что обволакивал округлую роскошь
ее красивых ног.
Мария бы презрительно фыркнула, если б узнала, о чем говорила Вдова,
ибо он сам понял, что его горло перехватило, что он просто задыхается от
странности этой сцены: она, вон там, богатая миссис Хильдегард, стоит
сотню, может даже две сотни тысяч долларов - не больше, чем в четырех
футах от него, так близко, что можно наклониться и дотронуться до нее.
Так он, значит, итальянец? Великолепно. Вот только в прошлом году она
путешествовала по Италии. Прекрасно. Он, должно быть, так гордится своим
наследием. А ему известно, что Италия - колыбель всей западной
цивилизации? Он видел Кампо Санто, Собор Святого Петра, картины
Микеланджело, синее Средиземноморье? Итальянскую Ривьеру?
Нет, ничего этого он не видел. Простыми словами он объяснил ей, что он
- из Абруцци, что так далеко на север никогда не заезжал, в Риме никогда
не был.
Мальчиком он очень много работал. На другое времени не оставалось.
Абруцци! Вдова знала все. Тогда, конечно же, он читал труды Д'Аннунцио
- - тот ведь тоже из Абруцци.
Нет, Д'Аннунцио он тоже не читал. Слыхал о нем, а читать не доводилось.
Да, он знает, что великий человек - родом из его провинции. Это его
обрадовало. Он был благодарен Д'Аннунцио. Теперь у них нашлось что-то
общее, но, к своему смятению, он понял, что ничего больше на эту тему
сказать не может. Целую минуту Вдова наблюдала за ним безо всякого
выражения во взгляде синих глаз, которые она не сводила с его губ. В
смущении он ворочал головой, елозил взглядом по тяжелым балкам потолка,
занавесям с оборками, по безделушкам, расставленным везде в тщательном
изобилии.
Добрая женщина, Мария: хорошая женщина, пришла к нему на помощь и
облегчила разговор. Ему нравится класть кирпич? Есть ли у него семья? Трое
детей? Чудно.
Ей тоже детей хотелось завести. А его жена - она тоже итальянка? Давно
ли они живут в Роклине?
Погода. Она заговорила о погоде. Ах. Тогда и он заговорил, вываливая на
нее свою муку о погоде. Чуть ли не поскуливая, он жаловался на застой в
делах, на свою яростную ненависть к холодным бессолнечным дням. Пока,
испуганная этим его горьким потоком, она не взглянула на часы и не
сказала, чтобы он приходил завтра с утра и начинал чинить камин. Уже в
дверях, сжимая шапку в руке, он стоял и ждал ее прощальных слов.
- Наденьте шапку, мистер Бандини, - улыбнулась она. - Простудитесь.
- Ухмыльнувшись, подмышки и шея омыты потопом нервного пота, он напялил
на голову шапку, в смущении не зная, что и ответить.
В ту ночь он остался у Рокко. У Рокко, Мария, не у Вдовы. На следующий
день, заказав огнеупорный кирпич на складе, он снова отправился в коттедж
Вдовы чинить камин. Расстелив на ковре брезент, он замешал в ведерке
раствор, вырвал из дымохода разболтавшиеся кирпичи и заложил дыру новыми.
Решив, что работа должна длиться полный день, он извлек из дымохода все
кирпичи. Закончить он мог бы и через час, можно было всего два-три
вытащить, но к полудню работа была сделана лишь наполовину. Затем
появилась Вдова, вышла тихонько откуда-то из душистых комнат. И вновь в
горле у него затрепетало. И снова он мог лишь улыбаться ей.
Ну, как движется работа? Работал он аккуратно: ни капли раствора не
пятнало поверхности кирпичей, которые он клал. Даже брезент оставался
чистым, а старые кирпичи сложены ровной стопкой на одном его краю. Она это
заметила, и ему понравилось. Никакая страсть не охватила его, когда она
нагнулась проверить новую кладку в камине, а ее лоснящийся подтянутый зад
так круглился, когда она присела на корточки. Нет, Мария, даже ее высокие
каблуки, ее тонкая блузка, аромат ее духов в темных волосах не подвигли
его даже на случайную мысль о неверности. Как и прежде, он наблюдал за нею
в изумлении и любопытстве: за этой женщиной с сотней, может даже двумя
сотнями тысяч долларов в банке.
Его план сходить в город и пообедать оказался немыслимым. Стоило ей об
этом услышать, как она настояла, чтобы он остался здесь как ее гость.
Глаза его не могли выдержать холодной синевы ее взгляда. Он склонил
голову, пошаркал по брезенту большим пальцем одной ноги и униженно
запросил прощения. Пообедать со Вдовой Хильдегард? Сидеть с нею за одним
столом и класть пищу в рот, когда эта женщина сидит напротив? Он едва мог
выдохнуть слова отказа.
- Нет-нет. Прошу вас, миссис Хильдегард, спасибо. Большое спасибо.
Прошу вас, не надо. Спасибо.
Однако он остался, не смея обидеть ее. Улыбнувшись, протянул ей
измазанные раствором руки и спросил, нельзя ли их где-нибудь помыть, и она
провела его сквозь белую, без единого пятнышка залу в ванную. Ванная
комната походила на шкатулку из-под драгоценностей: сверкающие желтые
плитки, желтая раковина, лавандового цвета шторы из плотной кисеи на
высоком узком окне, ваза с сиреневыми цветами на зеркальном туалетном
столике, пузырьки духов с желтыми ручками, желтый набор щеток и расчесок.
Он быстро повернулся и едва не выскочил прочь. Если б она встала перед ним
обнаженной, его бы это не потрясло больше.
Эти его заскорузлые лапы недостойны такого великолепия. Он предпочел бы
кухонную раковину - как дома. Но ее естественность убедила его, и он
вошел, со страхом, чуть ли не на цыпочках, и встал перед раковиной в
мучительной нерешительности.
Локтем повернул кран, боясь измазать его пальцами. О пахучем зеленом
мыле не могло быть и речи: он, как мог, постарался обойтись одной водой.
Закончив, вытер руки подолом рубашки, проигнорировав мягкие зеленые
полотенца, свисавшие со стены. Все эти переживания вселили в него боязнь
того, что может произойти за обедом. Прежде, чем выйти из ванной, он
опустился на колени и рукавом промакнул водяные брызги с пола.
Обед из листьев салата, ананаса и творога. Сидя в углу за столом, с
розовой салфеткой, разостланной на коленях, он ел и недоумевал,
подозревая, не шутка ли это, не смеется ли над ним Вдова. Но она тоже это
ела, да еще с таким вкусом, что его можно было положить на язык. Если б
такую еду ему подала Мария, он бы выбросил ее в окно. Затем вдова внесла
чай в чашечке из тонкого фарфора. На блюдце лежали две белые печенюшки, не
крупнее ногтей его больших пальцев. Чай с печеньем. Diavolo! Для него чай
всегда был признаком женственности и слабости, а сладкое он не любил.
Вдова же, мусоля печенюшку в пальцах, грациозно улыбалась, когда он
закидывал печенье себе в рот, словно глотая неприятные пилюли.
Задолго до того, как она доела второе печенье, он покончил со всем:
опустошил чашку и откинулся на спинку стула, покачивая его на двух задних
ножках. В животе у него мяукало и урчало в знак протеста против таких
странных посетителей. За обедом они не разговаривали: ни единым словом не
