Проза - Угрюмова В.

Двойник для шута

Виктория Угрюмова

                             ДВОЙНИК ДЛЯ ШУТА
                                  (роман)

                          Географическая справка

  В настоящем романе рассматриваются всего два континента мира, называемого
Лунггаром, которые находятся в западном полушарии планеты. Континенты эти
носят название Алгер и Ходевен. В юго-западной части располагается
Бангалорский архипелаг, который находится на месте древнего континента
Бангалор, ушедшего под воду в результате катаклизма.

  В Лунггарском году девять месяцев, в каждом из которых насчитывается сорок
дней. Названия месяцев и времен года приводится по принятому в Роане
календарю.

  Весенние месяцы - месяцы цветения и красоты: кту дриу кту ксафо кту талау

  Летние месяцы - месяцы созревания плодов и большой жары: лонг-гвай
     лонг-лорхом лонг-сумадель

  Осенние месяцы - месяцы сбора плодов и небесных слез: оронг-дарат
     оронг-джамби оронг-кутей

  Последний месяц является наиболее холодным, и в отдельных государствах,
таких как Самаана и Северный Уэст, а также Лотэрское побережье океана
Гломм, в это время выпадает мощный снежный покров.


                                  Часть 1

  - Если нам удастся уничтожить императора, то мы изменим ход истории целого
мира, - пробормотал словно бы про себя высокий и худой до болезненности
человек в переливчатых дымчато-серых одеяниях. Лицо его было скрыто
серебряной маской, на которой на века застыло непроницаемое выражение. - И
Вы считаете это возможным? - позволил себе усомниться его собеседник. Он
был встревожен и растерян: это было ясно хотя бы по тому, как он мял
пальцы, снимал и надевал обратно тяжелые перстни, которыми они были
унизаны, и то и дело поправлял на себе то воротник, то пышный плащ. К тому
же, он все время почесывал кончик носа.

  Человек в маске смотрел на него с нескрываемым презрением. Тот, другой, не
видел этого холодного и тяжелого взгляда, но чувствовал его кожей. Он
чувствовал его всегда, с давних пор, еще со времени своего младенчества.
Этот взгляд оскорблял, унижал, уничтожал его - и ничего с этим нельзя было
поделать.

  Перед ним стояло воплощение его кошмаров и детских страхов; человек,
которого боялись и почитали все, кто его знал. Правда, таких было очень
немного.

  Этот воплощенный ужас назывался человеком лишь потому, что такое
определение более всего подходило к нему, а вовсе не потому, что его
действительно считали одним из детей рода человеческого. Ничего живого и
естественного не было ни в его странном - тощем и изможденном теле,
закутанном в бесчисленные переливающиеся одежды; ни в костлявых руках со
скрюченными пальцами, похожими на обугленные веточки; ни в жутком и
лихорадочном блеске черных глаз за узкими прорезями серебряной маски. В
самой его привычке никогда не расставаться с маской, наконец. Он странно
ходил, передвигаясь словно оживший деревянный манекен; странно поворачивал
голову, будто приводил в действие заржавевший механизм; странно дышал -
хрипло и прерывисто, как если бы ему не хватало воздуха.

  Он напоминал живого мертвеца; и тем не менее, этот человек держал в руках
огромное количество жизней и судеб; и не было того, кто бы решился восстать
против него.

  - Нужно сделать так, чтобы невозможное стало возможным, - донеслось из-под
маски. - Это не Ваши заботы.

  - Да, но императора любит его народ; ему верна его гвардия; он настолько
сильнее, что абсурдно посягать на его власть. К тому же, на днях он
сочетается браком с принцессой Арианной и снова подтвердит этим союз с
Лотэром. Воевать против него - значит воевать практически против целого
континента. Это ли не безумие?

  Человек в маске повернулся спиной к своему собеседнику. Его всегда злила
слабость и нерешительность других; бессильных он моментально сбрасывал со
счетов и вычеркивал из своей жизни. Он бы и этого нытика вычеркнул, причем
немедля, но время еще не наступило. Сейчас эта разряженная и украшенная
побрякушками рохля была ему необходима.

  Пока необходима...

  - Я не собираюсь объявлять войну, - произнес он целую минуту спустя, когда
его ярость улеглась настолько, что он смог заставить себя говорить
спокойно. - Воевать не просто бессмысленно, но и самоубийственно. С другой
стороны, народ Великого Роана станет любить того, кто будет сидеть на троне
Агилольфингов - и ему, народу, все равно, каким именем назовут следующего
императора: Ортоном, Лексом, Тирроном или как-то иначе. А теперь позвольте
мне удалиться - у меня десятки неоконченных дел.

  Он прошагал к дверям на негнущихся ногах, впечатывая каблуки в мраморные
плиты пола, и вышел, не дожидаясь ответа.

  Человек в роскошных одеяниях заломил руки и тревожно огляделся по сторонам.
Взгляду его предстала пышная обстановка: драгоценные ковры по всем стенам,
тяжелая низкая мебель на гнутых золоченых ножках; малахитовые и агатовые
вазы с охапками тропических ярких цветов, аромат которых наполнял
помещение; стройные нефритовые колонны в углах комнаты, увитые живым
плющом; тяжелые бронзовые двери, которые невозможно выбить даже тараном; и
высокое стрельчатое окно. Единственное окно в этом помещении, забранное к
тому же золоченой решеткой. Человек подошел к нему и, встав на цыпочки,
постарался выглянуть наружу.

  Он находился на последнем этаже высокой башни, возведенной в незапамятные
времена на вершине скалы. Мимо его окна плыли крохотные облачка, похожие на
прядки белых волос, летящих по ветру. Внизу с ошеломительным грохотом
разбивались о камни могучие океанские волны.

  - Западня, - прошептал человек. - Клетка. Золотая клетка, и я узник.
Господи! Неужели ты не видишь этого?!


                  * * *

  
                

    Порт Майн был заполнен толпами людей, явившихся встречать корабли. Здесь
было шумно, разговор шел на нескольких языках сразу. Кто-то кричал
восторженно и приветственно, кто-то возмущался, кто-то требовал носильщика,
вина и проводника. Бросалось в глаза нарядное убранство порта: флаги,
ленты, штандарты. И публика была праздничная - в одеждах ярких и веселых
тонов; в серебре, золоте и драгоценностях. Все новые и новые суда входили в
гавань, и, казалось, в ней скоро не останется места; поэтому капитаны
высаживали своих многочисленных пассажиров в шлюпки и переправляли их на
берег, а корабли уводили в соседние бухты, где все было приготовлено к их
появлению.

  Погода соответствовала всеобщему настроению. Стоял один из ясных и погожих
дней, какие часто случаются в здешних местах. Дул теплый и ласковый ветер;
бирюзовая гладь моря собиралась мелкими складками волн, и все вокруг было
залито солнцем.

  На носу одного из кораблей, небрежно облокотившись о деревянного, тертого
всеми морскими ветрами дракона, стояли двое. Первый - почти старик: на вид
ему было не менее шестидесяти. Но судя по манерам и костюму - настоящий
вельможа; сухощавый, подтянутый, гладко выбритый и опоясанный мечом. Густые
волосы, опускавшиеся до плеч, были тщательно завиты и причесаны; а голубые
глаза смотрели ясно и весело, как у ребенка. Тонкие губы часто складывались
в улыбку, отчего на худых щеках были прорезаны две вертикальные морщины,
впрочем, ему шедшие. Одет он был пышно и дорого. Даже духи его пахли
чарующе-скромно, и было в их запахе нечто, неуловимо свидетельствующее об
их баснословно высокой цене.

  Второй был настолько молод, что его приходится называть не иначе, чем
юношей. Его щеки еще не знали грубого прикосновения бритвы, и кожа на них
была того редкого бело-розового, ровного оттенка, которому так завидуют
женщины. Он был высок, широкоплеч, но еще по-мальчишечьи гибок. Он
настолько походил чертами на своего спутника, что в них без труда можно
было признать близких, кровных родствеников. Только глаза у молодого
человека были карие, глубокие, бархатистые. Юноша наверняка гордился своим
длинным мечом в роскошных ножнах; но то и дело передергивал плечами,
изнывая в шелках и бархате. Похоже, что огромная драгоценная цепь,
усыпанная бриллиантами, рубинами и гиацинтами, натирает ему шею; а
многочисленные перстни, украшавшие пальцы, мешают и раздражают.

  Это были посол славного государства Альворан в Великом Роане - граф
Шовелен; и его племянник - любимый, надо заметить, племянник, а теперь и
помощник - Трой.

  - Кажется, нам еще долго дожидаться своей очереди, - ворчливо заметил
Шовелен. - Здесь собрались посольства со всего света, и, как минимум,
половина из них прибыла раньше. Так что естественное чувство справедливости
заставляет не лезть вперед.

  - И собственного достоинства, - откликнулся юноша. - Нет ничего хуже, чем
толкаться в толпе, словно простой зевака.

  - А поскольку делать нам все равно нечего, - продолжил посол, - позволь я
еще раз задам тебе необходимые вопросы. Очень важно, как ты проведешь свою
первую встречу, - наставительно молвил он, заметив, как недовольно
сморщился племянник.

  - Да, господин граф. Я понимаю.

  - Не похоже. Мы не простые послы. На сей раз нас пригласили в составе свиты
его королевского величества, и недопустимо ударить лицом в грязь.

  - Дядюшка! Здесь столько посольств, столько свит, и столько их величеств,
высочеств, светлостей и сиятельств, а также прочих владетельных особ -
многие названия, прости, я даже выговорить не могу - что никто ничего не
заметит.

  Посол Шовелен изобразил на своем лице суровое порицание. Юный Трой упрямо
не желал понимать, куда и по какому торжественному поводу они прибыли.
Вельможа горестно вздохнул: горячо любимый им племянник, оставшийся сиротой
в пять лет и выросший под его опекой, интересовался только оружием,
лошадями и поединками. Последние год или два его, правда, стали привлекать
и женщины, но все же этого было слишком мало, чтобы сделать блестящую
карьеру при дворе. Теперешний приезд в Великий Роан мог серьезно продвинуть
Троя вверх по крутой придворной лестнице, где на каждой ступени ждет
счастливца и награда, и титул, и власть. Правда, с таким же успехом он
может натолкнуться на предательство, позор, изгнание и даже смерть. Но граф
всегда полагал, что глупцам, трусам и неудачникам просто не стоит играть в
эту захватывающую игру. Сам он всю жизнь оставался среди победителей, и для
своего племянника иной судьбы не представлял.

  С точки зрения графа, их родная страна - Альворан - находилась на зыбкой
грани между пиком своего расцвета и началом упадка. Правда, двор все еще
был пышен, а государственный казначей все еще не объявлял государю о его
полном и окончательном банкротстве, но вот уже три поколения альворанских
правителей находились в состоянии блаженного ничегонеделания. И граф был
уверен, что подобная политика к добру не приведет. Сам он являлся
убежденным сторонником теории, что если хочешь хотя бы оставаться на месте,
то нужно все время идти вперед. Он-то хорошо знал, что судьба, как
океанский отлив, норовит утянуть человека назад. Но поскольку он был всего
лишь послом, а не главным советником короля, то и мыслями своими с
государем не делился. Для себя же твердо решил, что его племянник станет
делать карьеру при каком-нибудь другом дворе; и поездка в империю пришлась
как нельзя более кстати.

  Великий Роан был самым могущественным и богатым государством мира. Эта
огромная империя имела выход к трем океанам, омывалась семью морями и
обладала неограниченным влиянием во всех странах, сколько их могли
перечислить самые искушенные географы. Император Роана являлся существом,
которое в сознании прочих людей было ближе к небожителям, нежели к простым
смертным. Блеску и великолепию его двора завидовали все монархи; о тысячной
доле его казны тосковали бессонными ночами все скряги, скупцы и министры
финансов; а его империя процветала так, словно боги трудились над ней в
поте лица. Самым главным же было то, что Великий Роан не воевал.

  Войн на этой земле не было вот уже семь или восемь сотен лет подряд, с тех
самых пор, как воцарился на престоле первый из Агилольфингов - легендарный
император Браган. Именно он сумел защитить империю от нападения северных
варваров; а, выиграв эту войну, объявил ее последней в истории Роана. Он же
дал своему народу новый свод законов как залог благоденствия и мира; а
также написал законы для своих потомков или последователей. И выходило, что
каждый следующий император Великого Роана подчинялся этим законам
беспрекословно. Многие иноземные государи готовы были отдать правую руку за
то, чтобы узнать хотя бы половину из того, что было в них записано - ибо
великолепная империя при ближайшем рассмотрении изобиловала тайнами и
загадками.

  Случившееся нынче скопление гостей произошло от того, что все они были
приглашены на торжества по случаю бракосочетания теперешнего императора
Ортона I с принцессой Арианной из рода Майнингенов - тех самых северных,
некогда варваров, а ныне могучих соседей Роана из королевства Лотэр. Брак
этот был династическим. Достаточно сказать, что жених и невеста встречались
лишь раз в жизни, и произошло это тогда, когда им исполнилось
соответственно семь лет и полтора года.

  Похожая на глуповатую куколку в чепчике и непомерно тяжелом для нее
праздничном платьице, расшитом бриллиантами, принцесса не понравилась
Ортону. Будущий император Роана увлекался в то время верховой ездой и
стрельбой из лука. Он вечно ходил с расцарапанным носом и разодранными
коленками, и девчонок, особенно таких крохотных, не любил. Известие о том,
что впоследствии он будет обязан жениться на этой маленькой плаксе,
повергло его в настоящее уныние.

  С тех пор прошло восменадцать лет. По слухам, принцесса Арианна не просто
выросла, но и несказанно похорошела. День свадьбы был назначен, и накануне
гордая дочь Майнингенов прибыла в столицу, чтобы сочетаться браком со своим
женихом.

  Гости ждали пышных торжеств и мечтали оказаться свидетелями неслыханной
щедрости Агилольфингов, прославленной в веках не меньше, чем их могущество.

  Все это посол Шовелен сотни раз втолковывал своему племяннику, но Трой, к
его великой досаде, слушал вполуха.

  - Милый мальчик, - уговаривал граф. - Император молод. Император настолько
богат, что служить ему - воплощение мечты любого придворного. Ты юн и хорош
собой; остроумен и неглуп - отчего бы императору Ортону не заметить тебя и
не пригласить к себе на службу? Такой шанс случается один раз в жизни,
пользуйся же им, дубина!

  Трой соглашался пользоваться единственным шансом, но как-то вяло. Скорее,
чтобы угодить дяде, которого искренне любил, а потому не хотел огорчать.
Лично его, Троя, немного пугали многочисленные недомолвки и намеки, а также
упоминания о тайнах и загадках, которые сопровождали любой разговор, если
он в той или иной степени касался событий в Великом Роане. Вот и теперь
дядя затронул странную и даже скользкую тему.

  - Виссигер подробно рассказал тебе о возможных трудностях при встрече с
императором и его двором? - монотонно спрашивал граф Шовелен.

  Трой не мог не признать, что дядя его - при многочисленных и безусловных
достоинствах - всегда был, мягко говоря, занудой. И зудел, как укушенное
место, часами, а то и днями, когда хотел удостовериться в том, что все
продумано, предусмотрено и решено до мелочей. Такая предусмотрительность
давала свои плоды, но и доводила окружающих до полного изнеможения.

  - Ты же знаешь Виссигера, дядя. Он невнятен, как пригоревшая каша -
булькает, пыхтит и выпускает пар. Четыре часа к ряду толковал о том, что на
шута императора нужно смотреть каким-то особенным образом; что с шутом
императора нужно обращаться каким-то особенным образом, но я так и не понял
ничего из его объяснений. Что ты так волнуешься? На месте разберемся.

  - Нет, Трой. Положительно, ты можешь вывести меня из состояния душевного
равновесия, - рявкнул посол. - Ты так ничего и не выучил? Опять думал, Бог
знает о чем; еще и перекладываешь вину на Виссигера!

  Трой ждал продолжения разразившейся грозы, но Шовелен внезапно успокоился и
сказал:

  - Хорошо. Может, ты и прав. Может, тебе действительно следует увидеть все
своими глазами. Иногда это помогает лучше, чем несколько лет корпения над
книгами, - и, заметив, как заискрились радостью глаза племянника, поспешил
добавить, - но только иногда: то есть в очень редких случаях. Поэтому ты
немедленно продолжишь свои занятия с Виссигером. НЕМЕДЛЕННО.

  И когда моментально затосковавший Трой обреченно двинулся по направлению к
каюте своего учителя, посол потребовал себе на верхнюю палубу кресло,
прохладительного и доску с игрой морогоро. Игру эту он ценил превыше всех
прочих забав, считая, что она укрепляет и развивает ум, наблюдательность,
воображение и скорость реакции. Игра морогоро существовала в двух
вариантах: в первом на доске, покрытой синими и бирюзовыми причудливо
сплетенными полосами, разыгрывались морские баталии; а во втором - сражения
были сухопутными. Каждый вариант предусматривал свои правила и свои
маленькие хитрости. Граф Шовелен гордился тем, что в этой игре у него было
мало соперников. Переставляя тяжелые причудливые фигурки, он представлял
себе конкретных лиц - персонажей той истории, которая разворачивалась перед
ним на протяжении всей его жизни. Некоторые из них были настолько сильны,
что их следовало постоянно опасаться, если они были врагами; или полагаться
на них, если они играли на его поле. Некоторые почти ничего из себя не
представляли; но часто, слишком часто - и в жизни, и в игре - посол
наблюдал, как эти мелкие, незначительные фигурки уничтожали превосходящего
их противника, заманивая в ловушки, расставляя капканы, окружая сетью
обмана. И когда враг начинал видеть то, что ему внушали, а не действительно
происходящее, он проигрывал.

  Первая заповедь: заставляй своего врага думать то, что хочешь ты.

  Только через несколько часов, когда солнце уже начало клониться к закату,
опускаясь в бирюзовые воды моря Луан, посла Альворана пригласили на берег.
Гостей было так много, что первыми, естественно, высадились монархи со
своими многочисленными слугами и телохранителями; а посольства их стран
остались ждать. Это было справедливо еще и потому, что послы, в отличие от
своих владык, обучены терпению; и ждать умеют.


                  * * *

  
                

    Покинув комнату в башне, человек в серебряной маске отправился в свои
покои. Они были гораздо просторнее, однако обставлены настолько просто, что
если бы не некоторые - несомненно, баснословно дорогие - предметы, наводили
бы на мысль о бедности ее обитателя. Однако бедности не было - было
пренебрежение к мирским страстям; презрение к золоту и драгоценностям и
стремление к чему-то большему, чем просто богатство и просто власть. О
таком могуществе мечтают немногие: лишь те, кто каким-либо образом испытал
подобное состояние, и теперь не мог жить иначе, довольствуясь жалким
подобием всемогущества и власти земных владык.

  Человек в серебряной маске знал, чего лишены обычные государи.

  Человек в серебряной маске был магом.

  Островное государство Бангалор было совершенно особенным местом, которое
коренным образом отличалось от всех прочих государств. Когда-то давно здесь
находился древний материк Бангалор, ушедший под воду в результате
катаклизма. Многие утверждали, что это было наводнение - потоп, от которого
погибло все живое. Некоторые возлагали вину за гибель материка на
землетрясение неслыханной силы; часть ученых просто ссылалась на известное
пророчество, в котором с натяжкой можно было увидеть описание причины
исчезновения Бангалора, и довольствовалась тем, что кто-то из предков
заранее знал об этой катастрофе. А нам, дескать, незачем совать нос в
чародейские игры.

  Жизнь не стоит на месте. Через восемьсот с лишним лет жители островов с
увлечением слушали легенды и сказки о канувшем в небытие материке, но не
воспринимали их всерьез. Тропический климат, постоянное лето и
ослепительное солнце, изобилие зелени и плодов, а также многочисленные
родники с пресной - сладкой на вкус водой - все это позволило людям и
дальше жить и даже процветать в этом уголке мира.

  Когда потомок желтокожих Эрлтонских владык основал тайный орден,
занимавшийся изучением черной магии, он обосновался на Алоре - самом
большом из островов Бангалорского архипелага, заручившись поддержкой
тогдашнего архонта. Выбор этот был сделан не случайно: утверждали, что
звезды благоприятствуют этой земле и дают ей силу и власть. На ближайшие
два - два с половиной тысячелетия любые занятия магией, астрологией и
алхимией в этих краях были просто обречены на успех. Огромные усилия были
приложены к тому, чтобы всемерно сузить число людей, причастных к тайне
Ордена. А тем, от кого не удалось скрыть сам факт его существования,
постоянно внушалась мысль, что орден объединяет всего лишь
ученых-единомышленников; смельчаков и реформаторов; а также людей,
искушенных в политике, экономике и прочих науках. Поговаривали, правда, что
здесь готовят наемных убийц - и это больше соответствовало
действительности, чем даже могли допустить самые отчаянные сплетники - но
доказать этот факт было практически невозможно.

  Даже название и символ ордена были выбраны не случайно.

  Приблизительно в то же самое время, когда был основан орден, на Бангалоре
был официально утвержден новый государственный флаг и герб. Теперь символом
островного государства стала смертельно ядовитая бангалорская умба -
огромная черная змея, в изобилии встречающаяся в здешних местах. Символ и
герб Ордена выглядели точно так же, и только посвященные могли обнаружить
разницу, абсолютно недоступную постороннему взгляду. Это было одним из
самых дальновидных и предусмотрительных поступков Верховного магистра,
который надежно защитил таким образом своих последователей и слуг от
нескромных и чересчур любопытных людей, которые привыкли всегда
докапываться до сути; даже если эта суть была им не нужна.

  Теперь на Алоре процветало уже третье поколение магов. Они добились
чрезвычайных успехов в своем деле; и хотя их достижения не афишировались,
известны они были повсюду. Редкий правитель не пользовался услугами Ордена
Черной Змеи (так официально именовались маги), не догадываясь, правда, что
имеет дело с чернокнижниками. Услуги эти стоили чрезвычайно дорого, и
предыдущие два поколения накопили огромный запас золота, сделав таким
образом осуществимой мечту нынешнего главы ордена.

  Человека в серебряной маске звали Эрлтоном и он был верховным магистром -
то есть господином и повелителем всех алорских магов. Среди посвященных в
чести была одна безумная идея: что тогдашний Эрлтон Серебряный, живший
более трехсот лет тому, и теперешний - суть одно и то же лицо. Точнее, одна
и та же маска, ибо глава ордена никогда не появлялся перед своими
подчиненными без нее. Никаких прямых доказательств этой гипотезы не
существовало; но верно также и то, что напрочь отсутствовали факты, ее
опровергающие. И потому каждый был волен соглашаться с тем мнением, которое
более соответствовало его взглядам. Правда, среди двенадцати членов
магистериума - высших по положению в ордене и по мастерству - разногласий
не было. Они не сомневались в том, что магистр у ордена был и оставался
единственный и незаменимый.

  Эрлтон был настолько искушен в своем деле, что, если бы пожелал, то мог
иметь все, к чему обычно стремится человек: золото, власть, красоту и
любовь прекраснейшей из женщин. Но глава Ордена Черной Змеи давно уже был
не человеком, а кем-то иным. И этот кто-то был одержим одной мечтой и одной
целью: Эрлтон ненавидел империю - ее законы, ее могущество, ее прекрасные
города и плодородные земли; веселый народ и справедливых правителей; даже
ее легенды и сказки были ему неприятны.

  Обычные сказки и обычные легенды про доблестных рыцарей, спасенных ими
принцесс, кровожадных людоедов и коварных магов; а также про лучших друзей
рыцарей - благородных и смелых драконов.


                  * * *

  
                

    Столица империи поразила Троя своей красотой и великолепием.Нигде в мире -
а несмотря на свою молодость он побывал уже во многих странах - ему не
доводилось видеть такие широкие, чистые, до блеска отмытые улицы; такие
красивые клумбы и цветущие деревья; такие великолепные дома. Они въезжали в
город со стороны порта Майна, но даже на окраине Роана не было ни хибарок,
ни покосившихся лачуг, ни тощих собак, облаивающих и пышные кортежи, и
дребезжащие телеги; ни нищих, которые обычно не давали прохода богатым
путешественникам, особенно в праздничные дни. Короче, никаких признаков
бедности Трой не обнаружил.

  Особенно же его потрясли янтарные купола и яшмовые колоннады двух базилик;
стены зданий, украшенные барьельефами; статуи, украшавшие площади,
вымощенные белым камнем, и тенистые аллеи. Прежде Трой никогда не видел,
чтобы такое количество деревьев и кустов росло прямо в черте города -
укрепленные города Альворана и Аммелорда напоминали каменные мешки, которые
раскалялись в летнюю жару и в которых зимой было чрезвычайно холодно.

  И порт, и пригород, и сама столица были настолько хороши, что юноша не мог
насмотреться: вертел головой и постоянно дергал дядюшку за рукав, чтобы
поделиться впечатлениями.

  Посол Шовелен вел себя гораздо сдержаннее. Во-первых, он был стар, и даже
цвета казались ему не такими яркими и насыщенными, как любимому племяннику.
Во-вторых, в Великом Роане он бывал уже несколько раз, и из них два раза
посещал столицу. Первое потрясение давно уже прошло, и теперь граф был, в
основном, озабочен проблемой, как бы пристроить Троя ко двору
Агилольфингов. Собственное государство и собственный монарх на фоне империи
казались ему не просто слабыми, но и до смешного игрушечными. Шовелен
считал, что им просто повезло, что западный сосед не воюет - иначе Альворан
давно уже стал бы одной из провинций Роана. К слову, многие государства
просто присоединились к империи, отдав себя под ее протекторат. Так
поступили в свое время и графство Анамур, и княжество Эйда.

  Трой каждую пышную постройку принимал за императорский дворец, и когда
кортеж проезжал мимо очередного здания, он не знал, радоваться ему или
разочаровываться. Однако юноша пришел в совершеннейший восторг, когда они
подъехали к берегу реки Алой. Могучий поток нес свои воды в море Луан;
вверх и вниз по течению скользили баржи и гребные галеры, лодки и ладьи с
резными носами. Это было завораживающе красивое зрелище. Но еще более
удивительным Трою показался огромный, изогнутый мост, впившиймся своими
могучими лапами в оба берега.

  Посольство стояло теперь на левом; а правый, противоположный, высился перед
ними.

  Там и располагался императорский дворец, одновременно служащий крепостью.
Красотой он не уступал постройкам левобережной части столицы, но был
гораздо мощнее и надежнее. Его окружали высокие стены, сложенные из
звонкого камня; а над стройными, вытянувшимися к небу башнями реяли
зелено-золотистые стяги с изображением дракона. Огромная круглая луна
лениво лежала на самом краю черепичной крыши; а вдоль моста протянулась
бесконечная цепь людей с горящими факелами в руках.

  Только сейчас Трой понял, что уже стемнело, и значительную часть пути они
проделали в сгущавшихся сумерках.

  В резиденцию императора прибыли ближе к полуночи. Послам отвели две
огромных комнаты в западном крыле дворца; человек десять слуг бесшумно,
словно совы, расставили багаж; проводили господ в бассейн для омовения и
уложили спать. Трой был настолько переполнен чувствами, что порывался
прорваться к дядюшке в комнату, чтобы побеседовать с ним часок-другой перед
сном, однако граф пресек эти попытки в зародыше. Он позволил себе
напомнить, что их ожидают завтра к малому выходу императора, и на эту
встречу он, граф, возлагает особенные надежды. А потому категорически
требует, чтобы возлюбленный племянник немедленно же отошел ко сну, чтобы на
следующий день быть свежим и красивым, как цветок. Трой привык подчиняться

  Шовелену настолько, что не просто лег, но и, поворочавшись с боку на бок,
провалился, выпал из реальности и очнулся только утром, когда теплый
солнечный луч умостился на его щеке.

  Посол был уже у него в комнате, одетый и причесанный особенно тщательно. От
внимания Троя не укрылось, что Шовелен предпочел одеться по столичной моде:
в высокие сафьяновые сапоги, синий бархатный колет с прорезями на пышных
рукавах и небесно-голубую шелковую рубаху простого кроя с широким отложным
воротником. В правом ухе графа сверкал звездчатый сапфир. Избранная гамма
подчеркивала и усиливала и без того бездонную синеву его глаз, и убавляла
лет этак пятнадцать-двадцать.

  - Дядюшка! - вскричал Трой, садясь в необъятной постели. - Был бы я
девицей, влюбился бы в Вас всенепременно.

  - Тогда хорошо, что ты не девица, - ворчливо отвечал граф, стараясь
сдержать довольную улыбку. - Вставай, лежебока. Умывайся и давай наряжать
тебя со всей обстоятельностью, соответствующей важности момента. То есть -
по-королевски.

  Шовелен взялся за дело серьезно, и потому Трой был готов через полчаса. Он
чувствовал себя крайне нарядным в костюме вишневого цвета с золотым шитьем.
Украшения из бриллиантов и гранатов придавали ему особый шик, но не
бросались в глаза. Граф особенно часто подчеркивал, что все истинно
красивые и дорогие вещи не должны затмевать своего хозяина и привлекать к
себе внимание. Изысканный вкус требует, чтобы предметы и украшения только
выгодно подчеркивали внешность своего обладателя, и не более.

  Принесшие завтрак молоденькие служанки немедленно зарделись при одном
только взгляде на юношу, что было особо отмечено и оценено как хороший
признак.

  Посол позавтракал со вкусом и аппетитом. Будучи человеком искушенным, он
догадывался, что отдохнуть и поесть сегодня им как следует не удасться:
приемы обычно длятся долго, и отнимают много сил. Но как он ни уговаривал
Троя, как ни соблазнял разнообразными кулинарными шедеврами, юноша
отказывался. Он был слишком взволнован предстоящим событием, и кусок просто
не лез ему в горло. Наконец появился лакей с сообщением, что император
готовится к выходу; и гости собираются в парадном зале.

  Выйдя из своих апартаментов Трой и Шовелен присоединились к свите своего
повелителя - короля Лодовика - и пошагали бесконечными коридорами по
направлению к парадному залу. Вскоре юноша перестал удивляться увиденному,
потому что обычный разум в состоянии вместить только определенное
количество впечатлений, а затем, чтобы не повредиться, отсеивает все
лишнее. Именно по этой причине Трой как должное воспринимал и полированные
яшмовые полы, поражающие естественными узорами камня; и ониксовые колонны,
поддерживающие потолки из небесно-голубого лазурита и бирюзы; и невероятное
количество золота, серебра и камней, которыми сверкали и искрились почти
все предметы. А картины, оружие, статуи и гобелены просто меркли на этом
фоне, несмотря на всю свою красоту. Остальные вели себя приблизительно так
же, как и молодой человек - сперва восторгались, но после затихли - есть
предел и восхищению. Только король Лодовик выглядел хмурым и подавленным:
он давно уже прикинул приблизительную стоимость одного этого коридора, и
сразу понял, что, заложи он все свое королевство, может, и сумел бы его
воссоздать в своем дворце.

  В парадном зале внимание Троя привлекли только люди. Это вовсе не значит,
что парадный зал больше ничем не поражал глаз; однако придворные императора
и его гвардия превзошли все виденные до сей поры чудеса.

  Вопреки очевидной роскоши, окружающей их, вельможи и военачальники Великого
Роана были одеты скромно и неброско. И от этого только выигрывали,
выделялись на фоне ослепительной обстановки. Граф Шовелен, пользуясь тем,
что в огромной зале находилось не менее тысячи человек, и все они
перешептывались, отчего было довольно шумно, обратил внимание своего
племянника на их костюмы. В них преобладала сдержанная гамма и предпочтение
явно отдавалось черному, белому и жемчужно-серому цветам. Встречались и
более яркие одежды, но они ни в коем случае не были пестрыми.
Драгоценности, стоившие целое состояние, тоже не бросались в глаза, а
только дополняли ансамбль, придавая ему изысканность и шик. Изо всех членов
свиты короля Лодовика только граф и его племянник могли похвастаться таким
же стилем.

  Придворные дамы моментально покорили сердце молодого повесы, причем все
скопом. Он переводил восхищенный взгляд с одного свежего и милого лица на
другое - очаровательное и сияющее зрелой, полновесной красотой - и никак не
мог определить для себя, какое же нравится ему больше. Молоденькие фрейлины
привлекали его своей безыскусностью и естественностью; остальные же женщины
пребывали в удивительном состоянии неопределенного возраста, преимущества
которого проявлялись в их изысканности, пикантности и обаянии - короче в
том, что приходит только с годами.

  Где-то там, как на другом конце бескрайнего поля, император принимал
поздравления от союзных монархов. Те, кто не приехали сами, прислали пышные
посольства. А среди множества подарков обязательно находился хотя бы один
особенный, со смыслом, имеющий символическое значение; и его вручали лично
Ортону I, произнося при этом речь. Каким бы кратким ни старался быть каждый
оратор, в общей сложности они говорили слишком долго. А поскольку очередь
Лодовика еще не наступила, то Трой даже разглядеть императора не мог из-за
бушующего человеческого моря.

  Поневоле блуждающий взгляд его, пресытившись женской красотой во всем ее
многообразии и великолепии, перебрался на солдат императорской гвардии. Тут
Трой даже задохнулся и с удивлением спросил себя: как же он их раньше не
заметил?

  Воины эти были не просто высокими и не просто хорошо сложены. Возможно,
именно так и выглядят небожители; просто люди об этом не знают. Все, как
один, гвардейцы были выше на голову самого высокого человека, которого
когда-либо видел Трой. Широкие плечи и мощные грудные клетки казались
способными выдержать тяжесть горных хребтов или удары таранов. Лица воинов
- удлиненные, с тонкими, аристократическими чертами, - были безупречно, но
как-то непривычно красивы и безмятежно спокойны. И хотя Трой видел
множество непохожих друг на друга людей, роанские воины поразили его
воображение - впрочем, если бы юноше пришлось объяснять: чем, то он бы
наверняка не справился с этой задачей. Зато поражаться и восхищаться
нарядами он мог с чистой совестьюодеты и вооружены гвардейцы были и вовсе
удивительно - это бросилось в глаза всем.

  Выросший в графском замке; обученный воинскому искусству лучшими учителями,
каких только можно купить за деньги; посетивший затем множество стран -
Трой знал толк в доспехах и оружии. Тем более его потрясли латы гвардейцев
- черные, с зеленоватым отливом, крылатыми наплечниками и с двумя рядами
шипов вдоль позвоночника. Шлемы были выполнены в виде голов драконов, и
надо лбом горели в металле рубиновые или изумрудные глаза. Высокие гребни
опускались до середины лопаток. Тонкие талии были перетянуты черными
поясами, на которых висели в ножнах по десять метательных ножей. Основное
же оружие у каждого гвардейца было свое, выбранное сообразно собственным
вкусам и пожеланиям. Тот, кто знал толк в таких вещах, с уверенностью мог
сказать, что мечи, секиры, копья и кинжалы императорских воинов стоили
гораздо дороже, чем многие сокровища, хранящиеся во дворце. Нигде и никогда
в мире не появлялось что-либо подобное. И Трой откровенно любовался воинами
до тех пор, пока дядя не привел его в чувство, тронув за локоть. Оказалось,
что сейчас речь держит Лодовик Альворанский, и свита его, соответственно,
находится у самого трона.

  Юноша тут же поднял взгляд, разыскивая императора, и испытал следующее
потрясение, надолго выбившее его из колеи. Ему, конечно, удалось удержать
себя в рамках приличия, и он надеялся, что никто особо не обратил внимания
на его вытаращенные глаза и приоткрытый от удивления рот. Трой сознавал,
что именно эту деталь он пропустил накануне мимо ушей; и дал себе зарок
впоследствии не пренебрегать советами учителя Виссигера, а с должным
почтением относиться к этому многомудрому и знающему человеку.

  Ортон I Агилольфинг выглядел совсем молодым. Он был вовсе не похож на
повелителя необъятных земель, облеченного абсолютной, неограниченной
властью. По случаю торжеств император был одет во все белое, и этот цвет
удивительно шел к его черным длинным волосам и синим глазам; ко всему его
бледному, вытянутому лицу с тонкими, правильными чертами. Когда природа или
Господь создавали Ортона, они не пожалели усилий. Молодой человек с
безупречной внешностью и такими же безупречными манерами с первого взгляда
привлекал к себе не только умы, но и сердца людей. Поговаривали, впрочем,
что искусство обаять собеседника было обязательным предметом для
Агилольфингов в пору их учения.

  Трою он показался ненамного старше его самого. Зато фигура у Ортона была
явно развитее и мощнее, и даже в скупых его движениях была видна та грация,
которая приобретается долгими годами постоянных тренировок и
свидетельствует о прекрасном владении собственным телом.

  Император сидел прямо, вытянув стройные, неприлично красивые для мужчины
ноги, обтянутые белой лайкой шитых серебром сапог. Жемчуга и опалы,
украшавшие строгий костюм, бросали на его лицо матовый облеск, заставляя
ярче сиять миндалевидные глаза. У императора была выразительная мимика,
передававшая самые тонкие оттенки его настроения.

  Ортон Агилольфинг вежливо улыбался королю Лодов ику, занимавшему трон,
расположенный на возвышении напротив императорского (Великий Роан всегда
был озабочен тем, чтобы не ущемить и не уязвить самолюбия любых
коронованных особ). Но Троя поразило, конечно, не это. А то, что на нижней
ступеньке императорского трона он увидел человека, бывшего, вне всяких
сомнений, шутом. Шутом, обряженным, как и полагается, в огромный
красно-бело-зеленый колпак с бубенцами; в яркие одежды из дорогих тканей,
но болтающиеся этакими изысканными псевдолохмотьями; и с шутовским жезлом в
руке.

  Одним словом, ничего примечательного в этом шуте не было , если бы не его
лицо.

  Тоже, кстати, лицо как лицо - приятное, и даже красивое.

  Лицо императора...


                  * * *

  
                

    Надо заметить, что накануне величайшего дня своей жизни принцесса Арианна
чувствовала себя иначе, чем большинство молодых невест. Нельзя сказать,
чтобы она испытывала нетерпение, вполне понятное и объяснимое при подобных
обстоятельствах; стремление поскорее соединиться со своим будущим супругом;
радость или сердечное томление. Более того - она чувствовала себя
прескверно. И как только предоставилась возможность, сразу отослала фрейлин
и служанок из своих покоев; а сама хлопнулась с размаху на широкое и мягкое
ложе, сунула голову под подушку, по старой детской привычке, и только тогда
позволила себе расплакаться. Если быть до конца откровенными, то даже
разреветься.

  Принцессе было одиноко и страшно.

  Конечно, в Великий Роан ее сопровождала огромная свита, в которую были
включены самые знатные сверстницы, ставшие теперь придворными дамами
будущей императрицы; и даже наиболее расторопные служанки, покинувшие Лотэр
и последовавшие за своей госпожой. Но отец категорически настоял на том,
чтобы старенькую няню она оставила дома.

  Бедная старушка долго металась между своей обожаемой принцессой и
собственными внуками, терзалась и мучалась, но наконец не выдержала и
объявила о своем решении умереть на родине. Так что единственного человека,
которому Арианна доверяла, как самой себе, при ней не было. И откровенно
поговорить о том, что ее тревожит, будущая императрица ни с кем не могла.

  С малых лет ее готовили к тому, что когда-нибудь она станет женой Ортона I,
повелительницей Великого Роана и матерью наследника самого завидного
престола в этом мире - что, в общем-то, и являлось единственно главным для
ее многочисленной родни. О чувствах жениха и, тем более, невесты речь
вообще не шла: особы, облеченные такой властью, как они, несут и огромную
ответственность за судьбы своих подданных, а потому не имеют права на
простые человеческие чувства - особенно на любовь.

  Традиция эта сложилась очень, очень давно, когда, потерпев поражение от
легендарного императора Брагана Агилольфинга, король Отто Майнинген решил
дело полюбовно. Заключая брак с наследницей Лотэра, император - кем бы он
ни был - покупал мир на северных границах; выход к океану Гломм; а также
постоянный доступ к дешевому дереву и пушнине - пожалуй, единственному, чем
был богат Лотэр. А Майнингены платили таким образом за собственное
благополучие и гарантированную защиту в случае столкновения с кем-нибудь из
агрессивных своих соседей. Эти связи между двумя странами за истекшие
восемь веков только укрепились и разрослись. Теперь существовали правила и
законы, согласно которым принцесса королевского дома Майнингенов в течение
всей своей жизни подготавливалась к тому, чтобы стать женой императора.

  Нельзя сказать, что Аринанна не была готова. Та часть ее сознания, которая
с первых же лет осознавала себя дочерью монарха и будущей женой монарха,
оставалась спокойной и бестрепетной. Она наизусть выучила все, что ей
полагалось; смирилась с тем, что ее ждет встреча со множеством тайн,
загадок и просто непонятных явлений; что при дворе Ортона I существуют свои
традиции и ритуалы, которые она обязана чтить и соблюдать, не задавая
никаких вопросов; и была вышколена в этом отношении лучше иного солдата.
Вообще, редко кто задумывается над тем, что монархи с младых ногтей
приучаются не только повелевать, но и беспрекословно подчиняться.

  Но была еще одна Арианна: девятнадцатилетняя девушка во всем расцвете
молодости и ослепительной красоты. И ей отчаянно хотелось любви и нежности,
поддержки и сочувствия, дружеского участия и просто забав и развлечений,
ибо принцесса отличалась веселым и добрым нравом. Всего этого ей постоянно
не хватало при мрачном дворе ее отца; но там хотя бы были подруги и добрая
мать. Рано постаревшая, грустная женщина с преждевременными морщинами,
измученная вспышками ревности своего супруга и кончиной младшего из
сыновей, королева обожала свою дочь, и пока Арианне было позволено
находиться на женской половине, она была просто счастлива. Но когда девочке
исполнилось четыре года, ее отдали на попечение строгим воспитательницам, и
короткое счастье закончилось.

  Теперь принцесса боялась, что оно никогда и не повторится, ибо все, что она
слышала о Великом Роане и его императорах, ввергало ее в священный ужас.

  В пятнадцать лет Арианна влюбилась в одного из придворных своего отца -
молодого королевского стремянного. Это был статный златокудрый атлет, не
блиставший умом, но пользовавшийся огромным успехом у особ противоположного
пола. Принцесса же находилась в том возрасте, когда юное существо
влюбляется непременно, неважно, есть рядом объект, достойный пылкого
первого чувства, или же нет. В последнем случае любят мечту. В первом же -
возводят своего любимого до уровня идеала.

  Арианна вряд ли перебросилась со своим возлюбленным несколькими фразами.
Она обожала его издали, просто за то, что он был на свете. Перспектива
долгой жизни с нелюбимым супругом побуждала ее непременно отдать свое
сердце хотя бы кому-нибудь. В самых сладких своих грезах принцесса
представляла, как однажды падет в объятия прекрасному стремянному, и тот,
осчастливленный этой любовью, увезет ее далеко-далеко; спасет от
уготованной судьбы. На самом же деле ничего не произошло, и молодой человек
вскоре женился на одной из придворных дам, заключив свой брак не столько по
любви, сколько по расчету.

  Сердце принцессы было разбито. Как ей казалось, навсегда.

  Изо всех приближенных только старушка-няня догадывалась о чувствах,
обуревавших ее воспитанницу. Но Арианна слишком уж рьяно оберегала свою
тайну, и не пожелала говорить о ней ни с кем. Потому и не услышала, что
первое чувство редко перерастает во что-либо серьезное; еще реже приводит к
счастью. Что великий смысл этой нежной и хрупкой любви - в опыте, мудрости
и страданиях, которые, как известно, очищают душу и готовят ее к грядущим
испытаниям.

  Теперь Арианна оплакивала свою жизнь - погубленную, исковерканную
традицией, проданную, пусть и за великую цену. Она даже не задумывалась над
тем, что именно сейчас вступила в пору своего расцвета; что именно теперь
стала особенно хороша, и что ее судьба еще впереди.

  Слезы постепенно высохли, но Арианна еще судорожно всхлипывала и шмыгала
носом, когда в дверь негромко постучали.

  Принцесса быстро села на постели, вытерла лицо рукавом; хотела было глянуть
в зеркало, но вдруг передумала и, собрав всю свою решимость, сказала:

  - Войдите.

  Она ожидала увидеть именно императора, но когда его высокая стройная фигура
возникла на пороге, все же вздрогнула и смертельно побледнела. Голова ее
закружилась от волнения и неожиданности; мысли смешались, и сердце бешено
заколотилось. Девушка попыталась улыбнуться, но улыбка не лепилась к
побелевшим губам, и соскользнула с них спустя мгновение облетевшим листком.

  Ортон пришел к ней не один: за его спиной стояли два великана - воина
личной гвардии и кто-то третий. Кто именно, Арианна не знала - его смутный
силуэт едва виднелся в дверном проеме.

  - Я не разбудил Вас, принцесса? - спросил Ортон.

  И Арианна отметила не только его безукоризненно вежливый тон, но и явную
холодность.

  - Нет, господин мой. Я еще не спала. Слишком много впечатлений от дальней
дороги; слишком много новых лиц. Все это поражает воображение, и тогда
трудно заснуть даже при сильной усталости.

  - Да-да, Вы правы, - рассеянно откликнулся император. - Вы позволите мне
поговорить с Вами? Поверьте, что я не стал бы беспокоить Вас в столь
поздний час по пустякам, но дело у меня важное; к сожалению,
безотлагательное.

  - Я к услугам Вашего величества, - ответила Арианна.

  - Тогда я зайду.

  Император наконец переступил порог и закрыл за собой дверь, оставив своих
спутников в соседнем покое. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями,
и Арианна с удивлением заметила, что он вовсе не так холоден и безразличен,
как показалось с первого взгляда. Более того, император, кажется,
нервничал, что ее сразу успокоило. Возможно, это и нелогично, но принцесса,
как и все женщины, придерживалась не логики, а интуиции.

  - Я хотел бы ознакомить Вас, Арианна, с некоторыми правилами. Вам придется
соблюдать их, как только Вы станете моей супругой. Готовы ли Вы выслушать
меня со всем вниманием, чтобы уже завтра не совершить тех ошибок, которые в
нашем положении просто недопустимы?

  - Да, господин мой.

  При этом обращении Ортон поморщился, но ничего не сказал.

  Принцесса решила, что выказала недостаточно почтительности своему господину
и повелителю и потому торопливо продолжила:

  - Меня предупредили, что в первую брачную ночь, прежде, чем разделить со
мной ложе, супруг обязательно возьмет с меня клятву молчания, а потом
расскажет мне все, что обязана знать императрица Великого Роана, чтобы не
посрамить свое имя и до конца жизни быть отрадой и опорой своему мужу. Хотя
меня не уведомили о том, какого содержания могут быть эти правила или
законы, меня научили загодя принимать их и повиноваться им беспрекословно,
ибо так лучше для империи, для моей страны и для всего мира.

  Механически произнося эти пустые, заученные еще в детстве фразы, она
чувствовала, как в ней подымается волна протеста - гордая дочь Майнингенов
так и научилась быть покорной, сколько ни пытались ей внушить это чувство
строгие воспитатели. И она решила сразу объяснить человеку, с которым ей
волей-неволей придется провести остаток своей жизни, что, если он
рассчитывает найти в ней бессловесную и кроткую рабыню, то этого не будет
никогда. Хотя она и не нарушит данного слова и постарается выполнять взятые
на себя обязательства. Поэтому Арианна перевела дух и сказала просто и
спокойно:

  - Меня действительно хорошо вышколили, Ваше величество. И я ко всему
готова; так что Вы не волнуйтесь и не беспокойтесь за меня: я знаю, что
многое из того, что Вы мне скажете, на первый взгляд диковинно и
непривычно. Но, правда, я так давно привыкла к мысли об этом, что теперь,
кажется, меня ничто уже удивить не сможет.

