рыцарскими замашками. Это был тихий купеческий род. С чего бы их понесло в
архонты?
- Вы сами это только что объяснили, граф. Кто-то воспользовался именем и
деньгами этой семьи, чтобы править государством исподтишка. И такое
случается. Правда, в свете последних событий, такое положение вещей имеет
для меня не академический интерес; а представляет из себя серьезную
проблему. Я не успокоюсь, пока не узнаю, кто стоит за архонтом Тирроном и
дергает за веревочки.
Скажите, по-Вашему, правитель Бангалора - агрессивный человек? Завоеватель
по натуре?
- Ну что Вы, - не задумываясь ответил Шовелен. - Чтобы быть завоевателем,
нужно не только быть агрессивным, но и иметь особый склад ума. Быть хорошим
стратегом; а главное - точно представлять себе, чего именно ты хочешь
достичь. Насколько я понял архонта Тиррона, он мечтает только о тишине и
покое; только о том, чтобы его не терзали проблемами. Нет, завоевателя из
него не выйдет. Да и поздно - великими воинами рождаются, а не становятся
лет этак в тридцать-сорок.
- Кто-то другой при его дворе может лелеять замыслы подобного толка?
- А какие у Бангалора возможности воплотить их в действительность? -
удивился граф. - Лелеять можно любые мечты и как угодно долго. А чтобы
реализовать их нужно что-то большее, чем несколько мечтателей. Да Вы и сами
это знаете лучше меня. Бангалор - не последнее государство в мире, но и
далеко не самое первое: ему нужно думать, скорее, о защите, чем о
нападении. Если ходевенские владыки окончательно освоятся в морских
просторах, то островам несдобровать - им ведь неоткуда ждать помощи.
- Тут я не могу с Вами не согласиться.
- Армия Бангалора тоже ничем особенным не отличается. И полководцев
выдающихся там в помине нет. Не думаю, чтобы острова могли представлять из
себя реальную угрозу кому-нибудь. Тем более, огромной империи, известной на
весь мир своим могуществом.
- И очень странно, что такое государство даже не пытается особенно скрыть
свою причастность к тем событиям, которые произошли в Роане за последние
месяцы.
Граф Шовелен некоторое время шел молча, глубоко задумавшись. Затем поднял
на Аластера ясные, пронзительные глаза и спросил:
- А Вы помните корону архонта Тиррона?
- Нет, к чему этот вопрос?
- Да вот, разбередили Вы меня, герцог. Да так, что я и сам начал
сомневаться в истинности своих выводов. Тут ведь есть одна маленькая
деталь, о которой я по неосмотрительности не упомянул, а Вы не знали: о
короне Аберайронов.
- Но причем же тут корона, дорогой граф? - терпеливо повторил Аластер.
- Дело в том, что это весьма громоздкое и странное, хотя и поражающее своим
великолепием сооружение...
- Ах, да, припоминаю. Мне говорили о чем-то вроде шлемов моих гвардейцев, -
небрежно заметил герцог.
- Не совсем так, - мягко поправил его граф. - Существует всего одно, но
весьма важное отличие: корона Аберайронов представляет из себя изображение
верхней части туловища змеи; причем голова этой твари располагается высоко
над головой самого архонта, а его лицо полностью закрыто сплетением золотых
и серебрянных полос... Нет, словами это описать невозможно - надо видеть.
И я так и не сказал Вам за все время нашего разговора, что видел Тиррона
только в его праздничном наряде и только - подчеркиваю, только в этой
короне. Других нарядов для встреч с иностранными послами Аберайронам не
положено.
Вот я и задумался. А так ли кроток и безобиден человек, лица которого я так
никогда и не видел? Так ли беспомощен? Или он показывает только то, что
хочет показать, а на самом деле... мы даже представить себе не можем, что
там - на самом деле.
- Страшные времена настали, - сказал Аластер. - Мне горько, что я своими
вопросами возбудил в Вас чувство недоверия к порядочному, возможно,
человеку.
