Обещание стало семейным фольклором. Мальчишки им наслаждались. Год за
годом Федерико или Артуро спрашивали:
- Папа, когда у нас будет ванна? - и Бандини отвечал с глубинной
решимостью:
- На следующей неделе. - Или: - В понедельник.
Когда они смеялись, слыша это снова и снова, тот свирепо глядел на них,
требовал тишины и орал:
- Что смешного, к чертовой матери? - И даже сам, когда мылся, ворчал
и материл стиральное корыто в кухне. Мальчишки слышали, как он клянет свою
жизненную участь и яростно клянется: - На следующей неделе, ей-Богу, на
следующей неделе!
Пока Мария ощипывала курицу на ужин, Федерико прокричал:
- Чур, мне ножку! - и скрылся за печкой с перочинным ножом. Присев на
корточки перед ящиком с растопкой, он вырезал себе кораблики для купания.
Он резал и складывал их, целую дюжину корабликов, больших и маленьких,
столько дерева, что корыто чуть ли не наполовину можно заполнить, не
говоря уже о его собственном водоизмещении. Но чем больше, тем лучше:
можно устроить морской бой, даже если придется сидеть на части
собственного флота.
Август сгорбился в уголке, читая латинскую литургию алтарного служки во
время Мессы. Отец Эндрю подарил ему молитвенник в награду за выдающееся
благочестие - и благочестие это было триумфом гольной физической
выносливости, поскольку в то время, как Артуро, тоже бывший алтарным
служкой, постоянно переминался с ноги на ногу по ходу долгих служб Святой
Мессы, или чесался, или зевал, или просто забывал отвечать на слова
священника, Августа в подобной нечестивости упрекнуть было нельзя. В самом
деле, Август очень гордился более-менее неофициальным рекордом, который
держал в Обществе Алтарных Служек. А именно: он мог простоять,
выпрямившись на коленях, сложив почтительно руки, дольше, чем любой другой
аколит. Другие алтарные служки без сомнения признавали верховенство
Августа в этой области, и никто из сорока членов организации не видел
никакого смысла в том, чтобы ставить его под сомнение. То, что его таланту
выносливого коленопреклонца никто не бросал вызов, часто раздражало
чемпиона.
Великое проявление благочестия Августа, его мастерство алтарного служки
оставалось вечным источником удовлетворения для Марии. Стоило монахиням
или прихожанам только упомянуть о ритуальных наклонностях Августа, как она
вся рдела от удовольствия. Она ни разу не пропустила Воскресную Мессу, в
которой прислуживал Август. Стоя на коленях в первом ряду, у самого
подножия главного алтаря, она вся парила от полноты чувств при виде своего
второго сына в сутане и стихаре. Течение его одежд, когда он проходил
мимо, точность его службы, тишь его ног на роскошном красном ковре были
грезой и мечтой, раем земным. Однажды Август станет священником; все
остальное неважно; может, она страдала и горбатилась; может, она умрет
снова и снова, но чрево ее подарило Господу священника, освятило ее саму,
избранную, мать священника, сродни Деве Непорочной.
С Бандини все было не так. Август был очень набожен и желал стать
священником - si. Но Chi copro! Какого черта, переживет. Спектакль с его
сыновьями в роли алтарных служек развлекал его больше, чем духовное
удовлетворение. В те редкие разы, когда он ходил к Мессе и видел их,
обычно рождественским утром, когда невообразимо огромная католическая
церемония достигала своего изощреннейшего проявления, видеть троих своих
сыновей в торжественной процессии, идущей по центральному проходу, без
усмешки он не мог. Он рассматривал их не как освященных детей, облаченных
в дорогие кружева и глубоко причастных Вседержителю; скорее, ризы эти
только усугубляли контраст, и он видел их просто и более отчетливо теми,
кем они на самом деле были: не только его сыновья, но и другие мальчишки
- дикари, непочтительные пацаны в неудобных и чесучих тяжеленных сутанах.
Один вид Артуро, давящегося в тугом целлулоидном воротнике, подпирающем
уши, веснушчатая физиономия вся побагровела и вспухла, одна его иссушающая
ненависть ко всей этой церемонии заставляли Бандини хихикать вслух.
