школу, вообще в чужой город.
- Ты глянь, кто тут!
- А ну вали отсюда, урод. - Он наклонился хлебнуть ледяной воды.
Без десяти девять огромная парадная дверь открылась. Вот она: в красной
шляпке, верблюжьем пальтишке, боты на молниях, а лицо ее, все ее тело
высвечено холодным пламенем зимнего утра. Все ближе и ближе подходила она,
руки заботливо обнимали большущую связку книг. Она кивала друзьям налево и
направо, улыбка - словно мелодия в этом школьном вестибюле: Роза,
президент Общества Девочек Святого Имени, всеобщая возлюбленная все ближе
и ближе в маленьких галошах, хлопающих на пятках от радости, словно они
тоже в нее влюблены.
Он сжал шкатулку покрепче. Поток крови внезапно загромыхал у него в
горле. Ее взгляд на мгновение жизнерадостно обмахнул его измученное
восторженное лицо, мимолетно остановившись на полуоткрытом рте, на
выпученных глазах, и он сглотнул свое возбуждение.
Он онемел.
- Роза... я... тут...
Взгляд ее миновал его. Хмурая складка обернулась улыбкой, когда
какая-то одноклассница подбежала и увлекла ее в сторону. Они вошли в
раздевалку, оживленно болтая. В груди у него все провалилось. Блин. Он
склонился над фонтанчиком и глотнул холодной воды. Вот же блин. Он
выплюнул воду от отвращения, весь рот свело холодом. Блин.
Все утро он писал Розе записки и рвал их одну за другой. Сестра Селия
заставила класс читать "Другого мудреца" Ван-Дайка. Артуро скучал: ум его
был настроен на другую, более здоровую литературу, которую можно найти в
грошовых журнальчиках.
Но когда читать настал черед Розе, он весь обратился в слух: Роза
декламировала с каким-то почтением. И только теперь ван-дайковская
макулатура обрела какое-то значение. Он знал, что это грешно, но абсолютно
никакого почтения к истории о рождении Младенца Иисуса, о бегстве в
Египет, к повествованию о дитяте в яслях у него не было. Думать же так -
грех.
На перерыве в полдень он ходил за ней неотступно, но она ни на минуту
не оставалась одна, вечно с какими-то подружками. Один раз она бросила
взгляд поверх плеча девчонки, когда их группа стояла кружком, и увидела
его - так, словно заранее знала, что ее будут преследовать. Тогда он
сдался, пристыженный, и сделал вид, что просто шляется по вестибюлю.
Звонок прозвенел, начался дневной урок. Пока Сестра Селия таинственно
лепетала о Непорочном Рождении, он снова писал записки Розе, рвал их и
писал другие. К этому времени он уже осознал, что лично вручить подарок
Розе окажется ему не под силу. Это придется сделать кому-то другому.
Записка, которой он остался доволен, гласила:
Дорогая Роза, Веселого Рождества тебе от Угадай Кого
Ему стало больно, когда он понял, что подарок она не примет, если
узнает почерк.
С неуклюжим терпением он переписал записку левой рукой, выцарапывая
дикие каракули. Но кто же доставит ей подарок? Он тщательно изучил лица
одноклассников вокруг. Никто, понял он, не сможет сохранить тайну. Вопрос
он решил, подняв руку. С сахариновой благосклонностью грядущего Рождества
Сестра Селия кивком разрешила ему выйти из класса. Он на цыпочках
направился по боковому проходу в сторону раздевалки.
Пальто Розы Артуро приметил сразу же, ибо хорошо его знал: сколько раз
он касался и целовал его в сходных обстоятельствах. Записку он засунул в
шкатулку, а шкатулку опустил в карман. Потом обнял пальто, вдыхая его
аромат. В боковом кармане он обнаружил крошечную пару перчаток.
Поношенные, с дырочками на маленьких пальчиках.
Ах, черт побери: что за милые дырочки. Он нежно их расцеловал. Славные
маленькие дырочки на пальцах. Миленькие маленькие дырочки. Не плачьте,
маленькие дырочки, будьте смелыми и грейте хорошенько ее пальчики, ее
хитрые маленькие пальчики.
Он вернулся в класс, по боковому проходу между партами к своему месту,
стараясь, как только можно, не смотреть на Розу, поскольку знать она не
должна, даже заподозрить его не должна ни в чем.