- В том-то вся и беда, что "возможно", дорогой герцог. Ведь так же разумно
предположить, что этот умный, как я сам утверждал, и проницательный человек
получает немалую выгоду от того, что выглядит слабым и беспомощным;
жертвой, игрушкой в руках кого-то другого. Это один из самых верных
способов избежать возмездия, если тебя схватят за руку. Свалить все на
несуществующего виновника, и дело с концом...
- И так может быть. Печально, что Вы правы, дорогой Шовелен. Печально и то,
что архонт Тиррон по-прежнему остается под подозрением.
Кстати, я слышу пение фанфар. Кажется, мы с Вами заболтались, граф.
- Я с удовольствием продолжу эту беседу, герцог, - сказал посол. - А теперь
нам, видимо, пора в парадный зал дворца, на церемонию?
- Да, нужно торопиться.
Огромный зал был убран с такой пышностью, которую могут создать лишь слуги,
искренне желающие угодить своему господину.
Все помещение утопало в цветах, флагах и разноцветных гирляндах,
спускающихся с потолка и увивающих колонны. Полы были застланы белыми и
бледно-золотыми шелковыми коврами и щедро усыпаны золотыми и серебряными
монетами, чтобы новобрачные, пройдя по ним, всю жизнь жили в достатке.
Большой оркестр стоял на мраморном островке посреди обширного бассейна,
облицованного изнутри бирюзой и ляпис-лазурью, отчего вода в нем имела
неповторимый ярко-голубой цвет. Такое расположение музыкантов было выбрано
по двум причинам: во-первых, оно являлось идеальным с точки зрения
акустики; во-вторых, оркестр находился на значительном удалении от
императорских тронов, и пересечь водное пространство было нелегко. Аластер
решил, что поскольку музыкантов приглашали по отдельности, и все они были
жителями разных провинций империи, и даже иностранцами, то эта мера
предосторожности не являлась лишней.
Придворный оркестр разместили в бельэтаже, и седой дирижер, наряженный по
случаю бракосочетания своего обожаемого императора в белые атласные одежды
и синий плащ, подбитый горностаем, исполнял легкую музыку, дабы увеселять
многочисленных гостей.
За двумя рядами стройных колонн с мозаичным покрытием из розового оникса,
турмалинов и золотистых топазов - отчего они светились нежным
золотисто-розовым светом - в соседнем зале накрытые столы ломились от яств.
Скатерти, украшенные по низу свежими цветами, были уставлены драгоценной
посудой из золота, серебра, алебастра и хрусталя. Огромные фарфоровые
кувшины с разнообразными винами были выполнены в редкой манере -
двухстенными; и когда в них наливали жидкость, они преломляли свет таким
образом, что внутри проявлялись объемные фигуры. И нередко гости ошарашенно
разглядывали рыбок с пышными хвостами, лениво плывущих прямо в прозрачном
вине; пучеглазых жаб, спокойно сидящих на дне; морских коньков, цепляющихся
за веточки водорослей - а между тем, сосуды были полны только самим
напитком.
Безукоризненно одетые, подтянутые, прелестные, как бабочки, пажи по
двое-трое стояли у каждой колонны, возле каждого стола. Все они владели
двумя-тремя языками, и у иностранных гостей не было проблем с любой
мелочью, начиная от непринужденной беседы и заканчивая желанием отведать
редкого блюда.
Толпы людей, ожидающих выхода повелителя Великого Роана и его невесты,
более всего напоминали яркий цветник, поражающий взгляд. Здесь были
государи почти всех сопредельных стран: короли Альворана, Энфилда и
Самааны; князь Окванги и фейллах Ойнаа; Великий герцог Аммелорда - брат
тамошнего короля; послы Лотэра, прибывшие только накануне ночью; юный
маркграф Инарский, получивший этот титул сразу после смерти отца; и
маркграф дер-Науру; наместники Ашкелона, Эйды и Анамура. А также
бесчисленные посольства государств Ходевенского континента: Йида, Мары,
Эстергома, Уды, Донги и Эмдена, с которыми были давно налажены торговые и
дружеские связи.
Гвардейцы Аластера выделялись на их фоне своими черными доспехами и тяжелым
вооружением, но выглядело это не неуместно, а скорее, пышно.