  - Вот и слава Богу! - выдохнул император с облегчением. - Я, знаете ли,
ужасно волнуюсь. Наверное, не меньше, чем Вы. Я ведь отдаю себе отчет в
том, что Вы меня не любите - да и как бы Вы смогли полюбить того, кого
совершенно не знаете. Могу даже представить, что Вы чувствуете себя, как
жертва, отданная на заклание; Вы лишены друзей, вырваны из привычной
обстановки и у Вас нет права на личную жизнь. Это на самом деле несказанно
тяжело. Но поверьте, что за небольшим исключением, я чувствую то же самое.
Моя прежняя жизнь закончилась так же, как и Ваша, и теперь нам придется
учиться жить вместе, как бы трудно сперва ни пришлось. Вы согласны?

  Принцесса смотрела на него со смешанным выражением надежды и недоверия на
лице, и ничего не отвечала. Ортон смущенно кашлянул, но все же решил
продолжать.

  - Я не прошу Вас подарить мне свое сердце, но во всяком случае я считаю,
что нам выгоднее стать союзниками, нежели врагами.

  - Да, - едва слышно ответила Арианна.

  - Вы согласны! - явно обрадовался император. - Это значительно облегчает
мою задачу. Я, знаете ли, человек незлобливый, и ужасно не люблю, когда
возникают непредвиденные трудности. Приятно быть окруженным друзьями.

  - У меня не было друзей, - сказала принцесса. - Меня готовили к роли Вашей
супруги, и не позволяли привязываться к кому бы то ни было.

  - Я никогда не должен был становиться чьей-либо женой, - усмехнулся
император, - но я в состоянии понять, как это должно быть ужасно.

  - Это очень горько, Ваше величество, - подтвердила Арианна.

  - Ну, теперь у Вас есть друг и союзник. Надеюсь, что я не обману Ваших
ожиданий. А теперь перейдем к самому главному, но прежде, - он осторожно
тронул ее за руку, - может, выпьем немного и передохнем перед последним
рывком?

  - Это было бы здорово! - обрадовалась принцесса. - А у Вас найдется то
шипучее вино, похожее на сидр? Я его очень люблю, хоть девочкам этого и не
положено.

  Ортон рассмеялся; и таким заразительным был его смех, что спустя несколько
мгновений принцесса уже заливалась вовсю, сама не зная, отчего она хохочет.

  - Уф-ф, - остановился наконец Ортон. - Не смешите меня. У меня важное дело.
Так-так, где тут вино?

  Он подошел к низенькому столику с янтарной крышкой, уставленному кувшинами,
металлическими узкогорлыми сосудами и высокими темными бутылками.

  - Какого шипучего? - спросил он через полминуты, - Голубого или черного? -
Какое будете пить Вы, мой господин? - ответила Арианна с очаровательной
улыбкой, скользнувшей мотыльком по ее свежим губам. Крайне соблазнительным,
как подумал мимоходом император.

  А принцесса поймала себя на том, что уже кокетничает со своим женихом. От
былой скованности не осталось и следа. Похоже, что император, не прилагая к
тому особенных усилий, если и не очаровал ее, то по крайней мере
заинтересовал.

  - Не называй меня господином, - взмолился Ортон. - Мне этого по горло
хватает и днем. Зови меня по имени; ведь скоро мы с тобой станем как-никак
родственниками.

  Отчего-то это замечание вызвало новый приступ веселья. А ничто так не
объединяет людей, как смех. Так что несколько этих минут сдружили их и
привели к взаимопониманию больше, чем могут сблизить несколько месяцев
жизни бок-о-бок в огромном дворце.

  - С чего бы мне начать? Наверное, с того, что мне придется доверять тебе
гораздо больше секретов, чем остальным...

  - Да.

  - Первое: думаю, ты слышала, что император Великого Роана бессмертен и
уходит из жизни только по собственной воле, уступая трон преемнику. Но
убить его невозможно - какой бы причудливый способ ни избрал покушающийся.

  - Конечно, - согласилась Арианна. - Это вторая из многих заповедей, которые
я учила.

  - А какая была первой? - заинтересовался император.

  - Первая гласила, что вольное либо невольное предательство будет немедленно
изобличено и наказано по всей строгости; меня даже заставили затвердить,
что каким бы мелким ни казалось мне нарушение установленных правил, оно
может привести к катастрофе, и первым, кто пострадает от этого, буду я. А
следом такое количество невинных людей, что... Словом, мне сумели-таки
однажды объяснить, что непонимание каких-то вещей не освобождает от несения
ответственности.

  - Ты и правда это чувствуешь? - спросил Ортон очень серьезно.

  - Наверное. Если честно... - Арианна подошла к ложу, уселась на него с
ногами и несколько раз подпрыгнула, - если честно, то мои воспитательницы
не сумели меня даже как следует запугать. Хотя очень старались. А знаешь,
запуганное существо не всегда отвечает за свои поступки. Но потом мама
сумела найти нужные слова и убедила меня, что не всегда получается делать
то, что очень нравится; что даже самая счастливая, самая удавшаяся жизнь
только наполовину состоит из радостей, а на вторую - из горя. И в этом есть
свой великий смысл.

  - Твоя мама - удивительная женщина, - тихо сказал Ортон.

  - Да?! Ты тоже так думаешь?! - радостно воскликнула принцесса. - Знаешь,
Ортон. Для меня очень важно то, что ты сейчас сказал... А какой была твоя
мама? Я имею в виду, какой она была тебе матерью? У нас в картинной галерее
висит ее портрет - но он написан, когда она была еще в моем возрасте. Мне
кажется, что она была очень красивой женщиной.

  Император отвернулся к окну.

  - Не стоит говорить об этом. Я не очень хорошо ее помню - она долго болела,
и меня редко пускали к ней. Она была хорошей, но очень печальной, хотя отец
старался, как мог. Наверное, ей было тяжело.

  Арианна смотрела на него, широко открыв глаза.

  - Но ведь у нее же был ты.

  - Боюсь, ей этого было недостаточно.

  Принцесса почувствовала, что эта тема неприятна молодому человеку, и
постаралась незамтено сменить ее.

  - Я еще не сказала спасибо, здесь очень красиво. Дома у меня не было таких
прекрасных покоев. Замок Майнингенов - вообще довольно мрачный, а в моих
комнатах и подавно было мало красивых вещей.

  - Но почему?

  - Чтобы не разбаловать меня. Я должна была стать императрицей, и отец долго
готовил меня к тому, что считал самым важным в моей жизни, забывая о
мелочах, какими бы приятными они ни казались мне самой. - Она покраснела и
заговорила быстро и невпопад, - Я... я не представляла, что ты такой -
такой простой и свой, и добрый. Я всегда думала, что император Роана - это
кто-то очень недоступный, страшный и жестокий.

  - Ты разочарована? - улыбнулся молодой владыка.

  - Нет, - тихо призналась принцесса. - Напротив. Я очень рада. А теперь,
когда я сказала тебе то, что думала, я действительно готова выслушать ваши
законы.

  - Позже я расскажу тебе обо всех хитросплетениях дворцовых интриг и обо
всех возможных случайностях. Пока же ты должна твердо помнить, что я не
один, - и, заметив удвиленный взгляд принцессы, император поспешил
объяснить, - у меня есть двойники.

  - Я помню, - сказала Арианна. - Твой шут. И это сделано для того, чтобы...

  - Не перебивай меня, пожалуйста, - Ортон говорил по-прежнему мягко, но в
его голосе уловила принцесса стальные нотки владыки, который привык к
беспрекословному послушанию. - У меня несколько двойников. Их часто меняют,
потому никто не знает, кого именно видят сейчас мои подданные: меня или
его. Может случиться так, что за обедом ты встретишься с одним из
двойников; в музыкальной комнате - со мной; в Зале Советов снова будет
заседать двойник - только уже другой, и так далее. Только здесь, только по
ночам ты будешь знать, что видишь именно меня. И поэтому только здесь
возможны между нами проявления откровенности или любых чувств, какими бы
они ни были.

  - Да, но как это возможно? - испуганно спросила Арианна. - Неужели ты
думаешь, что если я не смогу отличить тебя от твоего подобия, то это смогут
сделать воины охраны? Что помешает чужому мужчине занять твое место - и на
престоле, и подле меня? Где гарантия, что твой двойник просто не придет
сюда, ко мне?

  - Гарантии... Гарантии - это уже другой вопрос. И мы им немедленно
займемся. Но для этого я бы хотел представить тебе одного человека. Можно
ему зайти?

  - Ты здесь полновластный хозяин, - улыбнулась Арианна. И от императора не
укрылось, что ее улыбка была милой и очаровательной, совсем отличной от той
вымученной и жалкой, которой она его встретила совсем недавно. А еще он
понял, что очаровательная девушка, предназначенная ему в супруги волей
покойного отца и многочисленных предков, мила и умна, и очень нравится ему.
Ортон был всегда целомудрен и сдержан - не столько в силу многочисленных
давних традиций, сколько по причине своего характера. А еще потому, что
большинство придворных дам - роскошных, страстных, томных - не привлекали
его никогда. Он бы и сам не мог объяснить, что именно казалось ему в них
отталкивающим. Нынешний император Великого Роана еще не испытывал чувства
любви ни к одной женщине; и не особо рассчитывал когда-либо его испытать.

  Он не сказал принцессе правды. Своих родителей Ортон помнил хорошо: ему
было уже восемнадцать, когда они умерли один за другим. И он прекрасно
знал, что отца и мать связывают узы дружбы и взаимопонимания; уважения и
преданности, но никак не любви. Когда матери уже не стало, а отец находился
на смертном одре, он счел возможным рассказать взрослому уже сыну о своем
нежном чувстве к одной из дам Роанского двора, попросив Ортона заботиться о
ней в дальнейшем. Но, будучи полновластным владыкой и даже зная о
взаимности чувств, Морон IV - отец Ортона - всю жизнь хранил верность своей
супруге, считая это вопросом чести и достоинства не императора, но
истинного

  Мужчины. Правда, его супруге не было легче от этого, потому что она
чувствовала, что сердце мужа ей не принадлежит; и никакое волевое усилие не
изменит положения вещей. Она так и умерла в печали.

  Нынешний император был глубоко убежден, что его ждет подобная судьба; и
потому старался не смотреть на других женщин, чтобы потом не страдать, как
страдал отец.

  Кстати, возлюбленная Морона ненамного пережила своего повелителя, и
скончалась год спустя, унеся свою тайну с собой в могилу.

  То, что Арианна оказалась и красивой, и умной, и крайне приятной в общении,
немного потрясло Ортона. Он чувствовал себя странно - как подросток,
краснел и смущался, и сам не понимал, что с ним происходит.

  - Но ты же не пленница. И я хочу, чтобы ты чувствовала себя комфортно и
уютно в этом дворце и во всей империи.

  - Спасибо, - искренне сказала принцесса. - В любом случае, приглашай своего
спутника; нужно же мне учиться понимать тебя и все происходящее...

  Император приоткрыл дверь, ведущую в соседние покои и сделал знак рукой.
Повинуясь этому приказу, в комнату шагнул человек такого роста и сложения,
что в спальне сразу стало тесно; а мебель, до того казавшаяся тяжелой и
надежной, как-то вдруг приобрела хрупкие тонкие очертания. Очевидно, все
дело в пропорциях - так сказал бы художник.

  На фоне этого великана император сразу стал выглядеть настоящим мальчишкой;
даже выражение лица его представлялось более детским и наивным, нежели
секунду назад. И принцесса с изумлением воззрилась на того, кто сотворил
все эти метаморфозы одним только фактом своего появления.

  Это был черноволосый исполин с изумрудно-зелеными глазами. Лицо его было
далеко не красивым, но неправильные, удлиненные хищные черты несли в себе
нечто большее, чем просто красоту. Так, нельзя сравнивать с человеческим
лицом цветок или драгоценный камень, бабочку или вечернюю звезду. Это
просто разные понятия. Возможно, где-то великана посчитали бы уродом;
где-то - прекрасным, словно божество. Но одно несомненно: им можно было
любоваться до бесконечности. Его телосложение тоже было необычным - он был
слишком строен и слишком гибок при такой ширине плеч и таких мускулах.
Вошедший был облачен в черные с зеленоватым отливом латы, но шлема на нем
не было - он оставил его в соседней комнате, обнажив голову в знак уважения
к своему повелителю и будущей повелительнице. Оружия при нем тоже не было,
но при первом же взгляде всякому становилось ясно, что он в нем и не
нуждается. Нечеловечья мощь таилась в этом теле.

  - Это Аластер, герцог Денмбийский, граф Согды и маркиз Эттельстан, с сеньор
Гравелота - командир моих гвардейцев и верховный командующий в случае, если
когда-нибудь все же разразится война.

  Великан сделал еще один шаг вперед, и завороженная принцесса протянула ему
руку для поцелуя. Он прижался к ней неожиданно холодными губами; улыбнулся:

  - Счастлив буду служить Вашему величеству.

  - Спасибо, герцог.

  Арианна понимала - ее учили - что при встрече с полезным человеком либо
очень знатным вельможей, от которого что-то может зависеть в будущем,
необходимо придумать хотя бы пару приветливых и благожелательных фраз,
чтобы произвести выгодное впечатление. Но слова не приходили на ум: те, что
могла вспомнить принцесса, казались пустыми, как выеденная ореховая
скорлупа, рядом с этим удивительным человеком.

  - Я попрошу тебя в дальнейшем придерживаться следующего порядка, - попросил
император, и его голос вывел принцессу из сладкого забытья. - Если тебе
потребуется обычная услуга, скажем, новые платья, драгоценности, экипаж,
еда, книги, - словом, все, что может потребоваться человеку, то к твоим
услугам будет целый двор. И любое твое приказание будет выполнено в ту же
минуту. Но если тебе потребуется совет или помощь; или если ты непременно
захочешь поговорить со мной - не важно, по какому вопросу, то обращайся к
Аластеру или к его гвардейцам. К ним и только к ним, слышишь меня?

  - Да, император, - ответила она покорно.

  - Кто-то из моих людей всегда будет рядом и придет на помощь Вашему
величеству, - заверил ее исполин.

  Господи! Какой же у него был голос: низкий, бархатистый, немного рыкающий,
как у барса, которого она однажды видела в зверинце своего отца.

  - Позже я представлю тебе еще нескольких человек, на которых ты сможешь
всецело полагаться, а пока удовольствуйся этими. И еще, вдруг что-то очень
спешное - можешь обращаться к моему шуту. Он, конечно, зубоскал и
насмешник, каких мало; но зато надежен, как скала.

  - Это правда, - подтвердил Аластер.

  Вообще-то Арианне показалось, что в его словах скрыт еще один смысл, но
понять, о чем идет речь, она не смогла. Но не особенно расстраивалась из-за
своего неведения, ибо на один день впечатлений и так хватало с головой.

  - Аластер и его гвардейцы и являются той гарантией, о которой ты говорила,
- продолжал Ортон. - И не огорчайся, что им известно больше тайн, чем,
например, тебе. Скажу по секрету, я тоже не посвящен во все секреты своих
воинов; и ничего - почти никогда не жалуюсь.

  - Теперь я просил бы позволения удалиться, - сказал великан.

  - Да, конечно, - ответила принцесса растерянно.

  Этот невероятный человек повергал ее в трепет, словно она разговаривала со
сверхъестественным существом.

  - Спокойной ночи, Ваше величество. Я надеюсь, что нам удастся сделать все,
чтобы Вы не сильно тосковали по отчему дому и нашли в Роане новую семью и
новые радости.

  С этими словами Аластер вышел, оставив молодых людей наедине.

  - Ну, спокойной ночи, Арианна, - сказал император и тоже поцеловал ей руку.
- До завтра. И помни все, что было здесь сказано.

  - А... а ты разве не останешься? - спросила она, приходя в ужас от
собственного бесстыдства или отчаянной смелости (это уж как назвать).

  - Не думаю, что это было бы правильно, - улыбнулся Ортон. - Ты настоящее
сокровище; я даже надеяться не смел, что моя невеста будет такой
очаровательной и рассудительной: обычно и портреты, и свидетели склонны
преувеличивать. Портреты - особенно. Но мы так мало знаем друг друга;
только что перешли на ты. А впереди у нас долгая, хочу надеяться, жизнь -
зачем же торопиться? Но перед тем, как уйти, должен открыть тебе одну
маленькую тайну: я правда рад, что мне в жены досталась ты, а не
какая-нибудь другая принцесса.

  С этими словами император развернулся на каблуках и вышел.

  А принцесса несколько раз прошлась по спальне, рассеянно переставляя букеты
в опаловых и яшмовых вазах; выглянула из окна - убедившись заодно, что
внизу дежурят два гвардейца; затем сбросила одежду и влезла в постель. Там
она свернулась клубочком и принялась размышлять. Ей было очень странно, но
уже не страшно и не одиноко. Она досадовала на то, что Ортон не остался с
ней этой ночью, и тут же досадовала на себя за свою досаду. Она вспоминала
гиганта Аластера и спрашивала себя, что же с ней произошло при его
появлении?

  Арианна точно знала, что император очень понравился ей. Она с наслаждением
втягивала носом воздух, в котором еще витал аромат его духов; и, сама того
не замечая, поглаживала шелковое покрывало медленными и ласкающими
движениями. Она радовалась, что завтра увидит Ортона; еще больше радовалась
тому, что она имеет на него все права, а это значит, что никто не может им
помешать...

  Мысли об Аластере были менее отчетливыми. Принцесса чувствовала трепет и
начинала беспричинно улыбаться, едва в памяти всплывал его образ.


                  * * *

  
                

    - Ну? - спросил граф Шовелен, едва они остались втроем в своих покоях. На
сей раз, кроме него и племянника, в разговоре участвовал учитель Виссигер;
причем на его присутствии настоял именно Трой. Посол был только рад этому
обстоятельству. В свое время, когда он искал знающего человека,
энциклопедически бразованного и способного завладеть вниманием шустрого
юнца, ему рекомендовали Виссигера, присовокупив к блестящей характеристике
замечание о его безупречной честности и порядочности. Порядочных людей во
все времена не хватает; и граф, наведя справки, решил во что бы то ни стало
заполучить именно этого человека для занятий со своим племянником.

  Виссигер был еще не стар, но уже отчаянно лыс. Невысокий и тощий,
застенчивый, с добродушным выражением лица и неизменной кроткой улыбкой, он
был бы очень мил, но его внешность сильно портил огромный, похожий на
бесформенную картофелину нос. И когда учитель сильно сутулился, всем
моментально приходило в голову, что это нос перетягивает его к земле. Руки
у него были большие, красные; и он очень их стеснялся; пожалуй больше, чем
носа и лысины. Но огромные, круглые доверчивые его глаза - бледно-голубые,
как у ребенка, пробуждали в любом странное чувство к учителю. При нем даже
посол, который бывал невыносим в плохом расположении духа, понижал голос и
старался подыскать более мягкие обороты; даже самые нахальные лакеи вели
себя скромнее, а суровые воины - мягче. Когда Трой в первый раз увидал его,
то хотел подложить ему змею в карман - это была еще самая невинная из его
шалостей.

  Хотел, и не смог, - совести не хватило.

  С той поры минуло без малого десять лет. Учитель и ученик очень сдружились;
и хотя Трой не всегда проявлял усердие в занятиях, зато был откровенен с
Виссигером и посвящал его в свои крохотные тайны. Ему весьма повезло, что с
ним постоянно находились два близких человека - граф и учитель - которым он
привык доверять безоговорочно.

  Итак, граф удобно устроился в глубоком и мягком кресле, вытянул ноющие от
усталости ноги и спросил:

  - Ну? Что означало: "Делись впечатлениями, спрашивай, а мы поможем тебе
разобраться в твоих чувствах и мыслях".

  - Даже не знаю, с чего начать...

  Трой был перевозбужден. Он тоже устал за сегодняшний длинный день, но все
не мог угомониться, и шагал вдоль стены взад и вперед.

  - Не мелькай перед глазами, - попросил Шовелен. - Что тебя поразило больше
всего? Кроме дам, разумеется.

  - Гвардейцы. Гвардейцы и шут! И император; и гвардейцы... Оружие! Какое у
них оружие! Дядя, Вы же сами видели - этого просто быть не может. А шут и
император?! Нет, только не говорите, что Виссигер обязан был предупредить
меня: он, конечно же, предупреждал... мне кажется. Просто услышать об этом
- мало. Все равно тебя ждет потрясение, потому что этого не может быть.

  Тут Трой ощутил, что говорит слишком сбивчиво и невнятно; и предпочел
остановиться и перевести дух. Учитель и дядя с улыбкой глядели на него. Они
искренне радовались, что их мальчик увидел столь прекрасную страну и столь
блестящий двор; что он был удостоен чести лицезреть владыку, о котором по
всему миру слагают легенды, одна таинственнее другой. И им было приятно,
что Трой не остался к этому равнодушным.

  - Думаю, - начал Виссигер, - теперь молодой граф с большим вниманием
выслушает историю о шуте и императоре?

  - Расскажи, расскажи немедленно, - потребовал юноша.

  - Утверждают, что легендарный император Браган в своем своде законов,
составленном им для потомков, поставил обязательным условием существование
двойника. По всей стране и по всему миру ездят послы императора и ищут
людей, похожих на него как две капли воды. Это очень трудная задача. Ведь
может статься и так, что двойника нет в природе. И все же каждый новый
император из рода Агилольфингов в день своего восхождения на престол входит
в тронный зал в сопровождении своего близнеца. Этот близнец всю жизнь будет
развлекать императора, играя роль шута при его дворе. Но не это есть
главная его задача. Он должен служить живым напоминанием великолепному
владыке - постоянным символом бренности и преходящести таких вещей, как
слава и власть.

  Позволю высказать собственное суждение, - добавил Виссигер. - Великий Роан
по-прежнему благополучен во многом благодаря тому, что все его правители
были людьми благородными, умными, честными и пеклись о благе своих
подданных. Стоит же императору забыться, как перед ним возникает лицо его
шута - его собственное лицо - которое напоминает ему, что и он может в
любую минуту оказаться там, внизу, на нижней ступени трона. А, возможно, и
на дне жизни. Ибо судьба всегда переменчива, и не стоит ее дразнить
понапрасну.

  О чем Вы думаете, Трой?

  - Наверное - это очень страшно, - тихо сказал юноша. - Очень страшно - все
время видеть себя со стороны. Знать, как ты выглядишь не в лучшие моменты;
как ты злишься и радуешься; как ешь и спишь.

  - Но и очень полезно, - заметил Шовелен. - Все недостатки видны, как на
ладони. Все проступки и неблагородные, недостойные деяния буквально
выпирают наружу. Если бы у каждого из нас был такой двойник, возможно,
жизнь повсюду стала бы лучше.

  - У нас есть этот двойник, - твердо произнес Виссигер. - Это наша совесть;
просто мы приучились мало обращать на нее внимание. А от императора закон
требует внимательно присматриваться к своему шуту: тот играет роль зеркала,
выставляя напоказ недостатки, которые людям свойственно прятать. А это, в
сущности, и есть то, что делает совесть - внутренний голос человека. И
посему, Трой, не пренебрегайте голосом совести, какие бы неприятные вещи он
Вам не говорил. Не старайтесь отмахнуться от него. Ибо как бы хорошо Вы ни
хранили свои тайны, всегда есть человек, который знает о вас все. Это Вы
сами. А от себя не сбежишь; и себя не обманешь.

  - Браво! - сказал граф Шовелен. - Это прекрасные слова, и я счастлив лишний
раз убедиться, какому достойному и прекрасному человеку я доверил
воспитание Троя. А теперь, Виссигер, расскажите нашему мальчику о
гвардейцах и их традициях. Я полагал, - обернулся он к племяннику, - что
тебе следовало сначала их увидеть, а уж затем слушать. Иначе ты бы и эти
главы истории пропустил мимо ушей; а, согласись, такие ребята заслуживают,
чтобы рассказ о них слушали внимательно.

  - Они великолепны! - воскликнул Трой.

  - Это самое малое, что можно сказать о гвардейцах императора, - кивнул
Виссигер. - Раз в полгода в Роане, а также таких огромных городах, как
Ремель, Ойтал, Сувейда или Эр-Ренк, проводят воинские турниры и состязания;
на них съезжаются рыцари и воины с двух континентов, а также с
Бангалорского архипелага. Победа в таком турнире не просто почетна.

  Юноша хотел было заявить, что уж эти подробности он с детства знает
наизусть; и лет пятнадцать просто грезит Роанским ежегодным турниром. Но у
него хватило ума не перебивать учителя.

  - Это знают все, - неторопливо вел свою речь Виссигер. - Но мало кто знает,
что на следующий день победителю предлагают состязаться с любым из
гвардейцев императора. Встреча эта почти никогда не происходит привселюдно,
и почти всегда - практически без свидетелей: это уже зависит от желания
победителя турнира, а мало кому придет в голову оспаривать собственное
право на победу. Такой поединок ни о чем, вроде, не говорит. Титул чемпиона
остается за рыцарем в любом случае: ведь встреча с гвардейцем императора
как бы неофициальная. И потому соглашаются все; или почти все, но за таким
редким исключением, что оно как раз подтверждает правило.

  - И?.. - жадно спросил Трой.

  - И чемпиона утешает только его предыдущая победа.

  - Неужели гвардейцы императора непобедимы?

  - Теоретически, абсолютно непобедимых воинов нет, - вмешался граф Шовелен.
- В теории, справиться можно с любым, если правильно избрать тактику и
найти слабое место в защите противника. Но на практике все обстоит немного
иначе. Чуть-чуть...

  - Граф хочет сказать, что за восьмисотлетнюю историю существования
императорской гвардии ни один из гвардейцев не был побежден - даже слухов,
даже сплетен подобных не было.

  - Фь-ю-юю, - присвистнул Трой. - Вот это да. Впрочем, чему удивляться? Я
видел их собственными глазами - это не люди, это какие-то скульптуры,
изображающие идеального воина. И поэтому...

  - И поэтому мы теперь же ляжем спать, - сказал граф. - День был долгий и
насыщенный; я устал и валюсь с ног.

  - Только один вопрос, - жалобно попросил юноша. - Всего один.

  - Да, - кивнул Шовелен, поднимаясь со своего места, - хорошо. Один вопрос
мы с Виссигером как-нибудь осилим. Верно?

  - Если я правильно понял, - неуверенно начал Трой, - то существует
традиция, согласно которой принцесса Лотэра обязательно выходит замуж за
сына Агилольфингов. А если у императора не будет сына? Или если сыновей
несколько?

  Виссигер смущенно потер свой огромный нос.

  - Этот вопрос верен только в том случае, когда касается обычных людей.
Императоры же Роана - не простые люди, и об этом следует всегда помнить,
мой мальчик. Правду говоря, я бы и сам хотел знать ответ...

  - Виссигер хочет сказать тебе, - нетерпеливо перебил граф, - что на
протяжении восьми веков у Агилольфингов всегда рождались сыновья. По одному
в каждом поколении. И никаких дочерей.

  В то же самое время император и командир его гвардейцев - великан Аластер -
шли извилистыми, бесконечными коридорами потайного хода по направлению к
опочивальне императора. Опочивален было две. Одна постоянно находилась в
распоряжении кого-то из двойников, о которых Ортон так вскользь и небрежно
сообщил своей супруге. Где находилась вторая - тайная опочивальня
подлинного императора, знали очень немногие. Но не это странно. Достойно
удвиления, что вопреки известной истине - если тайну знают двое, ее знают
все - секреты повелителей Великого Роана никогда не выходили за пределы
круга избранных.

  В число посвященных абсолютно во все секреты, кроме Аластера и его воинов,
входил также Аббон Флерийский - верховный маг империи, об истинной
должности которого почти никто не подозревал. Официально он считался
придворным астрологом, и заслужил неплохую репутацию, составляя гороскопы и
втихомолку приторговывая приворотным зельем.

  Зелье он варил из лепестков розы и листьев лимона; но его многочисленные
клиенты в большинстве случаев добивались желаемого результата, а потому
прославляли Аббона на всех углах. Может, он просто раздавал свое
псевдозелье взаимно влюбленным? Кто же знает этого хитреца?

  Аббону Флерийскому исполнилось около четырехсот лет в год совершеннолетия
Ортона I, но он нимало не смущался своим возрастом, утверждая, что вот
теперь-то вступил в пору истинного расцвета. Выглядел же он на сорок с
небольшим; был крепкого телосложения; и единственной приметной чертой его
были черные, как уголь или обсидиан, сияющие глаза.

  Вторым посвященным был Аббон Сгорбленный, с ужасом воспринимавший малейшие
намеки на его родственную связь с королевским астрологом. Это был
тридцатипятитилетний мужчина - блестящий ученый, политик и острослов. Свое
прозвище он получил от того, что за спиной у него возвышался огромный горб,
а сам Аббон едва доходил до груди императору. Лицо у него было красивым и
свежим, как у юноши, и, подобно большинству горбунов, он обладал
неслыханной физической силой.

  При дворе императора Аббон Сгорбленный занимал пост Первого министра и
отвечал сразу за все.

  Он обладал уникальными способностями и необыкновенной памятью. И очень
гордился тем, что одиннадцать поколений его предков с честью служили
Агилольфингам. Девиз славного рода князей Даджарра, к которому принадлежал
Аббон, гласил: "Могущественный и Безупречный". И то, и другое
соответствовало истине.

  Вместе с императором и Аластером эти двое входили в состав Большого Ночного
Совета, управлявшего делами империи и принимавшего самые важные и
ответственные решения. Всего же в Совете было девять членов; и чужеземные
владыки были бы весьма удивлены тем, кому император доверял судьбу Великого
Роана. Между тем, именно этот выбор и был самым верным.

  У дверей опочивальни Ортона уже ждали. Закованный в латы мужчина
непринужденно устроился под самой стенкой, на корточках, и, по всей
видимости, отдыхал, закрыв глаза. Это был один из великанов-гвардейцев.
Заслышав приближающиеся шаги он встал и приветливо улыбнулся своему
повелителю.

  - Добрый вечер, Ортон. Как твоя невеста? Понравилась тебе?

  Одной из тайн Агилольфингов было их отношение со своими верными воинами и
телохранителями. Если на людях последние проявляли максимум почтения к
своему повелителю, то наедине они вели себя с императором как близкие
друзья.

  - А ты что скажешь, мой добрый Теобальд? Ты же видел ее в день приезда.

  - Моя бабушка всегда говорила: нравится она мне или не нравится, а жить с
ней тебе. Скажу по секрету, моя жена ей очень долго не нравилась. Чего
нельзя сказать о принцессе Арианне. Она способна покорить любое сердце, и я
искренне рад за тебя.

  - А остальные? - радостно спросил Ортон.

  - Остальные скажут то же самое. Да полно тебе - ты же знаешь, что мы все
думаем приблизительно одинаково; так что, выслушав мнение одного, считай,
что слышал всех.

  - Мне трудно к этому привыкнуть, - пожал плечами император. - А что ты
хотел, Теобальд?

  - Собирается Большой Ночной Совет, уже приходил Аббон и разыскивал тебя. Я
подумал, что тебя не будет всю ночь, а, может, и утро. Ведь моя Террил
хотела с тобой попрощаться и поздравить тебя со свадьбой.

  - Она что, не сможет присутствовать на празднике? - изумился Ортон, и
искреннее огорчение послышалось в его голосе.

  - Увы, император. Подошел срок. Завтра, нет, уже сегодня на рассвете я
отправляю ее в поместье.

  - Мне жаль, но я все понимаю. Пойдем к ней, я непременно хочу попрощаться с
милой Террил.

  Император в сопровождении своих телохранителей отправился в правое крыло
дворца, где помещались со своими семьями воины его личной гвардии. Было их
около двух сотен, но точное число, кроме Аластера, императора и членов
Совета, не знал никто. Была еще одна особенность, на которую не обращали
внимания другие, ибо на половину гвардейцев редко забредал кто-нибудь
чужой: все дети их были не младше четырнадцати лет. Известно было, правда,
что существует давняя традиция: жены телохранителей на последнем месяце
беременности отправлялись в Гравелот - горный район в центральной части
Великого Роана, где находились их поместья. Там они производили на свет
свое потомство, и вскоре возвращались к своим мужьям, оставляя младенцев на
попечении слуг. Только достигнув четырнадцатилетнего возраста, подростки
могли воссоединиться со своими семьями.

  Все это было весьма таинственно и загадочно, но кто станет интересоваться
подробностями личной жизни телохранителей? Даже если все они имеют высокие
титулы и звания. К тому же, гвардия императора была отдельным кланом,
своеобразной империей в империи, и чужих они к себе и близко не подпускали.

  Террил полулежала на низкой, но очень просторной кушетке. Она была очень
высокой; ее длинное, гибкое тело имело формы безупречные, и беременность ее
только красила. Черты лица чем-то напоминали ее мужа или Аластера - такие
же удлиненные, точеные, находящиеся в ином измерении, чем красота. Глаза у
Террил были янтарные, почти кошачьи, под огромными ресницами. И с первого
взгляда было видно, что эта женщина ждет ребенка. Причем, не простого
ребенка, а богатыря.

  Ортон знаком попросил ее не вставать, подошел, обнял и крепко расцеловал.

  - Как ты?

  - Прекрасно, мальчик мой. Только немного грустно, что не смогу
присутствовать на твоей свадьбе. Аластер и Тео говорят, что Арианна -
настоящая красавица; к тому же, прекрасной души человек.

  - Поживем - увидим.

  - Я уезжаю на рассвете, но ты должен знать, что мои мысли и мое сердце не
покинут тебя, Ортон Агилольфинг. Я буду с тобой так же, как любой из нас.

  - Я знаю, - ответил император, еще раз прикасаясь губами к ее лбу. - Я буду
ждать от тебя известий о прекрасном младенце. Ты уже выбрала имя?

  - О, - вмешался в разговор Теобальд. - Ты же знаешь мою супругу - она
истинная женщина, когда дело касается ловкости. Она решила назвать ребенка
Кедди.

  - Прекрасное имя, - улыбнулся Ортон. - А если родится девочка?

  - Слышу речь настоящего мужчины, - рассмеялась Террил. Голос у нее был
звучный, грудной, сильный, словно орган. - Тоже Кедди. Поэтому я и выбрала
именно это имя.

  - Гениально, да? - восторженно спросил Теобальд.

  Трое мужчин расхохотались.

  - Счастья тебе, - сказал император, откланиваясь.

  - И тебе, - прошептала Террил.

  Оказавшись за пределами ее комнаты, Ортон тут же спросил у своих спутников.

  - Сколько гвардейцев вы даете ей для охраны?

  - Двух, - отвечал Аластер.

  - Этого мало, - наморщил лоб император; и между его густыми черными бровями
пролегли две вертикальные морщинки. - Этого очень мало. Я бы настаивал,
чтобы о Террил позаботились серьезно.

  - Ты каждый раз настаиваешь, чтобы о женщинах позаботились серьезно, -
улыбнулся Теобальд. - Кто ни уезжал в Гравелот, ты непременно волновался. И
твой отец - он тоже всегда волновался. И дед. И остальные предки. Не
беспокойся, Ортон. Все будет хорошо.


                  * * *

  
                

    Стояла короткая, душная тропическая ночь. Небо изнывало от жары, и даже
яркие звезды казались не более, чем капельками пота на его темном челе.
Ветер запутался в густой листве и тяжко дышал, обдавая все вокруг своим
горячим и влажным дыханием. Даже на берегу, у самой воды, песок и камни еще
не остыли после целого дня, залитого расплавленным солнцем; что уже
говорить о городе, в котором все постройки были из мрамора, гранита или
базальта?

  На Бангалорском архипелаге древесина ценилась дороже, чем камень, и потому
здешние жители предпочитали строить дома из более дешевого, хоть и менее
подходящего материала.

  Однако в одиноком замке, стоявшем на окраине Оиты, на высокой скале,
отделенной от столицы широкой полосой воды, было на удивление свежо и
прохладно. В просторных залах с квадратными бассейнами посредине толпилось
множество людей. В такую жару, что царила нынче летом на Бангалорах,
работать лучше было по ночам; и большинство членов Ордена Черной Змеи
охотно следовали этому правилу. Множество голосов гулко звучало под
высокими сводами, но внезапно наступила тишина, какая бывает только в
склепах.

  На винтовой лестнице показалась тощая, нескладная фигура, замотанная в
мерцающие серебристые ткани.

  Эрлтон спустился в зал и, подозвав к себе одного из послушников, приказал
ему собрать членов магистериума. Послушник, как и остальные, к кому
случалось обращаться Верховному магистру, едва понимал, что говорит ему его
господин и повелитель. Какие бы отважные, волевые и серьезные люди ни
приходили в Орден Черной Змеи, все они рано или поздно начинали испытывать
ужас перед человеком в серебряной маске. Эрлтону такое отношение было
безразлично: он не добивался его специально; и все же, если бы ему
предложили выбор, то из любви, уважения, дружеского расположения или ужаса,
он, конечно, выбрал бы последнее.

  Не дожидаясь прибытия членов магистериума, чародей отправился в подземелье.
Он шел с огромным трудом, и дергающаяся неровная походка выдавала тайну
слабого тела: оно отказывалось повиноваться, и только железная воля Эрлтона
заставляла его выполнять движения. Спустившись на несколько этажей вниз,
маг очутился в Змеином зале , где в центре сравнительно небольшого
помещения, облицованного черным агатом, располагался необъятный стол в
форме двенадцатилучевой звезды. Столешница на нем была сделана из золота.
Стол этот весил изрядно; и он один вполне мог бы решить финансовые проблемы
какой-нибудь небольшой страны, вроде Льяра, Уды или Эстергома.

  Двенадцать членов магистериума собрались в течение нескольких минут. Все
они были одеты в черные одежды, широкие, свободные и опускавшиеся до пола;
опоясаны поясами из змеиной кожи; головы их полностью закрывали причудливые
уборы, с необычайным мастерством выполненные в форме голов разных змей.
Были здесь и императорская кобра, и смертельно ядовитая бангалорская умба,
и гремучник, и огромная саргонская гадюка; а также мощные питоны, анаконды
и удавы - змеи хоть и не ядовитые, но не менее опасные.

  Истинные имена членов магистериума не знал никто, кроме Эрлтона; а
обращались к ним по имени той змеи, которую они представляли.

  Все двенадцать были могущественными магами, и каждый из них втайне лелеял
мысль занять когда-нибудь место человека в серебряной маске; оказаться на
почетном месте за этим столом - в самом центре золотой звезды. Но они
прекрасно понимали, что пока Эрлтон не уступит им власть добровольно, пока
не назовет преемника, быссмысленно пытаться изменить что-либо; разве что -
жизнь уже надоела. Члены магистериума умели многое, им были ведомы страшные
тайны, но владыка превосходил их в своем мастерстве на столько же, на
сколько они превосходили обычного человека. Остальные члены ордена
приходили и уходили, рождались и умирали, возвеличивались и рушились в
бездну, а Эрлтон был всегда, и они не смели спорить с таким порядком вещей.

  Он приказывал, они подчинялись - слепо и беспрекословно.

  Вот и теперь маги расселись по своим местам, ожидая, что скажет им человек
в серебряной маске, но он молчал. Молчал так невыносимо долго, что,
казалось, было слышно уже в подземелье, как текут мимо секунды, как само
время торопится покинуть это неприветливое место. Наконец, один из них
решился.

  - Ты хотел видеть нас по особенному поводу? - позволил себе обратиться к
человеку в серебряной маске Анаконда.

  - Да. Вы выполнили мой приказ?

  - Почти, - сказал Анаконда. - Некоторые мелочи все еще остаются
нерешенными.

  - Я не могу ждать, пока вы будете возиться с мелочами, - гневно ответил
Эрлтон. - Скоро день свадьбы; глядишь, и наследник вот-вот появится, а вы
все еще не нашли подходов к придворным императора!

  - Ты несправедлив, великий. Мы проделали большую работу, и выяснили
главное: те, кого можно купить, ничего не могут сами. Они не занимают
сколько-нибудь серьезных постов и лишены доступа к самому главному - к
сведениям, - спокойно сказал маг - Саргонская Гадюка. Он был одним из самых
сильных, самых опасных - недаром Эрлтон дал ему такую маску. - А те, кто
что-либо знают, неподкупны и верны. Должен признать, что я поневоле
восхищаюсь тем, как все у них продумано и взвешено. Агилольфинги
постарались на совесть; будто кто-то бесконечно мудрый сумел предусмотреть
абсолютно все.

  - Ты хочешь убедить меня в тщетности следующих попыток? - донеслось из-под
серебряной маски.

  - Что ты, что ты, Эрлтон! Я просто говорю, что действительно нет смысла
пытаться подкупить слуг императора, теряя такое драгоценное время. Но ведь
есть у них какие-то слабые места. Мы с братом Коброй кое-что разузнали.
Думаю, ты останешься доволен.

  Со своего места поднялся брат Кобра и сделал легкий поклон в сторону своего
магистра.

  - Завтра на рассвете из дворца Агилольфингов выедет маленький кортеж. Всего
четыре человека, хотя и много поклажи: кучер, два гвардейца и женщина на
сносях...

  Кобра сделал паузу, надеясь, что Эрлтон захочет его о чем-нибудь спросить,
либо хоть как-то выразить свое отношение к сказанному. Но поскольку тот
оставался столь же непроницаемым и холодным, как и его маска, магистр
продолжил:

  - Это Террил - жена одного из капитанов гвардейской охраны, Теобальда. Она
следует в Гравелот, дабы там произвести на свет первого - заметь, именно
первого их ребенка.

  - Гравелот велик, - бесстрастно заметил Эрлтон. - Горы. Леса. Хрустальные
озера. Высокие и неприступные замки гвардейцев Аластера. Где мы станем их
искать?

  - Позволь ответить тебе. Ты, несомненно, прав: Гравелот очень велик, и
замки несокрушимы. Но дорога из Роана туда только одна - не станут же они
тащить по бездорожью слабую женщину. И вот на этой дороге, у подножия гор -
то есть вдали от населенных и людных мест - их встретят.

  - Кто?

  - Мы уже все решили. Охрана будет маленькая, почти никакой, но я хорошо
запомнил, что гвардейцы императора способны на многое. С другой стороны, не
боги же они. И потому я решил, что пятидесяти человек будет более, чем
достаточно. Двадцать пять из них сразу атакуют кортеж; вторая половина
будет ждать в засаде.

  - Что будет с женщиной?

  - Ее возьмут в плен; но обращаться станут, как с королевой. Надеюсь, что
Теобальд захочет все-таки увидеть своего первенца...

  Некоторое время Эрлтон сидел молча, и все двенадцать магистров, затаив
дыхание, ждали, какое решение он вынесет. Наконец маг заговорил:

  - Это дельное предложение, и я согласен, что попробовать в любом случае
стоило бы. Но предусмотреть нужно все - дети мои, берите пример с
Агилольфингов! И поэтому я бы тоже хотел познакомить вас с моим собственным
планом. По-моему, император уже зажился на этом свете.


                  * * *

  
                

    В комнате, где обычно проходил Большой Ночной Совет, было темно, хоть глаз
коли. Она потому так и называлась, что ее никто не видел освещенной, и об
убранстве этой комнаты можно было судить только наощупь. Был там круглый
стол с девятью креслами, расставленными так, что члены Совета уже по
привычке находили их и удобно усаживались на свои места.

  Зал находился глубоко под землей; и таким образом был надежно защищен от
подслушивания: даже самому искусному магу очень тяжело преодолеть
сопротивление огромной толщи скал и породы - к тому же, если им помогли
хранить свою тайну не менее искусные маги. Каждый член совета приходил сюда
через свой собственный потайной ход, заканчивавшийся низенькой дверью.
Приходили и уходили они в строгой очередности, в сопровождении самой
основательной охраны, поэтому выследить их лицу постороннему было просто
невозможно. Да и сами они не могли предпринять никаких неожиданных
действий.

  Все заседания, сколько бы их ни проходило в этом зале, вел великан Аластер.
И сейчас его мощный, рыкающий голос возвестил:

  - Император здесь. Все ли готовы?

  - Да, да, да, - ответил нестройный хор из восьми голосов.

  Помимо уже упоминавшихся нами Аббона Флерийского и Аббона Сгорбленного,
здесь сейчас находились мудрец Далмеллин - официально, императорский
историк и летописец; герцог Гуммер - наместник Ашкелона; уже известный нам
Теобальд; а так же министр обороны империи - Локлан, граф Лэрд; и начальник
Тайной службы Сивард Ру - одноглазый, огненно-рыжий, веснушчатый и
въедливый тип неопределенного возраста, который в подобных случаях стыдливо
определяют как средний.

  Каждый из этих людей мог бы стать героем отдельной летописи, ибо их деяния
были воистину беспримерны. И доказательством их заслуг является настолько
же беспримерное доверие, которое им оказали, включив в Большой Ночной
Совет. Однако лица императора они видеть все равно не могли, и большинство
из них никогда не знали, кто из близнецов явился сейчас в подземный зал;
кто именно является их государем. Единственное исключение составляли
Аластер и Теобальд: гвардейцы - все без исключения - обладали странной
способностью узнавать своего господина.

  - Кто будет говорить? - спросил Аластер.

  В темноте послышались легкие шорохи, скрип кресла, шелест материи - все,
что сопровождает обычные движения человека, удобно устраивающегося на своем
месте и раздумывающего, с чего начать свою речь.

  - Говорить буду я, - наконец заявил один из собравшихся. - Я, Аббон
Флерийский, собрал вас здесь, дабы сообщить, что грядущий год, начиная от
послезавтрашнего дня, не только не благоприятствует, но и просто опасен для
любого из Агилольфингов и членов его семьи. Звезды и планеты, а также
другие предзнаменования; и просто моя интуиция, которой я привык доверять
за несколько сот лет совместной жизни, - словом, все вопиет о невероятных
трудностях, горестях и боли.

  - Это действительно серьезно? - раздался голос императора.

  - Очень. Это говорю я, Далмеллин. Как историк, я могу подтвердить, что раз
в двести пятьдесят лет звезды восстают против Великого Роана и его владык.
Все, что по-настоящему дорого императору, все, что может стать его счастьем
или радостью, находится под угрозой. Говорят, принцесса Арианна - не просто
мать будущего наследника; не просто залог мира и сотрудничества с Лотэром,
но способна стать подлинной императрицей и другом, чтобы не сказать больше
- Вашему величеству.

  - Быстро же разносятся новости в моем дворце, - заметил Ортон.

  - Если это так, - продолжал невозмутимо Далмеллин, - то Ее величеству будут
угрожать еще большие опасности, нежели Вам. Она ведь более уязвима, как бы
ее ни готовили к жизни при Вашем дворе.

  - Это правда, - произнес третий голос. - Это утверждаю я, Сивард Ру. Я не
силен в астрологии, и даже не загадываю желание, когда перед моим носом
падают звезды, но зато мне стали известны некоторые факты, полностью
подтверждающие правоту моих друзей и коллег - о чем я весьма и весьма
сожалею.

  Кто-то, пожелавший остаться неизвестным (и я его понимаю, кстати), хотел
было подкупить Ваших придворных, Ваше величество. Очевидно, он
руководствовался той нехитрой мыслью, что там, где крутится целая толпа
слуг и приближенных, какие-то сведения обязательно просачиваются и
становятся достоянием того, кто не поскупится заплатить за них. Он
обращался с ненавязчивым предложением и к капитану дворцовой стражи, и к
Вашему гардеробщику, и к куаферу фрейлин. Могу и продолжить список, но
нужды особой в том не вижу.

  Действовало это, с позволения сказать, лицо грубо, даже топорно. И потому
моим людям удалось не только проследить его странствия по дворцу, но и
нагнать в пути и выяснить, куда он направляется. Должен сказать, что я не
слишком удивился, когда узнал, что в конце долгого путешествия он сел на
корабль, идущий на Бангалоры.

  Что же касается тех, кого он пытался подкупить, то их было всего двенадцать
человек. Восемь из них сразу явились ко мне с предупреждением о том, что во
дворце шляется незнакомец с коварными намерениями; остальные не отрицали и
не запирались, когда я прямо спросил у них об этом человеке. Просто они
больше его не видели и не считали нужным беспокоить меня по пустякам. У Вас
верные слуги, Ваше величество, в связи с чем я и приношу Вам свои
поздравления.