Что же до маленького Федерико, то там то же самое - дьяволенок,
несмотря на все ужимки. Несмотря на серафические вздохи женщин,
доказывавших обратное, Бандини понимал и неловкость, и дискомфорт, и
ужасное раздражение мальчишек. Август хотел стать священником; о,
перебесится. Вырастет и забудет. Вырастет и станет мужчиной, или же он,
Свево Бандини, его чертову башку свернет.
Мария подняла мертвую курицу за ноги. Мальчишки зажали носы и выскочили
из кухни, когда она принялась потрошить и приправлять ее.
- Мне ножку, - сказал Федерико.
- Мы тебя и в первый раз слышали, - отозвался Артуро.
Он пребывал в отвратном настроении: совесть глодали сомнения об
убиенной курице.
Совершил ли он смертный грех, или же убийство наседки - грех
простительный? Он лежал на полу гостиной, жар от толстопузой печки опалял
ему один бок, а он мрачно размышлял о трех элементах, которые, согласно
Катехизису, составляют смертный грех. Первое: прискорбный повод; второе:
достаточное размышление; третье: полное согласие воли.
Разум его закручивался в спираль безрадостных умозаключений. Он
припомнил историю сестры Жюстины об убийце, который в часы сна и
бодрствования видел перед собой искаженное лицо человека, которого
зарезал; призрак не давал ему покоя, обвинял его, пока убийца в ужасе не
примчался к исповеди и не излил свое черное преступление Господу.
Возможно ли, что и он будет страдать так же? Такая счастливая, ничего
не подозревавшая пеструшка. Всего час назад птица жила в мире на земле. А
теперь - мертва, убита хладнокровно его собственной рукой. Теперь его всю
жизнь будет преследовать это лицо наседки? Он уставился на стену, моргнул
и ахнул. Точно - мертвая курица смотрела ему прямо в глаза и злобно
кудахтала! Он вскочил с пола, забежал в спальню и запер дверь:
- О Дева Мария, оставь меня в покое, а? Я ведь не хотел! Богом
клянусь, не знаю, зачем я это сделал! Ох, пожалуйста, милая курочка! Милая
курочка, прости, что я тебя убил!
Он залился речитативом Славься Марий и Отчей Наших, пока не заболели
колени, пока, тщательно подсчитывая каждую молитву, не пришел к выводу,
что сорока пяти Марий и девятнадцати Отчей хватит для истинного покаяния.
Однако суеверный страх числа девятнадцать заставил его прошептать еще один
Отче Наш, чтобы вышло четное двадцать. Затем, дабы ум не ворчал по поводу
возможной скаредности, он добавил в кучу еще двух Марий и двух Отчей, лишь
бы доказать вне всяких сомнений, что он не суеверен и никак не верит в
числа: Катехизис настойчиво развенчивал любые виды суеверий вообще.
Он мог бы молиться и дальше, да мать позвала ужинать. На середину
кухонного стола она поместила блюдо, доверху навалив в него коричневые
куски жареной курицы. Федерико повизгивал и стучал вилкой по тарелке.
Благочестивый Август склонил голову и прошептал молитву перед едой. Уже
закончив, он долго еще сидел склонив голову, шея болела, а он недоумевал,
почему мама ничего ему не сказала.
Федерико пихнул Артуро и показал длинный нос набожному Августу. Мария
стояла лицом к печке. Она повернулась поставить соусник с подливкой и
увидела Августа:
его золотая головка так почтительно наклонена.
- Хороший мальчик, Август, - улыбнулась она. - Хороший мальчик.
Благослови тебя Господь!
Август поднял голову и перекрестился. К этому времени Федерико уже
совершил налет на блюдо с курицей, и обе ножки исчезли. Одну из них
Федерико глодал; другую спрятам у себя между ног. Глаза Августа
раздраженно обшаривали стол. Он подозревал Артуро, сидевшего с полным
отсутствием аппетита на лице. Мария села.
Молча намазала маргарином ломтик хлеба.
Губы Артуро скривились в гримасе при виде румяной расчлененной курицы.
Всего час назад она была счастлива, и думать не думала о грозившем ей
убийстве. Он бросил взгляд на Федерико: у того с губ капало, пока он
вгрызался в роскошную плоть.
Артуро затошнило. Мария подтолкнула к нему блюдо.
- Артуро - ты ничего не ешь.