Наконец, здесь присутствовал глава роанской церкви - Великий эмперадор со
своими приближенными. Именно ему предстояло провести брачную церемонию и
соединить императора и его невесту священными узами. Для этой цели в зале
был выстроен белый ониксовый алтарь, убранный самыми простыми, полевыми
цветами.
Эмперадор был сравнительно молод - не старше сорока; мил и кроток. В
отличие от большинства своих иноземных собратьев он считал неуместным и
недостойным вмешиваться в светские дела империи, справедливо полагая, что и
на врачевание душ может уйти вся жизнь. Это отношение являлось традиционным
и глубоко укоренившимся в сознании роанских церковников. Даже чрезмерная
роскошь, окружавшая их, в империи воспринималась как должное, ибо в Великом
Роане вообще никто не бедствовал.
Герцог Дембийский распрощался с Шовеленом и покинул его, чтобы занять свое
место в свадебной процессии. А граф отыскал племянника и вместе с ним
поспешил примкнуть к свите короля Лодовика Альворанского, которому пока еще
служил.
Наконец, царственный и великолепный церемонимейстер - весь в зеленом шелке
и атласе; в изумрудах и хризолитах, удивительно шедших к его благородным
сединам и зеленым глазам, трижды ударил в пол своим длинным жезлом и
возвестил:
- Император Великого Роана, Ортон I Агилольфинг! Принцесса Лотэра, Арианна
дочь Майнингенов!
И они вошли рука об руку, сопровождаемые небольшой свитой.
И император, и принцесса были ослепительны. Белые одежды из переливающегося
шелка тихо шелестели при каждом движении. И платье Арианны, и костюм Ортона
были украшены минимумом драгоценных камней ярко-алого цвета - рубинами и
гиацинтами. Голову императора венчала парадная корона Агилольфингов,
представляющая из себя золотое изображение дракона, распростершего свои
крылья. На принцессе была изящная кружевная шапочка из драгоценного
металла, усыпанная рубинами и алмазами. Шесть самых красивых юношей,
отбиравшихся по всей империи, несли белоснежную мантию Ортона Агилольфинга,
сотканную из шерсти горных львов, перьев и тончайшего шелка; шесть
прелестных девушек поддерживали шлейф свадебного платья Арианны - легкий и
прозрачный, словно паутинка в сверкающей росе бриллиантовой пыли.
Два оркестра грянули одновременно, сотрясая своды зала звуками мощной,
торжественной мелодии. Звенящее эхо носилось между нефритовых колонн,
заставляя их трепетать. И все, находящиеся в зале, как один человек,
выдохнули и выпрямились.
Эмперадор подождал, пока жених и невеста подойдут к алтарю и положат руки
на специально сделанные маленькие подставки. Тогда он простер ладони над их
склоненными головами и начал медленно и немного печально произносить слова
старинного ритуала.
Близнецу было страшно и больно. Но ему приходилось делать вид, что он
счастлив, и восторгаться праздничным обедом, восхищаться юной императрицей,
выслушивать многочисленные тосты и поздравления и шутить с гостями. Все это
давалось нелегким усилием воли, ибо вчера он на какую-то часть умер, и
смертная тоска владела его существом.
Мало кто знал тайну близнецов императора. Еще меньше было тех, кто
по-настоящему понимал, что это значит для того, кто призван быть отражением
истинного повелителя Великого Роана.
Близнец не любил слова двойник. Хотя бы потому, что двойник - это всего
лишь копия, пусть и до мельчайшей детали похожая на оригинал, но все же
копия, в которой не хватает чего-то, чтобы стать подлинником. Копия и ведет
себя соответственно. Близнецов же воспитывали особенным образом, и они
никогда не чувствовали себя живыми портретами императора, но всегда - его
продолжением, его частью, как бы сердцем или легкими, или еще каким-нибудь
жизненно важным органом, который хоть и не есть сам человек, но все же
вносит свою малую лепту в его способ существования.
Близнеца, конечно же, звали Ортоном. Он любил музыку и стихи; а из своих
придворных питал слабость к Аббону Сгорбленному, Аластеру и шуту. Еще он с
радостью встречал князя Окаванги и короля Самааны. Причем, чувства,
испытываемые им к последнему, были трудно объяснимы. Даргейм Вальрус был