  - Опять Бангалор, - рыкнул Аластер в наступившей тишине. - Неужели им все
еще неймется?

  - После той страшной войны жители островов не должны желать новой, -
неуверенно откликнулся Далмеллин.

  - Ничего подобного, - сказал Аббон Сгорбленный. - Это не второе и даже не
третье поколение. Они уже все успели забыть; а что еще помнят, то
перепутали так, что ни один демон не найдет концов. И даже наш славный
Сивард Ру не справится. Слишком много наслоений лжи на одну тонкую ткань
правды.

  - Значит ли это, что мне нужно готовиться к войне? - задал главный вопрос
Локлан Лэрд.

  - Великий Роан не воюет, - мягко напомнил император.

  - А если его вынудят? - спросил Гуммер. - Не терять же все, добытое
столетиями упорного труда наших предков, только потому, что согласно закону
мы не воюем. К тому же, закон гласит немного другое: мы не нападаем и не
ведем захватнических войн.

  - Война - это не самая страшная беда, - внезапно сказал Сивард Ру. - Войну
мы пережуем и выплюнем, и глазом при этом не моргнем. Но у меня иные
соображения. Я рассуждаю так: что бы стал делать я на месте любого
гипотетического врага? Воевать? С такой огромной империей, с такой силой, с
таким народом; а потом я бы еще учел присутствие гвардии, славной на весь
мир; наличие грозных союзников... Я бы многое учел и решил, что Великий
Роан мне не по зубам. Но вот одна точка на огромном теле всегда может стать
уязвимой, если направить все усилия на то, чтобы поразить ее и только ее.

  - Удар молота не принесет вреда шелковому плащу, - заметил Далмеллин. - Но
острая игла проколет его с легкостью.

  - Император - вот, кто может стать основной целью наших врагов - кем бы они
ни были. Символ Великого Роана; надежда подданных; воплощение мудрости,
величия и славы всего государства; залог благополучия. Если мы, его слуги,
не убережем нашего повелителя, то кто поверит нам в остальном. Кто доверит
нам свою жизнь и жизнь своих детей? Тогда и наступит момент торжества
нашего противника. На его месте я бы просто предложил себя, а лучше -
своего ставленника - в качестве защитника, и был бы уверен в успехе: дело
беспроигрышное. Еще удобнее навести нас на ложный след в поисках врага, а
когда цель будет достигнута, отдать сообщника на заклание, а самому
сделаться положительным героем. Добавьте к этому возможные личные счеты - и
план готов. А звезды только подмаргивают этому подлецу и подначивают его.
Аббон! - спросил Сивард. - Ты не можешь как-нибудь запретить этим
сверкающим поганцам мешать нам спокойно жить?

  - Увы, увы, мой друг, - отвечал маг. - Могу только предупредить. И
поделиться своими предчувствиями.

  - Взять бы твои предчувствия, - пробормотал рыжий Сивард про себя, но его
услышали, - взять бы и засунуть их...

  - Итак, Ваше величество, - торопливо подвел итог наместник Ашкелона. - Вам
надлежит со всей осторожностью относиться к тому, что Вы прежде полагали
мелочами; и предупредите принцессу Арианну. А мы обещаем Вам сделать все от
нас зависящее, чтобы больше не докучать Вам этими неприятными разговорами.

  - Ваши бы слова да Богу в уши! - вздохнул Локлан Лэрдский. - Но, боюсь, так
просто мы не отделаемся. Если кто-то решился на такой отчаянный шаг, то
вряд ли он бросит свою опасную игру на середине.

  - Он не играет, - подал голос молчавший до сих пор Теобальд. - Он очень
серьезен; серьезнее нас с вами, и он знает, что будет делать дальше, а вот
мы можем только догадываться. И я не стану скрывать, что это меня
беспокоит: я не люблю даже упоминаний об этом прекрасном уголке мира -
Бангалорском архипелаге. Мне кажется, что зло все еще незримо витает над
этим местом.

  - Благодарите Всевышнего, что зло это не зовется Далихаджаром Ядовитым, а
все остальное мы преодолеем - негромко сказал Аббон Флерийский. - Меня
тошнит от одного этого созвучия - насколько же дурной у него был вкус, раз
он позволил своему имени звучать так по-дурацки претенциозно?

  - Далихаджар давно мертв, но, кто знает, что еще могло случиться на краю
мира? Нет никаких гарантий, что время от времени мир не будет порождать
такое же или большее зло, - откликнулся Локлан Лэрдский. - Если Вселенная
существует лишь потому, что в ней свято соблюдается принцип равновесия, то
на Великий Роан должно приходиться очень много горя и зла где-то там, по
иную сторону...В защиту же злого гения Далихаджара могу только заметить,
что по-дурацки звучит не само его имя, а перевод на наш язык. На
бангалорском это звучало не так уж и плохо.

  - Сегодня днем, - серьезно сказал Аббон, не ввязываясь в дальнейшую
дискуссию об именах и иностранных языках, - я намереваюсь посетить
принцессу Арианну и подробно расспросить ее о времени рождения, о
сопутствующей тому погоде и прочих мелочах. Буду весьма признателен Вам,
герцог Аластер, либо Вам, Ваше величество, если Вы познакомите меня с этой
очаровательной юной особой и попросите ее подробно и обстоятельно ответить
на мои вопросы.

  - Ты что, не сделал этого раньше? - возмутился Сивард Ру.

  - Конечно, сделал, - с неподражаемым достоинством отвечал маг. - Однако
теперь все может измениться в течение одной-двух ночей. Остаток сегодняшней
я собираюсь провести в наблюдениях за созвездиями и планетами; а днем
поговорю с принцессой.

  - Я займусь этим, - пророкотал Аластер.

  На том и разошлись - каждый в свою потайную дверь. Зал Совета опустел.


                  * * *

  
                

    Арианна проснулась около восьми утра и сладко потянулась. Несмотря на
обилие впечатлений вчерашнего дня и на то, что спать она легла далеко за
полночь, принцесса чувствовала себя свежей и отдохнувшей. К тому же она
находилась в состоянии приятного возбуждения, прежде ей незнакомого.
Будущее рисовалось самыми светлыми красками; а тайны императорского двора
казались теперь не страшными, но захватывающе интересными.

  Ее опочивальня, еще вчера видевшаяся тесной золотой клеткой, в которой ей
предстояло провести чуть ли не всю оставшуюся жизнь, сегодня была оценена
по достоинству: ее недаром заново отделывали и обставляли к приезду ее
высочества. Действительно небольшое помещение, находящееся в конце длинной
анфилады комнат, отведенных принцессе и ее ближайшим фрейлинам, было убрана
в светлых, пастельных тонах. Толстые ковры - бежевые в бледно-голубые розы
- устилали весь пол; небесно-голубой шелковый балдахин над кроватью был
украшен султаном из бежевых, розовых, белых и голубых перьев. Повсюду
стояли высокие вазы из оникса, опала и молочно-белого агата с
восхитительными цветами. Бежевые шелковые шпалеры были затканы серебристыми
пчелами; бледно-голубые занавеси в розовые цветы мерно колыхались под
дуновением нежного теплого ветра. Все вещи радовали глаз и успокаивали
мятущуюся душу. Внимание принцессы привлекло зеркало в раме из розового
дерева и маленький столик перед ним, уставленный крохотными, изящными
безделушками, коробочками, шкатулками и флакоными изысканной и благородной
формы.

  Арианну немного лихорадило, ей казалось, что кровь бежит по жилам как-то
быстрее; и даже пузырится, как кипящая вода в гейзере, каких было много на
ее родине.

  Первым делом ей пришло в голову поинтересоваться своей внешностью. Это тоже
было ново: воспитанная в суровых традициях предков, знающая о том, что она
предназначена Ортону, с первых же лет своей жизни, принцесса никогда не
задумывалась над тем, хороша ли она собой. Это не имело прежде никакого
значения. К тому же, девушка чуть ли не всерьез полагала себя дурнушкой:
этому сильно способствовало ее первое неудачное чувство, закончившееся
разочарованием. Но вчерашний разговор с императором, его доброта и
искреннее восхищение ею, а также его несомненная внешняя привлекательность
заставили Арианну всерьез переволноваться. Она уже думала, что слезы и
усталость после долгого пути безнадежно ее изуродовали и состарили, что она
не произвела на Ортона выгодного впечатления. Поэтому девушка резво
соскочила с постели и встала перед огромным зеркалом, в котором она
отражалась во весь рост.

  Из серебристой глади глянула на нее совершенно незнакомая, очаровательная
особа - немного, правда, заспанная и встрепанная, но невероятно
привлекательная. Принцесса была истинной северянкой: волосы у нее были того
светлого оттенка, который принято называть льняным; безупречный овал лица и
изысканная форма точеного, с тонкими, маленькими ноздрями носа поражали
воображение. Глаза казались осколками серого северного неба; брови были
густыми и изогнутыми, а ресницы - длинными и пушистыми. Могла Арианна
гордиться и своей белой, атласной кожей; и совершенным сложением. На
розовых пухлых губах витала мечтательная улыбка.

  - Что ж, - сказала принцесса, вдоволь налюбовавшись своим отражением. - Я
теперь очень даже мила; и будет вполне естественно и прилично позвать
служанок и принарядиться к утреннему выходу.

  И она нетерпеливо дернула шелковый шнур с привязанной к нему гроздью
маленьких золотых звоночков. Через несколько минут на пороге бесшумно
возникли две ее фрейлины и три служанки, приехавшие вслед за своей госпожой
из Лотэра.

  - Распакуйте мои сундуки и принесите мне побольше нарядов: я хочу выбрать
лучший, - приказала Арианна.

  Уезжая из дому, расставаясь с матерью и старой няней, она горько рыдала.
Поглощенная собственным горем и скорбью разлуки, она понятия не имела о
том, какое приданое дал ей отец; что находится в бесчисленных сундуках,
ларцах, шкатулках и плетеных коробах. Ее это не интересовало. Теперь же она
вспомнила о некоторых вещах, которые ей явно потребуются сию минуту, и
стала волноваться, додумались ли служанки захватить их с собой.

  Через двадцать минут ее опочивальня могла с успехом конкурировать с любой
городской ярмаркой по яркости и количеству разбросанных в живописном
беспорядке вещей, по бестолковости ведущихся тут разговоров и по тому, как
разбегались глаза у всех присутствующих.

  - Я надену это... Нет, вот это, - то и дело восклицала принцесса, крутясь
перед зеркалом. - Уложи мне волосы; нет, распусти... Ну, не знаю...

  Фрейлины улыбались и переглядывались: в отличие от своей госпожи они
неоднократно влюблялись сами и были любимы; а потому прекрасно знали, что
является причиной этой внезапной страсти к нарядам и влечению к столичной
моде. Арианна еще сама не понимала, что творится с ней, а ее служанки уже
шептались между собой о том, что, кажется, брак вовсе не династический и о
принуждении и долге говорить не приходится.

  Когда принцесса наконец нарядилась, даже женщины, которые, как известно,
скупы на похвалы соперницам любого ранга, тихо вздохнули от восхищения.
Арианна превзошла сама себя.

  Длинные густые волосы были собраны надо лбом в замысловатую прическу, но
зато свободно спускались по спине до самых подколенок; в этом светлом
водопаде то и дело мелькали слезинки жемчужин и небольших бриллиантов. На
принцессе было пышное платье с жемчужным лифом и тремя юбками - жемчужной,
жемчужно-голубой и голубовато-серой. Тонкие руки были полностью закрыты
пышными рукавами, зато плечи кокетливо обнажены. Крохотные башмачки,
расшитые жемчугом и опалами, ловко сидели на ее изящных ножках.
Драгоценностей же почти не было: перемерив целую груду ожерелий, браслетов
и серег, Арианна решила отказаться от них, и не прогадала - ибо варварская
пышность считалась в Великом Роане признаком отсутствия всякого вкуса. Не
зная об этом наверняка, но руководствуясь интуицией, принцесса с честью
вышла из этого положения.

  Однако сперва ее ждало глубокое разочарование. Когда она, сияя красотой и
очарованием, торопилась по огромному, уходящему вдаль коридору по
направлению к малой трапезной, император вышел ей навстречу. Принцесса
порозовела и взглянула на него блестящими глазами, но Ортон остался
совершенно равнодушен. Он просто любезно приветствовал ее, обронив пару
ничего не значащих фраз, и пригласил позавтракать.

  Если бы не это огорчение, Арианна воздала бы должное тем кулинарным
шедеврам, которыми потчевали ее императорские повара. Но от того, что Ортон
был с ней так холоден, она расстроилась, и с удивлением поняла, что вот-вот
расплачется. Прежде уравновешенной и невозмутимой принцессе было трудно
понять, что творится у нее на душе; и посоветоваться не с кем. Она в
отчаянии обвела глазами трапезную, ища, кого бы позвать на помощь; но, увы,
никого подходящего не обнаружила.

  Правда, у стен и за спинками их кресел стояли бесстрастные
великаны-гвардейцы; Арианна помнила, что в случае нужды она должна
обращаться именно к ним - но не во время же завтрака, когда на нее глазеют
десятки вельмож. Нет, она вовсе не забыла и о том, что император мог
оказаться не настоящим, а двойником; и тогда можно было объяснить его
равнодушный взгляд. Но Арианна втайне надеялась на встречу со своим будущим
супругом, она ведь так старалась, чтобы ему понравиться; и то, что все
старания пошли прахом, наполняло ее маленькое сердечко каким-то зимним
холодом, заставляя его сжиматься от тоски. Арианна уже грустила по
императору Великого Роана - Ортону I Агилольфингу; но рядом не было ее
доброй няни, чтобы объяснить, что означает подобная грусть.

  Она уткнулась в тарелку, надеясь, что никто не заметит ее не вовремя
покрасневших глаз.

  - Доброе утро, венценосный гриб! - внезапно произнес кто-то громким и
отчетливым голосом.

  В зале засмеялись; вельможи, придворные и даже лакеи оживились и
зашевелились. Арианна обернулась на звук этого удивительно знакомого
голоса, и увидела, что в двери входит шут.

  Правду говорили о тайнах императорского двора; если бы она вчера не слышала
от Ортона своими ушами о существовании двойников; если бы ее с детства к
этому не готовили, принцесса наверняка бы потеряла сознание от
неожиданности и изумления. Единственное, что различало двух молодых людей -
это их одежда. Император этим утром был наряжен в темно-синий строгий
костюм, шитый серебром и украшенный черными жемчужинами по вороту; а шут
красовался в своей разноцветной, пестрой одежде да позванивал бубенчиками.

  - Позволю себе заметить, братец мой, - обратился он к императору, - что ты
на самом деле гриб грибом. Перед тобой сидит сокровище - настоящее
украшение нашей страны; и ты, вместо того, чтобы говорить ей любезности,
жуешь вот эту куриную ножку! Ты невежа... А ножку отдай, отдай...

  Простите его, Ваше высочество! - обернулся он к принцессе. - Что с него
возьмешь? Государственная персона - никакого воображения.

  - Я как раз собирался сказать принцессе Арианне, что она великолепно
выглядит, - молвил император. - Но не хотел уточнять очевидное - нужно быть
слепым, чтобы не заметить ее красоты и очарования. Я покорен; и весь наш
двор тоже. Просто ты, братец, несправедлив ко мне; верно, встал не с той
ноги.

  - С какой бы ноги я ни встал, я счастлив! - пропел шут, кружась по залу с
куриной ножкой, отобранной у государя. - Я вот стану тут, в стороночке, у
окошка; буду любоваться на принцессу и завидовать тебе; а заодно расскажу,
что во дворе делается.

  Например, Лодовик Альворанский отправляется на охоту: ловчие и егеря
собрались внизу, а его все еще не могут добудиться. Звери скоро спать
лягут, а он все еще не готов...

  Принцесса невольно улыбнулась. Странное дело, казалось бы, что ей до мнения
шута; но приятно. И она уже весела и радостна. Может, все дело в том, что
она смотрит на него, слушает его голос и представляет, что это говорит с
ней Ортон, ее Ортон - не эти подделки, а настоящий император. Принцесса
была уже почти уверена в том, что ее супруг и намного красивее и гораздо
учтивее обоих своих двойников.

  - Аббон Флерийский входит во дворец с бокового входа, - продолжал
комментировать шут. - Сталкивается с Аббоном Сгорбленным, и оба шарахаются
друг от друга в разные стороны. Посланник Аммелорда идет со свитой в парк -
так что ты, братец, туда не ходи. Замучает.

  Все в трапезной на сей раз расхохотались уже вслух: слишком уж уморительную
рожицу скроил шут. А всем было известно, каким утомительным и скучным
собеседником может быть младший брат Аммелордского короля. Сам король не
смог прибыть по причине сломанной ноги: злые языки утверждали, что это он
пытался спустить своего братца с лестницы, да промахнулся ненароком.

  Следующие полчаса ничем не отличались от предыдущих: шут комментировал
увиденное и острил - когда удачно, когда не очень. Наконец император встал
и произнес:

  - Дорогая принцесса, я вынужден покинуть Вас, несмотря на глубокое
сожаление, которое я в связи с этим испытываю. Меня ждут дела чрезвычайной
важности.

  - Конечно, государь, - склонилась в поклоне Арианна. Император вышел, за
ним последовали большинство вельмож и гвардейцев.

  - Вы свободны, господа, - обратилась принцесса к тем придворным, которые из
вежливости присоединились к ней. Когда их шумная толпа покинула трапезную,
там остались только она сама, шут и несколько гвардейцев. Великаны
по-прежнему неподвижно стояли у дверей.

  - А я останусь с тобой, - обратился шут к принцессе. - Видишь ли, я очень
ценная персона: я неудачно шучу и говорю глупости; так что самую трудную
работу я за тебя буду выполнять. А ты можешь поговорить с Аббоном
Флерийским - он очень хотел побеседовать с тобой, но стесняется. Хочешь,
познакомлю? Он такое приворотное зелье варит! Но тс-сс, - приложил шут
палец к губам, - это секрет. О нем знает всего лишь половина империи; а
вторая половина до сих пор находится в счастливом неведении.

  - Как тебя зовут? - спросила Арианна. Она не слушала, что говорит шут, но
думала о том, что император разрешил ей обращаться за помощью именно к
этому человеку.

  - Как могут звать копию Ортона? Ортоном, конечно.

  - Я ..., - волнуясь начала принцесса, - я хотела бы поговорить с ним, ну,
ты понимаешь... Он сказал, что тебе можно всецело доверять; а у меня уже
голова кругом.

  - Как не понять, - серьезно и печально молвил шут. - Он тоже все понимает,
но иначе нельзя, ты уж потерпи. А вечером вы встретитесь. Честное слово.

  - Правда? - расцвела принцесса. И тут же горячо попросила, - ты только ему
не говори, что я им интересовалась. Просто мне нужно было побеседовать; а
так, я вполне всем довольна и не собираюсь докучать Его величеству.

  - Не скажу, - заверил ее шут. - Я все понимаю. Двери отворились, и в зал
вошел черноглазый человек лет сорока с небольшим, одетый со вкусом и весьма
нарядно. На нем была фиолетовая мантия, отороченная по рукавам мехом и
расшитая таким количеством драгоценных камней, что они стучали, словно град
по мостовой. Он быстрыми шагами пересек пространство от дверей до окна и
остановился возле принцессы.

  - Ваше высочество, позвольте представиться: я Аббон Флерийский -
императорский астролог. Это я считаю своим главным титулом; ну, есть и
другие - князь, барон и так далее, но их так много, что я все время путаюсь
и не рискую произносить вслух. Если пожелаете, зачитаю, где-то они у меня
записаны в свитке... И я рад засвидетельствовать не только свое искреннее
почтение, но и глубокое восхищение, ибо, как истинный ценитель красоты я
удовлетворен еще больше, чем верноподданный императора.

  - Это комплимент, - перевел шут. Принцесса улыбнулась. С этими двумя она
чувствовала себя легко и непринужденно.

  - У меня к Вам огромная просьба, - сказал придворный астролог. - Его
величество ее полностью поддерживает; и потому я нижайше прошу выслушать
меня.

  - Говорите, говорите.

  - Мне необходимо составить Ваш гороскоп, Ваше высочество; и сделать это, по
возможности, два раза - до и после Вашего бракосочетания. Могу ли я
рассчитывать на Ваше содействие?

  - Конечно, тем более, что мне все равно пока делать нечего.

  Принцесса оперлась на предложенную ей руку и вышла из трапезной вместе с
Аббоном. Шут проводил их долгим взглядом.

  - Ну, а мне чем бы заняться? - обратился он к гвардейцам. - Принцесса мне
недоступна, пойти что ли побеседовать с Сивардом - давненько он меня не
слышал. Наверное, живет спокойно. Непорядок...


                  * * *

  
                

    Уже сгущались сумерки, когда император посетил астролога в его лаборатории,
где все явственно - мудрый человек сказал бы, слишком даже явственно -
указывало на занятия ее обитателя. Здесь во множестве находились перегонные
кубы и причудливо изогнутые колбы и реторты; невероятное количество
запечатанных и распечатанных сосудов с едкими и остро пахнущими жидкостями;
огромная карта звездного неба; два глобуса и одна небесная сфера таких
размеров, то на нее было страшно смотреть. А также три стола, заваленные
горами свитков; и груды книг в тяжелых, темных, пыльных переплетах -
кожаных, с золотым тиснением и металлическими накладками - во всех углах.

  - Что? - поинтересовался Аббон. - Прием закончился? Или поток гостей иссяк?

  - Ни в коем случае. Но там ведь не требуется мое присутствие; в крайнем
случае Аластер и Теобальд справятся с проблемой. Да и Сиварда я попросил
присмотреть за близнецом.

  - Твоя правда. Маг потоптался возле самого большого перегонного куба,
выцедил из него полстакана светлой, прозрачной жидкости и спросил:

  - Хочешь?

  - А что это?

  - Приворотное зелье, конечно.

  - Нет, спасибо. Я как-нибудь обойдусь.

  - И зря, - сказал маг, залпом осушая стакан. - Хорошо охлажденный напиток,
освежает и бодрит. Я теперь добавляю еще немного кардамона и ма-аленькую
щепоточку перца, - он сложил пальцы щепотью, показывая, насколько маленькой
является упомянутая порция пряностей. - Стало гораздо вкуснее; и клиенты
утверждают, что быстрее действует.

  - Не томи, - сказал император. - Когда ты начинаешь рассказывать историю от
праотца и делиться секретами колдовского мастерства, дела обстоят из рук
вон плохо. Я тебя успел изучить за время знакомства.

  - Ага, - фыркнул Аббон. - Я сам себя за четыреста лет не познал, и для меня
моя душа потемки, а ты уже во всем разобрался... Правильно, мальчик, к
сожалению, правильно. Все очень плохо.

  - Так я и знал, - поморщился император. - Мне сегодня сон дурной снился.

  - Страшный?

  - Да нет, вроде; глупый и неприятный, так будет вернее. Только не
выспрашивай, что именно, я все равно не помню. Только вот ощущение и
осталось, как от грязи или нестерпимой боли. Что с Арианной?

  - Пока, ничего. Но это только пока, мальчик мой. Через несколько месяцев
наступит трагический, переломный момент в ее жизни - и тогда все будет
висеть на тоненьком волоске. А нам останется только молиться, чтобы этот
волосок не порвался над бездной.

  - Может, ее отправить отсюда куда-нибудь? В Гравелот, например. Там и
звезды другие, и планеты - ведь все немного иначе. Или я путаю?

  - Вроде бы и нет; в принципе так и поступают, сломя голову убегая от беды,
но я еще ни разу не слыхал, чтобы такой способ давал положительные
результаты. Есть даже история - как раз на такой случай. Рассказать?

  Император кивнул головой, и Аббон продолжил:

  - Говорят, как-то одному добродетельному и нестарому еще человеку
предсказали, что ему суждено умереть вечером следующего дня. И даже описали
обстоятельства, при которых это произойдет. Но человеку очень не хотелось
умирать, и потому он решил обмануть свою смерть. Согласно предсказанию, он
должен был умереть у себя дома; и вот, он наголо побрился, надел пеструю и
яркую одежду, совсем не похожую на то, что он носил прежде, и отправился в
кабак. Заказал там кувшин вина и стал попивать его. Рассуждал он при этом
приблизительно так: _смерть меня в этом виде никогда не признает* и пришел
я в другое место, и веду себя совершенно иначе_.

  И вот наступил урочный час. Заходит в кабачок злая-презлая смерть и говорит
сердито: _Уф, обыскалась везде этого негодника - нигде его нет. Посижу
чуточку, отдохну, а если он не появится, заберу вместо него того лысого
дурака_. Я это к чему, мальчик мой? Речь идет и о тебе, и обо всей империи;
а Арианна - это как зеркало, которое все отражает. Что будет с тобой, то и
с ней; а тебя надолго не отправишь на другой край мира. Да и возможно ли
это? От судьбы уйти можно, но не убегая, а сражаясь.

  - Что же ты посоветуешь мне делать?

  - Прежде всего, предупреди принцессу. Пусть не очаровывается внешним покоем
и благополучием двора; пусть постоянно помнит о том, чему ее учили - не
дураки же составляли все эти правила. Пусть не доверяет никому; даст Бог и
проскочим тяжелое время. А там, мы снова на коне...

  - Хорошо, сегодня же поговорю с ней.

  - И не откровенничай, не откровенничай. Она-то заслуживает доверия -
чудесное создание; но, кто знает, что дальше произойдет? Чем меньше девочка
будет знать, тем ей же спокойнее.

  Император, который уже собирался уходить, внезапно остановился и вернулся к
столу.

  - Аббон, мне пришло в голову... Вчера, когда Теобальд и ты говорили о
Бангалорских островах, о чем вы думали? С тем же навсегда покончено,
правда? Ведь ничего не может вернуться из небытия?

  - Не должно, - ответил маг. - Но я не хочу лгать тебе, Ортон, не хочу
кривить душой: не бывает пустых мест в природе; там, где нет добра,
обязательно поселяется зло. Я не думаю, что сила Далихаджара могла
воскреснуть и вновь воплотиться в ком бы то ни было- несмотря на все свое
могущество. Но всегда могут найтись последователи, приверженцы; тем более,
что восемьсот лет спустя многое видится иначе. Время - самое кривое
зеркало.

  - Сивард уже занялся этим вопросом со своей стороны.

  - Вот человек! - воскликнул маг. - Когда он все успевает? Я не удивлюсь,
если он уже половину архипелага населил своими шпионами и соглядатаями.

  - Почти так, - не мог не признать император.

  - Ну, и мне грешно отставать от какого-то рыжего сорванца. Я сегодня тоже
расстараюсь. Одно скажу: я уж и забыть успел про эти самые Бангалорские
острова и про тамошнего мага; нет, снова эта нечисть лезет на свет.

  - А ты разве не родился три века спустя? - искренне удивился Ортон.

  - Родился, - охотно согласился Аббон. - Но при твоем пра-прадеде, Брагане
III, была похожая история. Как раз двести пятьдесят лет тому, когда я был
еще зеленым юнцом - мне и полутора сотен не исполнилось. Правда, звезды
тогда были не так агрессивны и кровожадно настроены, как теперь, но тоже
радости хватало - это я тебе серьезно говорю.

  - И что вы сделали?

  - Послали экспедицию на острова. Маленькую такую; даже неудобно как-то
было. Но когда воины высадились на Алоре, то все уже было тихо и скромно.
Все сидели, как мыши под метлой. Словом, никого мы там не нашли, и инцидент
был исчерпан, как говорится в дипломатических депешах. Но осталась-таки
одна неувязочка. До сего дня я ей мало уделял внимания - вообще не уделял,
если быть предельно откровенным; но теперь - дело другое.

  - Расскажи мне, - попросил император.

  - Знаешь, - протянул Аббон неохотно. - Что толку вываливать на тебя кучу
сомнений и разрозненных фактов? Вот соображу сам, обдумаю все, как следует,
посоветуюсь с этим рыжим бродягой, а там и тебе все по полочками разложим.
Император ты или нет? Если да, то мы должны за тебя думать.

  - А мне что делать?

  - Ты и сам знаешь, - Аббон обнял Ортона за плечи. - Ну, ступай, ступай к
ней. Поговори, причем серьезно и обстоятельно. Не упусти ничего из виду, а
то знаю я, что у нее на уме. Дело молодое, это и астрологу ясно...

  Арианна никак не могла отойти ко сну. Все перебирала свои украшения под тем
предлогом, что нужно навести порядок в вещах; перекладывала их из шкатулки
в шкатулку. Ее лучшая подруга, или, вернее, самая близкая приятельница -
ибо подруг принцесса не жаловала - по имени Эфра бросала на Арианну косые
взгляды; пока наконец не решилась.

  - Ваше высочество, излейте мне душу; мы же с Вами не чужие. Если все
держать в себе, с ума сойти можно. Поговорите, а я Вас выслушаю, и сразу
станет легче. Бедная Вы моя голубка, за что Вам такая судьба?!

  Арианна, которая уже собралась было поведать фрейлине о тех странностях в
своем поведении, которые она заметила сегодня днем, при последних словах
напряглась и закаменела.

  - Что ты имеешь в виду? - спросила сухо и неприязненно. Будь Эфра чуточку
умнее, она бы уловила излишнюю твердость голоса да и на опасный блеск в
глазах принцессы тоже обратила бы внимание. Но фрейлина была хитра и ловка;
умом же никогда не блистала. А ведь известно, что первое никогда не заменит
второго.

  - Ну, как же, - сразу вступила она в разговор, желая узнать побольше от
своей госпожи. - Вы так старались для этого неотесанного мужлана, а он при
всех Вас так унизил: ни слова доброго не сказал, пока шут ему не напомнил.
А шута следовало примерно наказать: вот при дворе Вашего батюшки никогда
шуты себе подобного не позволяли. И королю лишнее уважение, и Вам почет. А
здесь какой-то павлин в лохмотьях может Вас, голубушку, привселюдно
оскорбить. У меня душа просто кровью изошла на это глядя.

  - И чем же меня унизил шут? - уже едва сдерживаясь, спросила Арианна.

  - Да как же он посмел говорить, что Вы собой хороши и украшением двора
являетесь? Да какое же ему до этого дело?

  - Значит, Эфра, ты считаешь, что он не должен был этого говорить.

  Фрейлина отчаянно закивала головой, подтверждая: именно это она и имела в
виду.

  - Выходит, ты считаешь, что шут неправ; я вовсе не хороша собой, и меня
унизили тем, что оценили те качества, которых нет?! Немедленно покинь
меня...

  - Да нет же, Ваше высочество! Вы неправильно меня поняли!

  - Я приучена все правильно понимать с первого раза, - холодно произнесла
принцесса. - Да будет тебе известно, если ты забылась на время, что я дочь
великого монарха и невеста, а в скором времени и жена монарха еще более
великого. И я редко ошибаюсь; уж во всяком случае не тебе судить меня. Вон!

  Фрейлина вышла, заливаясь слезами, а Арианна задумалась. У нее было тяжело
на душе, и она уже собралась выйти из своих покоев, чтобы поговорить с
кем-нибудь из гвардейцев и попросить отвести ее к Аластеру или шуту, как
гвардейцы сами появились в предпокое, приказав служанкам удалиться. Те тут
же покинули апартаменты принцессы. Правда, Эфра и одна из служанок постарше
хотели было задержаться в одной из комнат, чтобы послушать, о чем будет
разговор; но гвардейцы, казалось, и на затылках имели глаза: выудили их
из-за какой-то портьеры и выпроводили прочь.

  Принцесса только и успела бросить короткий взгляд на зеркало: она
раскраснелась, а глаза сверкали непролитыми слезами, но и это ей шло. Ортон
стремительно вошел в опочивальню, и гвардейцы затворили за ним дверь.

  - Добрый вечер, Арианна, - сказал он, целуя невесту в лоб. - Свадьба через
несколько дней, ты готова? Или все-таки сбежишь в последнюю ночь, не
выдержав всех этих намеков и недомолвок?

  - И такое искушение возникает, - призналась принцесса с улыбкой. - Сегодня
я была страшно разочарована: мне хотелось понравиться тебе, я так
наряжалась; а тот, с кем я завтракала, вовсе на тебя не похож, - и, заметив
изумление, отразившееся на лице императора, поспешила пояснить. - Внешне
похож полностью. Но... как бы тебе это рассказать: я не чувствовала, что ты
рядом. Со мной прежде ничего подобного не было, поэтому мне самой многое
непонятно. Просто я очень наряжалась, а когда появился император, ну, ты то
есть - вместо удовольствия, что ты видишь меня нарядной и красивой, я
ощутила разочарование и тоску. Это был не ты, правда?

  - Ты меня пугаешь, Арианна, - сказал Ортон. - Тебе не нужно знать, я это
или не я. Это только увеличит и без того огромную тяжесть возложенной на
тебя ответственности. Просто не обращай на меня внимания днем.

  - Не могу, - искренне сказала принцесса, в простодушии своем не
догадываясь, что это равносильно объяснению в любви.

  Император затрепетал, но постарался не подать вида.

  - Чтобы тебя утешить, дорогая моя, должен признаться, что я все равно буду
видеть тебя, хотя бы со стороны. Как сегодня.

  - Ты видел? - изумилась принцесса.

  - Да. И мне очень понравилось твое платье. Ты была очаровательна и
грациозна, что же касается прически, то с уверенностью могу утверждать,
если хочешь - даже побиться об заклад, что ее делала твоя фрейлина. Та, что
только что отсюда вышла: такая веснушчатая, неуклюжая.

  - Да, - изумленно протянула Арианна. - А как ты догадался?

  - Ничего трудного в этом нет. Когда ты посидишь на троне год-другой и
пообщаешься со множеством придворных, станешь разбираться в людях еще
лучше, чем я. А что касается твоих фрейлин: никогда не позволяй им в угоду
моде делать тебе такие грубые прически. Ты так свежа и хороша, что тебе не
стоит прибегать к подобным средствам.

  - Она мне не идет?

  - Я бы выразился иначе. Есть множество причесок, которые пошли бы тебе
больше. Надеюсь, я не расстроил тебя своим советом? Поверь, это было бы
весьма печально.

  - Нет, - замотала она головой. - Просто я готовилась к роли императрицы и
матери наследника, а чувствую себя маленькой, запутавшейся девочкой. И мне
очень страшно, когда ты уходишь; и очень плохо. А еще прическа не
удалась...

  - Мне жаль, Арианна, но я еще сильнее испорчу тебе настроение. У меня
дурные новости.

  - Свадьба отменяется?! - воскликнула принцесса с таким жаром, что даже
самый толстокожий человек понял бы ее смятение и его причину.

  - Нет, хотя это могло бы стать разумным решением. И все же... Аббон
говорит, что это не спасет, я ему верю. Дело в том, что гороскоп, который
он составил для тебя, не так уж и радует нас. А этот хитрец никогда не
ошибался. Арианна, я бы хотел попросить тебя быть осторожнее - насколько
это возможно...

  Император сделал паузу, раздумывая про себя, что можно рассказать девушке,
а что стоит оставить при себе.

  - При дворе какое-то время крутились шпионы Бангалора. Не то чтобы это было
слишком серьезно, но и полностью пренебрегать такими вещами не стоит;
небрежность всегда дорого обходится. Какое-то время воздержись от
легкомысленных решений; взвешивай каждое слово и каждый поступок. Я
понимаю, что такая жизнь кажется похуже иного заключения, особенно такой
юной и прекрасной женщине, как ты; но это наша судьба. Нет... это хуже, чем
судьба.

  - Что это? - спросила принцесса.

  - Бремя императора. От нас зависит слишком много жизней, чтобы мы могли
свободно распоряжаться своей. И я почти ничего не могу объяснить тебе, по
крайней мере, сейчас.

  - Я верю тебе, - сказала принцесса, беря его за руку. - Но когда-нибудь ты
мне все объяснишь, правда? Обещаешь?

  - Конечно, - сказал Ортон, целуя ее в губы. Правда, поцелуй вышел недолгим,
хотя и очень нежным. У принцессы голова пошла кругом, но она тоже
постаралась справиться с охватившим ее волнением и сказала:

  - Я бы хотела поговорить с тобой об одной мелочи; прежде она не показалась
бы мне заслуживающей внимания, но теперь все стало иначе.

  - Да, конечно. Я слушаю тебя, - проговорил Ортон. И Арианна, стараясь
излагать события внятно и не перевирать слова, передала ему свою беседу с
Эфрой.

  - Неприятная особа, - сделал вывод Ортон. - Но что именно тебя встревожило?
Возможно, она по-женски завидует твоей красоте - разве так не случается?

  - Наверное, - пожала плечами принцесса. - Но я не так уж проста и мила в
обращении. Знаешь, я выросла подле отца, а он, в отличиие от мамы, человек
жестокий и даже грубый. Настоящий Майнинген. И потому я не склонна спускать
своим придворным такие высказывания безнаказанно. Эфра это знает; знает и
то, что теперь мое влияние в любом случае еще более упрочится - ведь я
стану императрицей; отчего же она не постеснялась так со мной заговорить? И
не побоялась... Неладно что-то, Ортон. Я это чувствую.

  - Хорошо, - сказал молодой человек. - Не переживай. Твоей Эфрой мы тоже
займемся. Я скажу о ней Сиварду Ру - а это такой человек, от которого ничто
не укроется. Вскоре я тебя с ним познакомлю.

  - Ты его любишь? - полуспросила-полуутвердила Арианна.

  - Конечно! Он похож на рыжего плутоватого кота, у которого в драке выбили
глаз. Но он не унывает; делает свое дело, как никто другой. Он умница и
бесконечно добрый и открытый человек - для нас, разумеется.

  - Тогда я уже люблю его, - сказала принцесса. Ортон не остался с ней и в
эту ночь, но, уходя, несколько раз нежно поцеловал. Арианна была совершенно
счастлива - как скоро забылись все ее страхи, сомнения и беспокойства.

  Вернувшись, Эфра бросилась к своей госпоже.

  - Ах, Арианна! Теперь же ты не станешь отрицать, что он - настоящий тиран!
А эти его великаны просто вгоняют меня в ужас. Тебе нужно позаботиться о
себе, иначе никто о тебе заботиться не станет; вспомни свою мать.

  Арианна вспомнила. Но не мать, а сурового и жесткого отца и его науку. Она
была слишком хорошей ученицей, чтобы так быстро позабыть все его
наставления. И она дала себе слово хорошенько присмотреться к Эфре.

  - Ты права, - спокойно произнесла она, изо всех сил стараясь выглядеть
грустной и подавленной.

  Бремя императора, так, кажется, назвал это состояние Ортон.

  Тяжкое бремя. Но она была готова нести его.


                  * * *

  
                

    Оставив позади небольшую деревню, маленький кортеж выбрался на большую
дорогу, идущую сначала по ровному полю, а затем углубляющуюся в лес. Именно
его темная полоса, в туманной дымке видневшаяся на горизонте, и обозначала
собственно границу Гравелота.

  Накануне вечером экипаж Террил пересек мост через бурный Хорг и остановился
на ночлег в селении, стоящем на левом, пологом берегу реки. Жители селения,
носившего немного странное название - Драконий хвост - проявили при виде
беременной дамы и ее спутников чудеса гостеприимства. Дело в том, что
здешний люд хорошо знал владетелей Гравелотских поместий; время от времени
кто-то из жен императорских гвардейцев следовал в один из родовых замков,
дабы там произвести на свет потомство; а спустя полгода или около того тем
же путем возвращался назад - в столицу. И дамы, и их спутники - обычно их
не бывало больше трех - были чрезвычайно щедры; и жители на них только что
не молились.

  В Драконьем хвосте все знали, что императоры Великого Роана набрали
гвардейцев из числа здешних горцев. Это древнее, теперь вымирающее племя,
сильно отличалось от обычных людей. Поэтому никто не удивлялся и тому, что
все знатные дамы, несмотря на разницу возрастов и внешности, имели общие
черты, по которым в них легко можно было угадать женщин Гравелота.

  Все они были на голову выше местных мужчин из долины; имели немного
вытянутые, удлиненные черепа и миндалевидные, очень большие глаза
изумительных редких цветов: изумрудного и янтарно-желтого. В селении в
течение веков не стихали споры - красивы эти дамы или нет. Но чаще всего,
после нескольких часов прений, уже охрипнув, спорщики приходили к одному и
тому же выводу: красивы или нет, женщины Гравелота изумительны; и более
всего похожи на лесных дев, какими их описывали предки - такие же стройные,
гибкие, с безупречными телами, лишенные признаков возраста.

  Приехавшая вечером дама была графиней: на дверцах ее экипажа сверкал и
переливался золотом и эмалью стариннейший герб, почтение ккоторому было в
крови у жителей Драконьего хвоста. Жена старосты выбежала навстречу знатной
гостье и захлопотала вокруг нее, лучась искренней радостью.

  - Прошу сюда, госпожа Террил. Как же мы давно Вас не видали в наших краях;
я еще девочкой была. А Вы не изменились, как тогда уезжали - чисто
королева, так и остались ею. Небось там господин граф Теобальд ревнует к
столичным-то вельможам? Вы так хороши, что они могут и его не побояться...

  Террил милостиво улыбалась, и уверяла спутников, что хорошо себя чувствует,
но шла с трудом.

  - Устала я с дороги, Лиандра, - сказала она жене старосты. - Не хочу
тревожить своих друзей, да и ничего особенного в том нет - ты сама знаешь,
как это бывает.

  - Ой, Вы и имя мое помните! - расцвела Лиандра. - Недаром на всю округу
слава идет о гравелотских господах. Кто ни наезжает, все нахвалиться ими не
могут: и щедрые, и добрые, и заступятся за простых людишек. А за хребтом
Хоанг, в герцогстве, хоть и неплохо живется - богато и по-столичному, а все
же не так, как у нас. Вот и богатыри такие где еще родиться могут? Только в
Гравелоте. А что? Горы, воздух какой - ровно пьешь его, сладкий и душистый.
Вода чистая-чистая, как зеркало; ни пылинки в ней, ни соринки. Правда,
мужики наши в горы не особенно шастают - ну, нам и долина хороша.

  Вот, все я постелила; питья вам приготовила: бабушкин рецепт. Она, земля ей
пухом, всегда наставляла: "Лиандра, - говорит, - как появятся господа из
Гравелота, обязательно даме отвар подай, чтобы в нем и драконий молочай
был, и змеиный глаз, и цветок тысячелетника, и, чтобы обязательно корешок
тайный - альраун". Бабка моя известной травницей была.

  Террил с удовольствием выпила предложенный отвар и попросила заварить еще.
Ей явно полегчало.

  - Ну, умница бабка, - радовалась Лиандра.

  - Мне о ней говорили, - сказала Террил. - Ее звали не по-здешнему, Аймак. И
твой дед привез ее из самой Сувейды. Красавица была - только глаза
раскосые. И многие сельчане к этому не могли привыкнуть чуть не до самой ее
смерти.

  - Все истинная правда, что Вы говорите, - прослезилась Лиандра. - И как же
вы, гравелотские господа, все о нас помните, все знаете... Откуда памяти
столько и уважения к люду здешнему?

  - Когда долго живешь вдали от родных мест, - мягко улыбнулась графиня, -
поневоле ищешь спасения в воспоминаниях; и бережешь их пуще иных сокровищ.
А бабка твоя, Аймак, многим, многим помогла. И моим родичам тоже. Хороший
отвар, удивительный.

  - А я могу госпоже графине вопрос один задать? - решилась Лиандра. - Только
ведь я глупая, не серчайте, коли не так скажу...

  И, увидев, что Террил глядит на нее с улыбкой, стала говорить дальше:

  - Отчего бабка заповедала строго-настрого никому из сельчанок этот отвар не
давать - а только госпожам из Гравелота? "Увижу, - говорит, - что ты своих
баб этим поишь, прокляну из могилы." С тем и померла. А трав-то по весне
много, аж буйствуют; пахнут - словами не выскажешь. И корешков-то этих я
накопала - на два века хватит. И такая порой оторопь берет, бабы просют,
одолевают; дай им, и все тут.

  - Нельзя им пить это, - сказала Террил. - У горцев кровь другая; мы ведь
вон какие разные. Представь себе, Лиандра, что для ваших женщин этот отвар
может оказаться смертельным ядом. А мне полезно, и ребенку моему - тоже.

  - Да, - облегченно вздохнула старостиха. - Ну и ладно, ну и хорошо. Я сама
так думала, но как госпожа сказала, так от сердца и отлегло - не лишаю я,
значит, баб своей помощи.

  - Другие травы им собирай.

  - Так ведь конешно... Спутники графини переночевали под открытым небом; и
утром встали свежие и отдохнувшие; повеселевшие. Видимо, тоже были рады
оказаться в родных местах. У дороги, на краю деревни толпились почти все
местные жители. Дети, кто помладше, глазели на императорских гвардейцев;
мужчины солидно беседовали друг с другом, держась на почтительном
расстоянии - им каждый раз приходилось убеждаться, что гравелотские господа
- сущие великаны рядом с ними. Бабы разглядывали наряд Террил и обсуждали
подарки, которые она им оставила. Староста помогал кучеру грузить корзинку
с сочными и спелыми фруктами, на случай, если путешественникам захочется
легко перекусить в дороге. В Гравелот они должны были прибыть к вечеру.

  Провожая графиню к карете, Лиандра вдруг обратилась именно к
великанам-воинам:

  - Я, господа хорошие, баба неразумная; да дело одно меня беспокоит и все из
головы нейдет. Надысь тут люди чужие мелькали; да не по-хорошему. Рази
человек добрый не зайдет в деревню, старосту не отыщет, еды не спросит али
дороги? Да и что им тут искать - небось не теряли? Мой постреленок старший
сказывал, они вашим путем поехали, а все народец мелкой - как мы. А мы в
горы не суемся - грозные они, ваша вотчина.

  - Спасибо, - поблагодарил один из воинов, и от звуков его мощного голоса
зашлись лаем все собаки. - Где твой сынишка?

  - Сабби! Сабби! - закричала старостиха. Мальчонка лет девяти отделился от
группы сверстников и подошел к гвардейцам. Задрал голову, чтобы разглядеть
лицо:

  - Да, господин!

  - Хочу поблагодарить тебя за острый глаз да за верную службу. Вот тебе три
золотых.

  Нужно сказать, что тогда в Роане на эти деньги можно было купить хорошего
коня. Но мальчонка хорошо помнил дедовские традиции:

  - Да нет, господин. Мне иное надобно.

  - Тогда вот тебе мое благословение с добрым словом. И судьба будет к тебе
милостива...

  Паренек отбежал к матери и уткнулся пылающим лицом ей в подол. Сама Лиандра
плакала, и у старосты от волнения тряслись руки. Всем было хорошо известно,
что такие слова господа из Гравелота говорят крайне редко, но зато судьба
прислушивается к их пожеланию, и жизнь благословленного ими счастливчика
круто меняется в лучшую сторону.

  Впрочем, денег они тоже оставили деревенским жителям предостаточно.

  Когда отъехали довольно далеко; и лес замаячил на таком расстоянии, что
стали видны отдельные деревья, один из воинов по имени Элсмир спросил у
графини:

  - Ну, как ты, Террил?

  - Хороший отвар. Теперь я смогу выдержать любые трудности; и готова к
неожиданностям. Эта Лиандра просто сокровище.

  - Славно. Потому что я чую запах. Он доносится вон из-за тех дубов; там
несколько десятков человек. Они доольно долго стоят в засаде - их кони
топчутся нетерпеливо и дергают головами.

  - Да, - молвил второй, Эригаль, - а еще столько же людей скрылись за
поворотом и ждут, когда их позовут на помощь.

  - Больше никого? - спросила Террил.

  - Это мы и хотели у тебя спросить: ты же должна чувствовать все острее.

