все лицо Артуро, когда он резко ответил:
- А он? Он тогда, наверное, греха не совершает. Греха хуже, чем я могу
совершить.
Артуро заскрипел зубами. Сорвал с себя шапочку и швырнул в снег. Он
воззвал к брату обоими кулаками:
- Да будь ты проклят! Ты ничего не скажешь.
- Скажу.
Одним ударом он подрезал Августа - слева в висок. Мальчишка покачнулся
назад, потерял в снегу равновесие и хлопнулся на спину. Артуро оседлал
его, и двое закопались в пушистом снегу под ороговевшей корочкой. Его руки
сцепились у Августа на горле. Жал он крепко.
- Скажешь?
Холодные глаза оставались прежними.
Он лежал без движения. Артуро таким его никогда раньше не знал. Что
делать?
Бить? Не ослабляя хватки на шее Августа, он перевел взгляд на деревья,
под которыми покоились его дохлые собаки. Закусил губу, тщетно ища в себе
ту ярость, что позволила бы ударить.
Слабым голосом он попросил:
- Ну пожалуйста, Август. Не говори.
- Скажу.
И он размахнулся. Казалось, что кровь хлестнула из братниного носа
сразу же. Он пришел в ужас. Он сидел на Августе верхом, коленями прижимая
его руки к земле.
Видеть лицо Августа было непереносимо. Под маской крови и снега Август
презрительно улыбался, и красный поток заливал его улыбку.
Артуро встал рядом с ним на колени. Он плакал, всхлипывал, положив
голову Августу на грудь, закопавшись руками в снег и повторяя:
- Прошу тебя, Август. Прошу! Можешь взять себе все, что у меня есть.
Можешь спать с любого краю постели, где захочешь. Можешь забрать у меня
все деньги на кино.
Август молчал, улыбаясь.
И снова он рассвирепел. И снова ударил, слепо вбивая кулак в этот
холодный взгляд. И сразу же пожалел об этом, корчась на снегу возле
неподвижной безжизненной фигуры.
Наконец, разгромленный, он поднялся на ноги. Отряхнул снег с одежды,
натянул поглубже шапочку и пососал кулаки, чтобы согреться. Август
по-прежнему лежал, кровь все текла у него из носа: Август-победитель
растянулся у его ног, как мертвый, хоть кровь еще идет, закопан в снегу, а
холодные глаза одним блеском выдают свою безмятежную победу.
Артуро слишком устал. Теперь уже наплевать.
- Ладно, Август.
Август не пошевелился.
- Август, вставай.
Не принимая протянутой руки Артуро, тот вскарабкался на ноги. Он стоял
тихо в снегу, вытирая лицо платком, смахивая снег со светлых волос.
Кровотечение остановилось только минут через пять. Они ничего не сказали
друг другу. Август бережно дотрагивался до своей распухшей физиономии.
Артуро наблюдал.
- Ну что, всё в порядке?
Тот не ответил, ступил на тропинку и зашагал к ряду домов. Артуро
двинулся за ним, примолкнув от стыда: от стыда и от безнадеги. При свете
луны он заметил, как Август хромает. Однако не столько настоящей хромотой
- скорее то была карикатура, так неженка натруженно и виновато ковыляет
после первой поездки верхом. Артуро пригляделся. Где он видел эту походку
раньше? У Августа она получалась так естественно. И тут он вспомнил:
именно так Август обычно выходил по утрам из спальни пару лет назад, когда
мочил постель.
- Август, - сказал он. - Если ты скажешь Мамме, я всем расскажу, что
ты писаешься в постель.
Ожидал он не больше презрительной ухмылки, но к его изумлению Август
развернулся и уставился ему прямо в глаза. То был неверящий взгляд,
некогда холодные глаза исчерканы мазками сомнения. Артуро мгновенно сделал
стойку, все чувства его вспыхнули от неотвратимости победы.
- Да, сэр! - заорал он. - Всем расскажу. Всему миру. Всем пацанам в
школе. Я записки напишу всем пацанам в школе. Расскажу всем, кого увижу.
Буду рассказывать и рассказывать, пока всему городу не расскажу. Всем
расскажу, что Август Бандини ссытся в кровать. Скажу-скажу!
- Нет! - выдавил Август. - Не надо, Артуро!
Но тот заорал во весь голос:
- Да, сэр, все люди Роклина, Колорадо! Слушайте: Август Бандини ссытся
в кровать! Ему двенадцать лет, а он ссытся в кровать! Вы слыхали такое
когда-нибудь? Йипиии! Слушайте все!