Когда прозвонил звонок с занятий, он первым выскочил из парадного и
помчался по улице. Сегодня вечером он узнает, есть ей до него дело или
нет, ибо сегодня - Банкет Святого Имени для Алтарных Служек. Проходя по
центру города, он вертел головой во все стороны, надеясь увидеть
где-нибудь своего отца, однако наблюдательность пропала втуне. Он знал,
что следовало задержаться в школе на репетицию алтарных служек, но сама
мысль была невыносима теперь, когда прямо за ним в строю стоял Август, а
его партнером по паре был этот жалкий чилим из четвертого класса.
Придя домой, он поразился, когда увидел новогоднюю елку, настоящую
маленькую елочку в углу возле окна в гостиной. Мать прихлебывала чай на
кухне и лишь ответила равнодушно:
- Почем я знаю, кто ее привез. Какой-то мужчина на грузовике.
- Что за мужчина, Мамма?
- Просто мужчина.
- А на каком грузовике?
- На обыкновенном.
- А что на нем было написано?
- Не знаю. Я не обратила внимания.
Артуро знал, она что его обманывает. Он презирал ее за это мученическое
приятие всех несчастий. Следовало в морду ему эту елку кинуть.
Благотворительность! Они что, считают их семью - нищими, что ли?
Подозрение падало на семейство Бледсоу по соседству: миссис Бледсоу,
которая не разрешала своим Дэнни и Филлипу играть с этим мальчишкой
Бандини, поскольку он (1) итальянец, (2) католик и (3)
негодный предводитель банды хулиганов, которые сваливают мусор на ее
парадное крыльцо каждый День Всех Святых. Она что, не отправляла уже
своего Дэнни с благодарственногй корзинкой на прошлый День Благодарения,
когда ее щедрость им совершенно не была нужна, и разве Бандини не велел
Дэнни унести корзинку обратно?
- Это был грузовик Армии Спасения?
- Не знаю.
- А на мужчине была фуражка?
- Не помню.
- Это Армия Спасения была, да? Спорить готов, их миссис Бледсоу
позвала.
- А что если и так? - Говорила она сквозь зубы. - Я хочу, чтобы твой
отец эту елку увидел. Я хочу, чтобы он посмотрел на нее и увидел, что он с
нами сделал.
Даже соседи об этом знают. Ах, позор какой, какой позор.
- Пошли они к черту, эти соседи.
Он подступил к елке, кулаки наизготовку.
- К черту соседей. - Елка была с него ростом, примерно пять футов. Он
кинулся прямо в ее колючки, обдирая ветки. Те гибко сопротивлялись,
сильные, гнулись и трещали, но не ломались. Когда он изуродовал дерево
так, что самому понравилось, то вышвырнул его в снег на передний двор.
Мать не протестовала, не отрывая взгляда от чашки, в ее темных глазах
бродила мука.
- Надеюсь, Бледсоу ее увидят, - произнес он. - Будут знать.
- Господь его накажет, - сказала Мария. - Он за это заплатит.
Артуро же думал о Розе, о том, что он наденет на Банкет Алтарных
Служек. Они с Августом и с отцом вечно ссорились из-за любимого серого
галстука, Бандини настаивал, что мальчишки для него слишком молоды, а они
с Августом отвечали, что это он для галстука слишком стар. Тем не менее,
галстук всегда почему-то оставался "папиным": было в нем что-то
по-хорошему отцовское, на лицевой стороне слабо проступали винные пятна, и
пах он смутно, сигарами Тосканелли. Он любил этот галстук и постоянно
негодовал, если приходилось надевать его сразу после Августа: тогда
таинственные отцовские качества его куда-то исчезали. Носовые платки отца
ему тоже нравились. Они были гораздо больше его и обладали какой-то
мягкостью и спелостью от того, что мать стирала и гладила их столько раз;
в платках он неосознанно чувствовал присутствие и матери, и отца
одновременно. На галстук они не были похожи - галстук полностью
принадлежал отцу, но стоило ему взять один из отцовских платков, как на
него накатывало туманное ощущение отца и матери вместе, как часть общей
картины, как порядок вещей.
Долго он простоял перед зеркалом в своей комнате, разговаривая с Розой,
репетируя собственное признание ее благодарности. Теперь он уже был
уверен, что дар этот автоматически выдаст ей его любовь. Как он смотрел на
нее сегодня утром, как следил за нею на переменке - она вне всякого
сомнения поймет связь всей этой разминки с драгоценностью. Он был рад. Он
хотел, чтобы его чувства вышли наружу. Он воображал, как она говорит: я
все время знала, что это ты, Артуро. И стоя перед зеркалом, отвечал:
- Ох, ну что ж, Роза, знаешь ведь, как бывает: парню нравится дарить
своей девушке подарки на Рождество.
Когда в полпятого вернулись домой братья, он уже был одет. Полного
костюма у него не было, но Мария всегда хранила его "новые" брюки и
"новый" пиджак аккуратно отглаженными. Они не сочетались друг с другом, но
были довольно похожи по цвету: брюки из синей саржи и темно-серый
фланелевый пиджак.
Переодевание в "новый" костюм преобразовало его в олицетворение
раздраженности и несчастья, и теперь он сидел в кресле-качалке, сложив на
животе руки.
Единственное, что он мог делать, когда забирался в свою "новую" одежду,
и получалось это у него плохо, - это просто сидеть и выжидать до самого
горького конца. Теперь до начала банкета ждать оставалось четыре часа,
утешение, правда, тут было в том, что вечером, по крайней мере, яиц на
ужин есть не придется.
Когда Август и Федерико закидали его кучей вопросов о сломанной елке во
дворе, "новая" одежда показалась ему еще теснее. Вечер обещал быть теплым
и ясным, поэтому на серый пиджак он натянул один свитер вместо двух и
выскочил за дверь, радуясь, что сбежал из домашней смури.
Шагая по улице, посреди этого черно-белого мира теней, он ощущал
спокойствие неизбежной победы: улыбку Розы сегодня вечером, его подарок у
нее на шее, пока она ждет Алтарных Служек в зале, ее улыбку для него, для
него одного.
Ах, что за ночь!
На ходу он разговаривал сам с собой, вдыхая жидкий горный воздух,
пошатываясь от славы своих владений: Роза, девочка моя, Роза для меня и ни
для кого больше.
Только одно его беспокоило, и то смутно: хотелось есть, но пустота в
желудке растворялась в переполнявшей его радости. Эти Банкеты Алтарных
Служек, а он за всю жизнь побывал уже на семи таких, являлись высшими
достижениями кулинарии. Он уже видел все это перед собой: громадные блюда
жареной курицы и индюшки, горячие булочки, сладкая картошка, клюквенный
соус и столько шоколадного мороженого, сколько можно съесть, а превыше
всего остального - Роза с медальоном на шее, с его подарком, улыбается,
пока он уписывает все это за обе щеки, подает ему еду, яркие черные глаза
и зубки, такие белые, что и их недурно бы съесть.
Что за ночь! Он нагнулся и захватил пригоршню белого снега, дал ему
растаять во рту, холодная водичка ручейком потекла в горло. Он делал так
много раз, сосал сладкий снежок и наслаждался холодком в горле.
Внутренности отреагировали на эту холодную жидкость в пустом желудке
слабым урчанием где-то посередине туловища, поднявшимся к области сердца.
Он как раз шел по мостику, на самой середине, когда все у него перед
глазами внезапно растаяло и стекло в черноту. Ноги перестали чувствовать
вообще что бы то ни было. Дыхание вырывалось изо рта неистовыми спазмами.
Он понял, что лежит на спине. Просто вяло свалился на спину. Где-то в
глубине груди сердце колотилось, стараясь хоть как-то двигаться. Он
схватился за него обеими руками, его сжимал ужас. Он умирает: ох, Господи,
он сейчас умрет! Казалось, сам мостик качался от яростного биения его
сердца.
Однако пять, десять, двадцать секунд спустя он по-прежнему был жив.
Ужас того мгновения все еще жег его сердце. Что произошло? Почему он упал?
Он встал и поспешил по мостику дальше, дрожа от страха. Что он натворил?
Это сердце, он знал, что сердце его остановилось, а потом забилось снова
- - но почему?
Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa! Таинственная вселенная
громоздилась вокруг него, а он - один на железнодорожных путях, бежит к
той улице, по которой ходят мужчины и женщины, где не так одиноко, - и
пока он бежал, на него снизошло, словно кинжалами пронзило, что это -
Божье предупреждение, так Он хочет, чтобы Артуро понял: Ему известно его