  - Я больше никого не слышу и не чувствую, - сказала графиня после
нескольких секунд молчания. - Что ж. Они сами выбрали свою судьбу. Мы едем
вперед. Одного оставьте в живых - должен же кто-то рассказать императору,
чего они хотели от нас в наших же землях.

  Когда экипаж в сопровождении двух воинов появился из-за поворота дороги,
двадцать пять всадников пустили коней вскачь, вопя и размахивая мечами. Они
надеялись на свое несомненное численное превосходство и на фактор
неожиданности. Их товарищи, ждавшие в отдалении, какое-то время не могли
понять, что происходит там, на дороге; почему так долго слышатся дикие
крики и вопли о помощи. Конечно, все знали, что гвардейцы без боя не
сдадутся, но пора бы уже с ними покончить, и привезти главарю беременную
женщину, за которую им, собственно, и заплатили эти бешеные деньги.

  Главарь был родом из Лотэра, и в Великий Роан предпочитал не соваться.
Носила его нелегкая по восточной части континента и по всему Ходевену - и
везде он грабил и убивал, предпочитая работать в одиночку или с двумя-тремя
помощниками. Ничьих же поручений не выполнял, ибо свято верил, что любой
наниматель выдаст его с потрохами, как только это станет ему выгодно.
Однако в Анамуре, возвращаясь из удачного набега, он случайно встретился с
двумя дивными чужестранцами. Они наговорили ему с три короба - он им не
поверил, и они это знали. Но вот сумма, предложенная за похищение женщины,
которую и охранять-то почти не будут, могла обеспечить главаря до конца
жизни. И он согласился.

  Теперь он ждал, сидя верхом на породистом скакуне чалой масти; скучал и
свысока глядел на тот сброд, которым руководил.

  Когда окровавленный всадник галопом вылетел из-за поворота дороги, главарь
не совсем понял, что произошло, но указал второй части отряда в том же
направлении. Они переглянулись, бледнея, но золото манило их с такой силой,
что они рискнули испытать судьбу. И потом, не боги же эти гвардейцы.

  Внезапно все стихло, и главарь почувствовал себя неуютно. Операция,
тщательно разработанная и продуманная до мелочей, шла совсем не по плану.
Он решил уже уносить ноги подобру-поздорову, когда оглушительный треск
раздался совсем рядом. Это был треск ломающегося дерева - древнего,
кряжистого, могучего. С чего бы это, изумился главарь.

  Перевел взгляд в ту сторону, и закричал. Отчаянно и протяжно.


                  * * *

  
                

    К концу следующего дня Арианна страстно мечтала встретиться с Аббоном
Флерийским или с Аластером. Ей было не по себе; и совет мудрого и доброго
друга был, как никогда, необходим. Ортона же она беспокоить не хотела,
догадываясь, что императору и так приходится несладко. На ее счастье
командир гвардейцев сам заглянул в ее покои, чтобы засвидетельствовать свое
почтение и осведомиться, не нуждается ли принцесса в чем-либо.

  Арианна могла биться об заклад, что зеленоглазый исполин догадался о ее
настроении и явился на помощь. Она была ему бесконечно признательна за это,
хоть и испытывала трепет: проницательность Аластера граничила с
ясновидением.

  - Я очень рада видеть Вас, - начала принцесса торопливо, едва они
обменялись приветствиями. - Очень хорошо, что пришли именно Вы - мне нужен
серьезный совет человека решительного и вместе с тем мудрого и
рассудительного.

  - Вы льстите мне, принцесса, - поклонился гигант. Но лицо его оставалось
невозмутимо-спокойным. Он изучал и разглядывал невесту императора, словно
ваятель, выверяющий последние крохотные детали перед тем, как его
скульптура будет предъявлена миру.

  - Не льщу. Мне хотелось бы надеяться, что так оно и есть; и что я не
ошиблась, выбирая в советчики именно Вас.

  - Так в чем же дело, Ваше высочество?

  - Вчера Его величество предупредил меня о возможных затруднениях и
неприятных неожиданностях, которые ожидают нас в самом ближайшем времени.
Если бы не это предупреждение, возможно, я бы отнеслась к поведению одной
из своих фрейлин, как к внезапной душевной болезни, но теперь я склонна
иначе рассматривать его.

  - Чем же отличилась Ваша фрейлина?

  - Она позволяет себе неподобающие высказывания о персоне императора и его
слуг; а также пытается внушить мне мысль о том, что я очень пострадала от
невнимания Ортона и несчастна в этом браке; хоть сам брак еще и не
заключен. Поскольку прежде Эфра никогда бы не решилась говорить со мной в
подобном тоне, а тем более - выражать свое мнение, если я ее не только не
спрашиваю, но и иначе не поощряю к тому - мне кажется, она подверглась
чужому влиянию.

  Должна Вам сказать, - добавила Арианна, - что Эфра всегда была очень
корыстной. Мое положение будущей императрицы представлялось ей настолько
завидным, что ради него она бы согласилась выйти замуж за любое чудовище. И
никогда не стала бы жалеть меня; это не в ее стиле. Скорее, она бы
советовала больше требовать подарков, украшений, красивых вещей. Это
единственное, до чего она охоча.

  - Хорошо, что Вы сказали об этом, Ваше высочество, - ответил Аластер. -
Думаю, следует отослать ее обратно в Лотэр.

  - Император сказал, что поручит ее заботам господина Сиварда Ру.

  - В иное время я счел бы это решение самым разумным, но теперь не стоит
подвергать Вас опасности. А она действительно существует, в этом я уверен.

  - Что может сделать мне Эфра? Какое зло причинить?

  - Любое, - отвечал великан. - Не стоит даже распространяться на эту тему.
Будет гораздо лучше, если Вы позволите мне пригласить Вас прогуляться по
парку. Я покажу Вам самые красивые места; а заодно поговорим.

  Арианна с радостью согласилась. Они спустились по широкой лестнице,
устланной бесконечным ковром изумительного золотисто-розового цвета с
узорами более темного оттенка. Эти ковры ткали только в Эстергоме, и стоили
они целое состояние.

  Парк потряс воображение принцессы и привел ее в совершенный восторг.
Деревья и кустарники были подстрижены так искусно, что их кроны принимали
любую угодную садовникам форму. Огромные бассейны каскадами спускались с
невысоких зеленых холмов, усыпанных сиреневыми, розовыми и бледно-желтыми
маргаритками. В прозрачной голубой воде, между толстых стеблей изысканных
водяных растений, шныряли яркие рыбы - окрашенные столь причудливо, что
казались горстью драгоценностей, случайно упущенных под воду. Аллеи были
выложены белыми ониксовыми плитами, а лужайки покрыты изумрудно-зеленой
свежей травой. В тени могучих деревьев высились отлитые из серебра и бронзы
статуи императоров, полководцев и скульптуры различных животных.

  Повсюду порхали огромные разноцветные мотыльки; сладко пели птицы. Все
благоухало ароматами лета. Фруктовые деревья были так густо усыпаны
плодами, что ветви сгибались под их тяжестью к самой земле.

  Довольно широкий ручей протекал по всему парку, и на песчаном берегу его
стояла маленькая резная ладья, и ее весло плескалось о воду, словно
приглашая прокатиться. Зеленые, белые и сиреневые беседки - ажурные,
изящные, с нефритовыми куполами - виднелись неподалеку.

  - Как красиво, - выдохнула Арианна. Аластер осторожно поддерживал ее под
локоть, и принцесса чувствовала его руку, крепкую, как сталь, мощную,
огромную. Она недоумевала, как такая рука может быть у обыкновенного
человека.

  - Что рассказать Вашему высочеству? - внезапно спросил великан.

  - Не знаю, - пожала она плечами. - Меня уверяли, что спрашивать о том, что
непонятно и загадочно, у императора ни за что нельзя; что это не мое дело.
При дворе моего отца отчего-то страшно боятся лишний раз упоминать о
Великом Роане и его владыках, хотя дочери Майнингенов каждое поколение
становятся императрицами. Я никогда не могла понять этого отношения. И чем
меньше понимала, тем больше боялась. Мне казалось, что за всеми этими
недомолвками скрыта какая-то тайна; а когда тайну охраняют столь тщательно,
она, вне всякого сомнения, грязная и кровавая. Это я поняла давно.

  - Вы такая юная и очаровательная, а говорите такие жестокие вещи, -
пророкотал Аластер.

  - Двор моего отца быстро развеивает всякие иллюзии и сталкивает с грубой
действительностью. Здесь настолько тише и ... чище, что ли. Сам воздух
свежее. И даже мрачный, черный замок Майнингенов никак не сравнится с
дворцом императора. Вы понимаете, Аластер, что я говорю не о великолепии и
роскоши, не о вещах, какими бы драгоценными они ни были - я говорю о духе
этого места.

  - Я бывал в Лотэре и мне случалось заезжать по делам в Аврский замок. Вы
правы - это мрачная обитель; в ней царит вечная тоска по несбыточному.

  - Расскажите мне, что угрожает императору, - попросила Арианна. - Почему
именно ему?

  - А Вы хорошо знаете историю Брагана Агилольфинга и его столкновения с
Вашими предками? - поинтересовался Аластер.

  - Думаю, что нет, - призналась принцесса. - Конечно, я прочитала не одну
толстенную книгу; изучила множество летописей Лотэра. Я очень хотела
доискаться до истины, но теперь понимаю, что мне никогда не говорили и
десятой доли правды. Попробуйте объяснить мне все. И еще, прошу Вас,
Аластер, не старайтесь щадить мои чувства; Вы благороднейший человек, и я
уверена, что Вам будет сложно забыть хоть на мгновение, что я одна из
Майнингенов. Но от Вас мне незачем скрывать, что с тех пор, как я увидела
Ортона, я всего лишь его невеста, и мое прошлое для меня самой не имеет
никакого значения.

  - Если это так, - сказал Аластер, - то император - счастливейший из
смертных.

  Арианна зарделась, как маков цвет. И потом долго шла, потупившись.

  - Будет разумно, если Вы узнаете то, что скрывают от посторонних, - наконец
постановил командир гвардейцев. - Иначе Вы просто запутаетесь во всех этих
сложностях и хитросплетениях.

  Итак, начнем с самого начала. Принцесса, Вы слышали о монхиганах?

  Девушка с изумлением воззрилась на своего спутника, для чего ей пришлось
отступить от него на шаг и задрать голову. Она ожидала услышать любое
вступление, но это поразило ее до глубины души. Ей было трудно каким-либо
образом связать империю великого и грозного императора Брагана Агилольфинга
и мало кому известную легенду о несуществующих ныне чародеях Саргонских
лесов.

  Они обитали некогда в восточной части Лотэра; в непроходимых хвойных лесах.
Суровый северный край умел хранить секреты. В непролазных чащобах, в
скальных пещерах над бурными водами Саргона, жили несколько десятков
отшельников. Они поклонялись силам природы, не признавая не только Единого
Господа, но и языческих богов, полагая последних реально существующими, но
жадными и злобными, эгоистичными существами. За несколько тысячелетий
существования монхиганы накопили огромные знания, которые передавались из
поколения в поколение.

  Лесные чародеи в зеленых одеждах с дубовыми посохами редко появлялись на
глаза людям: они не нуждались в их обществе, будучи сами частью огромного
целого, которым являлся этот мир. Они были таинственны и загадочны; а
обычных людей таинственное и загадочное всегда пугает. И хотя монхиганы
давно уже исчезли с лица земли, их вспоминали не иначе, как шепотом, делая
охранительные знаки и боязливо оглядываясь. Не то, чтобы они были
жестокими, но такими могущественными, что у них были собственные взгляды
абсолютно на все. И трудно было предвидеть, что могло прогневить
монхиганов: убийство невинного; пожар в лесу, специально разожженный для
того, чтобы

  Выгнать из чащи зверей; или уничтожение вековых деревьев. Оттого их
избегали и боялись; а самим чародеям такое положение было только на руку.

  Все это рассказывала Арианне ее няня, когда принцесса была еще маленькой
девочкой. Но она хорошо запомнила, как ее пугали, что в наказание за
непослушание вызовут из леса монхигана, и он заберет ее с собой. Оттого
Арианна и по сей день представляла лесных чародеев мохнатыми существами,
похожими на медведей.

  - Думаю, что теперь мало кто в мире представляет себе, кем были монхиганы,
- внезапно сказал Аластер. - Их называли еще Саргонскими магами; давно, до
того, как они решили уйти.

  Принцесса вздрогнула от неожиданности и вся обратилась в слух. Они шли
вглубь парка по широкой тенистой аллее, и Аластер задумчиво глядел перед
собой, словно видел нечто, недоступное остальным.

  - Их было совсем мало - чародеев, которые смогли добиться высшей власти и
высшего могущества. Они повелевали всеми стихиями и природными явлениями;
могли вызвать дождь и укротить ураган; остановить или усилить извержения
вулканов; заставить землю встать на дыбы или провалиться в бездну. Они
могли осушать моря, реки и озера и возводить горные массивы. А могли
превратить скальный хребет в пыльную, пустую равнину. Тайны же человеческих
сердец были им и подавно подвластны. Все живое могло покориться монхиганам,
если бы они того захотели. Они даже дружили с драконами...

  - Драконы и вправду существовали? - жадно спросила Арианна.

  - Да, тогда существовали. Драконы тоже были по-своему магами; и тоже были
весьма и весьма могущественны.

  И вот однажды драконы и монхиганы собрались на совет. Их беспокоило, что
мир очень изменился: людей стало больше; у них появились новые цели и
стремления, а также начали стремительно развиваться наука и воинское
искусство. Теперь не было в мире таких пустынных и безлюдных мест, как
прежде. И Саргонским чародеям стало тесно в своих лесах после прихода на их
землю воинственных и кровожадных лотэров. Им, монхиганам, было негде
скрываться - рано или поздно они сталкивались с кем-то, кто искал их услуг.

  У драконов была та же проблема: люди не принимали их - боялись и
ненавидели. Отыскивали в самых укромных уголках, стараясь уничтожить, чтобы
очистить от них свой мир. Почему-то люди упорно игнорировали тот факт, что
драконы гораздо сильнее, и вынужденные защищаться - начнут убивать. А,
поверьте, принцесса - что бы там ни писали и не говорили впоследствии,
существо, обладающее таким огуществом и такими знаниями, как эти древние
ящеры, физически не способно получать удовольствие, лишая жизни любое живое
существо. Впрочем, об этом не знал никто, а вот о том, что драконы
смертельно опасны, и их нужно уничтожать - вот об этом знали се. Чародеев
тоже недолюбливали, хоть и постоянно пытались склонить их в ту или другую
сторону. Как Вы сами понимаете, воевали люди постоянно.

  И вот мудрые монхиганы решили, что мир стал слишком опасным местом, чтобы
доверять ему такие знания и такую власть. После длительных споров решили,
что эту грозную силу нужно уничтожить, ибо ее время еще не пришло; либо уже
минуло. Каждый Саргонский чародей должен был расстаться со своей магической
сущностью и стать обычным человеком. А иного выхода у них уже не было.
Драконы согласились на подобные условия. Они решили покинуть этот мир
навсегда, чтобы отыскать другой, более приветливый и гостеприимный.

  Во время совета монхиганы разделились на две группы. Одни сочли возможным
лишиться могущества и дожить остаток своих дней обычными, скромными людьми.
Некоторые не могли себе представить, как они будут влачить такую жалкую
жизнь, и решились уйти из нее сразу после обряда отречения. Но это уже было
их личным вопросом. Главное, что угроза уничтожения не нависала над молодым
Лунггаром.

  Как Вы уже догадались, принцесса, Браган Агилольфинг был одним из
Саргонских чародеев; причем, самым талантливым и блестящим. Идея отказаться
от власти, чтобы сохранить мир от войн и катастроф невиданной силы,
принадлежала ему. К тому времени, о котором я Вам рассказываю, у Брагана
было уже два взрослых сына. Один из них вошел в историю под именем
императора Морона I, но в летописях не упоминают, что он был не
единственным, но всего лишь младшим. А вот имя старшего мало кому нынче
известно. Его звали Далихаджар. И тот, и другой обладали блестящими
способностями и глубоким, проницательным умом и обещали стать еще более
могучими чародеями, чем их отец.

  Когда решение об уходе было принято, и Саргонские чародеи стали приводить
его в исполнение, Далихаджар сделал свой выбор. В сущности, он рассуждал
очень правильно и весьма логично: если остальные монхиганы умрут либо
потеряют свои способности, то он останется единственным - и, значит,
непревзойденным. У него в руках будет такая власть, что он сможет всем
людям в мире диктовать свои условия: все равно не найдется того, кто смог
бы его остановить. Чтобы осуществить свой план, Далихаджару требовалось
только подождать, пока другие маги выполнят свое решение. И время было его
союзником в ту пору. Он отправился на другой континент - Бангалор, и стал
искать там соратников и единомышленников. Вначале к нему присоединялись
колдуны и чародеи, мечтавшие завладеть хоть частичкой древних знаний
монхиганов; но затем собрались под его знамена и мелкие князьки и царьки,
которые, словно шакалы, чуяли возможность поживиться на чужой войне.
Старший сын Брагана сумел доказать им свою силу, и вскоре они уже
признавали

  Его своим вожаком, готовые слепо повиноваться.

  Не сразу лишенные былого могущества чародеи узнали о предательстве
Далихаджара. А узнав, приказали Брагану Агилольфингу нарушить данную им
клятву, вернуть свое могущество и не покладать рук до тех пор, пока он не
изыщет способ усмирить либо остановить сына. Они справедливо полагали, что
отец всегда в ответе за свое дитя, и Браган был полностью с ними согласен.
Нужно учесть, что Далихаджар был достойным соперником и блестящим учеником,
а потому немало времени прошло до той поры, пока отец отыскал его на другом
краю Лунггара. О том, чтобы решить дело миром, речи идти не могло: мятежный
чародей был полностью готов к походу против всех, кто не покорится ему по
своей воле. И тогда Брагану пришлось вступить с ним в войну.

  Того требовали и напуганные странными явлениями жители нескольких небольших
королевств, которые в те времена существовали на территории нынешней
империи.

  На стороне монгиханов выступили и драконы. Битва была страшной; а ее
результаты известны практически каждому - Бангалор перестал существовать.
Такие силы были задействованы в схватке двух чародеев, что Браган пришел в
смятение и ужас. Ведь сын заставил его сделать то, чего Саргонские маги
более всего страшились. Он воочию увидел, к чему могут привести выпущенные
на волю неистовые силы природы; и как опасно оставлять их во власти кого бы
то ни было.

  - И что? - спросила принцесса. - Они победили?

  - Конечно, сам дальнейший ход истории указывает на то, что Браган
Агилольфинг - последний из Саргонских чародеев - вышел победителем из
смертельного поединка со своим сыном.

  Возвратившись с победой из дальнего похода, он был избран правителем
Ашкелона, Ойтала и Сувейды и коронован. Дело в том, что жители этих
государств очень быстро сообразили, как выгодно иметь такого могучего
защитника и мудрого короля. Правда, почти никто из них не подозревал о том,
с кем они по-настоящему имеют дело. Просто Браган прославился как стретаег,
как владыка, под рукой которого процветали подданные. Истинное
происхождение Брагана Агилольфинга и его великое могущество - это одна из
самых серьезных тайн Роанской империи. Но вернемся к истории...

  Прошел всего один год после его восшествия на престол, когда из Роана и
Ремеля прибыли к нему послы, умоляющие его о помощи. Отто Майнинген вторгся
на земли этих королевств, чиня грабежи и насилия. Лотэры ночью перешли Алой
и напали на пограничную Роанскую крепость. Она была взята к утру, а ее
защитники казнены так жестоко, что ужас охватил людей. Конечно, Браган не
мог остаться глух к их мольбам.

  Здесь нужно сказать, что Ваш предок, Ваше высочество, каким-то образом
проведал о родстве Брагана с остальными монхиганами, и о том, какую роль
император Роана сыграл в битве на Бангалорах. Ведь к тому времени многие
уже считали гибель континента простой катастрофой естественного
происхождения.

  Узнав, что победитель Далихаджара собирается вытсупить против него,
Майнинген захватил в плен тех бывших чародеев, которые скромно доживали
свой век вдали от мирской суеты. Король Лотэра надеялся на то, что
Агилольфинг не посмеет учинить на родине такое же сражение, как и на
Бангалоре. Иначе он просто погубит всех людей, обратившихся к нему за
помощью. К тому же, у него в руках были друзья и учителя, соратники и
ученики Брагана - всего девятнадцать утративших былую силу монхиганов.

  - И они ничего-ничего не смогли сделать, чтобы защитить себя? - изумилась
Арианна. Ее широко раскрытые глаза стремительно наполнялись слезами. -
Неужели они совсем разучились колдовать?

  - Не совсем, Ваше высочество, - ответил Аластер. - У них просто не было
возможности, хотя, не скрою, что они были способны защищаться.

  - А разве это не одно и то же?

  - Конечно, нет, - мягко сказал великан. - Вообразите себе, принцесса, что я
достаточно силен, чтобы убить человек десять-двенадцать за несколько минут,
скажем.

  - О Господи!

  - Из этого следует, что я способен убивать. Но вместе с тем, мне и в голову
не придет поднять на кого-нибудь руку без крайней на то необходимости. И
это значит, что возможности убивать у меня нет: внутренние запреты гораздо
сильнее. Так же было и с монхиганами - они не утратили своего невероятного
могущества, но они запретили себе пользоваться им - считайте, возможности
проявить свою силу у них не было.

  - Но Вы же сами сказали, в крайнем случае. А разве грозящая гибель - это не
такой же крайний случай?

  - В этой ситуации - нет, Ваше высочество. Бывают вещи гораздо страшнее
смерти. И монхиганы прекрасно об этом знали, раз все согласились умереть во
имя чего-то, гораздо более важного, чем их жизнь. Они были мудры. Очень
мудры.

  Арианна подумала, что мудростью тут и не пахнет, а только безоглядной
глупостью, но свои мысли вслух высказать не решилась - кто она такая, чтобы
судить о том, насколько правильно распорядились своей судьбой
могущественнейшие люди планеты.

  - И что же случилось потом? - спросила она.

  - Я не стану утомлять Вас подробностями того противостояния. Скажу только,
что Браган не сумел спасти своих друзей, и гнев его пал на Отто Майнингена
и его подданых. Вы знаете, что лотэры были оттеснены в свои земли, и тут
король остановился. Он боялся повторения недавней катастрофы и потому
предпочел подписать мир с Майнингеном. Тем более, что договор устроил
обоих. Тогда же и была образована империя, названная Великим Роаном. Анамур
и Эйда вошли в состав наших земель немного позже, когда процветание и
возрастающее благополучие Великого Роана стали уже очевидными.

  - А шут? - не удержалась Арианна. Аластер мягко улыбнулся, отчего его
удивительное лицо засияло внутренним светом.

  - Это долгая история, но я сумею изложить ее в нескольких словах. Когда
Браган посчитал, что исполнил свой долг, он отказался от престола в пользу
младшего сына - Морона, надеясь, что теперь может уйти на покой. Однако год
или два спустя после отречения до него дошли тревожные слухи: дескать
опьяненный властью, вседозволенностью и безграничным своим могуществом,
Морон очень быстро изменился. Он стал заносчивым, кичливым, самонадеянным;
а главное - его способности никуда не делись; и он то и дело грозил
соседним странам неслыханными бедствиями. Тогда Браган и написал свой свод
законов и велел приставить к сыну двойника-шута, дабы тот полностью
повторял все его поступки и слова, как самое верное и неподкупное зеркало.
К чести его нужно сказать, что Морон очень быстро опомнился; и до конца
своих дней правил мудро и справедливо. Женат он был на дочери Майнингена, и
когда у них родился сын, то и ему подыскали двойника. А воспитывал внука
его великий дед, сумевший с малых лет втолковать наследнику, что трон
Агилольфингов - это, отнюдь, не преимущество его обладателя, но огромная
ответственность и тяжкое бремя.

  - А внук был чародеем? - задала принцесса вопрос, который мучал ее на
протяжении всего рассказа.

  - Вы необыкновенно проницательны, - заметил Аластер. Причем не польстил, а
просто отметил, как должное. - В том-то и дело, что все Агилольфинги -
прирожденные чародеи. И хотя официально считается, что знания монхиганов
давно уничтожены, я подозреваю, что они у них в крови. И ничто от этого не
спасет. Другое дело, что наследников учат быть императорами Роана с первых
же дней их жизни. Приучают контролировать свои невероятные способности;
воспитывают в них силу воли и понимание того, в чем состоит их долг. Это
трудная и кропотливая работа. Правда, ее результаты меня радуют.

  - Значит, Ортон...

  - Ортон I Агилольфинг, как и все его венценосные предки, в состоянии
причинить столько зла и разрушений, столько горя и боли, что лучше и не
заговаривать об этом. С другой стороны, он один является грозным оружием
империи, которую защищает само его имя. Пусть многочисленные наши соседи и
не помнят, почему с империей нельзя воевать, зато сам запрет помнят крепко.

  Таким образом, император - это и символ нашего благополучия, и его залог.
Захоти кто-нибудь нанести удар по Великому Роану, нет более важной цели,
чем ее повелитель. И потому столько мер предосторожности. Императора можно
заместить кем угодно, но заменить его нельзя.

  - А что с тем магом, с Далихаджаром? - робко спросила Арианна, которую
встревожил рассказ Аластера. - Он не сможет вернуться?

  - Теоретически это возможно - почему бы и нет, но на самом деле невероятно.

  - Вы не представляете себе, как Вы меня успокоили, - сжала его руку
принцесса. - Я и без того крайне взволнована. При дворе моего отца досужие
сплетницы не уставали повторять, что Агилольфинги используют женщин
лотэров, как пустой сосуд, в котором носят наследника престола... Что ни
один из императоров Великого Роана никогда не походил ни лицом, ни
характером на мать, но только на своего венценосного отца и потому для
женщин рода Майнингенов Роан становится золоченой темницей. Ведь ни в одном
из императоров нет ни капли нашей крови. Восемь веков мы рожаем наследников
Роана и восемь веков остаемся чужими...

  Она прервала сама себя на полуслове и выжидательно уставилась на Аластера
тревожными блестящими глазами. Как же она мечтала в эту секунду, чтобы
великолепный гигант успокоил ее, развеял и эти сомнения и все-все расставил
по своим местам. Но Аластер не торопился опровергать ее.

  - Что ж, Ваше высочество, - сказал он наконец. - Я очень хотел бы утешить
Вас и сказать, что Вы несколько преувеличили проблему, но, к сожалению, Вы
правы. В силу тех самых причин, о которых я только что Вам рассказал,
императоры Великого Роана д йствительно имеют очень мало общего со своими
матерями. Но... Есть во всем этом одно но - любому существу, будь это
обычный человек, маг, монхиган или даже неодолимый дракон - нужна любовь.
Ваш сын будет тем ближе к Вам, чем больше Вы будете любить е о и его отца.
Вот так.

  - Что же мне делать?

  - Не думайте о плохом, просто будьте собраны и выдержаны, вот и все.
Женщине с Вашей силой воли и Вашим умом это не составит особого труда.
Через несколько дней состоится Ваша свадьба, а мне кажется, что этот день
должен доставить и Вам, и Ортону много радостных и счастливых минут; и
потому Вы должны быть ослепительно-прекрасны.

  Горькие думы не красят ни одно девичье личико, - Аластер помолчал немного,
а затем добавил. - Террил уехала, но любая из жен императорских гвардейцев
сочтет за честь составить Вам компанию.

  Арианна, несмотря на свою молодость, на то, что она буквально уже
преклонялась перед этим богоподобным великаном, заметила, что он сказал
"составить компанию", а не "служить". И это ей показалось немного странным.
С другой стороны, если жены великанов-воинов похожи на них хоть немного,
даже ей - гордой дочери Майнингенов, не придет в голову использовать этих
женщин в качестве служанок.

  - Я пришлю к Вам Алейю - жену барона Сида Кадогана. Она побудет с Вами,
пока мы поищем новых фрейлин и служанок, а прежних вернем на родину.
Надеюсь, они будут только рады этому.

  А теперь, Ваше высочество, мне придется расстаться с Вами, и я искренне
сожалею о том, что теряю удивительные минуты, которые мог бы провести в
Вашем обществе, но... Пора идти.

  Аластер проводил принцессу до ее покоев, отдал несколько кратких
распоряжений воинам охраны, и удалился, еще раз пообещав немедленно
прислать баронессу Алейю Кадоган.


                  * * *

  
                

    Покинув Арианну, Аластер направился к Аббону Флерийскому, ибо то был
единственный человек, кроме императора, с которым он был готов говорить в
любое время дня и ночи. Герцога Аластера Дембийского, сеньора Гравелота,
любили и уважали все, кому приходилось хоть раз в жизни пообщаться с ним.
Гвардейцы были готовы идти за ним в огонь и в воду; придворные вельможи
высоко ценили его ясный и твердый ум, его умение не лезть с советами, но
между тем высказывать их деликатно и всегда уместно. Здесь необходимо
упомянуть, что ни один из советов Аластера не оказался дурным.

  Врагов у герцога не было и быть не могло сразу по двум причинам: во-первых,
он был человеком мудрым и уравновешенным, обладая к тому же прекрасным
характером; во-вторых, ни во всей империи, ни за ее пределами не было
воина, равного ему. Полководец он тоже был отменный, но, к счастью, ему не
представлялось случая продемонстрировать свое мастерство в этой области.
Аластер только радовался этому обстоятельству, с увлечением играя в
морогоро. Там, на деревянных, раскрашенных досках, он разыгрывал блестящие
сражения, и его слава игрока порой превосходила любую иную его славу.

  По дороге Аластер заглянул в правое крыло и вызвал барона Сида Кадогана.
Одетый черные доспехи великан с золотыми волосами и шлемом под мышкой
прибежал на его зов буквально через минуту.

  - Ты искал меня?

  - Собственно, не тебя, а твою прекрасную жену. Но я рассудил, что невежливо
шептаться с дамой за спиной у ее супруга, и решил открыться тебе.

  - Хочешь пригласить Алейю на свидание? - поинтересовался барон. - Я не
против, но, по-моему, она все еще любит меня, и потому не уверен, что тебя
ожидает успех.

  Сид Кадоган подождал, не улыбнется ли Аластер, но герцог оставался
серьезен.

  - Что случилось? - спросил барон совсем иным голосом. - Плохи дела?

  - Нужно попросить Алейю провести какое-то время с принцессой. Мне правда
жаль разлучать Вас на неопределенное время, но через день-другой я попрошу
кого-нибудь еще. Я бы и дежурства учредил, но...

  - Понимаю, - согласился Сид. - Девочке и так страшно в чужой стране, а тут
все время будут мелькать чьи-то лица. Ты прав, ей нужно найти опору, друга,
а это всегда требует времени. Придется поговорить с Алейей. Кстати, герцог,
тебе никто не говорил, что ты жестокий и коварный сеньор, разбивающий
хрупкие сердца своих подданных?

  - Уже сказали, - меланхолически кивнул Аластер. - И предупреди ее, что
можно ждать всяких неожиданностей. Пусть она ведет себя так, словно охрана
не в счет.

  - Охрана не в счет?! - вскричал Сид, которого последние слова командира
словно громом поразили.

  - Пусть она так считает, - упрямо повторил Аластер. - Я же все вчера
объяснил вам: если судьба восстает против человека, то ему очень трудно
удержаться на поверхности. И я не собираюсь подыгрывать злому року только
потому, что я слишком глуп или беспечен.

  - Твоя правда, - согласился барон. - Тогда я пошел. Обрадую супругу
известием, что ей предстоит побыть свободной от моего общества пару дней.

  Аббона Флерийского Аластер застал за распиванием любовного напитка.

  - Хочешь? - радушно спросил хозяин.

  - Не думаю. Но попробовать можно.

  - Тогда бери вон ту большую колбу - бокал как для нормального человека я
тебе не предлагаю.

  - Ты никогда не был тактичным и деликатным, - укорил друга Аластер.

  - Нужды еще не было, - развел руками маг. - Ладно, я по глазам вижу, что
тебя осенила идея. Выкладывай.

  - Я хотел попросить тебя, может, ты заглянешь в свой шар или зеркало, что у
тебя там?

  - Не притворяйся, что не помнишь, - сурово сказал Аббон. - Озерцо Слез. Ну,
и что я там, по-твоему, могу увидеть?

  - Не знаю, но мне кажется, что сегодня я нащупал тоненькую шелковую
ниточку, потянув за которую смогу выйти из лабиринта. Возможно, что я ищу
того невидимку, который заставил императора тревожиться тогда, в прошлый
раз.

  - Ну, тут и сравнивать не приходится, - отмахнулся маг. - Тот случай был
досадным недоразумением; так сказать - попыткой архонта возродить былое
могущество Бангалора. Ну, попытались они послать флот к Анамуру, сами же и
пострадали от этого. Нет, теперь дело другое.

  - А если за событиями двухсотпятидесятилетней давности и нынешними стоит
один и тот же человек, только за это время он накопил сил и стал коварнее и
изворотливее?

  - Ничего себе, изворотливее, - хмыкнул Аббон.- Ты же помнишь, что Сивард
сказал - сработано топорно, грубо, нелепо. Конечно, звезды нам покоя не
дадут, но я надеюсь, что все обойдется. В крайнем случае, императора ждут
две-три супружеские сцены, так ведь это не смертельно. С такими союзниками,
как ты и твои гвардейцы, что может случиться плохого? И потом, ты что -
всерьез полагаешь, что в мире сохранилось много моих ровесников? В таком
случае, вынужден тебя разочаровать. Я, скорее, исключение...

  - Не знаю, - ответил Аластер. - Ты прав, конечно - долгожителей на свете
мало. Но вот не покидает меня ощущение, что я, как слепой, который
ощупывает неведомый ему предмет и пытается его описать. Знаешь эту притчу?

  - Конечно. Думаешь, нас вводят в заблуждение?

  - Хотелось бы верить, что я стал излишне подозрителен с возрастом; но не
верится мне в такой легкий и простой выход.

  - Паникуешь, - заметил Аббон. - Со мной тоже так случается. Но назови хоть
одну причину, по которой ты должен беспокоиться, и я тут же соглашусь с
тобой. Кстати, что касается возраста - ты недавно порядочно напутал с
датами, когда говорил со Сгорбленным обо мне, и, по-моему, у него возникли
некоторые сомнения. Ты бы занялся им до того, как он сообразит, что его
смутило.

  - Спасибо, что сказал, - откликнулся Аластер. - Займусь. Мне только
пытливого этого юноши не хватает для полного счастья. Поверь, я не
преувеличиваю опасность - нечего пока преувеличивать или преуменьшать. Но
что, если наша система не такая уж и совершенная; что, если за долгие годы
кто-то сумел в ней разобраться, пусть не полностью, но все же... Что, если
прошлые события на Бангалоре и теперешняя попытка подкупа имеют второй,
тайный смысл, и вовсе не обозначают то, что должны обозначать?

  - Ты такой загадочный - просто жуть, - заметил Аббон, попивая зелье. - Что
ты, что твои родственники. Я погляжу, это просто семейная черта - вещать
заунывным голосом сплошные намеки. Кто догадался, тому повезло. Говори
яснее, если хочешь услышать мое мнение. Стар я уже загадки разгадывать.

  - Какие там загадки? - досадливо поморщился Аластер. - Я имею в виду, что,
если это обходной маневр? Потому и сработан топорно, что никто и никаких
надежд на него не возлагал, а просто хотел посмотреть вблизи, как мы
отреагируем.

  - Такая возможность всегда существует, - согласился Аббон. - Но мы же не
можем подозревать всех и каждого.

  - Потому и прошу - погляди ты в свое озерцо. Вдруг что-нибудь увидишь?

  - Это действительно необходимо? - вздохнул Аббон. - Других способов нет?

  - Были бы, стал бы я приходить к тебе и надоедать глупыми разговорами.

  - Знаешь, - сказал маг, подумав какое-то время. - Я должен решиться. Не мне
тебя учить, что есть силы, к которым лучше не обращаться. Чем реже о себе
напоминаешь, тем целее будешь - святое правило чародея. И я его стараюсь не
нарушать. Пойми, чем дольше мы будем жить в этом противостоянии с судьбой и
звездами, тем больше сил нам потребуется. Может, сейчас еще нет крайней
надобности? Может, я попозже...

  - Дело твое, - недовольно проворчал Аластер. - Но если ты что-то
проглядишь, то я сам с тебя спрошу; до того, как до тебя доберутся
остальные.

  - Договорились! - тут же повеселел Аббон. - Ну, а теперь иди, иди. У меня
еще куча всяких дел.

  - Заметно, - сказал Аластер, выходя из лаборатории. Не успела дверь за ним
закрыться, как маг метнулся к деревянному, потемневшему от времени сундуку,
с усилием поднял крышку и стал копаться в его содержимом, выбрасывая
ненужное просто на пол.

  - Где же, где же я его спрятал? - бормотал он под нос. - Положительно
необходимо навести хотя бы видимость порядка... но это потом, потом...


                  * * *

  
                

    Алейя Кадоган оказалась именно такой, какой ее себе представляла Арианна.
Высокая; очень высокая, статная женщина с безупречной фигурой - такой же
идеальной, как у гвардейцев императора. У нее было удлиненное лицо с
прямым, тонким носом; миндалевидные темно-зеленые глаза, уголки которых
были вздернуты к бровям; и большой рот прекрасной формы. Когда она шла по
мягким коврам, приближаясь к принцессе, было видно, как играют под одеждой
все мускулы этого сильного, гибкого тела. У нее были каштановые волосы,
уложенные в замысловатую прическу, похожую на корону. И главное, что поняла
Арианна - Алейя Кадоган очень походила на герцога Аластера

  Дембийского, как бывают похожи брат и сестра или отец и дочь.

  Вот об этом принцесса и спросила у Алейи в первую очередь, как только они
познакомились.

  - Нет, что Вы, дорогая принцесса, - рассмеялась та. И Арианна отметила, что
и голос у Алейи мощный, звучный, глубокий - просто он по-женски мелодичнее
и нежнее, чем у мужчин-воинов.

  - Видимо, Вы удивляетесь сходству герцога Аластера с его гвардейцами; и
тому, что я похожа на них всех; а Вы еще не видели всех наших женщин. Я
понимаю, что со стороны это выглядит странно, и, тем не менее, все крайне
просто объясняется. Достаточно углубиться в историю нашего края.

  - Я сегодня уже углублялась в историю, - заметила принцесса.

  - Может, Вы устали? - с сочувствием спросила Алейя. - Тогда я отложу свои
пояснения до другого, более подходящего случая.

  - Нет, нет! - пылко возразила Арианна. - Мне так приятно говорить с Вами.
Наверное, баронесса, вы сочтете меня наивной провинциалкой; но я только
сейчас поняла, как приятно говорить с равными себе - на родине я была этого
лишена. Меня окружали бестолковые фрейлины, которые ужасались моей судьбе и
одновременно завидовали; и вельможи - подданные моего отца, не принимавшие
меня всерьез. Для них я была не более, чем разменной монетой в их большой
торговле с Великим Роаном. Отец по-своему любил меня; но он вообще
предполагает, что любовь выдумали поэты и трубадуры. И потому...

  - Я понимаю, дитя мое, - мягко сказала баронесса. - Я тоже испытала такие
трудности в жизни.

  - Правда?

  - Правда, но об этом я поведаю Вам позже. А сейчас Вы слишком увлечены
одной особой, чтобы смущать Вашу отзывчивую душу чужими горестями, да еще
такими, что уже давно минули.

  - Но об истории вашего народа Вы мне расскажете, баронесса?

  - С удовольствием. И мне будет очень приятно, если Вы станете просто звать
меня Алейей. Так привычнее.

  - Хорошо, - принцесса совершила настоящий подвиг, махнув рукой на все
условности, которые ей втолковывали с детских лет. - Тогда я для Вас -
просто Арианна.

  - Как это прекрасно! - воскликнула баронесса Кадоган и протянула принцессе
руки.

  Обе женщины обнялись в приливе дружеских чувств.

  - Как хорошо, что Аластер попросил Вас прийти ко мне, - призналась
принцесса. - Это неприятно признавать, но среди моих фрейлин и служанок я
чувствовала себя гораздо более неуютно. А теперь я Вас внимательно
слушаю...

  - Герцог Аластер является сеньором Гравелота, - начала Алейя. - И все его
гвардейцы родом происходят оттуда. Народ наш весьма малочисленный и очень
древний. В свое время своеобразные законы нашего племени запрещали нам
искать себе суженых в других местах. Даже жители близлежащей долины были
признаны чужаками. Ко времени образования империи мы жили обособленно, и
редко спускались с гор. Там было все, что нам нужно - наши замки;
прекрасные луга и озера; леса; сияющие снегом вершины и сладкий воздух. Но
когда Браган Агилольфинг пригласил наш народ себе на службу, мы пошли. Наши
мужья оказались прекрасными воинами, наши жены были образованнее и умнее
многих придворных дам. Мы с удовольствием служили и самому Брагану, и
Морону, и их потомкам. С радостью служим теперь Ортону I, и, надеюсь, Вам,
дорогая Арианна.

  Нас осталось очень мало, но зато мы преданы и верны.

  - Благодарю Вас, Алейя, - смахнула принцесса сверкающую слезинку. - Вы так
хорошо и гордо это сказали. У меня даже сложилось на какой-то миг
впечатление, что Вы от начала и до конца рассказывали лично о себе. Как,
должно быть, прекрасно так чувствовать свои корни, свою кровь, свою
принадлежность к древнему роду. Ведь Ваш род древний?

  - Конечно, - отвечала Алейя. - Семь поколений моих предков уже были
баронами, когда предки Лодовика Альворанского только-только поступили на
службу конюшими тогдашнего правителя.

  - Как интересно! Вы столько знаете, - восхитилась Арианна. - Мои учителя за
пять лет мучений не рассказывали мне столько важного, поучительного и
занимательного, как вы с герцогом за один сегодняшний день. Мне так хорошо.

  - Что же Ваши прекрасные глазки так погрустнели? - мягко спросила
баронесса.

  - Мне отчего-то стало тоскливо. Но всего на одну минуту.

  - Уж не связана ли эта минута с отсутствием его императорского величества?

  Арианна постаралась принять беззаботный вид, и ничего не ответила своей
новой подруге. Алейя тактично переменила тему, и они разговорились о
предстоящей свадьбе; о церемонии бракосочетания, причем баронесса сделала
несколько весьма ценных замечаний, которые Арианна постаралась запомнить.

  А через некоторое время в предпокое раздался довольно сильный шум.

  - Кто это осмелился повышать голос в покоях невесты императора? -
нахмурилась Алейя, и лицо ее тут же стало величественным и жестким.

  - Ваше высочество! Ваше высочество! - раздавался в соседней комнате крик
фрейлины Эфры. - Ваше высочество! Мне нужно поговорить с Вами.

  Принцесса побледнела от гнева и сжала губы.

  - Ничего не понимаю. Она позволяет себе такие вольности, что ее уже пора
отослать не домой, а прямиком в монастырь.

  - Арианна, позвольте мне посмотреть на эту особу. Должна жы быть какая-то
причина ее неслыханной дерзости.

  - Если Вам так хочется, Алейя, - пожала плечами принцесса. - Мне лично мало
удовольствия доставляют ее истерические крики.

  - Речь не об удовольствии, - отрезала баронесса Кадоган и негромко хлопнула
в ладоши.

  Двое гвардейцев тут же возникли на пороге.

  - Ее высочество хочет выслушать свою фрейлину и выяснить, насколько
оправдано ее возмутительное поведение.

  Эфру ввели в кабинет; и она склонилась перед своей госпожой в глубоком
поклоне.

  - Ваше высочество! Я услышала, что нас отправляют обратно в Лотэр, и не
поверила своим ушам. Я так и сказала всем Вашим придворным дамам и
служанкам: "Этого не может быть". Но вот выясняется, что может. Что наша
принцесса, достигнув вершин могущества и власти, хочет избавиться от тех,
кто был с ней прежде. Так-то Вы платите мне за верную службу! Так-то Вы
вознаграждаете тех, кто был всецело предан Вам! Но берегитесь, Ваше
высочество, однажды Вы очень горько пожалеете о том, что сделали!

  Баронесса бросила на Арианну короткий вопросительный взгляд. Бедная девушка
находилась в полном замешательстве и смятении. С одной стороны, она была
возмущена несправедливыми обвинениями Эфры и ее резкостью; с другой, она
уже чувствовала себя в чем-то виновной перед прежними слугами. Алейя
Кадоган не стала ждать, когда ложное чувство вины захлестнет принцессу с
головой, и она совершит какую-нибудь ошибку. Монархи не имеют право на
жалость, а исключительно - на милосердие; этот урок Арианне еще только
предстояло выучить.

  Алейя Кадоган встала и выпрямилась во весь рост. Она была такой
царственно-прекрасной, такой ослепительной, что принцесса залюбовалась ею,
а Эфра ощутила явственную угрозу, исходящую это этой необыкновенной
женщины.

  - Вы свободны. И можете идти на все четыре стороны. Но перед этим
запомните: никто и никогда не смеет упрекать императрицу, кроме ее
собственной совести и Бога.

  Эфра хотела было что-то сказать, но поняла, что перед железной волей
баронессы она бессильна. Она бы еще попыталась разжалобить Арианну, но
Алейя стояла между ней и принцессой, как несокрушимая крепость.

  - Прощайте, Ваше высочество, - пролепетала фрейлина и выбежала прочь.

  - Спасибо, дорогая, - поблагодарила Арианна. - Вы оказали мне неоценимую
услугу. Сама я бы не справилась с этим положением. Знаете, Вам больше
подошла бы императорская корона, чем мне. Вы были неподражаемы.

  - От этого очень устаешь, милая Арианна, - пожала плечами баронесса. - Мы,
жители Гравелота, особенно это чувствуем. Мы слишком отличаемся от всех
остальных вельмож двора его императорского величества. К тому же, все
Агилольфинги явно благоволили своим гвардейцам, а это не могло не вызывать
зависти. Знали бы Вы, сколько неприятных минут пережили мы все, без
исключения. Каждому приходилось отстаивать свое достоинство и честь.
Мужчинам несколько проще: герцога Аластера Дембийского, например, вообще
никто не решился бы задеть или оскорбить - слишком опасно. И минутное
удовлетворение не стоит собственной жизни; это понимает любой напыщенный
князек из тех, кто ищет расположения Агилольфингов. А женщины подпускают
такие шпильки своим приятельницам, что впору сравнивать эти словесные
баталии со сражением на копьях или алебардах.

  Вы понемногу привыкнете быстро ориентироваться в любой ситуации. И будете
мечтать о том мгновении, когда сможете остаться наедине с близкими людьми,
расслабиться и снять маску грозной повелительницы.

  - Боже, какая же я еще глупая. Видите ли, Алейя, при дворе моего отца не
было людей настолько образованных и тонких, чтобы они могли завуалировать
оскорбление и преподнести его как невинную шутку - это я впервые увидела
только здесь.

  - Да, многие завидуют блеску, роскоши и просвещенности нашего двора, но и
здесь приходится несладко. Хотя я не променяла бы Роанский двор ни на какое
другое место в мире.

  - И даже на Гравелот? - изумилась Арианна.

  - Гравелот мы бы долго не удержали, - извиняющимся тоном ответила
баронесса. - Мы все равно не смогли бы оставаться полновластными хозяевами
этого крохотного государства в государстве, если бы не присягнули
Агилольфингам. А так мы свободнее, чем где-либо еще.

  - Все это так сложно, - вздохнула принцесса.

  - Это еще сложнее, чем Вам сейчас кажется.


                  * * *

  
                

    Великан Аластер наткнулся на посла Шовелена и его племянника на одной из
лужаек дворцового парка, где оба придворных Лодовика Альворанского
увлеченно играли в морогоро за небольшим яшмовым столиком.

  В предыдущий приезд Шовелена в Великий Роан герцог обнаружил в его лице
блестящего партнера, игра с которым доставляла ему невероятное наслаждение.
Поэтому, когда граф вскочил на ноги, здороваясь с командирои гвардейцев,
тот не ограничился простым приветствием, а подошел к столику у мраморного
квадратного бассейна.