- Пожалуйста, Артуро! Не ори. Я не буду говорить. Честно, не буду,
Артуро. Ни слова не скажу! Только не ори так. Я не писаюсь в постель,
Артуро. Раньше было, а теперь нет.
- Обещаешь Мамме не говорить?
Август сглотнул, крестясь и клянясь провалиться на месте.
- Ладно, - сказал Артуро. - Ладно.
Он помог брату подняться на ноги, и они зашагали домой.
6.
Вопросов нет: в том, что папы не было дома, имелись свои преимущества.
Если б он сидел дома, в яичнице на ужин обязательно был бы лук. Если б он
сидел дома, им бы не разрешили выковырять мякоть из хлеба и съесть только
корочку. Если б он сидел дома, им бы не дали столько сахара.
Но при всем этом они по нему скучали. Мария казалась такой
безжизненной. Весь день она медленно ходила по дому, шурша ковровыми
тапочками. Иногда ей приходилось повторять дважды, чтобы услышала. После
обеда она долго пила чай, уставившись в свою чашку. Забросила немытую
посуду. А однажды случилось невероятное: появилась муха. Муха! К тому же
Зимой! Они наблюдали, как муха вилась под самым потолком. Казалось, она
шевелилась с большим трудом, как будто крылья замерзли. Федерико взобрался
на стул и прихлопнул ее свернутой газетой.
Она упала на пол. Братья опустились вокруг нее на колени и принялись
изучать.
Федерико держал ее кончиками пальцев. Мария шлепнула его по руке и
выбила муху.
Потом отправила его к кухонной раковине мыть руки с мылом. Тот
отказался. Она схватила его за волосы и рывком подняла на ноги.
- Я тебе что сказала?
Они поразились: Мамма раньше никогда их и пальцем не трогала, ни слова
сердитого не говорила. И вот снова сидит безжизненно, вся в глубокой скуке
своей чайной чашки. Федерико вымыл и насухо вытер руки. А потом проделал
удивительную штуку.
Артуро и Август были убеждены: что-то не так, поскольку Федерико
наклонился и поцеловал маму куда-то в глубину ее волос. Она едва обратила
внимание.
Улыбнулась отсутствующе. Федерико опустился на пол и положил голову ей
на колени. Ее пальцы скользнули по очертаниям его носа и губ. Однако они
понимали, что Федерико она едва заметила. Без единого слова она поднялась
на ноги, и Федерико разочарованно следил за ней взглядом, когда она пошла
к своему креслу-качалке у окна в гостиной. Там и осталась, не шевелясь,
положив локоть на подоконник, упершись подбородком в руку и разглядывая
холодную пустынную улицу.
Странные времена. Посуда не мылась. Иногда они ложились спать, а
постель с утра даже не заправлялась. Разницы никакой, но мысли об этом, о
ней в гостиной у окна не шли у них из голов. По утрам она лежала в постели
и не вставала даже проводить их в школу. Они встревоженно одевались,
выглядывая в двери спальни.
Она лежала, словно мертвая, сжав четки в руке. Тарелки на кухне мылись
когда-то посреди ночи. Их это снова удивляло - и разочаровывало: ибо,
проснувшись, они ожидали увидеть на кухне грязь. Тут уж разница была. Им
нравилось, когда кухня из чистой становилась грязной. Но вот она - снова
сверкает чистотой, в духовке - их завтрак. Они заглядывали к ней перед
уходом. Шевелились только губы.
Странные времена.
Артуро с Августом шагали в школу.
- Не забудь, Август. Не забудь, что обещал.
- А-а. И говорить ничего не нужно. Она и так уже знает.
- Нет, не знает.
- Тогда почему она так себя ведет?
- Потому что она об этом думает. А по-настоящему не знает.
- Это одно и то же.
- Нет, не одно и то же.
Странные времена. Рождество на подходе, в городе полно новогодних елок,
а Санта-Клаусы из Армии Спасения звонят повсюду в свои колокольчики. До
Рождества - три рабочих дня. Они пожирали голодными глазами витрины.
Потом вздыхали и шли дальше. Думали об одном и том же: паршивое получится
Рождество, а Артуро ненавидел его еще и потому, что о собственной нищете
можно было бы и забыть, если б не напоминали: на каждое Рождество - одно
и то же, вечно он несчастен, вечно хочет того, о чем и не думал раньше, и
вечно ничего не получает. И пацанам всегда врет: хвастается, что подарят
то, чего у него никогда быть не может. Это у богатых пацанов Рождество.