Кончик его вилки пустился на поиски с неискренним рвением. Он наткнулся
на одинокий кусочек, жалкий кусочек, оказавшийся еще хуже, когда он
перенес его на тарелку, - желудок. Господи, не дай мне больше быть
недобрым к животным. Он осторожно откусил. Неплохо. Вкусно. Он откусил еще
разок. Ухмыльнулся. Потянулся за добавкой. Ел он со смаком, выискивая
белое мясо. Он помнил, где Федерико спрятал вторую ножку. Рука его
проскользнула под столом, и он вытянул ее из тайника так, что никто ничего
не заметил, - спер прямо с коленей Федерико.
Прикончив ножку, он рассмеялся и швырнул кость в тарелку младшего брата.
Федерико вытаращился, в тревоге шаря у себя между ног:
- Будь ты проклят, - сказал он. - Чтоб тебя черти разорвали, Артуро.
Ты жулик.
Август с упреком взглянул на младшего братишку и покачал желтой
головой. "Черти"
- грешное слово; может, и не смертный грех; может, грех терпимый, но
все равно грех. Он очень опечалился и обрадовался, что сам не сыплет
проклятиями так, как его братья.
Курица была невелика. Они размели блюдо в центре стола, и когда перед
ними остались только кости, Артуро и Федерико стали разгрызать их одну за
другой и высасывать мозг.
- Хорошо, что Папа не идет домой, - сказал Федерико. - А то бы ему
оставлять пришлось.
Мария улыбнулась: все лица измазаны подливкой, у Федерико ошметки
курицы даже в волосах. Она смахнула их и предупредила мальчишек о плохих
манерах в присутствии бабушки Донны:
- Если будете есть так, как сегодня, она вам на Рождество ничего не
подарит.
Тщетная угроза. Рождественские подарки от бабушки Донны! Артуро хрюкнул:
- Да она дарит нам только пижамы. За каким хреном нам нужны пижамы?
- Спорить готов, Папа уже напился, - сказал Федерико. - вместе с
Рокко Сакконе.
Кулак Марии побелел и сжался.
- Эта тварь, - сказала она. - Не смей вспоминать о нем за столом.
Артуро понимал ненависть своей матери к Рокко. Мария его боялась, он
был ей отвратителен, когда подходил ближе. Ее ненависть к их пожизненной
дружбе с Бандини не знала устали. Вместе росли мальчишками в Абруцци. До
свадьбы вместе познавали женщин, и когда Рокко приходил к ним в дом, у них
со Свево была такая манера выпивать и хохотать вместе, не говоря ни слова:
бормочут что-нибудь на провинциальном итальянском диалекте и громко ржут,
этот резкий язык похрюкиваний и воспоминаний, весь просто исходит
потаенными смыслами, значения, однако, не имеет и всегда относится к тому
миру, к которому она не принадлежала и никогда не могла принадлежать. Она
всегда притворялась, что ей безразлично, чем Бандини занимался до
женитьбы, но этот Рокко Сакконе со своим грязным смехом, которым Бандини
наслаждался и который с ним разделял, был секретом из прошлого, которое
она стремилась ухватить, раскрыть раз и навсегда, ибо, казалось, знала:
стоит только секретам их ранних дней явиться ей, как тайный язык Свево
Бандини и Рокко Сакконе отомрет навсегда.
Без Бандини дом, казалось, изменился. После ужина мальчики, поглупевшие
от еды, валялись на полу в гостиной, наслаждаясь дружелюбной печкой в
углу. Артуро подкармливал ее углем, и та счастливо сипела и хмыкала, мягко
посмеиваясь, а они растянулись вокруг, аппетиты утолены.
На кухне Мария мыла посуду, сознавая, что мыть одной тарелкой, одной
чашкой меньше. Когда она ставила посуду в кладовку, тяжелая битая кружка
Бандини, крупнее и неуклюжее остальных, казалось, оскорбленно гордилась
тем, что из нее едой никто не пил. Любимый нож Бандини, самый острый и
злобный столовый нож во всем наборе, блеснул в ящике, где она хранила
серебро, когда на него упал лучик света.
Дом утратил свое лицо. Незакрепленная ставня ядовито шепталась с
ветром; электрические провода, ухмыляясь, терлись об остроконечную крышу
задней веранды.
Мир неодушевленных вещей обрел голос, они беседовали со старым домом, а
тот с маразматическим восторгом недовольства болтал без умолку в своих