  - Разрешите представить Вам, герцог, - сказал Шовелен. - Это мой племянник,
граф Трой Шовелен.

  Юноша поклонился герцогу и покраснел от смущения.

  - Я восхищаюсь Вами и Вашими воинами, Ваша светлость. Они кажутся
идеальными, и огромное удовольствие может принести даже простое лицезрение
императорской охраны. Я не говорю уже об оружии и доспехах: они просто
неповторимы.

  - Надеюсь увидеть Вас на ежегодном Роанском турнире, - пророкотал Аластер,
милостиво улыбаясь молодому человеку. - Он начнется через две недели.
Возможно, Вы пробудете здесь достаточно времени, чтобы застать это событие.

  - Все зависит от воли короля Лодовика Альворанского, - ответил граф за
своего племянника. - Может, Вы бы оказали мне честь и сыграли
партию-другую? Я не могу забыть нашу предыдущую встречу.

  - С удовольствием, - согласился герцог. Трой уступил великану свое место, и
тот принялся осматривать доску, на которой разыгрывался сухопутный вариант
игры.

  - Племянник почти проиграл мне, - молвил Шовелен. - Позвольте я снова
расставлю фигуры.

  - Напротив, - возразил Аластер. - У юноши настолько выгодная позиция, что
было бы несправедливым запретить ему доиграть.

  - Не могу с Вами согласиться, - с достоинством сказал граф. - Я уважаю Вас
как блестящего игрока, но эта позиция просто дышит безысходностью.

  - Дядя прав, - вмешался и Трой. - Я только что собирался признать свое
поражение.

  - Не вздумайте! - воскликнул Аластер. - Лучше сядьте рядом и смотрите.

  Он взял одну из фигурок, стоящих на самом краю доски в полном бездействии и
решительным движением перенес ее в центр.

  - Вот так.

  - Это безумие, - прошептал Шовелен, нахмурившись. Всего в игре морогоро с
каждой стороны участвовало по пятьдесят фигурок. Они были совершенно
отличными по своему значению и силе. Одной из самых мощных фигур защиты
являлась Крепость; нападение осуществляли Генералом, Рыцарями или Наемным
Убийцей. Но сильнейшими, вне всякого сомнения, были Маг, Дракон и
Император.

  Посол Шовелен всегда использовал последние три фигуры, причем так успешно,
что противник бывал вынужден сдаться, даже не успев как следует развернуть
свои боевые порядки. То же самое произошло и с Троем. Его основные ударные
силы остались в стороне; пять Рыцарей, брошенных на произвол судьбы, были
заперты в нижнем углу доски; Министр и Висельник составляли странную
парочку, которая не могла не вызывать удивления; а Варвары стояли как раз
на линии огня своих же Лучников и живым щитом загораживали Наемников
соперника. При этом Маг и Император посла полностью контролировали почти
всю доску.

  Любой серьезный эксперт по игре в морогоро счел бы подобное положение
очевидным; и даже не стал бы комментировать. Но Аластер перебросил Варваров
на правый фланг, полностью переломив ситуацию. Граф сделал ответный ход
Императором, и опомниться не успел, как его Маг оказался зажатым в тиски
между Наемным Убийцей и Рыцарем. Его положение еще можно было спасти, и он
сделал все, от него зависящее, однако Аластер ввел в игру еще одну
бездействующую фигуру Троя - Закономерность.

  Обычно никто и никогда не пользовался Закономерностью, как активной
единицей. Ею укрепляли и поддерживали собственную Крепость. В противном же
случае она могла сыграть и против своего хозяина; чаще всего, так и
случалось. И опытные, талантливые игроки советовали начинающим не рисковать
попусту, да и сами не рисковали.

  Граф долго и пристально разглядывал последнюю позицию и наконец неохотно
признал:

  - Сдаюсь. Это просто невозможно, но я сдаюсь. Вы поразили меня еще сильнее,
чем в прошлый раз, герцог.

  - Просто мы исповедуем разные принципы в этой игре, - пояснил Аластер. -
Ваша школа позволяет свободно оперировать невероятными силами Мага, Дракона
и Императора и ничего не говорит о том, какая расплата ждет такого
отчаянного игрока. Вы как бы предпочитаете забыть об этом, но ведь подобное
отношение - отнюдь не выход. И даже не способ выиграть партию. - Тут он
обернулся уже к Трою и сказал, внимательно глядя юноше прямо в глаза. -
Есть силы, которые лучше не тревожить до самого последнего, самого
отчаянного момента. А когда он наступит, следует хорошенько подумать,
прежде чем прибегать к этому средству. Иначе появится на Вашем пути
Закономерность и потребует удовлетворения; ибо игра построена по нехитрому
принципу обязательной компенсации: если ты что-то берешь, то обязан что-то
отдать взамен. Пустоты мир не терпит.

  - Можно я задам Вам один вопрос? - собрался с духом Трой.

  - Конечно, мой мальчик.

  - Почему в игре морогоро нет фигуры Шута? - и заметив, как изменилось
удивительное лицо великана, испуганно спросил. - Я нарушил правила
вежливости?

  - Нет, нет, конечно. Просто Вы первый человек, который меня об этом
спрашивает. А, между тем, давным-давно такая фигура была; но после ее
убрали - она была еще более капризной и сложной в использовании, нежели
пресловутая Закономерность.

  Затем граф отправил племянника по какому-то делу, а сам обратился к
герцогу:

  - Сыграем еще?

  - С радостью. Кстати, Шовелен, у Вас прекрасный племянник, и я думаю, что
Вы очень беспокоитесь о его будущем. У Вас ко мне дело?

  - Вы так проницательны, что пугаете меня, право слово. Но это действительно
так. И если я не сильно буду докучать Вам своими разговорами, то я не желал
бы лучшего собеседника и советчика. В том случае, если Вы согласитесь дать
мне этот совет.

  Герцог утвердительно кивнул.

  - Я достаточно долго наблюдал двор короля Альворанского; посетил достаточно
много других стран, чтобы сделать вывод, что Трою нужно перебираться в
Великий Роан. Он не похож на своих соотечественников - слишком мечтателен и
непосредствен. Не могу сказать, что он образован блестяще; но постепенно
начинает понимать, что знания необходимы. И теперь занимается гораздо
прилежнее, нежели раньше. Буду откровенным с Вами, я мечтаю, чтобы он
служил при дворе императора.

  - Отчего же Вы не поговорите с князем Даджарра? Или с кем-нибудь из других
вельмож? Я имею в виду, официально.

  - Я ехал сюда именно с такой идеей: воспользоваться своим положением,
добиться приема у одного из министров; возможно, даже у самого императора,
если представится удобный случай. А теперь вот, кажется, цель так близка; а
я не могу заставить себя сделать это.

  - Почему?

  - Мне кажется, что Трой не заслуживает такого отношения. Если он окажется в
бесчисленных рядах тех, кто, пользуясь протекцией, рвется к богатой
кормушке, ни он, ни я этого себе не простим.

  - Это разумное решение, - одобрил герцог. - Но ведь мечта осталась? Правда?

  - Да, - твердо сказал граф. - Мечта осталась. Мальчику нечего делать при
альворанском дворе.

  - Вы мне очень симаптичны, граф, - молвил Аластер. - И не то, чтобы я хотел
быть Вам полезным; скорее, мне нравится сама мысль, что Вы и Ваш племянник
останетесь здесь. Ортону нужны умные и преданные люди; а в вас обоих я
нахожу и то, и другое качество. Поэтому я не обещаю ничего конкретного до
тех пор, пока не переговорю с князем Даджарра; а после мы продолжим эту
беседу.

  Посол встал со своего места и отвесил великану герцогу церемонный поклон.
Затем удобно уселся и принялся рассматривать доску, чтобы сделать первый
ход. Он хотел сыграть, как никогда взвешенно, блестяще и неожиданно, но ему
не удалось даже сосредоточиться.

  К ним подбежал взъерошенный слуга и кинулся к герцогу с невнятными криками:

  - Там, Ваша светлость, там!.. Пойдемте, умоляю Вас!!! Пойдемте быстрее!


                  * * *

  
                

    Он лежал на боку, неестественно и странно выгнувшись, так что лицо его было
обращено к небу. Одну руку он подмял под себя, пальцы другой, прижатой к
груди, были сжаты в кулак. Черные волосы разметались по малахитовым плитам;
синие глаза были широко раскрыты, и в них навсегда застыло обиженное
выражение.

  Император был мертв. Когда Шовелен увидел это изогнутое тело, этот
остекленевший взгляд и блеклые, почти белые губы, ему сделалось дурно,
будто он нашел здесь не чужого владыку, а своего обожаемого Троя. У него
заныло сердце, и он отвернулся, чтобы не смотреть. К его величайшему
удивлению, Аластер оставался невозмутимым.

  Он положил свою стальную ладонь на плечо дрожащего, словно в лихорадке,
слуги.

  - Тихо, успокойся. И отвечай на вопросы.

  - Да, да, Ваша светлость.

  - Кто еще видел императора мертвым?

  - Не знаю, Ваша светлость. Он вышел на верхнюю террасу подышать воздухом
после малого приема. Велел мне принести сюда шипучего черного и ту книгу,
которую он сейчас читает. Когда я вернулся, Его величество уже... уже... -
слуга начал заикаться и захлебываться слезами.

  - Тихо, тихо, - еще раз повторил герцог, и Шовелен почувствовал, что и на
него действует умиротворяюще этот мощный, бархатный голос. Тем временем,
неведомо откуда взявшиеся гвардейцы, оцепили лужайку под террасой; встали у
дверей, ведущих на нее; а также преградили все входы и выходы из этой части
апартаментов. Двое подошли к Аластеру и остановились возле него, готовые
выслушивать приказания.

  - Этого человека изолировать от остальных, - распорядился герцог, указывая
на слугу.

  Тот задохнулся от ужаса, но Аластер пояснил:

  - Я ни в чем тебя не обвиняю, однако настоящий убийца может захотеть
избавиться и от тебя. Поэтому лучше тебе побыть под надежной охраной.

  - Как прикажет Ваша светлость.

  - Ступай, и будь покоен - император не забудет тебя, если ты ни в чем не
виноват.

  - Но?! Но как же...

  - Ты разве не помнишь, что император бессмертен? - внушительно произнес
Аластер. - Ступай, не медли. Впрочем, ответь сразу, какую книгу читал
государь?

  - Любовный роман: историю принцессы Эмдена и доблестного вождя горцев из
Уэста. Государь говорил, что это его любимая трагедия.

  - Это книга Айанте? - спросил герцог, демонстрируя свои знания старинной
литературы.

  - Совершенно верно, Ваша светлость. Государь просил том из собрания
сочинений, а не отдельное издание, хотя у нас есть одно - очень редкое, с
гравюрами.

  - Достаточно, - прервал его Аластер. - Можешь идти.

  Спотыкающегося слугу увел один из гвардейцев. - А ты, - обратился Аластер
ко второму, - приведи сюда Сиварда Ру, Аббона Флерийского и Аббона
Сгорбленного. И зайди за шутом Ортоном: мозги этого малого нам сейчас очень
пригодятся.

  Когда гвардеец отправился выполнять эти распоряжения, герцог обернулся к
послу Шовелену.

  - Теперь мне необходимо обсудить все увиденное с Вами, дорогой граф.

  - Нет нужды, - ответил тот. - Я уже понял по тому, как спокойно Вы раздаете
приказания, что передо мной лежит несчастная жертва - но не император, а
всего лишь его двойник. Я прав?

  - Совершенно. На сей раз Его величеству повезло. Но Вы понимаете, что тем
необходимее отыскать убийцу - чем скорее, тем лучше.

  - Конечно, герцог. И Вы можете полностью полагаться на мое слово рыцаря,
что я никому не обмолвлюсь об этих событиях. Я слишком хорошо знаю, к какой
смуте и панике могут привести необоснованные слухи.

  Я восхищаюсь Вашим умом, граф, - улыбнулся сдержанно Аластер. -И думаю, что
я вполне могу положиться на Ваше слово, особенно, если император узнает,
как Вы держались в этой сложной ситуации, и захочет, чтобы такой человек
оказался на службе у него, а не у Лодовика Альворанского. Вместе с
племянником, разумеется.

  Посол Шовелен вспыхнул до корней волос и молвил:

  - Если бы я так не уважал Вас, герцог, то счел бы, что Вы решили меня
оскорбить. Даже если бы сейчас мне предстояло изгнание в Самаану или
пустынный Йид, я бы и то не стал покупать расположение Его величества таким
бесчестным путем. Вы можете быть уверены во мне при любом раскладе.

  И герцог, молча, протянул ему руку. Сивард Ру возник как из воздуха через
несколько минут. Он окинул место трагедии одним быстрым и цепким взглядом;
встал на колени возле тела, прикоснулся двумя пальцами к сонной артерии.

  - Он не просто мертв, его убили. Надо сообщить императору.

  - Это сделают, - успокоил его Аластер.

  - Господин граф Шовелен, если не ошибаюсь? - Сивард подошел к послу и
уставился на него единственным своим глазом. - Человек достойный, из породы
победителей, но победителей честных и благородных; потомок рыцарей, и сам
рыцарь не только по происхождению, но и по убеждениям. Отличился во время
одной неприятной истории подобного же свойства, случившейся в Аммелорде.
Уже все понял и во всем разобрался; сочинять для него отдельную версию не
имеет ни малейшего смысла. Зато может оказаться неожиданно полезен. Честь
имею.

  Ошарашенный граф едва перевел дыхание. Сивард Ру знал о нем все - он в этом
и не сомневался теперь. То, что рыжий начальник Тайной службы не произнес
вслух, просто не касалось данного дела. И посол был весьма ему признателен
за то, что он умолчал о многом.

  - А теперь осмотрим тело. С этими словами Сивард Ру снова опустился на
малахитовый пол возле мертвеца и осторожно разжал его сомкнутые пальцы.

  - Я так и думал: смотрите, какая забавная вещица. И он протянул на открытой
ладони застежку в форме дракона, кусающего себя за хвост. Застежка стоила
огромных денег: она была сделана из чистого золота и изумрудов. И только
один алый гиацинт был вставлен на том месте, где находился драконий глаз.

  - Человек, убивший императора, был одним из тех, кто относится к ближайшему
окружению. Жертва не звала на помощь и до последней секунды чувствовала
себя спокойно. Только когда императору стало плохо, он схватился за своего
убийцу и, сопротивляясь, сорвал брошку с его плаща. В общем, задача
несложная. Нужно выяснить, кто в это время находился неподалеку и у кого
была такая приметная застежка.

  - Подожди, Сивард, - остановил его Аластер. - Слишком ты торопишься. Тебе
ничего не кажется странным?

  - Кажется, но я, - тут рыжий хитро подмигнул, - я излагаю самое вероятное
развитие событий. Что, не клеится?

  - Нет, - откровенно ответил Шовелен.

  - Я не ошибся в Вас, граф. Действительно, полная чушь. То есть, человек
действительно был из самых близких, однако... Вот, я убийца, с меня срывают
украшение, а я так тороплюсь прочь, что не думаю о том, чтобы это украшение
забрать?

  - Испуг, - молвил Аластер.

  - Исключено. Тот, кто осмелился поднять руку на императора, не станет
пугаться мелочей.

  Герцог перехватил растерянный взгляд посла и поторопился объяснить:

  - Сивард не делает глупостей и не принимает опрометчивых решений; просто у
него такая манера - начинать с простейшей версии, а затем возражать самому
себе. И так до тех пор, пока возразить будет нечего. Стиль...

  - Где же Аббон? - взвился рыжий. - Мне нужно осмотреть тело, а он не
чешется.

  - Не чешусь, - кротко ответил маг, входя на террасу. - И объясню, почему.
Мне нужно делать совсем другие дела; а вот когда мне нужно будет чесаться,
я стану чесаться, и...

  - Старческий маразм, - тут же отреагировал господин Ру.

  - Они всегда так, когда волнуются, - сказал герцог. - Давай, Аббон, не томи
нас. Осмотри тело.

  - Сейчас, сейчас. Не торопи меня. Все требует аккуратности и серьезного к
себе отношения. Это никак не может совмещаться с неприличной поспешностью.
Та-ак, так, посмотрим. Что вы успели найти?

  Пока Сивард коротко, но обстоятельно рассказывал ему о находке и своих
выводах, он переворачивал обмякшее, постепенно холодеющее тело, и бормотал
что-то себе под нос. Наконец положил покойника на спину, закрыл ему глаза и
молвил:

  - Вот что я думаю. Это яд. Его отравили крохотным шипом или стрелкой - не
толще швейной иглы для шелковых ниток. Укол нанесли в основание черепа, под
волосами, потому видимых ран на теле нет. Я уверен, что тот, кто стоял
перед императором, сделать этого не мог. Он просто был свидетелем
разыгравшейся трагедии.

  Нужно немедленно отыскать владельца вашей броши и расспросить его. Он
должен был видеть хоть что-то.

  Император падал вот так, прямо на него, и, видимо, схватил за плечо. А тот
испугался и дал деру - мерзавец, конечно, но человеку свойственно бояться
за свою шкуру. Думаю, он вообще ничего не соображал в тот момент. Может,
теперь отдышится и сможет толково объяснить, что здесь случилось.

  - Где слуга, который нашел императора? - спросил Сивард.

  - Под надежной охраной. Тебя проводят к нему, - ответил Аластер, делая знак
своим воинам.

  - Ничего себе! - произнес до боли знакомый голос. - Бедняга! Шут
остановился над мертвым телом; наклонился, погладил по руке. Тон у него был
обычным, насмешливым; но лицо выражало глубоку печаль.

  - Как жаль, - сказал он через минуту. Герцог отвел его в сторону и стал
что-то шептать на ухо. - Ты прав, - отвечал ему шут вслух.

  - Императору уже сообщили, и он немедленно отправился к гостям, чтобы
предупредить распространение слухов. А я займусь делом.

  Аббон Сгорбленный вошел в сопровождении четырех воинов, несших огромный
резной ларь. Тело императора погрузи в него, закрыли крышку и вынесли через
боковую дверь. Даже несколько придворных, попавшихся навстречу этой
маленькой процессии, ничего не заподозрили. Мало ли что и куда собирается
перенести Первый министр империи.

  - Нужно немедленно выяснить, кто мог находиться на малом приеме, -
обратился Шовелен к Аластеру и Аббону Флерийскому, едва они остались втроем
на террасе.

  - Этим и займется шут, - невозмутимо откликнулся герцог. - У слуг и
придворных к нему очень странное отношение, и этим следует воспользоваться.
Все видят перед собой лицо императора, слышат его голос, и уже поэтому
невольно прислушиваются к его словам. С другой же стороны, они прекрасно
знают, что это всего лишь шут - то есть такой же придворный, такой же
слуга, как и они сами. И потому они гораздо более откровенны с
Ортоном-шутом, нежели с Ортоном-повелителем.

  Шут сейчас все рарузнает, и мы сможем еще немного продвинуться в нашем
расследовании. А пока давайте пройдем куда-нибудь; например, в парк или в
зал, но только не стоит торчать здесь, привлекая внимание.

  - Вы правы, - согласился Шовелен. А Аббон Флерийский только пожал плечами.

  Шут блестяще справился с возложенным на него заданием.

  Он застал трех собеседников в парке, где Шовелен и Аластер доигрывали
партию, а Аббон с интересом за ними наблюдал.

  - Быстро же распроятраняются у нас слухи, - начал он без предисловия. -
Когда император объявил, что собирается пообедать, да еще в обществе
принцессы Арианны и десятка-другого величеств, почтивших его своим
присутствием, у нескольких слуг просто ощутимо зашевелились волосы на
голове. Я спросил у одного ненароком, чего это с ним; и он мне ответил, что
просто слышал одну сплетню, которой почти поверил. Но сообщать ее
содержание отказался под тем предлогом, что узнал ее не иначе, как от
безумца, которому сам и выбьет из головы эту дурь, как улучит свободную
минутку.

  - Люди, люди, - вздохнул Аббон. - Ну, а твое предприятие успешно?

  - Более, чем. На малом приеме Его величеству докучали маркграф Инара; князь
Окаванги и король Энфилда со своими советниками. А теперь вспомните, какой
герб у маркгрфов Инара?

  - Щит, разделенный на четыре поля, - ответил, не задумываясь, князь
Даджарра, подходя к своим друзьям. - Правое верхнее поле - алое. На нем
изображена латная перчатка, держащая обломок меча; правое нижнее боле -
золотая чешуя, по которому бежит черный барс; левое верхнее поле - голубое.
На нем рисунок орлиного крыла; а левое нижнее... Да, левое нижнее - черное.
На нем зеленый дракон с алым глазом кусает себя за хвост; это обозначает
вечность и непреходящесть некоторых вещей. Девиз маркграфов Инара -
"Навсегда".

  - Итак, мы уже знаем, с кем хотим побеседовать в первую очередь.

  - Идемте с нами, граф, - сказал Аластер, обращаясь к послу.

  - Почту за честь. Лоугана Финнгхайма, маркграфа Инарского, они застали в
его собственных покоях. Апартаменты были пусты, и только перепуганный лакей
дежурил у первых дверей. Он-то и сообщил императорским вельможам, что
маркграф повел себя странно, приблизительно час назад ворвавшись в свои
апартаменты и выгнав всех слуг. Он метался, как смертельно раненый человек
и - тут лакей не стал скрывать, что он подслушивал, правда из лучших
побуждений, ибо волновался за своего господина - стонал.

  Аластер решительно двинулся вперед, остальные последовали за ним.

  Лоуган Финнгхайм сидел в странной позе у окна, в последней по счету
осмотренной ими комнате. Лицо его было странного, синюшного оттенка, словно
графа мучало удушье. Глаза его покраснели и слезились. Он поднял
мученический взгляд на идущего к нему великана и произнес, едва разлепляя
сухие, шелушащиеся губы.

  - Мое возмездие... Ты несправедливо.

  - Я не возмездие, Лоуган, - мягко ответил Аластер, делая знак Флерийскому,
чтобы тот осмотрел маркграфа.

  То был человек лет сорока пяти, казавшийся старше из-за своей черзмерной
полноты. Виски у него серебрились сединой; багровый, апоплексический
затылок лежал слоями на отложном воротнике.

  - Что случилось, Лоуган? - спросил шут.

  - Я зашел к Его величеству, чтобы поговорить о милых нашему сердцу
безделицах - о тех книгах, которые он просил меня достать, - внезапно четко
и довольно внятно проговорил Финнгхайм. И тут же задохнулся, зашелся лающим
кашлем.

  - Вот, нашел, - прошептал Аббон, подманивая к себе герцога. - На затылке у
него точь-в-точь такой же укол, но здесь огромный жировой слой, и яд
действовал медленнее.

  - Он умрет? - одними губами спросил Аластер. Аббон скорбно покивал головой.
И хотя этот едва слышный диалог происходил за спиной у маркграфа, тот
словно почувствовал, о чем говорят вельможи.

  - Я умираю, - прохрипел он с натугой. - Император стоял, и вдруг упал,
схватившись за мое плечо. Я очень испугался, потому что...

  - Не продолжай, - остановил его шут, видя, как трудно говорить толстяку. -
Я бы тоже испугался насмерть. Что ты видел?

  - Силуэт... Размытый силуэт человека в зеленых одеждах. Он погрозил мне
пальцем, вот так, - и маркграф сделал слабую попытку воспроизвести этот
жест. Получилось у него это не лучшим образом, и рука бессильно упала на
колени. - Он опирался на клюку или посох. Я испугался; один Господь знает,
как я испугался. Повернулся и убежал, оставив императора... - снова
жестокий приступ кашля и хрипов. - А потом почувствовал там, на затылке
боль, будто оса укусила. И потом тело стало неметь... Что с императором? -
спросил Финнгхайм тревожно. - Он ведь не может умереть? А я своими
глазами...

  - Не волнуйся, Лоуган. Император сейчас обедает в обществе принцессы
Арианны, - отчетливо произнес Аластер, подходя к толстяку и беря его за
ледяную, влажную руку. - Все будет хорошо, не бойся.

  Лоуган улыбнулся и...

  - Он умер, - бесстрастно сообщил Аббон Флерийский. - Яд сделал свое дело.

  - Вы не могли ему помочь? - отчего-то шепотом спросил Шовелен.

  - Нет, не мог. Это не тот яд, от которого есть противоядие. Я мог бы только
продлить его агонию, а, значит, и мучения.

  - Я позову лакея, - сказал шут. - Объясню ему, что его господин умер от...
отчего он мог умереть, Аббон?

  - От удара. Я займусь им, не беспокойтесь. Идите. Я буду ждать вас у себя
серез час; нам нужно поговорить.

  
  

                  * * *

  
                

  
                  

    Незадолго до рассвета из боковой двери, которой обычно пользовались повара
и дворцовые слуги, вышел высокий молодой человек в строгом черном костюме
для верховой езды. Легкая шелковая одежда ловко обтягивала юное сильное
тело, а черный плащ взлетал при каждом шаге или движении, подтверждая
невероятную тонкость ткани, из который был сшит. Теплый ветерок трепал
смоляные волосы всадника. Четверо гвардейцев - огромные, молчаливые,
бесстрастные - следовали за ним. Молодой человек быстро пересек ухоженную
лужайку перед дворцом и вошел в помещение конюшни. Проснувшиеся кони,
которые уже топтались в стойлах, радостно фыркали и тихонько, будто
заговорщики, ржали, приветствуя раннего гостя.

  - Донг, Донг, соскучился? - спросил молодой человек ласково, похлопывая
коня по крутой шее. - Истосковался?

  Конь кивал головой и терся о плечо своего хозяина, всем своим видом давая
понять, что его нужно вывести из темного тесного помещения и пустить
вскачь. Он нетерпеливо перебирал стройными ногами с мощными бабками;
взмахивал шелковистым хвостом и раздувал ноздри. Это был восхитительный
унанганский жеребец, привезенный в подарок императору послом далекого
Донга. Только там, в степях, на юго-востоке Ходевенского континента,
выращивали эту породу лошадей.

  Донг был не просто вороным, какие не так уж и редко встречаются в мире. Его
мягкая, атласная шерсть была того восхитительного черного цвета, который
отливает лиловым, и больше всего похож на цвет ночного неба над океаном.

  Конь этот находился в императорской конюшне на особом положении; к нему не
подходил ни один близнец, и только государь ездил на нем верхом, когда
никто этого не видел.

  Гвардейцы седлали своих коней, выделявшихся исполинскими размерами, готовые
сопровождать императора хоть на край света. При этом они двигались
бесшумно, стараясь не мешать Ортону думать; и даже между собой не
переговаривались.

  Аббон Флерийский появился в дверях конюшни неожиданно.

  - Ортон! - позвал негромко. - Я не помешаю тебе, если проедусь верхом в
твоей компании?

  - Нисколько, - откликнулся император. - Пожалуй, я даже буду рад. Мне
необходимо с кем-то поговорить, и ты весьма подходишь на роль исповедника.

  - Великий эмперадор скажет, что я отнимаю у него его хлеб, - рассмеялся
маг, выводя из стойла кроткую амайскую лошадку цвета утреннего тумана. Он
легко вскочил в седло и, пригнув голову, выехал наружу.

  Какое-то время они с Ортоном молча шпорили своих коней, заставляя тех
перейти на галоп. Император выглядел странно, и Аббон никак не мог
определить, что именно испытывает государь: он не был ни подавленным, ни
угнетенным, ни расстроенным, ни испуганным, но на душе у него явно было
неспокойно. Словно что-то произошло, и молодой человек удивляется этому, не
зная, как быть. Аббон понял, что император не представляет, как начать
разговор, и пришел к нему на помощь.

  - Государь, - заговорил он, понукая своего коня держаться поближе к скакуну
императора. - Что-то еще случилось, о чем я пока не знаю?

  - Ты случайно не подмешал мне в питье своего приворотного зелья? - спросил
Ортон таким странным голосом, что было непонятно, шутит он или говорит
всерьез.

  - По-моему, не подмешивал, - усмехнулся маг. - А что, появляются первые
признаки заболевания?

  - Какого заболевания? - поднял бровь молодой человек.

  - Ну, любовь - это своего рода болезнь; об этом пишут и ученые, и мудрецы,
и поэты. Причем все настаивают на том, что болезнь это неизлечимая.

  - А ты сам как думаешь?

  - Я с ними не вполне согласен: грубость, непонимание, ложь,
несправедливость, - все это может стать хорошим лекарством от любого
светлого чувства. И любви в том числе.

  Император нахмурился.

  - В общем, я ведь все равно должен на ней жениться; тогда кому какое дело,
как станут развиваться наши отношения. Я имею в виду - что плохого в том,
что, кажется, влюбился в собственную невесту? Она оказалась такой
необыкновенной.

  - Это просто прекрасно, ваше величество, - мягко молвил маг. - Что же тебя
тревожит?

  - Наверное, отсутствие соответствующей традиции. Мои предки не сильно
обожали своих жен, не правда ли?

  - Просто им не так везло, как тебе, Ваше величество. Многие были вынуждены
страдать от запретной любви, храня верность тем, кто занимал, по сути, не
свое место. Бремя императора - это тяжкое бремя. И тебе посчастливилось,
если твои обязательства совпадают с твоими желаниями.

  - Непривычно как-то, - пожаловался Ортон. - Кажется, что вот-вот что-то
такое возникнет, что помешает мне любить и быть любимым; достичь счастья.
Слишком все хорошо - не нравится мне это.

  - Может, просто принцесса к тебе равнодушна, вот ты и мечешься? - озарило
Аббона.

  - По-моему, наоборот, она расположена ко мне даже больше, чем я мог
мечтать. За такой короткий срок знакомства мы с ней прекрасно поладили и
обнаружили столько общего... Ты ведь знаешь, как это бывает: мелочи, иногда
незаметные глазу - а столько говорят. Арианна не просто очаровательна,
мила, умна и обаятельна. Она еще и относится ко мне особенно. Ко мне никто
так не относился, и сам я так ни о ком раньше не думал. Вот тут, - и
император, смущаясь, указал рукой на грудь, - вот тут тепло и все время
сжимается сердце. Когда я читал любовные романы, мне и в голову не
приходило, что все, что описывается в них, люди чувствуют на самом деле. Я
полагал это прекрасной поэтической выдумкой.

  - Рад, что тебе удалось испытать это на собственном опыте, - пробормотал
Аббон. - Меня настораживает одно, мой мальчик. Не дай Бог, ты окажешься
прав в том, что слишком все хорошо складывается в столь опасное для тебя
время. Бывает, что плата за такое счастье оказывается непомерной.

  Ортон пустил коня галопом и сильно оторвался от своих спутников. Магу
удалось догнать его только через минуту, и он сильно запыхался.

  - Государь, государь, умерь свой пыл. В моем возрасте такие скачки уже
отнимают гораздо больше сил, чем раньше. Подумай о моих рассыпающихся
костях.

  Император обернулся к нему с веселой улыбкой.

  - Негодник! Недавно некая графиня изливала свою душу своей приятельнице так
громко, что мне удалось услышать большую часть ее скорбной истории, и...

  - Ты подслушивал?! - с преувеличенным возмущением воскликнул Аббон.

  - Естественно. Как же еще мне узнавать, что творится у меня под носом? Так
вот, она жаловалась, что ты был с ней любезен, даже слишком любезен
какое-то время, а потом оставил ее ради молоденькой баронессы, которая тоже
не осталась равнодушна к твоим чарам. Ты что, насильно вливаешь им свое
приворотное зелье? И тебе ли говорить после этого о возрасте?

  - Оставим эту тему, мой мальчик, - смущенно молвил Аббон. - Я натура
творческая, увлекающаяся. И семья, дети, тихий уютный очаг лет триста назад
перестали меня привлекать. Но объяснить это милым дамам не дано даже мне
при всех моих способностях.

  - Хорошо, - согласился Ортон. - Поговорим о тех сомнениях, которые возникли
у тебя по поводу последних событий, и которыми ты отказался со мной
делиться. А как теперь, после смерти близнеца? Ты уже советовался с
Сивардом?

  Аббон сразу понял, о чем идет речь. Замялся, но подумал, что невозможно
отмалчиваться все время.

  - Нет, государь, - ответил совершенно другим тоном, серьезно и сурово. - Я
еще не говорил с рыжим, но беда не в этом, а в том, что Аластеру пришла в
голову подобная идея. И это меня пугает сильнее всего. Аластер-то не
ошибается, как бы мне того ни хотелось.

  - Он мне ничего не говорил.

  - Он пришел ко мне за помощью, чтобы проверить некоторые свои соображения.
Ничего толкового мы с ним так и не придумали, однако и его, и меня смущает
нарочитость поступков нашего врага - я, конечно, не об убийстве говорю. Вся
эта история с подкупом, как в свое время и нападение бангалорского флота на
Анамур, слишком смахивает на авантюру, чтобы всерьез относится к такому
противнику.

  Двести пятьдесят лет назад твои предки решили не придавать особого значения
внезапной вспышке агрессии со стороны Бангалора - посчитали это чем-то
вроде мальчишества: детской болезни самоутверждения. И - верные заветам
Брагана - не сочли себя вправе пройти с огнем и мечом по всему архипелагу,
наказывая ни в чем не повинных жителей за глупость и злобность их владыки.
Признаюсь, тогда я был одним из самых ярых сторонников такого решения? И
когда наша армия все же высадилась на Алоре, всячески настаивал на том,
чтобы немедленно отозвать ее назад.

  Сейчас Бангалорские _друзья_ вновь ведут себя более чем странно, делая
очевидные глупости и привлекая к себе наше внимание своим враждебным
поведением. Странный расклад и тревожный - и мы с Аластером уже не можем
относиться к этому с прежней снисходительностью.

  - И что же в этом раскладе вас тревожит? - непонимающе пожал плечами Ортон.

  - Когда человек становится посреди рыночной площади и начинает орать во все
горло: "Я дурак! Я не могу сделать ни одной толковой вещи! Я полный идиот!"
- я ему не верю. Зачем оповещать об этом весь свет? А если это еще и
недешево обходится... Стал бы ты, будучи каким-нибудь мелким царьком,
нападать на Роан? Стал бы ты чуть ли не в открытую ходить по дворцу и
пытаться подкупить придворных?

  - Нет, конечно.

  - Вот и я думаю, что нет. И если человек поступает таким образом, то на уме
у него что-то другое, тебе не кажется?

  - Ты прав, - согласился император. - Что же теперь?

  - А ничего. Просто будем учитывать это обстоятельство. Расследовать
убийство. Готовиться к свадьбе. И главное - помнить, что жизнь
продолжается, несмотря ни на что!

  
  
  
  
  За обедом Арианна то и дело пыталась украдкой рассмотреть императора и
решить для себя, с кем она имеет дело на сей раз. Но в любом случае была
веселой, радостной и старалась держаться непринужденно. Она поддерживала
беседу, охотно смеялась любым шуткам; и короли, присутствовавшие на обеде,
были ею, безусловно, покорены. Арианну же согревала мысль о том, что Ортон
все равно видит ее и гордится ею.

  Остаток дня она провела с Алейей, с восторгом, словно ребенок, внимая ее
бесконечным рассказам. Когда стемнело, баронесса Кадоган послала за двумя
своими подругами, и вместе они помогли Арианне переодеться в кокетливый и
изысканный ночной наряд. Волосы ей распустили и расчесали так, чтобы они
пышным легким облаком лежали у нее за спиной. Затем Алейя смазала губы
принцессы смесью меда, лимонного сока и вина, отчего они стали еще более
свежими, полными и яркими. Брови девушки расчесали маленькой щеточкой,
уложив их красивыми дугами, а уголки глаз немного оттенили порошком сурьмы
- полезным для зрения и делающим взгляд более глубоким и притягательным.

  Арианна ждала императора часам к десяти, но его все не было. Алейя Кадоган
давно удалилась в свою комнату и улеглась спать; ее приятельницы
отправились в правое крыло дворца. Вскоре в коридорах стало тихо, и умолкли
голоса; и шагов больше не было слышно. В огромных стрельчатых окнах
напротив погасли огни. Принцесса сидела на постели, поджав под себя ноги, и
упрямо ждала. Рядом с ней, на низеньком столике, инкрустированной янтарем и
кошачьим глазом, лежала стопка книг и маленькие пяльца с заброшенным
вышиванием. Арианна то бралась за чтение, но перелистав пару страниц,
откладывала книгу в сторону; то принималась тыкать иголкой чуть ли не
наугад в белый шелк платка, на котором она задумала вышить монограмму
Ортона. Но и это занятие ее не занимало: она надолго прерывала работу,
напряженно прислушивалась, не раздадутся ли за дверью легкие, знакомые
шаги.

  Никогда в жизни Арианна так не мечтала увидеть другого человека. Это
чувство вовсе не было похоже на ее первую, юношескую влюбленность. Если
тогда она все время мечтала и была счастлива своими грезами, если могла
часами находиться в одиночестве, чтобы всласть напридумывать себе всяких
историй, в которых ее белокурый герой спасал ее от разбойников, диких
зверей, жестоких врагов или нелюбимого жениха; то теперь одиночество было
просто невыносимым. Принцесса пыталась мечтать, как и раньше, но мысли
путались, душа тосковала, и оказывалось, что самые простые слова,
произнесенные Ортоном были ей дороже любых - пусть даже самых прекрасных,
но придуманных ею. Ей хотелось не подвигов, совершенных во имя ее, не
опасных приключений, не пылких страстей, но тихих и безыскусных радостей:
светлого вечера, проведенного с любимым; куска хлеба, поделенного на двоих;
счастливой жизни и спокойной старости; красивых детей. За это она была
готова поступиться богатством, могуществом и властью.

  Арианна постигала сложную науку любви.

  А любовь жаждет все отдать, в отличие от влюбленности, которая жаждет все
получить.

  И принцесса, может сама того не сознавая, ждала Ортона, чтобы беззаветно
отдать ему все тепло и всю нежность души, пробужденной им к новой жизни и
новым надеждам.

  Ее упорство было вознаграждено. Ортон пришел около полуночи.

  - Здравствуй, - обрадовалась она. - А я уже соскучилась. Много дел?

  - Много, - ответил он, не зная, с чего начать.

  - Ты видел меня сегодня? - спросила принцесса. - Я тебе понравилась?
Прическу мне делала Алейя; и вообще я страшно рада, что мы с ней
подружились - никогда не видела женщины более прекрасной и умной. Я
восхищаюсь ею. Знаешь, я люблю свою мать, но восхищаться ею мне никогда не
приходило в голову - она вызывала только жалость и сострадание.

  - Арианна, - сказал император, хмурясь. - Подожди минуту, дорогая. Я должен
кое-что тебе сказать: я не видел тебя сегодня; не было у меня такой
возможности. Дело в том, что сегодня во дворце произошло глупое и
бессмысленное убийство.

  - Кто?! - выдохнула Арианна. - Кто умер?

  - Я. Точнее, убили моего двойника, но ведь целились-то в меня. А пострадали
невинные люди; представь, еще погиб маркграф Инарский - он видел убийцу, и
от него поспешили избавиться. Через день-другой должен приехать его сын.
Мальчик едет на свадебные торжества, а получит такой страшный удар - даже
не знаю, как ему об этом сказать.

  - Как это ужасно, - сказала принцесса с непритворной скорбью. - Как это
ужасно. При дворе Майнингенов умирают часто, и мне это не в диковинку. Но
здесь, у тебя, смерть выглядит нелепым и чудовищным недоразумением;
особенно, такая смерть.

  - Главное, - сказал Ортон, - что мне много раз твердили, что это и есть
бремя императора. И я честно был готов умереть, если так рассудит судьба.
Но как жить, зная, что из-за тебя погибли люди?

  - Их готовили к этому, - вздохнула принцесса. - Так же, как и меня. Они
знали, на что идут. Не казни себя: считай, что это солдаты, павшие на поле
битвы. В сущности, здесь и идет настоящая битва.

  - Какая ты мудрая, - восхитился Ортон, пользуясь случаем, чтобы поцеловать
ее. - О чем ты думаешь сейчас, милая?

  - Завтра свадьба, - сказала принцесса. - Что же нам делать?

  - Жениться. Если ты не боишься, конечно.

  - Меня всю жизнь готовили к тому, что будет очень страшно; невыносимо
страшно. Но мне никто и никогда не говорил, что страх за собственную жизнь
- каким бы всепоглощающим он ни был - отступает и уходит прочь, когда
начинаешь тревожиться за жизнь существа, гораздо более бесценного для тебя,
чем ты сам. Ортон! Что будет с нами? С тобой?

  Император подхватил ее на руки и закружил по комнате.

  - Не знаю, что со мной будет, но догадываюсь, что уже случилось! Арианна,
эти дни я, возможно, буду редко появляться у тебя; возможно, буду
невнимателен, но ты перетерпи.

  - Я понимаю, - прошептала она. - Бремя? Бремя императора...

  - Да. Но ты должна твердо помнить то, что я теперь скажу тебе... - он
осторожно опустил ее на пол, развернув спиной к окну; затем встал на одно
колено и произнес торжественно. - Я люблю тебя, Арианна, и прошу, чтобы ты
согласилась стать моей женой. Если ты не знаешь, что ответить, то лучше не
торопись; потому что для меня бесконечно важно, чтобы ты сказала "да".
Подумай, стою ли я твоей любви и привязанности?

  И принцесса покачнулась, схватилась рукой за горло, будто ее душили; и
разрыдалась так безудержно, так отчаянно, словно ей сообщили самую
горестную весть.

  - Что? Что? Что с тобой? - спрашивал Ортон, осыпая поцелуями ее руки и
мокрое лицо.

  - Я счастлива, я так счастлива, - твердила она, не переставая плакать.

  Арианна не знала, как объяснить ему - удивительному, ставшему таким родным
и близким - что ее всю жизнь готовили к жизни без любви и нежности; к
существованию в качестве живого залога или символа. И она заранее смирилась
с этим, нарастив на своей душе что-то вроде ледяного панциря, чтобы ничто
не могло ее ранить или причинить боль. А Ортон в несколько дней не только
растопил этот лед, но и достучался до ее сердца, и теперь оно нестерпимо
болело. Принцессе еще никто не успел рассказать, что любовь - это тяжкий
труд, и боль, и мука. И что счастье - это вовсе не абсолютный покой, и не
постоянная радость. Но она уже догадывалась об этом, прижимаясь к своему
жениху.

  - Я, я люблю тебя, Ортон? Я люблю... - повторяла она, не веря, не смея
поверить в то, что с ней случилось чудо, которое она до сих пор полагала
недоступным для себя.

  Они просидели около часа в полной темноте, смеясь, шепча всякие глупости и
целуясь. Наконец император поднялся:

  - Милая, мне жаль, но я должен уйти. Я и так задержался.

  - Ты уходишь?! - спросила Арианна, и глаза ее снова наполнились слезами. Но
она подумала, что Ортону и без того трудно, и потому мужественно
сдержалась.

  - Не хочу, но придется. Пора собирать совет и решать что-то с этими
убийствами. Я теперь слишком счастлив, чтобы позволить неведомо кому убить
меня.

  - Не говори так, - прошептала она истово. - Не смей говорить так. Я
только-только встретила тебя... Ты будешь жить, что бы ни произошло,
обещаешь?

  - Хорошо, - улыбнулся он. - И сегодня я оставлю в предпокое еще несколько
охранников. Так мне будет спокойнее. А сейчас ложись спать - завтра тебе
нужно рано вставать, и целый день ты проведешь на ногах.

  - Ну и пусть, - сказала Арианна. - Когда ты рядом, я не устаю вовсе. Ортон,
скажи мне одну-единственную вещь: может быть такое, чтобы и завтра со мной
был не ты, а кто-то другой?

  - На церемонии буду я, - ответил император. - А дальше, и сам не знаю.

  Когда он ушел, Арианна бросилась в кровать и сжала в объятиях пуховую
подушку. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться своим нежданным счастьем, но
тех, кому она доверяла, рядом не было. Разве что, Алейя Кадоган... Но
будить баронессу среди ночи, чтобы поведать ей банальную историю о двух
счастливых влюбленных - это было бы совсем неприлично...

  Арианна так и заснула, не раздеваясь.

  
  
  
  
  
  
  
  
  - Император здесь, - раздался в кромешной тьме голос Аластера, герцога
Дембийского. - Все ли готовы?

  - Да, да, да... - зазвучали разные голоса.

  - Нет нужды говорить, зачем мы собрались, - молвил Аластер. - Через
несколько часов император женится на принцессе Арианне, и с этого мгновения
жизнь его будет подвергаться еще большей опасности; не говоря уже о жизни
нашей будущей императрицы.

  Прошу вас господа, высказывайте свои предложения; делитесь идеями...

  - Почему "еще большей"? - раздался немного растерянный голос Ортона.

  - Потому, Ваше величество, что каждый следующий после свадьбы день станет
приближать нас к тому счастливому и торжественному моменту, когда мы сможем
объявить о рождении наследника. Будущего императора Великого Роана. Так что
убийца постарается завершить свои дела как можно быстрее; чтобы наследник
не успел появиться.

  - Сейчас буду говорить я, Аббон Флерийский, - сказал маг. - Меня испугали и
насторожили предсмертные слова маркграфа Инарского, а также способ, которым
были убиты обе несчастные жертвы. Дело в том, что человек в зеленой одежде,
опирающийся на посох и рассылающий смерть с невидимыми ядовитыми иглами,
может быть только монхиганом. А этого как раз быть не может.

  - Положим, - возразил Аббон Сгорбленный, - вызвать фантом под силу любому
деревенскому колдуну. Да и такие трудности - это нечто лишнее% ведь можно
просто одеться соответствующим образом. Кто теперь, спустя столько сотен
лет, сумеет отличить подлинного монхигана от мнимого? Наш милый Финнгхайм,
о котором я стану глубоко скорбеть, не отличался умом - пусть простит мне
покойник нелестное это высказывание. Он мог увидеть монхигана и там, где
его в помине не было.

  Меня беспокоит другое - зачем это было сделано? И вопрос нужно ставить
иначе: тот, кто совершил это убийство, совершенно прозрачно намекнул нам о
том, что посвящен в тайну происхождения Ортона Агилольфинга. Ведь не так уж
много людей знали о том, что император Браган - не просто талантливый и
удачливый полководец, не просто великий государь, а еще и Саргонский
чародей. Вы же, господа, рассуждаете так, словно весь мир владеет теми же
тайнами, что и мы - избранные...

  На несколько секунд воцарилось молчание. Каждый думал о чем-то своем.

  - Яд, - сказал Аббон Флерийский. - Меня тревожит, что яд-то был необычный,
а тот самый...

  - Тут я не специалист, - вздохнул князь Даджарра, который считал эту
проблему не принципиальной и далеко не самой важной, - но думаю, что и
добыть соответствующий яд - это не самое трудное.

  - Как сказать, - с сомнением в голосе произнес маг. - Нужно же откуда-то
узнать рецептуру.

  - Вы же знаете, - заметил Далмеллин.

  - Ну, не хватало еще, чтобы кому-то, кроме членов нашего Совета, был открыт
доступ к тайнам Агилольфингов!

  - Придется привыкать, - отозвался Локлан Лэрдский, до котрого постепенно
начинала доходить вся сложность создавшегося положения.

  - Вот что мне неясно, - сказал внезапно Сивард Ру. - Я ведь человек
простой, конкретный; мне эти магические выкрутасы безразличны. По мне,
главное заключается в том, что на императора покушались и, строго говоря,
своей цели достигли - это уже дело случая да черзмерная
предусмотрительность предков не попустили смерти государя. И вопрос нужно
ставить так: кто и каким способом? Мы тут недавно рассуждали, что
теоретически - Его величество - самая видная мишень; главная цель любого
врага. Но я долго раздумывал над этим - кто же решится в действительности
на подобное злодеяние? Кто не побоится, что на него обрушится возмездие
такой мощи, о которой даже подумать жутко? Я бы побоялся, например.