Это они могут о нем трепаться сколько влезет, а ему остается только
развешивать уши.
Зима, самое время кучковаться вокруг обогревателей в раздевалке -
просто стоять и лапшу на уши вешать. Зато Весна! Когда бита щелкает, мяч
жжет мягкие отвыкшие ладони! Зима, Рождество, сезон богатеев: у них
ботинки с высоким верхом, яркие наушники, перчатки на меху. До них ему
особого дела не было. Его время - Весна.
Ни высокие ботинки, ни навороченные наушники на поле ни к чему! До
первой базы не доберешься только потому, что у тебя - классный галстук.
Однако врал он наравне с остальными. Что на Рождество подарят? О, новые
часы, новый костюм, много рубашек с галстуками, новый велосипед и дюжину
настоящих бейсбольных мячей Национальной Лиги.
Но как же Роза?
Я люблю тебя, Роза. Есть в ней что-то такое. Она ведь тоже из бедных,
дочь шахтера, но вокруг нее постоянно все толкутся, заглядывают ей в рот,
да какая разница, а он ей завидует и гордится ею: интересно, те, кто ей в
рот заглядывает, замечают, что он тоже итальянец, как и Роза Пинелли?
Поговори с мною, Роза. Обрати свой взор сюда хотя бы разок, вот сюда,
Роза, где я за тобой наблюдаю.
Нужно было найти ей подарок, и он бродил по улицам, и заглядывал в
витрины, и покупал ей драгоценности и вечерние платья. На здоровье, Роза.
А вот кольцо, что я тебе купил. Позволь мне надеть его тебе на пальчик.
Вот так. Ох, да пустяки, Роза. Шел себе по Пёрл-Стрит, дошел до ювелирного
магазина Черри, заглянул внутрь и купил. Дорого? Неее. Триста, и всего
делов. У меня много денег, Роза.
Ты разве не слышала о моем отце? Мы богаты. Дядя моего отца в Италии.
Оставил все нам. Мы из благородной семьи происходим. Не знали ничего об
этом, но как выяснилось, мы - вторые двоюродные родичи Герцога Абруцци.
Дальние родственники Короля Италии. Хотя это не имеет значения. Я всегда
любил тебя, Роза, и то, что я - королевской крови, ровным счетом ничего
не значит.
Странные времена. Однажды вечером он пришел домой раньше обычного. Дома
никого не было, задняя дверь распахнута. Позвал мать, но никто не ответил.
Тут он заметил, что обе топки в печи погасли. Он обыскал все комнаты в
доме. Пальто и шляпка матери висели в спальне. Где она может быть?
Он вышел на задний двор и позвал:
- Ма! Эй, Ма! Ты где?
Он вернулся в дом и развел огонь в гостиной. Куда она могла деваться
без шляпки и без пальто в такую холодищу? Черт бы побрал этого отца! Он
погрозил кулаком отцовской шляпе, висевшей на кухне. Будь ты проклят,
почему домой не возвращаешься? Смотри, что с Маммой сделал! Темнота
наступила неожиданно, и он испугался. Он чувствовал мамин запах где-то в
этом холодном доме, в каждой комнате, но там ее не было. Он подошел к
задней двери и снова завопил:
- Ма! Эй, Ма! Ты где?
Печка погасла. Ни угля, ни дров больше не было. Он обрадовался. Есть
предлог выйти из дому, принести. Он схватил ведерко для угля и выскочил на
дорожку.
В угольном сарае он ее и нашел, свою мать - сидела в темноте в углу,
на перевернутом твориле для извести. Он вздрогнул при виде ее, так темно
там было, а лицо ее так белело, онемев от холода, и сидела она в своем
тоненьком платье, глядя ему прямо в лицо и ни слова не говоря, будто
мертвая, его мать, замерзшая в углу. Она сидела поодаль от скудной кучки
угля, в той части сарая, где Бандини хранил свои инструменты, цемент и
мешки с известью. Артуро протер глаза от слепившего сверкания снега,
уронив ведерко к ногам, и всмотрелся, прищурившись:
ее фигура постепенно прояснялась, мать сидела на твориле для извести в
темноте угольного сарая. Она что, сошла с ума? И что это у нее в руке?
- Мамма! - требовательно спросил он. - Ты что тут делаешь?
Она не ответила, но рука разжалась, и он увидел, что в ней было:
