- Как же мне его назвать? - спросила юная императрица, обвивая руками шею
супруга. - Такая прелесть...
Стороннему наблюдателю показалось бы, что слово прелесть уже в малой
степени относится к котенку, и в гораздо большей - к тому, кто его подарил.
Поцелуй, призванный выразить благодарность Арианны за чудесное существо,
постепенно перешел в иную стадию. И молодые люди смогли оторваться друг от
друга только через несколько томительно долгих минут. Ортон подхватил жену
на руки и понес ее к постели.
- Постой, - попросила она. - Я так редко тебя вижу, так тоскую по тебе. Дай
я хоть рассмотрю тебя в свое удовольствие. И не смей говорить, что скоро ты
должен уйти - ты мой. На всю сегодняшнюю ночь мой. Боже! Если бы ты знал,
как я не люблю теперь восходы солнца.
- Знаю, - отвечал император. - Очень хорошо знаю. По себе.
Он внимательно следил за тем, как длинные, тонкие, изысканнные пальцы
осторожно расстегивают драгоценные застежки на его воротнике; закрыв глаза,
блаженствовал, когда прохладные руки ласкали его лицо, шею и плечи.
- Ой, родинка, - задохнулась Арианна. - У тебя вот тут, за ухом, родинка.
Ты знал об этом?
- Ну и что, - пожал плечами Ортон.
- Какой ты глупый; милый, родной... Это же восхитительно, что у тебя такая
красивая родинка.
Она еще раз прерывисто вздохнула.
- Если бы кто-нибудь сказал мне, что можно сходить с ума по кончику уха и
родинке на шее, я бы ни за что не поверила.
А вот тут у тебя завиток, как у ребенка, такой смешной, наивный,
шелковистый...
Девушка гладила его непокорные волосы и покрывала поцелуями лицо, стараясь
не пропустить ни малейшего участка. Не открывая глаз, Ортон нашарил ее руку
и поднес к губам; осторожно захватил тонкие пальцы зубами, покусывая и
лаская языком.
- Господи! - воскликнула Арианна, обмякая в его объятиях. - Любимый мой,
так ведь не бывает...
- А мы никому не скажем, - пообещал император, приникая к ложбинке между
грудей. - Никому-никому, хорошо?
- Да, да, да, - слабо вскрикивала императрица.
От природы целомудренная и строгая, воспитанная суровыми учителями; не
избалованная нежностью и лаской родителей, она и сама не подозревала, что в
ней может бушевать такое пламя страстей. Прежде, услышав только или
прочитав в старинном романе подобное описание, она холодно улыбалась.
"Пламя страстей" - это было ей непонятно, и само определение казалось
надуманным, неправдоподобным и излишне красивым. И вдруг оказалось, что и
она может сгорать от любви и немыслимой, томительной тяги к другому
человеку; не очень знакомому, далекому, совсем не такому, как она мечтала
когда-то. Вдруг выяснилось, что чужое тело может стать не просто
привлекательным, но и бесконечно дорогим, по-настоящему драгоценным; что
запах может пьянить, как вино; улыбка может кружить голову, а прикосновение
к коже - вполне невинное, ничего обычно не значащее, - подарить такую гамму
переживаний, что ее с лихвой хватило бы до конца жизни.
Торопясь и удивляясь самой себе, Арианна сбрасывала ненужные одежды. Их
было много, застежки цеплялись за щелковую ткань, ленты и подвязки
путались, и она глухо вскрикивала от досады на непослушные скользкие ткани,
мягко шелестевшие в ночной тишине.
- Иди сюда, - позвал Ортон из глубины таинственной и загадочной пещеры,
которой казалась ей сейчас собственная кровать под пышным балдахином. Там
было темно, и тело мужа светилось опаловым размытым пятном.
Она слепо вытянула руку, нашаривая его, и охнула, коснувшись атласной,
гладкой кожи его груди. И когда Ортон прижал ее к себе, она откинула голову
и застонала, пытаясь обнять его так, чтобы уже навсегда раствориться в нем.
Ее тело - удивительно, невозможно легкое - покинуло это измерение и неслось
куда-то на волнах или облаках, кружась, взлетая и падая в бездну.
Прекрасная музыка звучала в ушах, и императрица лишь краем сознания
понимала, что это милый голос шепчет ей:
- Люблю, люблю, люблю...
Несколько недель минуло без особых происшествий.
Гости императора отправились в загородный дворец, чтобы поохотиться в свое
удовольствие и отдохнуть от пышных празднеств. А Ортон остался с Арианной в
столице. Он мотивировал свое решение тем, что за время подготовки к свадьбе
у него накопилось слишком много важных и неотложных дел, но эта невинная
хитрость никого не ввела в заблуждение.
Гости со своими огромными свитами отбыли в начале недели, и во дворце сразу
стало непривычно тихо и спокойно. Первые два или три дня Арианне казалось,
что он просто вымер. Правда, такое положение вещей ее ничуть не огорчало.
Ортон бывал свободен чаще, чем предполагалось, хоть и реже, чем хотелось бы
обоим влюбленным. Он по-прежнему приходил к супруге только по вечерам, и в
сопровождении воинов охраны. Но теперь она ждала его у самых дверей, и с
порога бросалась на шею, вглядывалась внимательно в глаза, убеждаясь, что
пришел Он, настоящий, незаменимый, любимый. И только после этого вздыхала
спокойно.
Они ужинали за маленьким черепаховым столиком безо всякой пышности; тихо и
скромно. Ортон и Арианна любили есть из одной тарелки - для этого нужно
было сидеть близко-близко, плечом к плечу; и они старались отдать друг
другу лучшие, самые аппетитные кусочки. И не важно, что к услугам обоих
величеств была кухня самого богатого дворца мира и услуги самых искусных
поваров; не имело значения, что по первому требованию им могли принести
все, чем был богат Лунггар, каких бы редких и невозможных вещей не
потребовали эти двое. Дело было в другом.
Двое влюбленных чувствовали себя так, словно были одни в целом свете. Они
делились всем, что у них было: фруктами, дыханием, жизнью, кусочком хлеба,
любовью. Все это смешалось и сплелось в единое.
Котенок, которого Арианна назвала смешным и коротким именем Сту, сидел
возле стола и мяукал. Он уже немного вырос за эти дни и привык к своим
хозяевам. Сту выпрашивал лакомства, шлепая пухлыми толстыми лапами по
вышитой туфельке Арианны или мягкому кожаному сапогу Ортона. Наевшись, он
осваивал мяуканье басом, и выходило это у него настолько уморительно и
забавно, что молодые люди не могли удержаться от смеха. Иногда Сту выгибал
спину и шипел; но большую часть времени все еще проводил в своей корзине,
напоминая пуховый бело-серый шар с желтыми глазами.
Затем наступала ночь, полная радости открытия друг друга; боязни обидеть
неловким словом или движением; неприкрытым восторгом, который происходит от
слияния двух отдельных людей в некое новое удивительное существо,
называемое словом "возлюбленные" - существо гордое, независимое ни от
судьбы, ни от обстоятельств. Затем наступал рассвет и приносил с собой боль
неизбежного расставания, необходимость исполнять обязанности монархов.
Теперь Арианна часто встречалась со священнослужителями, которые просили у
Ее величества помощи в богоугодных делах; много приходилось ей уделять
внимания своему огромному хозяйству, которое, как и всякий дом, требовало
ухода. Теперь уже императрица решала, что будут делать служанки и фрейлины;
разбирала их тяжбы; иногда помогала писать письма. Много времени Арианна
проводила в библиотеке. То, что в свое время ее выучили нескольким языкам,
теперь пригодилось, ибо, как само собой разумеющееся, император обнаруживал
во время бесед такие обширные знания, что ей нельзя было от него отставать.
Арианна хотела во всем быть достойной своего прекрасного императора и
гордилась им.
Все вместе это и было счастьем.
И времени во дворце никто не считал.
Сивард притопал в покои Аббона Флерийского в самом негодном расположении
духа и, не спросясь, плюхнулся на один из табуретов, показавшийся ему
наиболее устойчивым. Сидел, молча, угрюмо насупившись, пыхтел.
Повязка на его слепом отсутствующем глазу, сегодня была ярко-алой,
украшенной рубинами. Он кутался в плащ огненного шелка и сутулился.
- Может, добрый день? - спросил Аббон минут пять спустя.
- Нет, - отрезал Сивард.
- Совсем плохи дела? - поинтересовался маг сочувственно.
- Хуже некуда, Аббон. У тебя есть твое приворотное зелье?
- Хватает, - маг похлопал ладонью по грани огромного перегонного куба. - А
что, ты влюбился?
- Да нет же. Просто, чтобы было тебе чем горло промочить во время рассказа.
А то я с собой тоже прихватил чего-то, но еще толком не разглядел, чего.
- И о чем мне придется тебе рассказывать?
- О чем, о чем - о черных магах. Давешнюю беседу нашу помнишь, когда
разбойник помер?
Аббон покивал головой, соглашаясь.
- Теперь вот я за продолжением сказочки к тебе явился. Излагай обстоятельно
и моему скудному воображению доступно, есть ли теперь на Лунггаре черные
маги; до какой степени это правда и на какую долю - вымысел; насколько
сверхмогущество вообще возможно - и в какой степени это измышления самих
магов, чтобы нагнать страху и возбудить к себе интерес, а, следовательно, и
денег заработать. Все рассказывай.
- Да что тебя так заело? - удивился Аббон. - Ты, по-моему, колдовством не
увлекался никогда; да и не верил в него особенно.
- Я и теперь не верю, - хлопнул тяжелой ладонью по столу одноглазый. -
Только это не имеет значения. Мне нужно, чтобы настоящий знаток мне все
изложил без прикрас; и туман напускать не моги. И без того все
перепуталось.
- Значит так, - сказал Аббон, прикидывая, с какого конца начать освещать
такую серьезную тему. - Про опасность владения таким искусством я тебе уже
говорил...
- Уши прожужжал, - буркнул Сивард.
- А теперь о магах. При монхиганах, например, черных магов не было и быть
не могло, ибо предки нашего славного Ортона строго блюли чистоту
заклинаний, причем, не только своих. Видишь ли, в какой-то момент
присутствие темной силы становится просто физически ощутимым, и скрыть его
от могущественных магов невозможно. Не знаю точно, как поступали с
отступниками монхиганы, но, думаю, что они их уничтожали. Как мы уничтожаем
бешеных волков, чтобы обезопасить людей.
- Понятно, - согласился Сивард. - Значит, не дали бы. А как же эта
знаменитая история про противостояние отца и сына, - и он мотнул головой в
сторону большого портрета в темной и тяжелой раме, висевшего на стене
напротив.
Портрет, написанный на небольшом холсте, потрескавшийся от времени, к
сожалению, не сохранивший яркость и первозданную красоту красок,
свидетельствовал о высоком мастерстве художника. Он изображал человека в
зеленых одеждах, удивительно похожего на самого Ортона. Такой же высокий и
широкоплечий, голубоглазый и светлокожий. Только в черных кудрях
пробивается седина, да правая бровь перерезана шрамом, как бороздой. Левый
угол рта вздернут, но на полотне, потускневшем от времени, трудно
разобрать, что это - естественный изъян или тоже рубец. Но Сивард и Аббон
прекрасно знали, что отметина - след от ожога, полученного Браганом
Агилольфингом во время схватки с его мятежным сыном Далихаджаром.
- Здесь дело другое, - моментально ответил Аббон. - Ни Браган, ни
Далихаджар не пользовались запретной - то есть черной магией. И тот, и
другой были монхиганами, и заклятия их - мощные, невероятно насыщенные
энергией - все же были светлыми. Просто никогда еще в истории человечества
два мага такого уровня не сходились в поединке.
- Ладно, ладно, - замахал на него рукой Сивард. - Дальше что?
- Сложный вопрос, - пожал плечами Аббон. - Сколько бы ни предупреждали
ведающие, всегда найдется тот, кого темная сторона сумеет соблазнить и
привлечь на свою сторону. Запретное манит - мне ли тебе это объяснять?
- Не стоит, - согласился Сивард, - по долгу службы, знаешь ли...
- И я об этом. Вот и суди сам: в мире постоянно кто-то балуется запретной
магией, пытается вызвать демонов, научиться воскрешать мертвых, да мало ли
что еще взбредет в голову человеку? Иногда, поверишь, мне кажется, что Враг
человечества у самих людей учится чинить козни.