  - Только не ты, - отозвался Теобальд. В его голосе звучали веселые нотки. -
Такие мелочи ты даже не замечал никогда.

  Члены Большого Совета захмыкали на разные голоса: они прекрасно знали, на
что он намекает.

  - Побоялся бы, - упрямо повторил Сивард. - А если бы не боялся, значит
держал бы в рукаве такой козырь, что с ним мне ничего не было бы страшно.
Что-то такое, что убедило бы моих противников перестать преследовать меня,
если задуманное мне удастся. Чем же можно купить лояльность огромной
империи? И вот еще что. Конкретно.

  Если убийца уже находился здесь в то время, как бангалорец пытался
подкупить приближенных императора, то зачем ему это было нужно? Только для
отвода глаз? Но стоило ли так рисковать и практически откровенно заявлять о
своих преступных намерениях вслух? Ведь его миссия закончилась тем, что ему
пришлось поспешно скрываться от моих людей, не солоно хлебавши. А и самому
скудоумному недотепе будет ясно, что своими действиями он побуждает охрану
Его величества удвоить и утроить усердие; возбуждает лишние подозрения;
ставит на ноги соглядатаев - то есть всячески затрудняет работу своему
напарнику. Если вы находите противоречия в моих рассуждениях, то скажите об
этом.

  - Нет, - ответил за всех Аббон Сгорбленный. - Пока ты рассуждаешь весьма
логично. Продолжай, наш добрый Сивард.

  - Я с малых лет привык следовать нехитрой истине, - сказал одноглазый. -
Самое простое объяснение обычно и оказывается тем, что соответствует
действительности. И если напрашивается вывод, что тот, кто подкупал
приближенных, и тот, кто покушался на убийство, работали врозь, не
подозревая друг о друге, то так оно и есть.

  - Но тогда выходит, что убийца был не с Бангалора?

  - Вот этого не скажу, пока не узнаю, - честно ответил начальник Тайной
службы. - Все может быть. Но это не главное; а главное - что теперь мне
нужно смотреть в оба.

  И сам захихикал над своим язвительным каламбуром.

  - А, может, мы недооцениваем наших потенциальных противников? - предположил
Локлан Лэрдский - Может, кто-то действительно собирается начать войну, и
подобными действиями просто рассчитывает посеять панику; чтобы, услышав
известие о смерти государя, тут же обрушиться на нас с войском?

  - Ну, паники не будет, - явственно ухмыльнулся наместник Ашкелона. -
Напротив, версия о неуязвимости императора получила новое подтверждение,
хоть мне и тягостно, что близнец заплатил за это собственной жизнью. Но, в
общем, в этом и состоял его долг - не перед императором, а перед всей нашей
империей. И он знал, на что соглашался.

  - Но кто из известных нам государей рискнул бы открыто противостоять
Великому Роану? - задал вопрос Далмеллин. - Лотэр? Аммелорд? Варварская и
нищая Самаана?

  - Может, существует заговор на уровне государей? - подбросил идею Локлан
Лэрдский.

  - Я бы знал об этом в тот же день, когда подобная мысль возникла в их
дубовых головах, - фыркнул Сивард Ру. - А если бы их головы не были
дубовыми, то и соседние страны процветали бы, а не благоговели перед нами.
Нет, заговора нет и быть не может.

  - Ходевенский континент тоже отпадает, - высказал свое мнение Теобальд. -
Большинство тамошних государств находятся на уровне варварства. Если бы их
не отделял от нас океан, я бы стал их опасаться: юные народы всегда
кровожадны и не считаются с собственными потерями при завоеваниях. Но им до
нас так просто не добраться. К тому же, они и между собой не разобрались.

  - У меня есть одно предположение, - взял слово Аббон Флерийский. - И оно
мне не нравится. Накануне убийства меня посещал Аластер и просил взглянуть
в мое Озерцо Слез...

  - Ты же отказался, - вмешался герцог Дембийский. - Или мне показалось?

  - Ну, не время сейчас об этом... Главное, я все-таки посмотрел в свое
Озерцо, и пролил немало горьких слез.

  - Это что - снова фигура речи? - сварливо спросил Далмеллин. - Сколько я ни
слушаю Вас в совете, Аббон, столько поражаюсь Вашему пристрастию к
недорогим эффектам.

  - Дешевым, - подал голос Гуммер.

  - Я так и сказал.

  Аббон Флерийский не стал ввязываться в очередной спор из тех, что редко, но
все же разгорались прямо на заседании Большого Ночного Совета. И это тоже
сказало его участникам о серьезности положения.

  - Мы снова вернулись к Бангалору, - молвил маг другим тоном - серьезным и
жестким. - Я обнаружил на Алоре средоточие силы, которой раньше там и в
помине не было. Звезды благоволят к этой земле, и всякий маг, решивший
заниматься там своим ремеслом, достигнет большего, чем где бы то ни было на
Лунггаре.

  - Пока магов нет, бояться особо нечего? - спросил Локлан граф Лэрд.

  - Но они уже есть, - громко сказал Аббон. - Их немного; но они там.
Приблизительно в том же месте, где расположена Оита.

  - Это серьезно? - поинтересовался Гуммер.

  - Очень.

  - Ты хочешь сказать, что обнаружил тех, кто занимается запретной магией? -
спросил Аластер.

  - Хотел бы, так и сказал бы, - буркнул Аббон. - В том-то все и дело, что я
не могу и не имею права на основании увиденного утверждать, что магия,
которую используют эти люди, запретна. Нет там и в помине явных проявлений
темных сил; нет ничего, что бы могло заставить меня потребовать от Совета
принятия решительных мер. И все же тревожно мне, как никогда.

  Знаете, что именно меня беспокоит?! - Сама земля напоена силой, а они
ничего не делают. Вообще ничего. Энергии витают в воздухе, но маги
бездействуют. Не верю я в это, так не бывает. Плохие ли, хорошие ли -
проявления их деятельности просто обязаны быть. В противном случае я
начинаю подозревать, что кто-то старается не привлекать к себе внимания. И
либо старательно скрывает все следы; либо на самом деле затаился - что, в
какой-то мере, одно и то же.

  - А не слишком ли это заумно? - спросил Гуммер. - Не преувеличиваете ли Вы
опасности, Аббон? Не ищете ли подвоха там, где его и в помине нет?

  - Не думаю.

  - Итак, опять и опять Бангалор, - заговорил Сивард Ру сердитым и
напряженным голосом. - Но все равно не могу взять в толк: неужели они
станут действовать настолько разобщенно, что скрывают друг от друга даже
самые важные сведения с риском провалить все дело? И что может толкать
разных людей на одно и то же преступление - неужели месть?

  Я с таким еще не сталкивался...

  - Все может быть, - заметил Теобальд. - История знает не один пример того,
как глупые дети, наслушавшись всяких сплетен и россказней, ставших со
временем героическими преданиями, решают продолжить правое дело тех, кто и
прав-то никогда не был. Просто детям об этом не сказали. И снова льется
кровь и умирают люди во имя ложных целей. Вполне возможно, что кто-то хочет
доказать Великому Роану, что он не так уж и велик. Потому и выбран древний
символ - монхиган.

  - Хорошо бы, если это так, - рассудил Аластер. - Если ушей убийцы достигнет
весть о том, что император жив; будет подтверждено его сверхмогущество, и
тогда противник может и остановиться. Я не призываю и не советую только на
это и рассчитывать, но как бы мне хотелось надеяться, что все и закончится
этими двумя злодеяниями.

  - Не знаю, не знаю, - вздохнул Аббон Сгорбленный. - Зло отчего-то никогда
не останавливается на полпути. Возможно, от того, что оно не бывает мудрым
и рассудительным?

  - Меня смущает другое, - гнул свою линию одноглазый. - Обычно враги либо
объединяются ради общей цели с тем, чтобы уничтожить друг друга потом,
когда она уже будет достигнута. Либо сперва разбираются между собой, и уж
после победитель атакует главного противника. А эти действуют так, словно и
не знают друг о друге. Меня это настораживает. И монхиганы здесь ни при
чем...

  - Нужно еще знать о монхиганах, - твердил свое Аббон Флерийский. - Не
нравится мне осведомленность нашего, с позволения сказать, приятеля. И
потом, что-то не так в том сборище магов на Бангалоре; ох, не так. Я это
чую, но доказательств у меня нет.

  - Взять бы да утопить к демонам это вражье гнездо, - предложил Сивард Ру. -
Только окажем этим услугу всему остальному миру. - Он сделал паузу, а затем
продолжил, - но не говорите мне, что мы не имеем права; я и сам все хорошо
помню. Это так, мечта...

  - А наш император молчит, - сказал Далмеллин. - Значит ли это, что он
недоволен нашими рассуждениями; или ему есть что сказать, и он ждет, пока
мы перестанем спорить?

  - Не знаю, - ответил из темноты Ортон. - У меня странное чувство, что меня
постоянно кто-то окликает из того прошлого, в котором меня и в помине не
было. У меня ощущение чьего-то присутствия за спиной; но когда я
оглядываюсь - даже мысленно - то никого не обнаруживаю. Возможно, я стал
излишне мнителен и меня напугали эти сообщения о неблагоприятном
расположении звезд? Возможно, императрица оказалась мне дороже и нужнее,
чем предполагалось условиями нашего брака, и теперь я хочу оградить ее от
возможных опасностей и треволнений.

  - Что касается убийства, то я предприму все возможные и невозможные усилия,
- заверил своего повелителя одноглазый Сивард. - Вскоре я ожидаю донесений
с Бангалора, и сразу же оповещу всех, здесь присутствующих, если там
обнаружится что-либо интересное.

  - Архонт Бангалора - человек весьма странный, - сказал Аббон Сгорбленный. -
Но мы его не видели так давно, что все могло измениться. Людям свойственно
меняться со временем.

  - Что касается архонта, - сказал Аластер, - я знаю, с кем поговорить насчет
этой персоны.

  - Кого Вы имеете в виду, герцог? - спросил Гуммер.

  - Посла Шовелена. Это весьма достойный человек, к тому же умен и чертовски
наблюдателен. И играет в морогоро лучше всех, с кем мне приходилось
встречаться, кроме вас, господа, естественно. Он играет как рискованный и
дальновидный полководец. Думаю, обладая таким складом ума, он понял больше,
чем ему рассказали и показали; потому и надеюсь, что он расскажет многое из
того, что бросится в глаза не всякому шпиону.

  - Удачи нам, - подвел итог Теобальд.

  - Что же касается моей свадьбы... - начал было император.

  - Что же касается свадьбы, не извольте беспокоиться, Ваше величество. Мы
примем меры, и комар не проскользнет, предварительно не пройдя осмотра и
собеседования, - сказал Сивард Ру.

  - Я не об этом. Просто я считаю вас самыми близкими и родными мне людьми, и
потому хотел сказать вам, что я совершенно счастлив.

  Император скрылся в потайном ходу.

  За столом остались восемь членов совета, не торопившиеся расходиться.

  - Император счастлив, - как-то задумчиво произнес Теобальд.

  - Это очень опасно - в первую очередь, для него, - заметил Сивард Ру.

  
  
  
  
  
  
  
  
  - Что я могу сказать об архонте Бангалора? Хм-мм-м. Интересный вопрос, -
говорил посол Шовелен, ранним утром прогуливаясь с Аластером по дворцовому
парку. - Знаю-то я многое... Вот что может пригодиться Вам, герцог, мне еще
неясно.

  - Откровенно говоря, мне и самому неясно, - признался герцог Дембийский. -
Одно могу Вам сказать сразу: мы пришли к выводу, что наиболее вероятным
противником может быть Бангалор; либо официальный; либо тот, что сильнее
официального. Если я четко выразил свою мысль.

  - Предельно, - сказал граф. - Ну, что же. Тогда я просто расскажу Вам о
своих впечатлениях, а Вы уж делайте свои собственные выводы.

  Архонт Тиррон происходит, как Вам, конечно, известно, из ничем не
примечательного купеческого рода Аберайронов, которые около трех с
половиной столетий тому внезапно возникли на политической арене Бангалора.
Единственное, чем они действительно выделялись, это богатством. Соперников
у Аберайронов было предостаточно; но они как-то внезапно победили всех -
даже тех, кто превосходил их на голову.

  Слово внезапно я употребляю лишь потому, что хочу избежать более
эмоциональных определений и придерживаться объективных суждений, хотя это и
нелегко.

  Словом, у меня сложилось впечатление, что и тогда, и теперь, за спиной
архонтов из рода Аберайронов стоит некая сила, которая, собственно, и
удерживает его на троне. Можно выразиться и иначе - у архонтов Бангалора
вот уже три века подряд спрятан в рукаве некий козырь, который они
неизменно предъявляют при каждом новом раскладе - чем и принуждают
остальных игроков признать свое поражение. Нынешний архонт прослыл
человеком странным, но я бы определил это несколько иначе. Я беседовал с
ним не так уж часто, и только на официальных приемах, где остаться вдвоем
больше, чем на пять-шесть минут, практически невозможно; но и нескольких
раз хватило, чтобы понять, что человек этот глубоко несчастен. Он
прекрасный собеседник, умный и глубокий политик; суждения его отличаются
неординарностью, свежестью подхода; оригинальностью. И все это куда-то
исчезает, когда мы сталкиваемся с реальной экономикой и политикой
Бангалора.

  Нет, архипелаг не бедствует. Но я бы сказал, что не благодаря усилиям
правительства, а как бы и вопреки этим усилиям. Лишь благодаря тому, что
природа там необыкновенная, жители просто не имеют реальной возможности
умереть с голоду. Воды, фруктов и даров моря у них предостаточно. К тому
же, все морские диковинки, которые для них являются повседневной, грубой,
наскучившей пищей, на нашем континенте ценятся как деликатесы. Только
собирай и продавай за серебро и золото. Да и Ходевенские государи уже
начинают постепенно привыкать к роскоши. Да что я, герцог? Я же рассказываю
Вам очевидные вещи.

  - Не совсем, - улыбнулся Аластер с высоты своего великанского роста. - Вы
уже сообщили мне множество деталей, над которыми есть резон задуматься.

  - Я рад, что смог оказаться хоть немного полезным. Мне продолжать?

  - Конечно, граф. Сделайте одолжение.

  - Итак, государство получает огромные средства в свою казну, но они все
время куда-то исчезают. Я имел удовольствие общаться с главным казначеем -
это достойный вельможа и человек, если и не кристально честный, то и не
прожженный вор или пройдоха. И вот что странно, герцог; возможно, я и
преувеличиваю, но мне показалось, что главный казначей, и военный министр,
и адмирал торгового флота - все они чего-то очень боятся. Это не явное их
состояние, а скорее привычка. Как люди, живущие на вулкане, привыкли думать
о том, что он в любую минуту может взорваться. Нет, они не трясутся от
страха ежесекундно, но и сильно отличаются от тех, кто живет спокойно.

  - Кто же издает законы? - спросил Аластер.

  - Неправильный вопрос, дорогой герцог, - тут же откликнулся граф Шовелен. -
Я и сам задавался им, но это оказалось вовсе не главным. Законы - это
нечто, напоминающее парус, который можно ставить или убирать, поднимать и
поворачивать в разные стороны, чтобы корабль мог двигаться строго
определенным курсом. Так вот, для нас неважно, какие паруса на парусном
судне. Нам важно, кто ими управляет.

  - И кто же?

  - Те, кого нет. Кто тщательно скрывает как себя, так и свои намерения и
замыслы. Странные люди появляются время от времени и в резиденции Тиррона,
и у главного казначея, и у прочих вельмож, облеченных реальной властью.
Люди эти стараются вести себя сдеражнно, как и полагается подчиненным, но
выходит это у них из рук вон плохо. Так обычно играют в простолюдинов
князья, решившие прогуляться по ярмарке и недоумевающие, с чего бы это все
их узнают.

  - А с чего? - лукаво спросил Аластер.

  - Не умеют гнуть спину, - спокойно пояснил граф Шовелен. - А если и гнут,
то неправильно. У сиятельных вельмож сами позвонки расположены иначе, и
ничего с этим не поделаешь.

  - Так Вы считаете, что кто-то диктует свою волю Тиррону?

  - Я бы не стал давать на отсечение какую-нибудь часть своего тела; однако в
частном порядке могу утверждать, что именно так мне и показалось, когда я
пребывал на Алоре с полуофициальным визитом.

  Взять хотя бы тот удивительный и - не побоюсь так выразиться -
беспрецедентный факт, что Тиррон до сих пор не женат, и при дворе даже
намеков на его предстоящее бракосочетание не слышно. Допустим, у него была
несчастная любовь; и даже допустим самое невероятное - архонт вообще
равнодушен к прекрасным дамам - но ведь никто из правителей не принимал во
внимание подобные доводы, когда речь шла о продлении рода, о сохранении
династии!

  Я еще не видел монарха, которому бы было безразлично, кто унаследует
престол после него. И тем не менее создается впечатление, что Тиррон именно
таков. Либо существуют еще какие-то причины, по которым онт не может ничего
сделать.

  Иногда он производит впечатление узника в собственном дворце. И мне было
его искренне жаль. Знаете, герцог, мне даже казалось иногда, что он хочет
что-то сказать, но тут же пугается собственной смелости и продолжает играть
опостылевшую роль. И это неудивительно: Аберайроны никогда не отличались
рыцарскими замашками. Это был тихий купеческий род. С чего бы их понесло в
архонты?

  - Вы сами это только что объяснили, граф. Кто-то воспользовался именем и
деньгами этой семьи, чтобы править государством исподтишка. И такое
случается. Правда, в свете последних событий, такое положение вещей имеет
для меня не академический интерес; а представляет из себя серьезную
проблему. Я не успокоюсь, пока не узнаю, кто стоит за архонтом Тирроном и
дергает за веревочки.

  Скажите, по-Вашему, правитель Бангалора - агрессивный человек? Завоеватель
по натуре?

  - Ну что Вы, - не задумываясь ответил Шовелен. - Чтобы быть завоевателем,
нужно не только быть агрессивным, но и иметь особый склад ума. Быть хорошим
стратегом; а главное - точно представлять себе, чего именно ты хочешь
достичь. Насколько я понял архонта Тиррона, он мечтает только о тишине и
покое; только о том, чтобы его не терзали проблемами. Нет, завоевателя из
него не выйдет. Да и поздно - великими воинами рождаются, а не становятся
лет этак в тридцать-сорок.

  - Кто-то другой при его дворе может лелеять замыслы подобного толка?

  - А какие у Бангалора возможности воплотить их в действительность? -
удивился граф. - Лелеять можно любые мечты и как угодно долго. А чтобы
реализовать их нужно что-то большее, чем несколько мечтателей. Да Вы и сами
это знаете лучше меня. Бангалор - не последнее государство в мире, но и
далеко не самое первое: ему нужно думать, скорее, о защите, чем о
нападении. Если ходевенские владыки окончательно освоятся в морских
просторах, то островам несдобровать - им ведь неоткуда ждать помощи.

  - Тут я не могу с Вами не согласиться.

  - Армия Бангалора тоже ничем особенным не отличается. И полководцев
выдающихся там в помине нет. Не думаю, чтобы острова могли представлять из
себя реальную угрозу кому-нибудь. Тем более, огромной империи, известной на
весь мир своим могуществом.

  - И очень странно, что такое государство даже не пытается особенно скрыть
свою причастность к тем событиям, которые произошли в Роане за последние
месяцы.

  Граф Шовелен некоторое время шел молча, глубоко задумавшись. Затем поднял
на Аластера ясные, пронзительные глаза и спросил:

  - А Вы помните корону архонта Тиррона?

  - Нет, к чему этот вопрос?

  - Да вот, разбередили Вы меня, герцог. Да так, что я и сам начал
сомневаться в истинности своих выводов. Тут ведь есть одна маленькая
деталь, о которой я по неосмотрительности не упомянул, а Вы не знали: о
короне Аберайронов.

  - Но причем же тут корона, дорогой граф? - терпеливо повторил Аластер.

  - Дело в том, что это весьма громоздкое и странное, хотя и поражающее своим
великолепием сооружение...

  - Ах, да, припоминаю. Мне говорили о чем-то вроде шлемов моих гвардейцев, -
небрежно заметил герцог.

  - Не совсем так, - мягко поправил его граф. - Существует всего одно, но
весьма важное отличие: корона Аберайронов представляет из себя изображение
верхней части туловища змеи; причем голова этой твари располагается высоко
над головой самого архонта, а его лицо полностью закрыто сплетением золотых
и серебрянных полос... Нет, словами это описать невозможно - надо видеть.

  И я так и не сказал Вам за все время нашего разговора, что видел Тиррона
только в его праздничном наряде и только - подчеркиваю, только в этой
короне. Других нарядов для встреч с иностранными послами Аберайронам не
положено.

  Вот я и задумался. А так ли кроток и безобиден человек, лица которого я так
никогда и не видел? Так ли беспомощен? Или он показывает только то, что
хочет показать, а на самом деле... мы даже представить себе не можем, что
там - на самом деле.

  - Страшные времена настали, - сказал Аластер. - Мне горько, что я своими
вопросами возбудил в Вас чувство недоверия к порядочному, возможно,
человеку.

  - В том-то вся и беда, что "возможно", дорогой герцог. Ведь так же разумно
предположить, что этот умный, как я сам утверждал, и проницательный человек
получает немалую выгоду от того, что выглядит слабым и беспомощным;
жертвой, игрушкой в руках кого-то другого. Это один из самых верных
способов избежать возмездия, если тебя схватят за руку. Свалить все на
несуществующего виновника, и дело с концом...

  - И так может быть. Печально, что Вы правы, дорогой Шовелен. Печально и то,
что архонт Тиррон по-прежнему остается под подозрением.

  Кстати, я слышу пение фанфар. Кажется, мы с Вами заболтались, граф.

  - Я с удовольствием продолжу эту беседу, герцог, - сказал посол. - А теперь
нам, видимо, пора в парадный зал дворца, на церемонию?

  - Да, нужно торопиться.

  
  
  
  
  
  
  Огромный зал был убран с такой пышностью, которую могут создать лишь слуги,
искренне желающие угодить своему господину.

  Все помещение утопало в цветах, флагах и разноцветных гирляндах,
спускающихся с потолка и увивающих колонны. Полы были застланы белыми и
бледно-золотыми шелковыми коврами и щедро усыпаны золотыми и серебряными
монетами, чтобы новобрачные, пройдя по ним, всю жизнь жили в достатке.
Большой оркестр стоял на мраморном островке посреди обширного бассейна,
облицованного изнутри бирюзой и ляпис-лазурью, отчего вода в нем имела
неповторимый ярко-голубой цвет. Такое расположение музыкантов было выбрано
по двум причинам: во-первых, оно являлось идеальным с точки зрения
акустики; во-вторых, оркестр находился на значительном удалении от
императорских тронов, и пересечь водное пространство было нелегко. Аластер
решил, что поскольку музыкантов приглашали по отдельности, и все они были
жителями разных провинций империи, и даже иностранцами, то эта мера
предосторожности не являлась лишней.

  Придворный оркестр разместили в бельэтаже, и седой дирижер, наряженный по
случаю бракосочетания своего обожаемого императора в белые атласные одежды
и синий плащ, подбитый горностаем, исполнял легкую музыку, дабы увеселять
многочисленных гостей.

  За двумя рядами стройных колонн с мозаичным покрытием из розового оникса,
турмалинов и золотистых топазов - отчего они светились нежным
золотисто-розовым светом - в соседнем зале накрытые столы ломились от яств.
Скатерти, украшенные по низу свежими цветами, были уставлены драгоценной
посудой из золота, серебра, алебастра и хрусталя. Огромные фарфоровые
кувшины с разнообразными винами были выполнены в редкой манере -
двухстенными; и когда в них наливали жидкость, они преломляли свет таким
образом, что внутри проявлялись объемные фигуры. И нередко гости ошарашенно
разглядывали рыбок с пышными хвостами, лениво плывущих прямо в прозрачном
вине; пучеглазых жаб, спокойно сидящих на дне; морских коньков, цепляющихся
за веточки водорослей - а между тем, сосуды были полны только самим
напитком.

  Безукоризненно одетые, подтянутые, прелестные, как бабочки, пажи по
двое-трое стояли у каждой колонны, возле каждого стола. Все они владели
двумя-тремя языками, и у иностранных гостей не было проблем с любой
мелочью, начиная от непринужденной беседы и заканчивая желанием отведать
редкого блюда.

  Толпы людей, ожидающих выхода повелителя Великого Роана и его невесты,
более всего напоминали яркий цветник, поражающий взгляд. Здесь были
государи почти всех сопредельных стран: короли Альворана, Энфилда и
Самааны; князь Окванги и фейллах Ойнаа; Великий герцог Аммелорда - брат
тамошнего короля; послы Лотэра, прибывшие только накануне ночью; юный
маркграф Инарский, получивший этот титул сразу после смерти отца; и
маркграф дер-Науру; наместники Ашкелона, Эйды и Анамура. А также
бесчисленные посольства государств Ходевенского континента: Йида, Мары,
Эстергома, Уды, Донги и Эмдена, с которыми были давно налажены торговые и
дружеские связи.

  Гвардейцы Аластера выделялись на их фоне своими черными доспехами и тяжелым
вооружением, но выглядело это не неуместно, а скорее, пышно.

  Наконец, здесь присутствовал глава роанской церкви - Великий эмперадор со
своими приближенными. Именно ему предстояло провести брачную церемонию и
соединить императора и его невесту священными узами. Для этой цели в зале
был выстроен белый ониксовый алтарь, убранный самыми простыми, полевыми
цветами.

  Эмперадор был сравнительно молод - не старше сорока; мил и кроток. В
отличие от большинства своих иноземных собратьев он считал неуместным и
недостойным вмешиваться в светские дела империи, справедливо полагая, что и
на врачевание душ может уйти вся жизнь. Это отношение являлось традиционным
и глубоко укоренившимся в сознании роанских церковников. Даже чрезмерная
роскошь, окружавшая их, в империи воспринималась как должное, ибо в Великом
Роане вообще никто не бедствовал.

  Герцог Дембийский распрощался с Шовеленом и покинул его, чтобы занять свое
место в свадебной процессии. А граф отыскал племянника и вместе с ним
поспешил примкнуть к свите короля Лодовика Альворанского, которому пока еще
служил.

  Наконец, царственный и великолепный церемонимейстер - весь в зеленом шелке
и атласе; в изумрудах и хризолитах, удивительно шедших к его благородным
сединам и зеленым глазам, трижды ударил в пол своим длинным жезлом и
возвестил:

  - Император Великого Роана, Ортон I Агилольфинг! Принцесса Лотэра, Арианна
дочь Майнингенов!

  И они вошли рука об руку, сопровождаемые небольшой свитой.

  И император, и принцесса были ослепительны. Белые одежды из переливающегося
шелка тихо шелестели при каждом движении. И платье Арианны, и костюм Ортона
были украшены минимумом драгоценных камней ярко-алого цвета - рубинами и
гиацинтами. Голову императора венчала парадная корона Агилольфингов,
представляющая из себя золотое изображение дракона, распростершего свои
крылья. На принцессе была изящная кружевная шапочка из драгоценного
металла, усыпанная рубинами и алмазами. Шесть самых красивых юношей,
отбиравшихся по всей империи, несли белоснежную мантию Ортона Агилольфинга,
сотканную из шерсти горных львов, перьев и тончайшего шелка; шесть
прелестных девушек поддерживали шлейф свадебного платья Арианны - легкий и
прозрачный, словно паутинка в сверкающей росе бриллиантовой пыли.

  Два оркестра грянули одновременно, сотрясая своды зала звуками мощной,
торжественной мелодии. Звенящее эхо носилось между нефритовых колонн,
заставляя их трепетать. И все, находящиеся в зале, как один человек,
выдохнули и выпрямились.

  Эмперадор подождал, пока жених и невеста подойдут к алтарю и положат руки
на специально сделанные маленькие подставки. Тогда он простер ладони над их
склоненными головами и начал медленно и немного печально произносить слова
старинного ритуала.

  
  
  
  
  Близнецу было страшно и больно. Но ему приходилось делать вид, что он
счастлив, и восторгаться праздничным обедом, восхищаться юной императрицей,
выслушивать многочисленные тосты и поздравления и шутить с гостями. Все это
давалось нелегким усилием воли, ибо вчера он на какую-то часть умер, и
смертная тоска владела его существом.

  Мало кто знал тайну близнецов императора. Еще меньше было тех, кто
по-настоящему понимал, что это значит для того, кто призван быть отражением
истинного повелителя Великого Роана.

  Близнец не любил слова двойник. Хотя бы потому, что двойник - это всего
лишь копия, пусть и до мельчайшей детали похожая на оригинал, но все же
копия, в которой не хватает чего-то, чтобы стать подлинником. Копия и ведет
себя соответственно. Близнецов же воспитывали особенным образом, и они
никогда не чувствовали себя живыми портретами императора, но всегда - его
продолжением, его частью, как бы сердцем или легкими, или еще каким-нибудь
жизненно важным органом, который хоть и не есть сам человек, но все же
вносит свою малую лепту в его способ существования.

  Близнеца, конечно же, звали Ортоном. Он любил музыку и стихи; а из своих
придворных питал слабость к Аббону Сгорбленному, Аластеру и шуту. Еще он с
радостью встречал князя Окаванги и короля Самааны. Причем, чувства,
испытываемые им к последнему, были трудно объяснимы. Даргейм Вальрус был
человеком достаточно грубым, жестким и своенравным, что было просто
необходимо, когда он общался со своими подданными - такими же суровыми и
решительными людьми, как он сам. Независимый северный народ, вынужденный
постоянно сражаться за свою жизнь то с природой, то с пришлыми врагами, то
с голодом и болезнями, признавал королями только самых достойных, и
династии в Самаане менялись так же часто, как министры при дворе капризного
короля Лодовика Альворанского.

  Глубоко образованный и мягкий по натуре, близнец испытывал странную
слабость к Даргейму, и тот платил ему такой дружбой и привязанностью, какую
только и умеют испытывать грубые варвары; ибо они и ненавидят, и любят, и
преданы бывают целиком и полностью, а не какой-то своей частью, как
цивилизованные люди.

  Двойникам Ортона запрещалось встречаться, и гвардейцы Аластера специально
следили за тем, чтобы императора не увидели одновременно в двух местах или
не в единственном числе. Близнец был уверен, что у его товарищей свои вкусы
и предпочтения, свои привязанности и симпатии, оттого император слыл
человеком удивительным.

  Близнецу нравилась принцесса Арианна, но он никогда бы не смог влюбиться в
нее - чувство любви к женщине было ему неизвестно. И потому он не страдал
ни от неразделенной страсти, ни от всепоглощающей тоски по единственной и
недостижимой. К его услугам были многочисленные наложницы, официально
принадлежащие наместнику Ашкелона, герцогу Гуммеру, ибо такой статус
женщины не противоречил давним ашкелонским традициям. Девушек близнецам
приводили в специальных повязках на глазах, чтобы они не знали, с кем свела
их судьба.

  В свое время, восемь веков тому, на одном из первых заседаний Большого
Ночного Совета, яростно дискутировался вопрос о том, имеют ли близнецы
право на любовь и личную жизнь. Однако на чашу весов с одной стороны были
положены чувства нескольких человек, а с другой - судьба империи и двух
континентов. Как и водится в таких случаях, интересы всех перечеркнули
судьбы некоторых. Так, верно, и должно быть, и политики лучше других
понимают необходимость подобных решений; однако оно далось Совету не без
труда. И теперь Аббон Флерийский, как раньше его предшественник, заботился
о том, чтобы близнецы, не имея возможности обзавестись подругой и семьей,
хотя бы не страдали от этого.

  Двойники императора так тесно были связаны с ним и друг с другом, сколько
бы их ни было - что смерть одного поразила всех в самое сердце.
Предупрежденные о необходимости соблюдать осторожность и серьезнее прежнего
относиться к вопросам безопасности, близнецы думали о другом. О том, кто
посмел поднять руку на государя, кто не убоялся возмездия; а главное -
зачем ему это потребовалось?

  Шут появился в самом разгаре пиршества. Притащил огромную охапку сиреневых
роз, так бережно лелеемых садовником в отдельной оранжерее, и вручил ее
принцессе с низким поклоном.

  - Ваше Величество! - произнес нежнейшим голосом. - Желаю, чтобы Вы были
счастливы и любимы, прекрасны и желанны всю свою жизнь. И чтобы Вы не
заметили, если она когда-нибудь закончится.

  - Спасибо, - сказала Арианна, наклоняя свою очаровательную головку.

  - Ты даже не хочешь пошутить? - разочарованно спросил Лодовик Альворанский.
- Для чего же государь Великого Роана держит тебя, если не для смеха?

  - Счастье Ее величества, императрицы Арианны, - ответил шут совершенно
серьезно, - не представляется мне темой, которая могла бы служить мишенью
для насмешек.

  И добавил совсем другим голосом:

  - Я здесь, чтобы свадебного торта отведать и прочих лакомств; а для смеха
Его величеству и тебя за глаза хватит, венценосный несносный братец,
особенно если ты постараешься говорить умные вещи. Это у тебя получается
забавнее всего.

  Лодовик вспыхнул до корней волос и хотел было что-то сказать, однако шут
заметил примирительно:

  - На меня, дурака, обижаться, только себе век укорачивать. А его с большим
удовольствием можно укоротить и чрезмерным потреблением этих прекрасных вин
и аппетитной снеди, так что второй способ я тебе, братец, рекомендую
гораздо более горячо.

  Король Альворанский фыркнул и приступил к следующему блюду. А Даргейм,
внимательно рассмотрев шута, заявил:

  - Я всегда думал, что шутам положено всех развлекать. А ты вместо того
говоришь правду. Правильно ли это?

  - Так ведь, - откликнулся шут, - примут правду за шутку, глядишь и
посмеются - помилуют. А кому еще позволено правду говорить, чтобы за нее не
поплатиться? А мне к тому ж приплачивают! Позволю себе заметить, твое
величество, что правда к тому же развлекает, ибо мало кто обладает таким
острым умом, чтобы выслушать ее и понять...

  Даргейм открыл было рот, чтобы сказать, что ему-то позволено и даже должно
говорить правду, но не стал. Вспомнил, как не раз случалось смолчать, чтобы
выжить. И он еще пристальнее всмотрелся в шута: глаза у того были ну
точь-в-точь как у его старого седого советника - мудрые, печальные, немного
уставшие. И самаан понял, что шуту горько и больно, только он это тщательно
скрывает.

  
  
  
  
  
  
  Свадьба императора состоялась.

  Жена капитана Теобальда сумела добраться до Гравелота; и посланные на
условленное место встречи с нанятыми похитителями не обнаружили там никого
- хотя сумма, обещанная разбойникам, была настолько велика, что они просто
не могли не прийти за ней, останься в живых. Это значило, что план
сорвался. Единственное, что утешало, это то, что имперская Тайная служба
засуетилась и обнаружила, кто стоит за попыткой подкупа дворцовых слуг и
нескольких придворных; и явно соотнесла происшедшее с событиями более, чем
двухвековой давности. Возможно, что Бангалор снова списали со счетов, как
слабое государство, способное лишь на жалкие действия, смешные на фоне силы
и могущества Великого Роана. А значит - неопасное.

  Если этого удалось добиться, то главная цель достигнута, и остальное уже не
имеет значения. Потому что в столь нелепом противнике никто не заподозрит
умного и беспощадного врага.

  Время. Главное - выиграть еще немного времени. Ибо сейчас рано решать
судьбы мира. Сейчас нужно затаиться и ждать. Как долго он ждал, как
отчаянно и тоскливо, и только теперь ожидание становится ненапрасным. Но он
сумеет; он терпел столько веков, что найдет в себе силы терпеть еще столько
же, если потребуется.

  Человек в серебряной маске шел по пустым и безлюдным коридорам замка.
Мерцающий плащ оттенка лунного света диковинными крыльями летел за ним - в
этих бесконечных переходах был сильный сквозняк, и ветер порой выводил
заунывные песни в темных закоулках.

  Сложенные из грубого камня стены отсырели и местами были покрыты мхом.
Крючья и держатели факелов проржавели от времени. На каменном полу натекли
лужи с потолка, и звук падающих капель гулко отдавался под каменными
сводами.

  Дойдя до поворота, тонущего в темноте, человек сделал небрежное движение
рукой и все факелы тут же затрещали, закоптили и все же занялись неверным
пламенем.

  Глава Ордена Черной Змеи прошагал по этому боковому ответвлению до
низенькой бронзовой двери в зеленой патине. Ему пришлось согнуться почти
вдвое, чтобы пройти в нее. Там, по другую сторону, было темно как в склепе,
холодно и неуютно.

  Сразу за дверью начинался крутой спуск. Полустертые каменные ступени были
вырублены прямо в скале; и человек, который не знал об их существовании,
вполне мог сломать себе шею, скатившись с этой высоты. Внизу, в маленьком
помещении, больше всего похожем на пещеру, стоял странный густой и
сладковатый запах, приторно-тошнотворный и казавшийся очень знакомым. Двое
людей, закутанных в черные мантии, ждали у самой лестницы, опустив головы и
всем своим видом выражая почтение к появившемуся из темноты магистру.

  - Змеиной мудрости и вечной силы! - прошелестели они голосами, сухими и
бесцветными, как прошлогодняя листва.

  Человек в серебряной маске только кивнул.

  По знаку его раскрытой ладони, затянутой в перчатку, в темноте образовался
и неподвижно повис на высоте человеческого роста бледно-желтый
фосфоресцирующий шар. В его неярком, призрачном свете стали видны лица
собеседников магистра: обтянутые кожей черепа с глубоко запавшими,
лихорадочно блестящими черными глазами; безгубые, безбровые, лысые; с
острыми ушами, прижатыми к голове.

  Несведущему человеку они показались бы выходцами с того света, страшными
тварями, явившимися из бездны - но это было всего лишь впечатление. Двое,
ждавшие в подземелье, были всего лишь убийцами, правда, убийцами
необыкновенными. Они явились на Бангалор из далекого Уэста - государства
таинственного и весьма загадочного.

  Вообще было удивительно, как там могут жить люди: весь север Ходевенского
континента представлял из себя сплошной горный массив, в центре которого, в
глубокой впадине располгалось море Слез, получившее это название из-за
своей воды, настолько горько-соленой, что в ней выживали лишь простейшие
водоросли, похожие на грязно-бурые мочалки. Пресной воды в этих местах
почти не было; только редкие источники, известные лишь посвященным,
находились высоко в горах. Растительность тут была весьма скудной - жалкие
корявые деревца да редкие пучки жухлой травы. Поэтому и животные, и птицы
редко посещали склоны Черных гор. Возможно, такое имя было слишком
незатейливым, зато полностью соответствовало действительности: черный цвет
преобладал в здешнем пейзаже. Потоки застывшей лавы неподвижными реками
окружали острые хребты базальта и андезита; кое-где тускло поблескивали
черные озерца вулканического стекла. Солнце не особенно жаловало эти места,
предпочитая редко появляться в сером, хмуром, тоскливом небе, настолько
низко висевшем над горами, что их вершины буквально утопали в рыхлых,
рваных облаках.

  В этой пустынной местности, где даже ветер был тоскливым и неприветливым,
обитали немногочисленные племена горцев, называвшиеся йеттами. Они были
весьма воинственными, однако редко покидали свои земли, совершая набеги
только на Майнхед и Эмден, чтобы добыть самое необходимое для жизни. Жили
же йетты в глубоких, темных пещерах, полностью пренебрегая любыми
удобствами: они рождались и умирали в суровых и неприветливых условиях, и,
похоже, считали такой способ существования единственно достойным. Все же
иные народы, о которых им было известно, горцы считали нежизнеспособными. В
какой-то мере это было правдой, ибо никто не мог сравниться с йеттами в
искусстве выживания в невыносимых условиях. Но даже здесь были свои
избранные. На берегу моря Слез стояло единственное на весь Уэст здание,
возведенное более пяти или шести тысяч лет тому назад. Считалось, что оно
было создано горными богами еще до того, как эти места превратились в
каменную пустыню, залитую лавой. Огромный, тяжеловесный дворец казался
гигантским даже на фоне неприступных вершин. Исполинские колонны, похожие
на стволы неведомых деревьев, поддерживали грубо отесанные блоки,
заменявшие крышу. Стены были сплошь покрыты барельефами, изображавшими
деяния древних богов и героев. Некогда фасад украшали мозаичные панно, но
время их не пощадило, и теперь трудно было догадаться о содержании рисунка.
Тяжелые бронзовые двери, превосходившие своими размерами всякое
воображение, вели на террасу, выложенную все тем же черным базальтом. Ее
ступени были высечены тоже для великанов, ибо их высота была немногим
меньше человеческого роста. Эта чудовищная терраса спускалась прямо к морю
слез и погружалась в его плотные бурые воды. В правом крыле, в каменной
чаше, вытесанной из цельной глыбы обсидиана, постоянно горел огонь, и двое
служителей день и ночь поддерживали его.

  Это был храм Терея, одного из самых почитаемых йеттами горных богов.
Считалось у них, что Терей повелевает самой Смертью, и те, кто служат ему,
получают частичку этой невероятной силы. Служить этому богу было
чрезвычайно трудно, и редкие люди удостаивались этой чести.

  Терею отдавали мальчиков в возрасте семи-восьми месяцев. Они воспитывались
в храме у моря Слез в течение двадцати долгих лет, пока не приходил срок их
посвящения. Двенадцать испытаний предстояло будущему служителю; и одно было
труднее другого. Жрецы Терея должны были уметь переносить боль, и поэтому
им отрезали губы, вырезали ноздри и заостряли уши. Если испытуемый издавал
во время этой пытки хоть один звук, считалось, что он недостоин назваться
слугой жестокого бога. Впрочем, сами йетты подобные вещи жестокостью не
считали. Для них это была всего лишь одна из необходимостей - неприятных,
но неизбежных. Также служители должны были уметь обходиться без пищи и
воды; находиться под водой продолжительное время; выдерживать пребывание
под землей в течение нескольких часов. Они бегали, как олени; плавали не
хуже рыб; умели прятаться так ловко, что слыли среди прочих людей
невидимками. А еще они умели убивать любыми способами, сколько их ни было
изобретено за всю историю человечества. Чтобы проверить мастерство будущих
убийц их отправляли в лабиринт, находящийся под храмом Терея, где
испытуемых подстерегали всевозможные ловушки и неожиданности. Они должны
были либо выйти из подземелья с победой, либо остаться там навеки -
проигравших здесь не было.

  Из-за таких требований служителями становились немногие: приблизительно
один из десяти. Они не оставались в храме, а отправлялись во внешний мир -
искать тех, кто нуждается в их службе. Денег за свою работу йетты не брали,
считая, что служат не нанимателю, а самому богу Терею. Каждый из них мечтал
заслужить почетное место в небесном дворце своего покровителя, куда, по
верованиям горцев, они должны будут попасть после смерти. Достойные станут
воинами и приближенными грозного бога; слабые и жалкие будут слугами и
рабами.

  Искалеченные, с исковерканными душами, не знающие, что в мире есть любовь,
нежность и жалость, они были страшными противниками; и от них нельзя было
укрыться нигде. Их нельзя было подкупить, их нельзя было умилостивить;
можно было, правда, попытаться уничтожить их, и это иногда удавалось. Во
всяком случае, по Лунггару ходили легенды о немногих счастливцах и героях,
которым случилось выйти победителями из схватки с убийцами Терея. Впрочем,
это были всего только легенды.

  Вот что представляли из себя люди, которым Эрлтон намеревался дать
очередное распоряжение.

  Йетты подождали, пока их господин спустится вниз по крутой лестнице, но на
помощь ему не пришли. Они считали, что унизили бы этим достоинство Великого
магистра. Когда же он остановился у нижней ступеньки, а шар послушно повис
на уровне его глаз, оба служителя подошли поближе и спросили в один голос:

  - Ты хотел что-нибудь приказать, господин?

  - Да, - раздалось из-под серебряной маски. - Вы должны немедленно
отправиться на северо-восток Великого Роана; туда, где Алой впадает в море
Луан. Вот карта и точные инструкции, которым вы обязаны следовать
безоговорочно. По этой карте вы найдете тайник, он здесь отмечен золотым
значком, и проникнете в него. Там вы заберете его содержимое, в какую бы
цену это ни обошлось. Делайте, что хотите, но доставьте мне содержимое
тайника в самом скором времени.

  Корабль ждет вас в порту. Капитану приказано доставить вас через
Бангалорский океан и войти в Тихий пролив. Вы пристанете у подножия хребта
Хоанг. Вам придется пересечь горы; по ту сторону вас будет ждать торговая
ладья под красным парусом, на ее носу вырезано изображение летучей мыши.
Она там одна такая, но на всякий случай спросите капитана Джоя Красную
Бороду. Ему вы отдадите вот это письмо, - и магистр протянул одному из
посланцев золотой стержень размером с карандаш, на который были навязаны
разного цвета и длины шелковые шнурки с узелками.

  Тот спрятал диковинное послание в складки своей черной мантии и склонил
бритую голову, показывая, что готов слушать дальше.

  - Затем Джой перевезет вас через море Луан прямо к устью Алоя. Здесь вы
оставите его в каком-нибудь малолюдном месте, а сами отправитесь выполнять
мое задание. Сразу предупреждаю, что тайник должен и по сей день хорошо
охраняться, так что не рассчитывайте проникнуть внутрь без боя.

  - Соблаговолит ли господин пояснить, как выглядит тайник, чтобы мы в
недомыслии своем ничего не спутали?

  - Ты преуменьшаешь свои способности, но я отвечу тебе - это склеп. Древний
склеп, спрятанный в старой дубовой роще. Именно он вам и нужен.

  - Что мы должны принести оттуда?

  - То, что вы там найдете, - отрезал человек в серебряной маске. - Не
беспокойтесь, выбор там небольшой.

  - Как скоро мы должны вернуться назад?

  - Быстрее, чем это даже возможно. Не задавай глупых вопросов.

  - Слушаюсь, господин.

  - Деньги и все необходимое вы найдете на корабле.

  Посланцы низко поклонились и двинулись к выходу.

  Эрлтон остался один в подземном зале. Подождав, пока скрипнет наверху
дверь, он сделал несколько шагов вглубь помещения, туда, где пол внезапно
обрывался чернотой еще более глубокой, нежели та тьма, что царила вокруг.
Послушный светящийся шар плыл в воздухе рядом со своим господином.

  Маг остановился на краю черного бассейна, наполненного густой жидкостью,
которая издавала странный запах, наполнявший все подземелье. Эрлтон сбросил
с себя сапоги и одежду и с наслаждением погрузился в тепло. Маски он не
снимал и теперь. Блаженствуя в маслянистой жидкости, он жадно вдыхал ее
запах и слегка шевелил пальцами, проверяя, как слушается его высохшее,
худое тело.

  Сначала он погрузился в размышления о том, что собирается делать дальше. С
каждым днем, да что там - с каждым часом - его план, столь тщательно
лелеемый им в течение долгих лет - наконец стал обретать реальные черты.
Орден стал мощной организацией, которая крепко держала в своих руках власть
не только на Бангалорских островах, но постепенно распространяла влияние на
варварские государства Ходевенского континента.

  О существовании ордена знали немногие; но и они не подозревали о его
истинных целях и предназначении. Огромное множество людей во всем мире
преданно служили Эрлтону, даже не догадываясь о том, что где-то есть такой
человек; цепочки, ведущие к нему, все росли; но лишь двенадцать членов
магистериума догадывались о происходящем. Все же нити находились в руках
одного-единственного человека, и он мог по праву этим гордиться. Не год, не
два и даже не десятилетие ушло на то, чтобы выстроить эту систему, чтобы
сплести эту сеть. Не четверть века и не половина его потребовалась, чтобы
посеять, а затем и взрастить в умах мысль о том, что можно и нужно
добиваться власти и могущества. И что самый лакомый кусок во всем Лунггаре
- это Великий Роан, вотчина ненавистных Агилольфингов.

  Эрлтон никогда не бывал в империи, никогда не появлялся при дворе, но тех,
с кем боролся, представлял себе так ясно, словно провел с ними всю свою
жизнь. Перед мысленным взором его мелькали лица.

  Вот сухонький старец с благородными сединами и тщательно ухоженной длинной
бородой. У него блеклые голубые глаза и пергаментная кожа, почти такая же
высохшая, как и у самого Эрлтона. Он сидит за столом, заваленным бумагами и
царапает что-то пером в огромном фолианте, переплетенном в телячью кожу.
Далмеллин.

  Вот изысканный вельможа, еще не старый; с резкими чертами лица и
пронзительным взглядом темных глаз. У него длинные каштановые волосы,
выступающие скулы и тонкогубый рот с мелкими, острыми зубами. Он легко
двигается, словно постоянно танцует, и никогда не расстается со своим
мечом. Его слава фехтовальщика гремит по всему континенту. Локлан Лэрдский
- министр обороны империи.

  Маленький горбун с рельефными мускулами, которые не спрятать ни под какой
одеждой. Калека с прекрасным лицом - один из умнейших и образованнейших
людей Роана. Аббон, князь Даджарра, прозванный Сгорбленным.

  Видел он и герцога Гуммера, наместника Ашкелона; и Аббона Флерийского -
ученого и мага, одного из самых опасных своих противников. И рыжего
одноглазого хитреца Сиварда Ру, начальника Тайной службы, с которым у него
давно уже были свои счеты.

  Но всего яснее Эрлтон представлял себе троих: двух великанов - Теобальда и
Аластера - могучих, как горы; закованных в черные с прозеленью доспехи;
похожих друг на друга, словно братья, с их изысканной и редкой красотой; и
вместе с ними высокого и стройного молодого человека, чье лицо сейчас
светилось неподдельным счастьем - императора.

  Что касается этих врагов, то Эрлтон отдавал себе отчет в том, насколько они
опасны, и как трудно с ними бороться. Однако его преимущество заключалось в
том, что они пока не знали даже о его существовании. Теперь все решало
только время, которое было необходимо ему, чтобы набраться сил; чтобы
достичь той степени могущества, которая станет гарантией его непременной
победы.

  Эрлтон ненавидел Ортона Агилольфинга. Но это не значило, что он непременно
должен уничтожить его. Хорошо, если этого; хорошо, если вскоре. Звезды
благоприятствуют врагам императора. Но ненависть человека в серебряной
маске была больше и сильнее обычной, заурядной ненависти к врагу. Любой
Агилольфинг был его желанной жертвой. Он пытался свести счеты с империей
когда-то; он попытается сейчас; и, если не выйдет, не оставит своих попыток
и потом.

  Однажды он сумеет одолеть проклятых потомков Брагана.

  А сейчас он действовал с холодной расчетливостью, сознавая, что в случае
неудачи должен отвести от себя все подозрения. Даже те, кто знал о его
существовании, не должны иметь ни малейших доказательств его причастности к
событиям в Великом Роане. И он не должен терять голову именно теперь, когда
победа была такой близкой, такой возможной. Эрлтон хорошо помнил, что все
может перемениться в последнюю секунду - это знают все отчаянные игроки.
Выиграть можно и безо всяких шансов на успех; проиграть можно с любыми
козырями.

  Холодный расчет, терпение, которое недаром называют обратной стороной
стремительности, и он добьется своего.

  Сивард подослал в Орден своего человека. Эрлтону ничего не стоило
обнаружить среди своих людей того, чьи мысли не соответствовали общему
настроению. Ни восторга, ни трепета, ни страха, ни жажады власти - а святые
никогда не попадали по доброй воле в братство Черной Змеи. Достаточно было
приглядеться к этому странному человеку, чтобы определить, что он что-то
высматривает и разузнает. Естественно, что это стоило шпиону жизни. Его
голову Эрлтон любезно приказал отослать Сиварду, чтобы тот не сомневался в
судьбе, постигшей его соглядатая. Это было сделано в порыве ненависти, но
теперь магистр думал, что немного поторопился. Только не в его характере
было сожалеть о том, чего уже не вернешь. Он просто прикидывал, каков будет
следующий ход Сиварда, и как на него стоит ответить.

  Родись Эрлтон в другое время и в другой стране, он непременно стал бы
полководцем. Ему нравилось покорять и завоевывать, и делать это без потерь
- красиво и изысканно. Он не признавал победу победой, если она была добыта
с натугой, на последнем дыхании, ценой немыслимых потерь. Ему хотелось
несомненного превосходства. То, что он сейчас предпринял, должно было
сильно укрепить его позиции. Правда, какое-то время Эрлтон был вынужден
просто ждать результата. Но он умел ждать и умел терпеть, в прошлом у него
было достаточно времени, чтобы овладеть этим сложнейшим из всех искусств.

  Он закрыл глаза и погрузился в дремоту.

  Эрлтону чудился океан; его песчаное дно, покрытое раковинами и мелкими
камнями; усеянное обломками судов, поросших водорослями. Он чувствовал, как
ходят по нему раки-отшельники и крохотные крабы; как снуют в придонном слое
мелкие рыбешки. Он ощущал ток холодной воды, перемещение ее слоев, когда
наверху бушевал шторм. Он видел скользких прозрачных медуз и свирепых
подводных хищников; и еще - огромные черные тени , бесшумно скользившие
мимо, куда-то в бездну, наполняя его разум невероятным ужасом. Это был его
вечный кошмар, и он не знал, куда от него деться.

  Тощее, изможденное тело, из которого, казалось, неведомая сила выпила всю
влагу, отчаянно требовало новых жизненных сил и энергии. Эрлтон надеялся на
то, что со временем он решит эту проблему, но сейчас ему был известен
единственный способ оставаться в живых. Способ этот был неприятен своей
ненадежностью и трудоемкостью; он напоминал о тех, кого сам магистр
презирал всей душой - жалких деревенских знахарей и колдунов, которым были
недоступны истинные знания и могущество. Его унижало, что он, Эрлтон, глава
Ордена Черной Змеи - вынужден пользоваться столь варварскими средствами,
лишенными элегантности и изящества, вызванными очевидным бессилием того,
кто поступает подобным образом. Но он не имел права теперь прибегнуть к
помощи иных сил, всколыхнуть пространство и тем привлечь к себе внимание
своих врагов; да и не хотел пользоваться запретной магией.

  Человек в серебряной маске стиснул зубы и глухо застонал.

  Он ясно видел, как его лицо объедают полосатые яркие рыбешки с огромными
спинными плавниками, похожими на перья, и ему стало жутко.

  Он дернулся в бассейне, и загустевшая, остывшая жидкость, кое-где взявшаяся
комками, выплеснулась через край.

  Иногда кровь все же сворачивалась, невзирая на испытанные средства, которые
добавляли в нее, чтобы сохранить свежей в течение нескольких часов.

  
  
  
  
  
  
  Сиварда Ру и герцога Аластера срочно вытребовали из-за праздничного стола.
Гвардеец подошел к ним неслышно, наклонился над ухом своего командира и
сказал всего несколько слов, после чего герцог Дембийский осторожно тронул
сидящего рядом Сиварда за рукав и незаметно покинул собравшихся. Одноглазый
последовал за ним, все еще сжимая в руке свиную ножку, с которой капал
упоительный соус. Расстаться с этой добычей у начальника Тайной службы не
было сил.

  Пиршество было в самом разгаре. Музыканты превзошли сами себя, исполняя
одну прекрасную мелодию за другой. На свободной от столов половине зала
кружились в медленном танце больше сотни пар. Жонглеры и шуты развлекали
своим искусством прочих, не давая им скучать. Слуги сбивались с ног, унося
пустые блюда и доставляя взамен с кухни все новые и новые шедевры. На
отдельном столике стоял свадебный торт необъятных размеров, похожий на
бело-голубое облако, случайно застывшее на огромном золотом блюде. От него
распространялся такой восхитительный аромат, что гости не могли дождаться
десерта.

  Императрица была очаровательна и приветлива; император щедро одаривал
гостей вниманием; и уход нескольких его приближенных попросту остался
незамеченным. Аббон Флерийский подумал-подумал да и направился следом - все
равно спокойно сидеть среди гостей, сгорая от любопытства и нетерпения, он
не мог.

  Друзей он обнаружил в кабинете Сиварда - то есть довольно далеко от
пиршественного зала. Сюда едва долетали отголоски праздника, была слышна
музыка, но казалось, что все это происходит в каком-то другом измерении,
где нет места боли и крови, смерти и страху. И было немного завидно, что
есть люди, которые могут себе позволить не думать о неприятном хотя бы
сегодня. Правда, как мало их - этих людей; и насколько больше тех, кто
обязан скрывать свою озабоченность под маской веселья и беззаботности.

  Кабинет одноглазого был обставлен предметами скромными, но чрезвычайно
дорогими. Большую часть комнаты занимал стол красного дерева с бронзовыми
гнутыми ножками и шкафы, стоящие вдоль стен. Их полки буквально ломились
под тяжестью пухлых фолиантов, переплетенных в дешевую свиную кожу или
темную ткань. Эти книги были предназначены, отнюдь, не для развлекательного
чтения, и украшать их никто не стремился. Главным достоинством этих томов
была невероятная прочность как самих листов, так и переплета. Все шкафы
имели тяжелые дубовые двери и запирались на замки. У стола стояло кресло с
алой бархатной обивкой, немного напоминающее трон. Два или три кресла
поменьше были небрежно сдвинуты в сторону камина, который теперь, в жаркое
летнее время, был пуст и холоден. На мраморной каминной доске стояли
вырезанные из камня фигурки - Сивард был страстным их любителем, и друзья,
зная об этой его невинной слабости, охотно дарили ему подобные вещицы.
Высокие стрельчатые окна в кабинете были забраны надежными толстыми
решетками, ибо многие желали бы проникнуть в святая святых Тайной службы
императора и поинтересоваться ее секретами.

  Уже стемнело, но Сивард зажег только четыре свечи: по одной в каждом из
четырех огромных серебряных канделябров. Их света хватало только, чтобы не
споткнуться и не набить шишек в кромешной тьме, да в подробностях
разглядеть стол одноглазого. Большая же часть комнаты тонула во мраке.

  Сивард Ру в своем пышном праздничном одеянии - великолепном костюме
черно-красно-золотого цвета, в перьях и мехах - казался абсолютно
неуместным в этой рабочей обстановке. Обнаружилось, что он прихватил с
собой еще пару бутылок вина, и теперь пил в одиночестве, раздумывая над
очередной проблемой.

  - Что случилось? - спросил маг шепотом, не решаясь нарушить торжественную
тишину, царящую здесь.

  - А-а, это ты! - обрадовался Сивард Ру. - Это просто великолепно, что ты
явился. А я уж собирался отряжать за тобой человека, потому что мне скоро
потребуется помощь: видишь ли, вернулись те, кто сопровождал Террил в ее
поместье. Они привезли свежие новости; и новости, сразу предупреждаю,
прескверные. Плеснуть тебе винца в бокал? Только в мой - другого нет.

  - Что с Террил? - выдохнул маг.

  - Все в порядке, слава Богу. Но не знаю, стоит ли сейчас говорить
Теобальду, что ее пытались похитить, или повременить с этим.

  С этими словами Сивард придвинул магу непочатую бутылку, только что им
откупоренную. Бокал повертел в руках, но отдавать не стал. Вместо того
налил вина и себе. Поднял на уровень глаз, разглядывая на свет прозрачную
голубую жидкость.

  - Кто пытался? - деловито спросил Аббон. Время ужасаться и переживать уже
прошло, а теперь наступило время действия. И он желал знать все
подробности, чтобы составить для себя полную картину несостоявшегося
покушения.

  - Хочешь, я попрошу, чтобы Элсмир и Эригаль повторили для тебя свой
рассказ? - предложил Сивард.

  - А ты уже расспрашивал их?

  - Конечно. Уже успел. Они сразу изложили суть мне и Аластеру, а потом он
отправил их спать.

  - Тогда пусть отдыхают после долгого пути - они и так вернулись слишком
быстро.

  - Что ты хочешь - двое суток скакали во весь опор, останавливаясь только
для того, чтобы сменить коней. К тому же, они привезли одного из
нападавших.

  Выпьешь еще? За здоровье новобрачных, естественно.

  - Что же ты молчишь о самом главном? - возмутился Аббон.

  - Интересно, кто тогда говорит? - съязвил Сивард. - Ладно, слушай краткое
изложение их приключений. Когда они проезжали Драконий хвост, жена старосты
предупредила, что вперед, к подножию гор, поехали подозрительные люди. Так
наши гвардейцы были готовы к этой маленькой неожиданности. Думаю, тот, кто
задумал всю эту интригу, не учел, как преданы Гравелотским господам
тамошние жители. А теперь спроси меня, Аббон о самом интересном: сколько
людей ждали маленький кортеж из четырех путешественников, из которых к тому
же - один - кучер, и еще один - беременная женщина?

  - Ну...

  - Пятьдесят, - странным, чуть ли не торжествующим тоном, возгласил
одноглазый.

  - Не может быть.

  - Может. Наши герои, конечно, справились; и даже сумели оставить главаря в
живых, надеясь выяснить у него, кто нанял такую ораву людей, чтобы похитить
Террил.

  - А с чего они взяли, что ее хотели похитить, а не убить?

  - Разбойники вели себя таким образом, что пытались нападать на Элсмира и
Эригаля, а остальные тем временем хотели увести экипаж с Террил в обратном
направлении. Им удалось смертельно ранить кучера; он скончался уже в
поместье Теобальда.

  - Это печально, - склонил голову Аббон. - А у него были родные?

  - Только брат и племянник, - быстро ответил Сивард.

  - Назначь им пенсию, - сказал маг.

  - Все-таки не можешь ты чтобы меня не обидеть, - поморщился одноглазый
досадливо. - Конечно же, я об этом подумал. Завтра напишу петицию
императорскому казначею.

  - Извини, - буркнул Аббон. - Как здоровье графини?

  - Прекрасно, настолько, насколько может быть после такого испытания. Террил
не дала спуску этим проходимцам!

  - А зачем тебе моя помощь? - спросил Аббон.

  Сивард помрачнел, почесал нос.

  - Тут такая закавыка вышла, даже не знаю, справимся ли. Этот главарь их,
как увидел, чего наши сделали с его головорезами, да как воинов и саму
госпожу графиню в деле увидел, так умом и поехал. Причем не маленько, а
основательно так, что теперь от него толку, как от козла молока. А мне
крайне нужно знать, кто и где нанял его, чтобы совершить похищение.

  - И что тебе это даст? - пожал плечами Аббон. - В таких делах всегда
участвует столько посредников, что настоящего виновника ты не обнаружишь.

  - Эх, маги, маги, - вздохнул Сивард. - И на что вам ваше могущество, если
вы простых вещей уразуметь не можете? Ну и что, что он стакнулся с
посредником, и тот наплел ему с три короба? Думаешь, я не знаю, как это
делается? Но ведь должны же они были в случае успеха где-то встретиться со
своими нанимателями, чтобы передать им Террил и получить свои деньги? Или
стрелу в спину... Это уж как хозяин распорядился. Если бы мы с тобой
спорили на деньги, то я бы лично поставил на стрелу. Этот наш приятель
действует очень решительно.

  Ну что, спорить будем?

  Аббон даже не отвечал. Ему уже неоднократно приходилось заключать пари с
одноглазым, и теперь он был твердо убежден, что совершенно незачем
увеличивать и без того немаленькое состояние Сиварда. Поэтому он снова
вернулся к тому вопросу, который волновал его больше всего.

  - Ты пришел к выводу, что он все-таки один - этот наш приятель?

  - А вот и не угадал! - ухмыльнулся одноглазый. - Тот, который заказал
похищение графинюшки, пытался и подкупить придворных - у него стиль
особенный; правда, ты в этом ничего не понимаешь, так что тебе и не
интересно. Но уверен, что у него и помощников хватает - он на собственные
силы не рассчитывает. А вот другой убийца, этот твой призрак монхигана, тот
действует в одиночку. Видимо, он не слабый противник, но и не дальновидный.
Правда, разыскать его будет сложнее, чем первого; зато у него и больше
времени уйдет на подготовку следующего покушения, если он вообще решится на
это. Короче, давай я прикажу доставить сюда разбойника, а ты его, если
сможешь, разговоришь.

  - Что с ним потом станет? - поинтересовался Аббон.

  - Казним, конечно. Я человек гуманный. Зачем его мучать, бедолагу? Но если
ты против, то могу просто сказать Теобальду, что отдаю этого мерзавца на
его попечение.

  - Лучше казни, - посоветовал Аббон. - В живых его в любом случае оставлять
нельзя, чтобы никто другой не смог проникнуть в его мысли.

  - Разве это так просто? - изумился Сивард.

  - Конечно, нет. Но я теперь ни в чем не уверен. Я представил на минуту
человека, чья ненависть настолько ослепила его, что он мечется, не разбирая
дороги. И тогда главная заповедь мага - не будить некоторые силы, многажды
подумать, прежде, чем обращаться к ним за помощью - может быть им забыта.

  - Что будет представлять из себя такой человек?

  - Игрушку в руках разгневанной стихии. Причем игрушку, которая воображает
себя хозяином положения. Но смертельно опасную и крайне сильную.

  - Только этого нам не хватало, - пробурчал Сивард. - Я знаю не по наслышке,
что могут натворить несколько фанатиков, помешанных на своей идее. Помнишь,
что было в Эмдоне три года тому?

  - Когда закололи короля Кринна?

  - Вот-вот, закололи. Причем, в открытую, как скотину на бойне, не считаясь
ни с охраной, ни с придворными, ни с тем, какая казнь ждет такого
преступника. Убийца, видишь ли, страдал за несправедливо забытого бога! И
помнишь, что это было только начало, а потом разразилась война между
приверженцами Господа и последователями языческих жрецов? Они по сей день
отдышаться от этой бойни не могут.

  - Ну, в Великом Роане такое вряд ли возможно, - неуверенно сказал Аббон.

  - А я бы теперь ни за что не ручался.

  Сивард откинулся в кресле с высокой спинкой, трижды хлопнул в ладоши. На
пороге возникли трое воинов - два охранника и гвардеец Аластера.

  - Разбойника ко мне, - негромко приказал одноглазый.

  Охранники растаяли в темноте коридора.

  - Аластер имел весьма поучительную беседу с Шовеленом, - продолжал он,
обращаясь к магу. - Так вот, графу кажется, что архонт Бангалора - не такая
уж и простая штучка; либо он - лицо подневольное и выражает не свою
собственную, а чью-то чужую волю; либо ловко притворяется невинной овечкой,
а сам, между тем, играет в какую-то свою игру. Заметь, что его наблюдения в
любом случае полностью совпадают с твоим рассказом о магах, обосновавшихся
где-то в окрестностях Оиты. Мне это очень не нравится, Аббон.

  Тот не отвечал. Уставился немигающим взглядом на крохотный огонек свечи.

  - Аббон! Ты меня слышишь?

  - А? Что? Да-да, прости, задумался. Представил себе, что могло случиться с
нашей милой Террил или любой другой на ее месте, и оторопь взяла.

  - Такое случается слишком часто, чтобы меня оторопь брала, - фыркнул
Сивард. - Эти мерзавцы поняли, что слуг император подкупить нельзя и
смирились с этим, но по-своему. Вызнали, что у Теобальда и Террил будет
первенец и решили сыграть на родительских чувствах - что может быть вернее?
Меня беспокоит, откуда они столько узнали.

  - Ну, это-то не трудно, - рассеянно откликнулся Аббон, все еще всматриваясь
в пламя свечи.

  - То есть как это?! - чуть не поперхнулся Сивард. - Что же ты мне голову
морочишь? Что же ты не узнаешь, кто и как это сделал? Что жы ты сидишь,
сложа руки?!! А?! Нет, ты ответь мне, не отмалчивайся.

  - Будет ли тебе это интересно, Сивард?

  На лице одноглазого изобразилось такое возмущение, что маг махнул рукой и
стал объяснять.

  - Я ведь только что говорил тебе: это все нетрудно сделать в том случае,
если ты черпаешь силы из определенного источника. Как те, кто курят или
нюхают Красную Кору, могут оторваться от действительности и воспарить над
нею так, как это недоступно святым и ясновидцам. Они прозревают такие
истины, которые скрыты от прочих, но ты ведь прекрасно знаешь, как долго
длится это удивительное состояние, и чего оно стоит впоследствии. Видишь
ли, так называемая черная магия - это такой же незаметный яд, проникающий в
кровь и мозг человека, прибегающего к ней. Вначале - могущество. Настоящее,
неподдельное, голова кружится от вседозволенности; но проходит немного
времени, и ты уже раб, не имеющий ни собственной воли, ни разума, ни
человеческих чувств. А за свою силу приходится платить и платить, с каждым
разом отдавая что-то дорогое.

  Ужасна участь черного мага. Он не живет и не умирает, высасывая силу из
окружающих, чтобы как-то продлить свое жуткое существование.

  - И что, остановиться нельзя?

  - Конечно, нет. Это как утопающий, который хватается не только за
соломинку, но и за волосинку.

  - Неужели нет того, кто смог бы одолеть эти силы?

  - Силы - нет. Только искушение. Истинно мудрые просто не черпают из этого
источника. Находят в себе силы не брать то, что лежит прямо перед глазами,
хорошо помня о том, какова будет расплата за самонадеянность.

  - Когда ты говорил о человеке, ослепленном ненавистью, ты имел в виду
черного мага?

  - Именно его.

  - А сейчас в мире есть черные маги?

  - Понимаешь, Сивард, - Аббон поставил локти на стол, сплел тонкие пальцы и
оперся на них подбородком. - Дело в том...

  Но тут двое великанов-гвардейцев втащили в кабинет обмякшее, похожее на
мешок с тряпками, тело.

  Разбойник двигался так, как двигаются во сне; смотрел, словно видел все
сквозь плотную завесу тумана, и вряд ли понимал, что с ним, и где он
находится. Ноги он, правда, переставлял сам, но все движения, от него
требующиеся, выполнял машинально; скорее, потому что тело еще помнило себя
прежнее. Иногда человек бессмысленно улыбался, и улыбка выходила довольно
жуткой на его изборожденном морщинами и обезображенном шрамами лице.
Тусклые, пустые глаза отражали только огонек свечи - ни мысли, ни чувства,
ни намека на что-либо подобное не было в этом тупом взгляде.

  - Какая мерзость, - поморщился Аббон Флерийский.

  - Это тебе не с жабами да травами возиться, - пробурчал Сивард. - Представь
себе, мне то и дело подобные типы встречаются. Ну что, займешься им?

  - Придется, - пожал плечами маг.

  По его знаку воины усадили арестованного в кресло с прямой спинкой,
придвинув его к столу. Сами встали на два шага сзади, предоставив магу
заниматься своим делом.

  - Смотри на меня! - приказал Аббон глухим тяжелым голосом.

  Разбойник вздернул голову резким движением, словно лошадь, спасающаяся от
слепней; сощурил глаза.

  - Смотри на меня и отвечай!

  - Да, - ответил пленник хрипло и страшно. - Да, господин!

  - Куда ты должен был доставить женщину? Кто тебя нанял?

  - Не знаю.

  - Где вы должны были встретиться?

  - Не знаю.

  - Кто ты?

  - Мое имя Ирам, господин, но зовут меня чаще всего Ирам Кровавый.

  - Ого! - присвистнул Сивард. - Да знаешь ли ты, Аббон, кого нам Бог послал?
Я за этим красавцем десять лет гоняюсь, все добыть его голову не могу,
потому что работает он в одиночку; а если и случаются у него помощники, то
после он от них избавляется. И живых свидетелей не оставляет, так что
признать его в лицо никто не мог. Я уж и награду назначал за него; и отряды
специальные по всему Роану рассылал; так он прячется за границей. Он хоть
понимает, что теперь я его непременно казню?

  - Не думаю, - ответил маг. - Он вообще ничего не понимает, Сивард. Он сошел
с ума, и сейчас я беседую не с ним, а с теми кусочками его сознания,
которые еще не канули во тьму безумия. Но мозг его разрушается с каждым
часом, так что придумывай вопросы побыстрее. Очень скоро перед нами будет
сидеть живой кусок мяса, и не более.

  - Понятно, - пробурчал одноглазый. - Спроси его, как они договорились
насчет денег?

  - Ты должен был получить деньги за пленницу? - спросил Аббон.

  - Много, много денег! - оживился Ирам. - Слишком много денег.

  - Где ты должен был получить их?

  - Не знаю...

  - Что за чушь! - возмутился одноглазый. - Никогда не поверю, что разбойник,
убийца и вор не позаботился о том, где бы обменять свой товар на живые
деньги. Не поверю, сколько бы ты меня ни убеждал.

  - Он действительно не знает, Сивард, - тихо сказал маг. - Точнее, знает, но
это знание скрыто от него самого. Сейчас я попытаюсь раздобыть для тебя эти
сведения, но учти, что он может и не выдержать подобного испытания.
Здоровому человеку оно даром не пройдет, а безумцу...

  - Чихать я на него хотел, - поморщился начальник Тайной службы. - Все равно
составлю список его преступлений и приговорю его к смертной казни задним
числом. Давай, не мешкай.

  - Сейчас, сейчас. Дай я отдышусь.

  Аббон Флерийский вытащил из канделябра огарок свечи и поставил огонек прямо
перед лицом разбойника.

  - Смотри на огонь; он расширяется, увеличивается, становится все ярче, все
сильнее! Вокруг тебя бушует пламя. Пламя бушует внутри тебя, и все стены,
возведенные твои разумом, сгорают, сгорают, сгорают, превращаются в
пепел... пепел... Где ты должен был передать женщину в руки своего
хозяина?!

  Разбойник отчаянно вскрикнул и отшатнулся от мага, пытаясь закрыть лицо
руками. Но ему не удалось довести этот жест до конца: глаза его расширились
и остекленели, а тело, судорожно вздрогнув, стало медленно сползать с
кресла на пол бесформенной студенистой грудой.

  - Что это с ним? - подозрительно спросил Сивард.

  - Хозяин его крепко постарался сохранить свою тайну, - сказал маг, вытирая
рукавом крупные капли пота со своего высокого белого лба. - У этого
несчастного, вероятно, нет теперь ни одной целой кости или мышцы. Он
страшно расплатился за свое прошлое.

  - Ему было бы легче, если бы я отрубил ему голову, - согласился Сивард. - И
никакой надежды узнать, что это за таинственная персона?

  - Отчего же... Они должны были спуститься вниз по Хоргу и ждать своего
нанимателя в Эйде, на берегу Роанского океана, - устало проговорил Аббон.

  Он протянул руку и ловко ухватил бутылку с вином; приложился к горлышку.
Какое-то время было слышно только бульканье.

  - Он тебе сказал это? - спросил Сивард, как только маг оторвался от сосуда
с драгоценной жидкостью.

  - Нет. Но показал. И я даже успел увидеть лицо этого... назовем его
"нанимателем", - и, обернувшись к гвардейцам, добавил. - Это тело нужно
вынести отсюда и похоронить по-человечески.

  - А как же казнь? - спросил одноглазый. - Условная, разумеется.

  - Оставь ты его в покое. Он расплатился за все, - отмахнулся Аббон. - Дай
его бедной душе возможность отдышаться и одуматься. Может, и не всякий
человек имеет право на снисхождение и сострадание, но зато таким правом
обладает каждая душа.

  - Скажи об этом Теобальду, - предложил начальник Тайной службы. - Только не
забудь упомянуть, что эта страждущая душа чуть было не лишила его жены и
ребенка.

  - Скажу, - кивнул головой Аббон.

  Он двинулся к выходу, но внезапно остановился на полпути и сказал:

  - Кстати. Именно Теобальд открыл мне эту истину. Если хочешь, можешь
расспросить его, при каких обстоятельствах это произошло.

  
  
  
  
  
  
  
  
  Гроза только что пронеслась над Роаном и скрылась где-то вдали; лишь
широкие молнии еще рассекали небо у самой кромки горизонта, да отдаленные
раскаты грома тревожили ночных птиц. Земля была влажная и скользкая от
недавнего дождя; умытые травы, деревья и цветы благоухали сильнее.

  Арианна широко распахнула окно спальни, раздвинула пышные занавеси и
вдохнула воздух полной грудью.

  Праздник закончился не больше часа тому, и ее сразу проводили в
опочивальню. Придворные дамы, вельможи, слуги - все старались сделать
императрице что-нибудь приятное, угадать малейшее ее желание, доставить ей
радость. Арианна была оживленной и веселой, и разговаривала со своими
подданными очень милостиво, но вскоре стало совершенно очевидным, что
императрица ничего так не хочет, как остаться в одиночестве. Заметив это,
все поспешили откланяться и пожелать Ее величеству спокойной ночи. И теперь
она с нетерпением ожидала того момента, когда ее посетит император.

  Ортон постучал в прикрытые двери через минуты полторы-две после того, как у
Арианны зашлось от волнения сердце. Она уже научилась узнавать походку
своего супруга, и чувствовала его приближение загодя.

  - Можно? - спросил император негромко.

  - Конечно. Я давно жду тебя.

  - А у меня подарок, - сказал Ортон, переступая порог.

  Одной рукой он обнял и привлек к себе императрицу, а в другую прятал за
спину. Арианна крепко поцеловала его в губы и, внезапно отстранившись,
прислушалась.

  - Что это?

  - Где? - лукаво спросил Ортон.

  - Шуршит что-то. Это и есть твой подарок?

  - Наверное, - рассмеялся молодой человек. - Больше тут шуршать нечему.

  Он поставил на пол небольшую плетеную корзиночку, в которой на шелковом
покрывале барахтался толстый, пушистый комок, таращивший на Арианну
огромные желтые глазищи. Время от времени комок издавал отчаянное шипение и
шевелил ушами, которые обнаружились в длинной густой шерстке.

  - Кто это?

  - Это котенок горного льва. Если взять их в дом такими вот малышами, они
очень быстро привыкают к хозяину, и когда вырастают, то становятся более
верными и преданными, чем даже собаки. Я уж не говорю об их размерах и
силе. Я хочу, чтобы такой зверь защищал тебя, Арианна, - и когда она звонко
расхохоталась, глядя на крошечное шипящее существо в корзинке, добавил. -
Он скоро вырастет, очень скоро.

  - Как же мне его назвать? - спросила юная императрица, обвивая руками шею
супруга. - Такая прелесть...

  Стороннему наблюдателю показалось бы, что слово прелесть уже в малой
степени относится к котенку, и в гораздо большей - к тому, кто его подарил.

  Поцелуй, призванный выразить благодарность Арианны за чудесное существо,
постепенно перешел в иную стадию. И молодые люди смогли оторваться друг от
друга только через несколько томительно долгих минут. Ортон подхватил жену
на руки и понес ее к постели.

  - Постой, - попросила она. - Я так редко тебя вижу, так тоскую по тебе. Дай
я хоть рассмотрю тебя в свое удовольствие. И не смей говорить, что скоро ты
должен уйти - ты мой. На всю сегодняшнюю ночь мой. Боже! Если бы ты знал,
как я не люблю теперь восходы солнца.

  - Знаю, - отвечал император. - Очень хорошо знаю. По себе.

  Он внимательно следил за тем, как длинные, тонкие, изысканнные пальцы
осторожно расстегивают драгоценные застежки на его воротнике; закрыв глаза,
блаженствовал, когда прохладные руки ласкали его лицо, шею и плечи.

  - Ой, родинка, - задохнулась Арианна. - У тебя вот тут, за ухом, родинка.
Ты знал об этом?

  - Ну и что, - пожал плечами Ортон.

  - Какой ты глупый; милый, родной... Это же восхитительно, что у тебя такая
красивая родинка.

  Она еще раз прерывисто вздохнула.

  - Если бы кто-нибудь сказал мне, что можно сходить с ума по кончику уха и
родинке на шее, я бы ни за что не поверила.

  А вот тут у тебя завиток, как у ребенка, такой смешной, наивный,
шелковистый...

  Девушка гладила его непокорные волосы и покрывала поцелуями лицо, стараясь
не пропустить ни малейшего участка. Не открывая глаз, Ортон нашарил ее руку
и поднес к губам; осторожно захватил тонкие пальцы зубами, покусывая и
лаская языком.

  - Господи! - воскликнула Арианна, обмякая в его объятиях. - Любимый мой,
так ведь не бывает...

  - А мы никому не скажем, - пообещал император, приникая к ложбинке между
грудей. - Никому-никому, хорошо?

  - Да, да, да, - слабо вскрикивала императрица.

  От природы целомудренная и строгая, воспитанная суровыми учителями; не
избалованная нежностью и лаской родителей, она и сама не подозревала, что в
ней может бушевать такое пламя страстей. Прежде, услышав только или
прочитав в старинном романе подобное описание, она холодно улыбалась.
"Пламя страстей" - это было ей непонятно, и само определение казалось
надуманным, неправдоподобным и излишне красивым. И вдруг оказалось, что и
она может сгорать от любви и немыслимой, томительной тяги к другому
человеку; не очень знакомому, далекому, совсем не такому, как она мечтала
когда-то. Вдруг выяснилось, что чужое тело может стать не просто
привлекательным, но и бесконечно дорогим, по-настоящему драгоценным; что
запах может пьянить, как вино; улыбка может кружить голову, а прикосновение
к коже - вполне невинное, ничего обычно не значащее, - подарить такую гамму
переживаний, что ее с лихвой хватило бы до конца жизни.

  Торопясь и удивляясь самой себе, Арианна сбрасывала ненужные одежды. Их
было много, застежки цеплялись за щелковую ткань, ленты и подвязки
путались, и она глухо вскрикивала от досады на непослушные скользкие ткани,
мягко шелестевшие в ночной тишине.

  - Иди сюда, - позвал Ортон из глубины таинственной и загадочной пещеры,
которой казалась ей сейчас собственная кровать под пышным балдахином. Там
было темно, и тело мужа светилось опаловым размытым пятном.

  Она слепо вытянула руку, нашаривая его, и охнула, коснувшись атласной,
гладкой кожи его груди. И когда Ортон прижал ее к себе, она откинула голову
и застонала, пытаясь обнять его так, чтобы уже навсегда раствориться в нем.
Ее тело - удивительно, невозможно легкое - покинуло это измерение и неслось
куда-то на волнах или облаках, кружась, взлетая и падая в бездну.
Прекрасная музыка звучала в ушах, и императрица лишь краем сознания
понимала, что это милый голос шепчет ей:

  - Люблю, люблю, люблю...

  
  
  
  
  
  
  
  
  Несколько недель минуло без особых происшествий.

  Гости императора отправились в загородный дворец, чтобы поохотиться в свое
удовольствие и отдохнуть от пышных празднеств. А Ортон остался с Арианной в
столице. Он мотивировал свое решение тем, что за время подготовки к свадьбе
у него накопилось слишком много важных и неотложных дел, но эта невинная
хитрость никого не ввела в заблуждение.

  Гости со своими огромными свитами отбыли в начале недели, и во дворце сразу
стало непривычно тихо и спокойно. Первые два или три дня Арианне казалось,
что он просто вымер. Правда, такое положение вещей ее ничуть не огорчало.
Ортон бывал свободен чаще, чем предполагалось, хоть и реже, чем хотелось бы
обоим влюбленным. Он по-прежнему приходил к супруге только по вечерам, и в
сопровождении воинов охраны. Но теперь она ждала его у самых дверей, и с
порога бросалась на шею, вглядывалась внимательно в глаза, убеждаясь, что
пришел Он, настоящий, незаменимый, любимый. И только после этого вздыхала
спокойно.

  Они ужинали за маленьким черепаховым столиком безо всякой пышности; тихо и
скромно. Ортон и Арианна любили есть из одной тарелки - для этого нужно
было сидеть близко-близко, плечом к плечу; и они старались отдать друг
другу лучшие, самые аппетитные кусочки. И не важно, что к услугам обоих
величеств была кухня самого богатого дворца мира и услуги самых искусных
поваров; не имело значения, что по первому требованию им могли принести
все, чем был богат Лунггар, каких бы редких и невозможных вещей не
потребовали эти двое. Дело было в другом.

  Двое влюбленных чувствовали себя так, словно были одни в целом свете. Они
делились всем, что у них было: фруктами, дыханием, жизнью, кусочком хлеба,
любовью. Все это смешалось и сплелось в единое.

  Котенок, которого Арианна назвала смешным и коротким именем Сту, сидел
возле стола и мяукал. Он уже немного вырос за эти дни и привык к своим
хозяевам. Сту выпрашивал лакомства, шлепая пухлыми толстыми лапами по
вышитой туфельке Арианны или мягкому кожаному сапогу Ортона. Наевшись, он
осваивал мяуканье басом, и выходило это у него настолько уморительно и
забавно, что молодые люди не могли удержаться от смеха. Иногда Сту выгибал
спину и шипел; но большую часть времени все еще проводил в своей корзине,
напоминая пуховый бело-серый шар с желтыми глазами.

  Затем наступала ночь, полная радости открытия друг друга; боязни обидеть
неловким словом или движением; неприкрытым восторгом, который происходит от
слияния двух отдельных людей в некое новое удивительное существо,
называемое словом "возлюбленные" - существо гордое, независимое ни от
судьбы, ни от обстоятельств. Затем наступал рассвет и приносил с собой боль
неизбежного расставания, необходимость исполнять обязанности монархов.

  Теперь Арианна часто встречалась со священнослужителями, которые просили у
Ее величества помощи в богоугодных делах; много приходилось ей уделять
внимания своему огромному хозяйству, которое, как и всякий дом, требовало
ухода. Теперь уже императрица решала, что будут делать служанки и фрейлины;
разбирала их тяжбы; иногда помогала писать письма. Много времени Арианна
проводила в библиотеке. То, что в свое время ее выучили нескольким языкам,
теперь пригодилось, ибо, как само собой разумеющееся, император обнаруживал
во время бесед такие обширные знания, что ей нельзя было от него отставать.
Арианна хотела во всем быть достойной своего прекрасного императора и
гордилась им.

  Все вместе это и было счастьем.

  И времени во дворце никто не считал.

  
  
  
  
  
  
  Сивард притопал в покои Аббона Флерийского в самом негодном расположении
духа и, не спросясь, плюхнулся на один из табуретов, показавшийся ему
наиболее устойчивым. Сидел, молча, угрюмо насупившись, пыхтел.

  Повязка на его слепом отсутствующем глазу, сегодня была ярко-алой,
украшенной рубинами. Он кутался в плащ огненного шелка и сутулился.

  - Может, добрый день? - спросил Аббон минут пять спустя.

  - Нет, - отрезал Сивард.

  - Совсем плохи дела? - поинтересовался маг сочувственно.

  - Хуже некуда, Аббон. У тебя есть твое приворотное зелье?

  - Хватает, - маг похлопал ладонью по грани огромного перегонного куба. - А
что, ты влюбился?

  - Да нет же. Просто, чтобы было тебе чем горло промочить во время рассказа.
А то я с собой тоже прихватил чего-то, но еще толком не разглядел, чего.

  - И о чем мне придется тебе рассказывать?

  - О чем, о чем - о черных магах. Давешнюю беседу нашу помнишь, когда
разбойник помер?

  Аббон покивал головой, соглашаясь.

  - Теперь вот я за продолжением сказочки к тебе явился. Излагай обстоятельно
и моему скудному воображению доступно, есть ли теперь на Лунггаре черные
маги; до какой степени это правда и на какую долю - вымысел; насколько
сверхмогущество вообще возможно - и в какой степени это измышления самих
магов, чтобы нагнать страху и возбудить к себе интерес, а, следовательно, и
денег заработать. Все рассказывай.

  - Да что тебя так заело? - удивился Аббон. - Ты, по-моему, колдовством не
увлекался никогда; да и не верил в него особенно.

  - Я и теперь не верю, - хлопнул тяжелой ладонью по столу одноглазый. -
Только это не имеет значения. Мне нужно, чтобы настоящий знаток мне все
изложил без прикрас; и туман напускать не моги. И без того все
перепуталось.

  - Значит так, - сказал Аббон, прикидывая, с какого конца начать освещать
такую серьезную тему. - Про опасность владения таким искусством я тебе уже
говорил...

  - Уши прожужжал, - буркнул Сивард.

  - А теперь о магах. При монхиганах, например, черных магов не было и быть
не могло, ибо предки нашего славного Ортона строго блюли чистоту
заклинаний, причем, не только своих. Видишь ли, в какой-то момент
присутствие темной силы становится просто физически ощутимым, и скрыть его
от могущественных магов невозможно. Не знаю точно, как поступали с
отступниками монхиганы, но, думаю, что они их уничтожали. Как мы уничтожаем
бешеных волков, чтобы обезопасить людей.

  - Понятно, - согласился Сивард. - Значит, не дали бы. А как же эта
знаменитая история про противостояние отца и сына, - и он мотнул головой в
сторону большого портрета в темной и тяжелой раме, висевшего на стене
напротив.

  Портрет, написанный на небольшом холсте, потрескавшийся от времени, к
сожалению, не сохранивший яркость и первозданную красоту красок,
свидетельствовал о высоком мастерстве художника. Он изображал человека в
зеленых одеждах, удивительно похожего на самого Ортона. Такой же высокий и
широкоплечий, голубоглазый и светлокожий. Только в черных кудрях
пробивается седина, да правая бровь перерезана шрамом, как бороздой. Левый
угол рта вздернут, но на полотне, потускневшем от времени, трудно
разобрать, что это - естественный изъян или тоже рубец. Но Сивард и Аббон
прекрасно знали, что отметина - след от ожога, полученного Браганом
Агилольфингом во время схватки с его мятежным сыном Далихаджаром.

  - Здесь дело другое, - моментально ответил Аббон. - Ни Браган, ни
Далихаджар не пользовались запретной - то есть черной магией. И тот, и
другой были монхиганами, и заклятия их - мощные, невероятно насыщенные
энергией - все же были светлыми. Просто никогда еще в истории человечества
два мага такого уровня не сходились в поединке.

  - Ладно, ладно, - замахал на него рукой Сивард. - Дальше что?

  - Сложный вопрос, - пожал плечами Аббон. - Сколько бы ни предупреждали
ведающие, всегда найдется тот, кого темная сторона сумеет соблазнить и
привлечь на свою сторону. Запретное манит - мне ли тебе это объяснять?

  - Не стоит, - согласился Сивард, - по долгу службы, знаешь ли...

  - И я об этом. Вот и суди сам: в мире постоянно кто-то балуется запретной
магией, пытается вызвать демонов, научиться воскрешать мертвых, да мало ли
что еще взбредет в голову человеку? Иногда, поверишь, мне кажется, что Враг
человечества у самих людей учится чинить козни.

  Вопрос в том, есть ли человек, постигший эту страшную науку и имеющий
достаточно сил, чтобы стать настоящим мастером в этом кровавом и черном
деле? Ведь и Запретная магия тоже требует мастерства.

  - Это я тоже понимаю, - криво ухмыльнулся Сивард. - А может ли такой маг
скрывать свою силу и те энергии, которые его окружают?

  - Это следующая ступень магического искусства. Это тяжело, и требует
больших усилий, но в принципе возможно все. Правда, по сей день я не слышал
об истинно великом черном маге - все больше деревенские колдуны да знахарки
балуются страшными силами; да тут же и гибнут. Такие вещи не проходят
даром, а Враг человечества не заключает сделки с кем попало: ему, как и
Господу, угодны только достойные слуги. А недостойных он карает за излишнюю
самоуверенность.

  - А что ты там рассказывал о Бангалоре? - как бы между прочим
поинтересовался одноглазый, норовя повернуться к Аббону сверкающей
повязкой.

  - А-а, так вот что тебя беспокоит!

  Маг нервно заходил взад и вперед по своей лаборатории, путаясь в полах
мантии и натыкаясь на табуреты и тяжелые лари.

  - Странное у меня впечатление от этого места, друг Сивард. С одной стороны,
запретной магии я там не учуял; с другой - ничего хорошего там тоже нет.
Вот и разберись после этого. Правда, верно и то, что там никто не пытается
скрыть следы пользования черными силами - это так же очевидно, как и то,
что чем-то там все-таки пользуются.

  - Как если бы колдовали монхиганы?

  - Я никогда не видел этой магии в действии - только слышал от своих
учителей, а те - от своих. Знаешь, как это бывает? Множество мудрых,
заслуживающих доверия людей, вовсе не склонных искажать или преувеличивать
события, все равно не могут донести до тебя истину в ее настоящем виде. В
этом заключается недостаток любого обучения.

  - В народе говорят: лучше раз увидеть, чем сто услышать.

  - Истинно так. Народ мудр.

  - А скажи мне, Аббон, - коротко потер ладони одноглазый. - Вот ты
рассказывал о драконах... Драконы, они пользовались какой магией?

  - Неизвестной, - недовольно отозвался чародей. - Пойми ты, пытливый
невежда: то, о чем ты меня спрашиваешь - это ведь недоступно человеческому
пониманию. Я маг, хороший маг. Может, даже в чем-то великий. Но я все-таки
человек, - тут Аббон задумался на секунду и поправился, - на большую часть
человек. А все, что интересует тебя - это уже дела нечеловеческие, и я бы
тебе искренне советовал в них не лезть. Нет больше на свете ни монхиганов,
ни драконов, ни загадочных горных богов - и не стоит нагружать свой ум
ненужными подробностями.

  Вот сам мне скажи - ты себе можешь представить Вечность? Так, чтобы не
обманывая?

  - Нет, конечно, - моментально ответил Сивард. - Было дело, открою тебе
секрет, пытался как-то в молодости; поверишь ли - чуть не свихнулся. А
потом рукой махнул - рассудок дороже. Как говорится: что я Вечности, что
мне Вечность? Все равно я столько не проживу...

  - Вот-вот: - назидательно поднял палец чародей. - Как сам, так рассудок
дороже, а как я - объясни да объясни! Невозможно это, ибо человеческому
разумению недоступно - и больше я тебе ничего не скажу.

  Если Аббон надеялся избавиться от Сиварда, то у него это не получилось.
Несколько минут он обмозговывал полученную информацию, прикидывал что-то и
так, и сяк, и когда маг уж было совсем успокоился, огорошил его новым
вопросом.

  - А что ты знаешь об Ордене Черной Змеи? - поинтересовался начальник Тайной
службы.

  - То же, что и все: объединение ученых, лекарей, астрологов, алхимиков,
механиков, чародеев средней руки. Поговаривают, что тайно они готовят и
наемных убийц - но чего не знаю, того не знаю.

  Все тогда же - двести пятьдесят лет тому назад - я наводил справки и даже
вовсю пользовался своим искусством, чтобы раскрыть абсолютно все тайны
Ордена, буде они у него были. Но нет же! Ничего особенного. Были у них там
двенадцать магистров, которые и руководили остальными; ну, изучал я их
пристально и долго - только время зря терял. Понимаешь, Сивард - к магии
нужно иметь талант не меньший, чем, скажем, к сочинению музыки или стихов,
или к игре в морогоро...

  - Это мне понятно, - перебил невежливый Сивард.

  - Так вот эти маги - люди одаренные, но не более того. Не было среди них
такого гения, который смог бы потрясти мир. И даже таких долгожителей, как
я, тоже не было. Ничем не примечательные чародеи, даже не чародеи, а
колдуны местного масштаба.

  - Я всегда думал, что чародей и колдун - это одно и то же, - признался
Сивард.

  - Вообще-то, принято употреблять эти слова как синонимы. И мага туда же
присоединяют - но среди специалистов существуют строжайшие правила, по
которым определяют статус каждого конкретного человека.

  Колдун - это низшая ступень, человек зачастую невежественный, хоть и
одаренный от природы. Ничем особенным он не выделяется и знаемнит в
пределах своей деревни; максимум - в двух-трех.

  Чародей - это уже серьезнее. Этот обладает недюжинным талантом и знаниями,
творит заклинания, и даже может приносить ощутимую пользу. Вред тоже может,
но его легко придержать за локоток.

  Маги от всех вышеперечисленных отличаются тем, что не только не произносят
заклинания - у них уже принципиально иной принцип - волевой. Захотят -
сбывается. А еще они сами придумывают заклинания, и отличаются этим от
колдунов и чародеев так же, как профессора от студентов.

  А еще есть ведуны, волхвы - эти просто знают. И не колдуют, не ворожат -
они так дышат.

  - Ты кто? - уточнил Сивард.

  - Конечно, маг. Я же говорил. Ведунов по пальцам пересчитать можно. Вот
монхиганы - те были ведунами. И это настолько иначе, что я тебе объяснить
не могу.

  - Понятно, - ответил Сивард Ру, но по его лицу было видно, что он ужасно
разочарован чем-то. - Давай перейдем к вопросу об Ордене.

  - А что я еще могу добавит? - искренне изумился Аббон. - Разве что только
то, что варварские государи, особенно Ходевенские, охотно пользуются
услугами этого Ордена для решения различных проблем. Вот, собственно, этим
и исчерпываются мои сведения об этой организации. По-моему, о нем вообще
мало кто знает.

  - Скажи лучше - почти никто не знает.

  - И чем тебя заинтересовал орден?

  - Знаешь, я тут ношусь с одной идей; но пока не хотел бы созывать Совет. Ты
меня выслушаешь?

  - А куда я денусь? - спросил Аббон, мученически закатывая глаза к потолку.

  Он подошел к своему любимому перегонному кубу и нацедил в большую колбу
зеленоватой жидкости на три четверти.

  - Выпьешь приворотного?

  - Давай! - махнул рукой Сивард Ру. - Разве мне есть, что терять?

  Маг и ему налил такую же порцию, после чего они церемонно чокнулись друг с
другом.

  - Ты помнишь, что я посылал своего человека на Бангалор. Теперь могу
рассказать тебе, что шел он со строго определенным заданием: не вмешиваться
ни в какие политические интриги, а попытаться разыскать более влиятельных
людей, нежели те, что стоят у трона архонта.

  - То есть, конкретных указаний ты ему не давал?

  - Можно сказать и так. Я просто предложил осмотреться, отыскать хоть
малейшие следы тайных орденов, организаций - чего угодно в этом роде и
постараться стать членом подобной группы, если выйдет. Отправил я его
довольно давно; следом - сразу после того Совета, помнишь? - другого, с
подобным же заданием. И, раскинув таким образом сети, сел, как паук, ждать
добычу.

  - А что за люди отправились на Бангалор?

  - О, это личности преудивительные. Они неоднократно отличались на службе у
государя; я доверял им самые сложные и опасные миссии, требующие недюжинных
способностей и талантов. Один из них, - теперь уж можно называть имена -
некто Оканья, был и в Майнхеде, и в Уэсте, когда там сорвались дворцовые
перевороты, организованные магами, кстати; и в Млечных горах это он
уговорил горцев не нападать на Самаану.

  - Да, это серьезно, - склонил голову Аббон.

  - Второй ему ни в чем не уступает: достаточно сказать, что он знает
шестнадцать языков и почти столько же местных наречий; мастер переодевания,
прирожденный лицедей; и он в состоянии запомнить толстую книгу наизусть,
просто листая страницы.

  - Где ты их находишь только - таких кудесников? - с интересом спросил маг.

  - А, - как-то безнадежно махнул рукой Сивард, - старый я, одноглазый
мошенник, дурак я безмозглый. Ты лучше спроси, где я их теряю; и я тебе
отвечу...

  Он уронил голову в ладони и замер в таком положении.

  - Первое донесение я получил недели три тому назад, от первого из своих
шпионов. Он сообщал, что ему удалось проникнуть в Орден Черной Змеи; причем
не просто проникнуть, но и приблизиться к святая святых - к магистериуму. Я
ждал следующего донесения, которое могло бы немного осветить события,
прояснить ситуацию; но с тех самых пор мой посланец исчез, и не подавал о
себе никаких известий. Посланные на его поиски люди также не вернулись. Они
словно растворились в пространстве - и это меня испугало, Аббон, потому что
ни один из них не позволил бы убить себя просто так. Они знали, куда идут -
и неоднократно возвращались с победой и с более опасных заданий. Такое
впечатление, что двенадцать членов магистериума стали значительно более
сильными магами, чем это было тогда, когда с Орденом пришлось сталкиваться
тебе.

  Это печально, и я всей душой горюю по своему человеку; однако такое
послание само может сойти за ответ на мой вопрос. Ты не находишь?

  - Возможно. И чего ты хочешь от меня?

  - Поищи запретную магию в конкретном месте. Я точно укажу тебе место
расположения Ордена Черной Змеи, а ты выяснишь, что именно там творится -
за этой вывеской ученого собрания. Мне нужно выяснить для себя только одно:
это люди самого архонта или кого-то другого? Кто кому подчиняется, Орден -
архонту, или архонт - Ордену? Сам понимаешь, что даже символ этого братства
как-то тонко намекает на государственный герб.

  - Хорошо, - согласился маг. - Я это сделаю. Хотя бы потому, что мне
понравилось твое замечание насчет тонкости намека. Но сделаю в обмен на
подобную услугу. Мне будет нужно твое содействие в одном щекотливом деле; и
я хотел бы, чтобы кроме тебя и меня да еще тех твоих людей, которым ты
всецело доверяешь, об этом не знал никто.

  - Договорились, - Сивард даже лицом просветлел и позволил себе повернуться
к магу здоровым глазом.

  Аббон Флерийский подошел к сундуку, откинул тяжелую крышку и добыл из него
предмет, бережно запеленутый в бархатный лоскут вишневого цвета.

  - Ну, Озерцо, не подведи старика.

  
  
  
  
  
  
  
  
  Граф Шовелен натолкнулся на герцога Дембийского в парке, где тот что-то
искал в компании десяти своих гвардейцев.

  - Рад видеть Вас в добром здравии, - улыбнулся посол, подходя к Аластеру. -
О, Вы не уехали вместе со свитой короля Альворанского? - изумился великан.
- Это приятный для меня сюрприз, не скрою.

  - Должен признаться по секрету, что его королевское величество так
наслаждалось гостеприимством императора, что было увезено в загородную
резиденцию буквально в полусознательном состоянии. Моего отсутствия монарх
изволил не заметить, ну а я этим воспользовался.

  - И правильно сделали, - согласился Аластер. - Поскольку мы встретились,
граф, я склонен рассматривать это как знак судьбы.

  - Верно, - склонил седую голову вельможа. - Во дворце его императорского
величества можно прогуливаться целую вечность, и не столкнуться ни разу. Но
в данном случае все обстоит гораздо проще - я Вас искал.

  - И это тоже хорошо, - улыбнулся герцог Дембийский. - Сегодня, смотрю, всех
охватила странная болезнь - все лихорадочно занимаются поисками.

  - Вы что-нибудь ищете?

  - Да, и даже смогли кое-что обнаружить. Хотите посмотреть?

  - Если позволите.

  Герцог широким жестом указал Шовелену на высокие розовые кусты, росшие в
три ряда на краю газона. Газон этот находился как раз под той террасой, на
которой был обнаружен убитый близнец.

  - Мне в тот же день пришло в голову обыскать все это пространство, однако,
как старательно мои гвардейцы и люди Сиварда ни прочесывали каждую пядь
земли, удача отвернулась от нас. И только сегодня, вообразите - только
сегодня - я решил осмотреть верхушки деревьев. Видите ту голубую ель?

  - Да, конечно.

  - А рядом два дуба - побольше, и поменьше и пораскидистей?

  - Естественно.

  - На маленьком дубе один из воинов отыскал крохотный клочок зеленой мантии.
Он уже понес ее к Аббону на изучение. Может, тот что-нибудь сможет сказать
нам о владельце этого одеяния.

  - Велик ли лоскут?

  - В пятую часть ладони. Он зацепился за острый сучок довольно основательно,
потому его не снесло ни ветром, ни дождем. Вы ведь помните, какая гроза
бушевала в ту ночь, когда император сочетался браком?

  - И все это время лоскуток оставался там.

  - Вот именно.

  - Значит, Вы уже смело можете утверждать, что покойный Финнгхайм ничего не
придумывал и сам не стал жертвой иллюзии - здесь действительно побывал
обыкновенный человек из плоти и крови, - граф увидел, как лукаво смотрит на
него Аластер, и поспешил поправиться. - Во всяком случае, мантия у него
была материальной.

  - Вполне.

  - А где же тогда наш доблестный Сивард?

  - О, ему я не завидую. Теперь он должен как-то так исхитриться, чтобы
осмотреть все мантии, накидки, плащи и прочие одежды подобного цвета;
причем ему нужно поспеть всюду - и здесь, и в летней резиденции императора.
Ведь в день убийства гостей здесь было гораздо больше.

  - Да, Сиварду нелегко.

  - Но он любит решать такие трудные задачи; думаю, ему не так уж и много
времени потребуется, чтобы выяснить, у кого есть похожие одеяния. Если Вы
хотите, граф, то можете пойти со мной. Я как раз направляюсь к Аббону,
чтобы поинтересоваться его догадками.

  - С удовольствием, герцог.

  - А где же Ваш племянник? - спросил Аластер, когда они шли длинными
коридорами мимо постоянно кланяющихся слуг.

  - Мальчик играет в морогоро со своим учителем. Он там, на лужайке, у
фонтана. Ему очень полюбился парк Его величества.

  
  
  
  
  У молодой императрицы несколько часов подряд выдались свободными. Она
решила воспользоваться прекрасной погодой и побродить по парку, красотой
которого не уставала восхищаться. Шестеро гвардейцев следовали за ней в
нескольких шагах, не спуская глаз со своей повелительницы. Арианна
постепенно привыкала к их постоянному присутствию. Если прежде безмолвные
фигуры вызывали в ней чувство смущения и смутного беспокойства, то теперь
она напротив, чувствовала себя не слишком уютно, когда не замечала их
рядом. Как и обещал Аластер, гвардейцы не докучали ей, но и не оставляли
одну ни на секунду. Арианне уже случалось обращаться к ним за помощью -
правда, речь шла о каких-то пустяках - и они выполнили все настолько четко
и слаженно, что ей оставалось только удивляться. Великаны были преданы
своей государыне и душой, и телом. Она никогда раньше не сталкивалась с
таким отношением: конечно, свои телохранители были и при дворе Майнингенов,
и у любых других монархов, но те только выполняли свой долг. Никогда
охранники не относились к своим хозяевам так бережно и с таким теплом. Хотя
они и молчали большую часть времени, не переговариваясь даже между собой,
Арианна буквально чувствовала, как они хранят ее, словно добрые духи
постоянно находятся рядом.

  Прекрасно знать, что тебя хранят добрые духи.

  Она собирала цветы на зеленой лужайке у ручья, когда ее кто-то тихонько
окликнул.

  - Ваше прекрасное величество, можно преподнести Вам жемчужину для Вашего
букета?

  Арианна удивленно подняла глаза и увидела перед собой шута, который держал
в руках обворожительный цветок причудливой формы, какого она никогда прежде
не встречала. Он был похож на звезду ярко-лилового цвета с бледными
сиреневыми и розовыми прожилками.

  - Чудо, как хорош, - улыбнулась девушка. - А где Вы его нашли, Ортон?

  - Открою Вам маленькую тайну, - шут присел рядом с ней на траву и вручил ей
цветок, - я его не искал. Я его самым нахальным образом стащил у нашего
садовника, из оранжереи. Этот ценитель высокого сперва хотел подарить
цветок императору, потом Вам, а потом просто не решился его срезать. Тем не
менее, срок жизни этого крошечного чуда подходит к концу, и мы рискуем так
никогда и не полюбоваться его прелестью и вдохнуть его аромат. Поэтому я
немного запутал доброго старика, отправив его одновременно в пять или шесть
мест, а сам, пользуясь случаем, сорвал цветок и поспешил на поиски. Мне
повезло. Вы встретились мне почти сразу - а это добрый знак.

  - Как он называется? - спросила Арианна, недоумевая, отчего краснеют ее
щеки. Она прилагала титанические усилия к тому, чтобы не обращать на это
внимания, но смущалась все сильнее и сильнее.

  - Его еще никак не называют, - улыбнулся Ортон-шут, - но я бы внес свое
предложение в ученый диспут. Ему имя "Арианна" - он настолько же прекрасен,
насколько и Вы.

  - Разве можно говорить мне такие вещи? - робко сказала императрица.

  - А почему бы и не сказать чистую правду. Вот если бы Вы были просто
хорошенькой или уж вовсе дурнушкой, я бы понял, отчего Вы запрещаете мне
говорить комплименты - они бы смахивали на лесть или грубую ложь. Но Вы
прекраснее, чем можно выразить словами; и я не чувствую за собой никакой,
ну ровным счетом никакой вины.

  - А где Его величество? - задала Арианна каверзный вопрос. Она уже успела
отчаянно соскучиться по своему супругу и не могла дождаться вечера. Если
шут был свободен, значит, император не нуждался в его услугах, и она могла
бы попытаться отыскать его во дворце.

  - Не знаю, - усмехнулся шут. - Я сбежал.

  - Но почему?

  - Устал, Ваше обворожительное величество. Очень устал передразнивать
государя.

  Арианна подумала, что надо бы запретить шуту называть ее прекрасной и
обворожительной, но она по сути своей не была кокеткой; и поскольку слова
Ортона были ей только приятны, то она и не осмелилась кривить душой и
изображать гнев или недовольство там, где его и в помине не было. Похоже,
что шут это заметил, и оценил ее тонкость и сдержанность. Во всяком случае,
в его удивительных синих глазах отразилось необычное выражение, более всего
похожее на одобрение.

  Но невозможно помыслить, чтобы шут одобрял или порицал свою госпожу. И
Арианна не допустила этой мысли.

  - Вы правда устаете, Ортон? - спросила она после недолгой паузы. -
Объясните мне, отчего. Я столько слышала историй об императоре и его
близнеце-шуте, столько всяких вариантов этого предания, что поневоле
становится интересно, что здесь правда, а что вымысел. Что на самом деле
чувствует зеркало государя Великого Роана?

  - О! Это страшный вопрос, Ваше величество. На него невозможно ответить, и
не отвечать тоже нельзя. Скажите, если Вы не сочтете мой вопрос
оскорблением, Вы видели своего отца во время официальных приемов?

  - Конечно, и много раз. А почему Вас это интересует?

  - Вам нравилось, как он себя ведет, - продолжал шут, не отвечая ей.

  - Нет. Очень часто мне бывало просто страшно, - сказала Арианна, не кривя
душой. - Он становился жестоким, категоричным. Нет, он мне не нравился.
Когда человек чувствует неограниченную власть в своих руках, он меняется.
Вы это хотели сказать?

  - Да, Ваше мудрое величество. И когда десятки иноземных государей кланяются
нашему императору, его лицо постепенно меняется. Сперва он ведет себя, как
нормальный человек; но потом... Потом появляется жесткая складка у губ,
свидетельствующая о том, что он доволен и полон презрения к "низшим";
вздергивается подбородок, а глаза становятся тусклыми и ленивыми.
Сдвигаются брови, выражая чувство собственной значимости; и рот кривится в
нелепой усмешке...

  - Это неправда! - воскликнула императрица горячо. - Ортон вовсе не такой.

  - Мы все такие, дай нам только волю. Я такой, и Вы, Арианна. Человеку очень
трудно не поддаваться искушению, если его искушают всем миром. Поэтому я и
приставлен зеркалом к государю. Не забывайте к тому же, что если Ортон и не
такой, то есть другие.

  - А они...

  - А они, кто больше, кто меньше, тоже подвержены этой болезни. И если бы Вы
знали, Ваше величество, как неприятно смотреть на собственное лицо,
изуродованное целой гаммой чувств, которые могли бы стать и моими, сложись
судьба иначе. Закон о шуте, введенный Браганом - не просто мудрый закон. Но
и единственно спасительный. Иначе наши государи сгоряча за семь веков
такого бы наворотили.

  - Возможно, - не стала спорить девушка. - Если бы у короля Лотэра была
власть Агилольфингов, мир бы утонул в крови.

  Она увидела тревожный взгляд шута и продолжила с печальной улыбкой:

  - Тойлер Майнинген в меньшей степени был мне отцом и в большей - королем.
Королем грозным, часто несправедливым и жестоким. Он никогда не был добр ни
к моей матери, ни ко мне, ни к младщей сестре. Возможно, он любил бы своего
сына; но ты должен знать, что мой брат умер в раннем детстве. И от этого
удара отец так никогда и не оправился.

  Арианна была так захвачена собственными воспоминаниями, что и не заметила,
как вдруг сразу перешла с шутом на "ты". По своему положению он и не должен
был рассчитывать на большее, но Ортон был слишком не похож на обычного
шута, и молодая императрица относилась к нему особенно. Сейчас ее обращение
было выражением дружеских чувств, а не пренебрежения повелителя к
подданому.

  - Император Морон IV, - молвил внезапно Ортон, - был человеком
справедливым, но перенесшим много горя и страданий. Его шут должен был
бороться с мрачностью и тоской, а это всегда нелегко.

  - А ты?

  - А мне повезло. Государь искренне счастлив, и мне приятно быть зеркалом
счастливого человека. За это я должен благодарить Ваше величество.

  - Не называй меня так, - попросила Арианна. - Я теряюсь от такого
обращения. Ты удивительный человек, и мне кажется, что мой титул отдаляет
нас друг от друга, а мне бы этого не хотелось. Мне нужен такой друг, как
ты, Ортон.

  Шут склонился, целуя ей руку, все еще сжимавшую букет, словно соглашаясь с
ее просьбой, а Арианна внезапно подумала: "Господи! Что я такое говорю!"

  Но ничем не выдала своих мыслей.

  
  
  
  
  
  
  Аббон сидел спиной к двери за тяжелым столом и разглядывал лоскут зеленого
шелка через огромное увеличительное стекло, оправленное в бронзу. У стекла
была длинная тяжелая ручка в виде древесного ствола, обвитого змеиными
кольцами.

  - А, Аластер, граф, добрый день, - сказал он, не отрываясь от созерцания
находки.

  - Ты видишь и не оборачиваясь? - полюбопытствовал Аластер.

  - Мог бы сказать, что я почти всемогущ, но сейчас передо мной стоит
стеклянная колба, и вы в ней отражаетесь во всем своем великолепии. У Вас
очень красивый плащ, граф. Он Вам к лицу.

  - Вы очень любезны, - легко поклонился Шовелен. - Это подарок племянника, и
мне вдвойне приятно слышать похвалу.

  - А что ты скажешь о небезызвестном зеленом плаще? - спросил герцог
Дембийский, устраиваясь поудобнее на крышке сундука. Остальные сидения в
комнате мага казались ему слишком ненадежными при его огромном росте.

  - Что же можно о нем сказать... - проятнул Аббон. - Прежде всего, я изложу
простые соображения. Ткань слишком дорогая, чтобы заподозрить в
покушавшемся кого-то из слуг.

  - Он мог взять на время одежду своего господина, - предположил граф.

  - Сомневаюсь, слишком рискованно. Подобный проступок мог быть обнаружен, а
убийца всегда стремиться замести следы. Не уверен, что покушение на
государя доверили бы какому-нибудь деревенскому мяснику.

  Чтобы совершить убийство такого рода, нужно все тщательно продумать. Да и
что было нужно этому человеку? Сходство, конечно, но сходство
относительное. Ведь издали не видно ткани, а необходимо лишь подчеркнуть
цвет и силуэт. Я совершенно уверен в том, что любой в данном случае
воспользуется собственной одеждой. Я бы, например, взял новую, в которой
меня никто еще не видел.

  Кстати, вы обратили внимание, какой насыщенный, яркий и необычный цвет у
этого лоскута?

  - Интересно, учел ли это Сивард? - как бы между прочим поинтересовался
Аластер.

  - Учел, учел, - послышалось от двери.

  Одноглазый поспешно вошел в комнату, раскланиваясь и одновременно пытаясь
продемонстрировать свой сегодняшний наряд цвета чистого золота. Повязка на
его глазу искрилась, как маленький кусочек солнца.

  - Ну, Аббон, что ты видел?

  - Нет, хитрец. Сейчас твоя очередь. А я послушаю, и добавлю, если будет что
добавить, конечно.

  - Значит, так. С собой я взял маленький кусочек от этого кусочка; своих
людей отправил расспрашивать слуг, лакеев - челядь все знает о своих
господах, даже если и не подает виду. Платят-то за молчание, а не за
разговоры.

  А я рассудил так же, как и Аббон. Для такого дела одежду возьмут
неодеванную. Если это кто-то из гостей, то тут слуги нам предоставят
информацию, а если здешние... Словом, объехал я самолично все дорогие лавки
Роана. Ну и работенка, доложу я вам, господа. В первой же лавке мне
сказали, что подобной ткани у них нет и не было; во второй - то же самое. А
вот в третьей меня ждал небольшой успех. Владелец оказался человеком
обстоятельным и очень подробно объяснил мне, почему у него нет ткани такого
оттенка. Оказывается, зеленые красители получают несколькими способами; но
этот цвет добывают из каких-то хитрых раковин, которые водятся только в
море Джая. Ныряльщики там тоже какие-то особенные, и раковины эти испокон
веков поставляют одному только красильщику, некому Самаве. Сам он родом с
острова Науру, и потому к нему особенное отношение.

  Понятное дело, я отправился во всей красе к этому Самаве, и наделал такого
переполоху, что самому совестно. Однако же в течение пяти минут старик дал
мне два адреса тех торговцев, которым он продавал ткани, окрашенные
подобным образом.

  Один из них оказался толстым недотепой - как он только ведет свои дела? -
владеющим огромной лавкой прямо на рыночной площади. У него эта ткань стоит
очень дорого, и приказчик уверяет, что ее никто не покупал. Я заставил
пройдоху перемЕрять при мне весь рулон и сверить с записями; но все
сошлось. Правда, не хватило ткани на ширину ладони, но после
соответствующего собеседования один из продавцов признался, что отхватил ее
на ленту своей невесте. Я ему верю, тем более, что на плащ для взрослого
человека того куска недостаточно.

  - Не томи душу, Сивард! - обратился к нему Аббон. - Мне уже ясно, что ты
побывал и по второму адресу, так делись же новостями.

  - С тобой неинтересно, Аббон. Все-то ты знаешь. Да, вторая лавочка потрясла
мое воображение. Представьте себе, господа, драгоценные ткани немыслимой
стоимости продаются в такой хибарке, что и в голову не придет их там
искать. Это нужно знать наверняка. И тогда я решил, что у хозяина лавчонки
должны быть постоянные покупатели, тем более, что товар у него очень
редкий.

  - И что сказал хозяин?

  - Вот здесь и начинаются наши неприятности. Хозяин лавочки, если верить его
безутешной жене, вышел из дому дня три или четыре тому и пропал бесследно.

  - Интересно, интересно, - оживился Шовелен.

  - А мне было не так уж и интересно смотреть, как рыдает эта вполне
очаровательная для своих лет дама.

  - Сколько ей?

  - Около ста, ста с небольшим, - выпалил Сивард. И, заметив изумленные
взгляды собеседников, ухмыльнулся. - Ну, выглядит она на этот возраст, а на
самом деле, если верить ей самой - то всего семьдесят с небольшим.

  - Женщинам в этом вопросе верить нельзя, - постановил Аббон. - Значит,
восемьдесят с небольшим.

  - Неважно.

  - Твои люди ведут поиски?

  - Конечно, ведут. Расспрашивают соседей, слуг, знакомых, просто
завсегдатаев этого квартала. Может, заодно разузнают что-то и про
покупателей, которые приходили к старику в последнее время.

  - Что же, - подвел итог Аластер. - Мы на верном пути. А что скажет наш
дорогой Аббон?

  - Человек, одевавший плащ из этой ткани, несомненно, привык повелевать, -
заговорил маг твердым и размеренным голосом, вертя перед глазами лоскуток
шелка. - Но повелевать каким-то странным образом, которого я не понимаю. Он
тверд и решителен, но разум его сейчас внушает мне определенные опасения.
Он как бы не принадлежит этому человеку. И если он облечен властью, то
может наделать много бед.

  - Он уже наделал много бед, - тихо сказал Шовелен.

  - И еще...

  - Трудность положения, как я понимаю, заключается в том, что никого нельзя
расспрашивать в открытую, чтобы не лгать и не возбуждать ненужных
подозрений, - молвил посол после недолгого молчания. - А ведь напрашивается
интересный вывод: если человек покупал новую ткань, чтобы подделать древний
плащ (кстати, кто-то должен был его шить?), то он наверняка подделывал и
посох, и яд. А чтобы воспроизвести состав яда, нужно найти его рецептуру. Я
ничего не усложняю?

  - Похоже, что нет, - кивнул Аластер.

  - Значит, нужно найти того, кто может подсказать нужные сведения. Кто это
может быть здесь, в Роане: хранитель библиотеки, лекарь, антиквар?

  - Кажется, я знаю, кто, - сказал Сивард. - Но нужно торопиться; не дай Бог,
нас и там опередят.

  Но последующие события довольно надолго отвлекли их от мыслей об этом
походе.

  
  
  
  
  
  
  Застав Эфру в своих покоях, Арианна была удивлена: она полагала, что ее
придворных дам отправили обратно в Лотэр сразу после окончания свадебных
торжеств. Поглощенная своими чувствами, она ни разу о них не вспомнила, тем
более, что Алейя Кадоган и несколько ее подруг стали очень близки
императрице. Возможно, большую роль в их отношениях сыграл тот факт, что
гравелотские сеньоры славились своей преданностью императору, а Арианна
просто не могла не любить тех, кто любил ее Ортона. Словом, о лотэрских
фрейлинах она забыла почти сразу.

  Эфра произвела на молодую императрицу странное впечатление. Она и прежде не
была спокойной и уравновешенной, а теперь и вовсе пребывала в смятенном
состоянии - это было очевидно даже при беглом взгляде. Глаза у бывшей
фрейлины блестели, как при лихорадке; неестественный румянец пылал на
щеках, еще сильнее подчеркивая желтизну и сухость кожи и темные круги под
глазами. Губы у Эфры потрескались, и в уголке рта то и дело вздувались
пузыри. Выглядела она отвратительно, и Арианна в первый момент даже
отшатнулась от нее.

  - Ваше величество! - воскликнула Эфра, заметив повелительницу. - Ваше
величество! Соблаговолите выслушать меня, больше мне не к кому обращаться!

  И она разразилась рыданиями, упав ничком на ковер.

  Телохранители императрицы и Алейя Кадоган, присутствовавшие при этой сцене,
переглянулись между собой. Баронесса хотела было сказать Арианне, что та
видит довольно плохой спектакль, но чувство такта не позволило ей вмешаться
в происходящее. В конечном итоге, Арианна уже давно выросла, а любой
человек болезненно воспринимает попытки других принимать за него решения.
Это не меньшее покушение на чужую свободу, нежели арест или пленение. Алейя
Кадоган была дочерью гордого и свободолюбивого народа, поэтому она, как,
может, никто другой, старалась не навязывать окружающим свою волю и свое
мнение, каким бы верным оно ни было. Если бы императрица обратилась к ней
за советом - тогда дело другое, но растерявшаяся Арианна не подумала об
этом. Она просто наклонилась над Эфрой и попросила:

  - Перестань плакать, пожалуйста. Пойдем, поговорим.

  Вряд ли она испытывала удовольствие от необходимости говорить со своей
бывшей фрейлиной. Эфра была ей не особенно приятна и в лучшие дни, однако
чувство справедливости требовало выслушать девушку, выяснить, наконец, что
с ней случилось и отчего она в таком виде явилась во дворец.

  Эфра с трудом поднялась на ноги и пошла следом за императрицей. Гвардейцы
двинулись следом.

  - Ваше величество! - взвизгнула фрейлина. - Я должна Вам сообщить нечто не
для чужих ушей. Велите им остаться в соседней комнате.

  Арианна оглянулась на безмолвных великанов, задумалась. Она живо
представила себе, что бы чувствовала не месте Эфры: вероятно, и ее смущали
бы телохранители с их бесстрастными, удивительными лицами. И она
произнесла:

  - Останьтесь, - повинуясь какому-то безотчетному чувству.

  Алейя Кадоган нахмурилась. Арианна нарушала неписанный закон - никогда не
оставаться наедине с кем бы то ни было, если рядом не присутствовали
гвардейцы Аластера или, на худой конец, их жены.

  Видимо, императрица почувствовала ее смутную тревогу и, обернувшись,
попросила:

  - Алейя, пойдем со мной.

  - Ваше величество! - буквально взвыла Эфра, но Арианна глянула на нее так
гневно, что она сочла за лучшее успокоиться.

  Чтобы никого не смущать, баронесса сразу отошла к окну и замерла там,
стараясь не напоминать о своем присутствии.

  - Итак, - спросила Арианна, твердя про себя, что ее прямая обязанность быть
справедливой и милосердной даже к тем, кто ей неприятен, отвратителен или
даже мерзок. Она пыталась внушить себе хотя бы кроху сострадания к
изможденной, измученной Эфре, но сколько ни искала его в своем сердце - так
и не находила.

  "Видимо, я жестокая и эгоистичная," - наконец решила императрица и сама
ужаснулась этой мысли. А ужаснувшись, дала себе слово отнестись к бывшей
фрейлине со всей мягкостью и теплотой, на какую была способна, чтобы
искупить свою черствость и жестокость. Она ужасно боялась, что Ортон
разлюбит ее, если узнает, какая она недобрая.

  Эфра глянула вправо, влево, повертела головой. Алейя Кадоган, исподволь
наблюдавшая за ней, подумала, что так ведет себя пойманный в клетку зверек,
вроде ласки или мыши. Быстрый, хитрый, злобный, готовый в любую минуту
вцепиться в руку, протянутую в его сторону. И она решила быть настороже.
Просто так, на всякий случай.

  - Нас, Ваше величество, - невнятно заговорила фрейлина, - выслали поспешно
и неприлично. Нас отправили в неподобающем нашим титулам экипаже, какой-то
развалюхе... Воины были пьяны, они грубили и приставали к нам дорогой, а
мы, что могли сделать мы - несчастные беззащитные девушки?! Слабые и
одинокие... Воины Вашего супруга были настолько уверены в своей
безнаказанности, что страшно обозлились, увидев, как стойко мы
сопротивлялись их домогательствам - грязные животные, они даже подняли на
нас руку! А потом мы так разозлили их, что они повернули коней и сказали,
что раз мы такие упрямые, то дальше можем добираться сами, и ускакали.

  А на нас напали разбойники! И вот только я осталась жива и пришла сюда,
чтобы требовать справедливости и помощи!

  И Эфра снова упала на ковер лицом, сотрясаясь в рыданиях.

  Арианна смотрела на нее, не говоря ни слова. Весь этот короткий сбивчивый
рассказ представлялся ей грубой и наглой ложью от первого и до последнего
слова. Но она не могла понять другого - зачем ее бывшей фрейлине, девице
знатного лотэрского рода, городить такую страшную чушь и возводить
напраслину на императора и его верных слуг? Откуда она взялась в столице
спустя такое долгое время? Что произошло с ней на самом деле?

  Это было тем более удивительно, что недавно она получила письмо из дома.
Конечно, король Лотэра - ее отец - не стал бы писать своей дочери, уже
императрице, о дворцовых сплетнях и приключениях ее придворных дам. Но уж
если бы с ее служанками было что-то неладно, он бы сообщил об этом. Хотя бы
спросил, что с ними. Но, судя по его письму, в Лотэре все было в полном
порядке.

  Арианна находилась в полном замешательстве и чувствовала, что ей необходим
совет. Скорее всего, Эфра была просто безумна, и нужно было звать врача.
Императрице стало немного страшно, что она находится в одной комнате с
сумасшедшей - а как еще объяснить тот бред, который та пыталась выдать за
правду, и она шагнула к двери, чтобы позвать охранников.

  Все произошло мгновенно.

  Эфра с диким воплем вскочила на ноги и бросилась на Арианну, сильно толкнув
ее в спину. Молодая императрица не удержалась на ногах от неожиданного
удара, и рухнула всем телом на низенький столик, свалив с него вазу с
цветами. Раздался грохот. Падая, она повернула голову, пытаясь разглядеть,
что случилось; в занесенной над ней руке Эфры холодно сверкнула сталь. И
Арианна зажмурилась.

  Принято говорить, что зажмурилась, чтобы не видеть, как кинжал вонзится в
нее, но на самом деле все обстояло не так. Значительно проще все обстояло.
Императрица даже испугаться как следует не успела.

  Двери распахнулись, и телохранители возникли на пороге; они двигались с
такой скоростью, что Эфра просто не успела бы опустить руку, но баронесса
Кадоган была еще стремительней. Она схватила разъяренную сопротивляющуюся
женщину, подняла ее высоко над головой и бросила наземь. Ковер смягчил
удар, но все равно он был гораздо мощнее, чем может выдержать хрупкое
человеческое тело.

  Эфра выгнулась, мелко задрожала и обмякла.

  
  
  
  
  
  
  Ортону сообщили о происшествии в покоях его супруги не сразу. До того
появился у нее и Сивард, и Аббон Флерийский, и встревоженный Аластер.
Арианна могла испугаться до полусмерти, задумавшись о том, что ее чуть было
не убили, если бы рядом с ней хоть кто-то запаниковал. Однако придворные
вели себя сдержанно, с учтивым сочувствием, но очень спокойно, и спустя
полчаса императрица только удивлялась, насколько же сильна баронесса
Кадоган.

  Алейя уже успела осмотреть свою повелительницу и выяснить, что Арианна
почти не пострадала, разве что немного ушиблась, падая на столик. Но
девушка отказалась от услуг лекаря, и баронесса сама сделала ей мягкую
повязку, положив на ссадины и синяки толстый слой душистой мази. Мазь сразу
умерила боль, и Арианна была готова всячески помогать Аббону и Сиварду.

  С одноглазым хитрецом Ортон познакомил ее накануне свадьбы, и молодая
императрица сразу прониклась к нему симпатией. Грубоватый, кажущийся
сердитым и недовольным, Сивард покорил ее сердце галантным обращением,
мягким юмором и - главное - тем теплом, с которым относился к своему
государю. Теперь он незаметно старался все время быть рядом с Арианной и
обращался к ней с простыми вопросами довольно часто. Внимательный
наблюдатель сразу бы обратил внимание на то, что Сивард говорит с
императрицей как раз в те моменты, когда она начинает погружаться в
неприятные размышления и мрачнеет. Одноглазый не хотел, чтобы государыня
получила еще и душевную травму и старательно оберегал ее от ее собственных
невысказанных мыслей. Заставляя Арианну выговориться, он понемногу, по
крохотным кусочкам, отбирал у нее перенесенную боль, и она успокаивалась,
избавляясь от страшных воспоминаний.

  Аластер больше других беспокоился о том, что императрица допустила
невероятную ошибку, позволив Эфре говорить с ней в отсутствие
телохранителей. Он был бледен и сосредоточен, и старался не смотреть в
сторону девушки. Она чувствовала, что герцог встревожен и сердит на нее за
ее ребяческое легкомыслие. Поэтому Арианна сочла нужным сама подойти к
великану и тронуть его за руку.

  - Я слушаю, Ваше величество.

  - Аластер, прошу Вас, не сердитесь. Я понимаю, как я несерьезно и
непростительно глупо себя вела, но, наверное, каждому из нас нужно получить
хороший урок. Я никогда не забуду, что обязана жизнью только дорогой Алейе,
и уже не нарушу установленных во вдорце правил. Во всяком случае, теперь я
это стану делать сознательно, и мне всегда будет что вспомнить, захоти я
поступить наперекор Вашим предостережениям.

  Великан внезапно обнял ее и горячо заговорил:

  - Глупая, непослушная девчонка! Вы подумали, что было бы с нами, если бы
эта сумасшедшая убила Вас?! Как бы мы жили дальше? Неужели Вы не вспомнили
о тех, кому Вы дороги, кто Вас любит?! Вы заслуживаете серьезного
наказания, и единственное, почему я не стану Вас дальше ругать - это потому
что Вы и так достаточно пострадали. Но я бы очень хотел, Арианна, чтобы Вы
уяснили себе раз и навсегда, что Ваши мелкие ссадины болят на моем теле,
как глубокие раны. А Ортону будет еще больнее, уверяю Вас.

  И хотя с принцессой Лотэра и императрицей Великого Роана никто и никогда не
смел говорить так дерзко и так безрассудно, но она была отчего-то очень
этому рада. Так и стояла, уткнувшись лицом в черные доспехи, и Аластер
гладил ее по волосам своей огромной рукой.

  - Никогда больше так не поступайте, Арианна. И обязательно подумайте,
прежде чем примете какое-нибудь решение. Взвесьте, не может ли оно привести
к гораздо более серьезным последствиям, чем кажется с первого взгляда.

  - Я обещаю, герцог, - прошептала она без тени насмешки. - Я буду очень
послушной, только не сердитесь на меня.

  Аббон Флерийский осматривал тело несостоявшейся убийцы. Сивард и двое
следователей все время находились рядом, делая короткие заметки на листах
пергамента. Похоже, что маг обнаружил кое-что, и теперь проверял свои
догадки. Арианну поразила та невероятная дисциплина, которая царила при
этом пышном, на первый взгляд, взбалмошном и жизнерадостном дворе, живущем
в атмосфере постоянного праздника. Если бы в Авре, при дворе ее отца,
случилось нечто подобное, то дамы бы уже сплетничали о покушении во всех
закоулках замка; служанки бы делились на кухне впечатлениями; стражники
бестолково метались в поисках сообщников и хватали бы ни в чем не повинных
людей. Она была уверена и в том, что за нападением на короля Лотэра
последовали бы казни, пытки, устранение неугодных всеми дозволенными и
недозволенными способами.

  Однако роанский двор жил своей собственной жизнью; похоже, никто, кроме
немногих приближенных, так и не узнал о случившемся. Эфру завернули в
покрывало, и унесли из покоев императрицы до того, как она успела увидеть
ее мертвой.

  - Алейя, - прошептала императрица, когда придворные, откланявшись,
удалились, и она осталась наедине со своей подругой и телохранителями. -
Алейя, я тебе бесконечно благодарна, и должна просить у тебя прощения так
же, как у герцога Дембийского.

  - Вне всякого сомнения, девочка моя, - отвечала баронесса Кадоган, которая
наедине с императрицей позволяла себе разговаривать с ней, как близкая
подруга, а не как подданная. - Но я настолько рада, что ты цела и почти
невредима, что ни извинений, ни благодарностей не требуется.

  - Я не хотела быть глупой, - сказала Арианна виновато. - Просто я не знала,
как отказать ей. Все-таки мы столько времени провели в одном замке. Мне не
хотелось, чтобы она назвала меня несправедливой.

  - Если ты станешь гоняться за чужими мнениями, - заметила баронесса,
укладывая императрицу в постель, - тогда ты никогда не сможешь жить
спокойно и достойно. Сколько людей, столько и мнений - всем не понравишься.
Хотя и пренебрегать советами и подсказками тоже не стоит. Сравни, скажем,
два дворца - свой нынешний и замок твоего отца.

  - Этот роскошнее настолько, что и сравнивать не приходится, - молвила
Арианна.

  - Да, а зато насколько меньше слуг тебе здесь докучает.

  - Правда.

  - Потому что расчесать себе волосы на ночь любая женщина может и сама; а за
сомнительное удовольствие надеть ночную рубашку при помощи десятка-другого
служанок, большая часть которых просто глазеет по сторонам, знатные дамы
расплачиваются тем, что не могут иметь ни своих секретов, ни тайн, ни
неотъемлемого, казалось бы, права на уединение.

  Слуги нужны там, где они действительно нужны.

  Эфра не имела права входить в твои покои, и ты могла просто выставить ее,
тем более, что тебе она была неприятна с первой же минуты.

  - Я не решилась. Хотя теперь и понимаю, что это даже звучит глупо.

  - Первый опыт дается нелегко, - улыбнулась баронесса. - А теперь отдыхай.
Мне кажется, что вот-вот тебя должен навестить Его величество, император, и
я хотела бы удалиться, чтобы не мешать вам.

  - Подожди, - попросила Арианна. - Я хотела узнать у тебя, как ты ... ну,
как ты справилась с Эфрой?

  - Это неинтересно, - пожала плечами баронесса.

  - Но удивительно, ты такая стройная, изящная...

  - И очень, очень сильная, - сказала Алейя, снова присаживаясь на край
постели своей государыни. - Наши мужчины гораздо сильнее нас, так что
сравнивать не приходится. Но наших женщин вполне можно сравнивать с самыми
сильными воинами Лотэра, Эмдена и других стран. Так уж вышло. Просто Эфре
не повезло.

  - Зато мне - очень.

  - Спокойной ночи, - сказала Алейя, целуя Арианну в лоб. - Завтра я, с
твоего позволения, буду отсутствовать до позднего вечера. С тобой останется
Ульрика.

  - Хорошо, - улыбнулась императрица. - А разве вы с Сидом завтра не будете
на обеде?

  - Наверное, нет, - загадочно улыбнулась Алейя. - Мы не виделись уже около
суток, и, думаю, обед его теперь не интересует.

  Едва она закрыла дверь в соседний покой, как в опочивальне появился Ортон,
встревоженный и бледный.

  - Милая, дорогая! - заговорил он, заключая жену в объятия. - Тебе не
совестно?

  - Только не ругай меня, - взмолилась Арианна. - Аластер уже выполнил свой
долг и заодно твой, да так хорошо, что мне до сих пор неудобно глаза
поднять от пола.

  - Больно? - спросил император таким голосом, что если у Арианны и были
сомнения в его чувстве к ней, то они должны были тут же рассеяться.

  - Не очень, - прошептала она. - Но когда ты так спрашиваешь, мне хочется,
чтобы рана была серьезной, и ты провел со мной много-много времени.

  - Какие глупости говорит это очаровательное создание, - и Ортон закрыл ей
рот горячим поцелуем.

  
  
  
  
  - Что скажешь? - спросил одноглазый у мага.

  Аббон Флерийский работал над телом Эфры уже в своей лаборатории, а Сивард
кругами ходил вокруг стола, на котором лежала мертвая женщина.

  - Обрати внимание, какого желтого цвета у нее кожа и белки, а румянец до
сих пор не сходит.

  - Краска?

  - Вот именно, и если ее вытереть, то получится, что ее лицо и глаза
полностью соответствуют вот этому описанию, - и Аббон указал рыжему на
огромный фолиант, стоящий перед ним на подставке.

  Книга была замечательная - окованная железом и взятая на цепь, словно дикое
животное. Ее листы были плотными и исписаны совершенно непонятными
значками.

  - Что это еще за памятник литературы? - поморщился одноглазый.

  - Кстати, ты прав. Именно памятник, именно литературы. Я заплатил за него
три веса золота, и уверен, что купил за полцены.

  - Ничего себе, - Сивард даже остановился перед книгой и осторожно потрогал
ее пальцем. - Как это называется?

  - "Бестиарий". Только не сказочный, в котором помещают по большей части
описания вымышленных тварей и чудовищ, чтобы позабавить публику. Это
единственное в своем роде произведение: описание редчайших монстров,
действительно населяющих Лунггар, сделанное - угадай кем?

  - Ну, - фыркнул Сивард. - Скажем, Браганом Агилольфингом. А почему бы и
нет?

  Если начальник Тайной службы думал, что удачно пошутил, то мысль его была
неверна.

  - Правильно, - протянул Аббон Флерийский. - А ты это откуда знаешь?

  - Ничего я не знаю.

  - Тогда не мешай.

  - Пожалуйста!

  Перепалка закончилась так же мгновенно, как и началась. Аббон не стал
объяснять Сиварду, что "Бестиарий" действительно был написан самим
Браганом, только еще в ту пору, когда великий Саргонский чародей и не
помышлял о том, чтобы стать императором.

  - Так, так, - сказал он после долгой паузы. - Зрачки сузились до точки,
кожа желтая, белки желтые, ногти голубовато-сиреневые. Внутри ушных раковин
множество мелких красных точек - следы лопнувших сосудов. Ну, что тебе
сказать... Это существо давно уже перестало быть Эфрой.

  - Оживший мертвец? - спросил рыжий.

  - Если бы... хотя, между нами, в оживших мертвецов я с детства не верю. Это
живое тело с мертвым мозгом. Она была живой с точки зрения любого врача, но
ее личность умерла задолго до того, как она переступила порог покоев
императрицы. Она была такой же живой, как летящая стрела, рубящий меч. Ей
сказали убить, и она шла, чтобы убить, вот и все. Кинжал, который пришел к
жертве своими ногами. Ф-фу, жуть какая. Вот послушай, что здесь написано:
"Дандо - люди, с помощью колдовства лишенные души и превращенные тем самым
в безвольных рабов. О таких людях еще говорят, что их "пожрали". Иными
словами, дандо - живые мертвецы. Они беспрекословно подчиняются тем, кто их
"пожрал", выполняют любые поручения, без тени смущения совершают самые
тяжкие преступления". Вот так. Живой мертвец, а не оживший...

  - Кто ее послал?

  - Боюсь, что этого мы никогда не узнаем. Ее мозг мертв, и она сама ничего
не подозревала о своей судьбе. Другое дело, что и при жизни она должна была
плохо относиться к государыне - но это ничего нам не дает для поисков
настоящего злоумышленника.

  - Неужели при всем нашем могуществе мы настолько беспомощны? - разъярился
Сивард.

  - Конечно. Вот если бы противник наш был магом невероятного могущества -
такой, как Браган или Морон, о, тогда мы быстро его отыскали. А с теми, кто
действует, как обычный преступник, скорее, сможешь справиться ты. Я же
чувствую себя бессильным. И это меня пугает.

  - Ничего, я его из-под земли достану, - прорычал Сивард. - Что ж это такое,
у детей медовый месяц, а он им жить мешает!

  
  
  
  
  
  
  До Великого Роана путь был неблизкий, и у обычных людей на него уходило
довольно много времени. Конечно, все зависело от времени года, от капризов
ветра - попутного либо противного; от скорости течений, от погоды... Любой
путешественник может перечислить еще от десятка до полусотни причин и
обстоятельств, которые могут повлиять на то, какой долгой будет дорога.

  Йеттам эти обстоятельства были неизвестны.

  Погода благоприятствовала им на протяжении всего пути от Бангалора до
побережья Роана. Корабль, не останавливаясь, миновал Анамур и Ойтал и
пристал у подножия Хоангского хребта на день раньше установленного срока.
Возможно, этому обстоятельству способствовало и нежелание матросов долго
находиться на одном судне ( с которого, как известно, посреди океана никуда
не денешься) с двумя кошмарными существами. Убийцы Терея наводили ужас на
любых нормальных людей не только своим внешним видом, но и непривычным
поведением.

  Матросы были напуганы тем, что их пассажиры спали по одному-два часа в
сутки; ели так мало, что, казалось, не ели вообще; и довольствовались
половиной стакана воды, едва закрашенной несколькими каплями красного вина
- и это при такой-то жаре, да при том, что они ни минуты не сидели на
месте, изнуряя себя сложнейшими физическими упражнениями. Силищи они были
преогромной: никто из моряков не понимал, как в этих тощих телах хватало
энергии по семь-восемь часов подряд грести веслом, на которое обычно сажали
пять гребцов. Правда, с их помощью да при постоянном попутном ветре корабль
несся по Бангалорскому океану как на крыльях.

  Высадив своих странных пассажиров, корабль отправился на Окавангу за
пресной водой и провизией, договорившись десять дней спустя прибыть на
условленное место и встать там на якорь, дожидаясь их возвращения. Капитану
и самому претили подобные чудеса на его судне, да только с Орденом Черной
Змеи не враждуют: приказано ждать, и станешь ждать, как проклятый, иначе не
миновать жестокой расправы. Да и заплачено слишком щедро, чтобы терять
таких нанимателей.

  Йетты покинули корабль на рассвете. Они сменили свои темные свободные
одежды на более удобные для странствий пешком костюмы и несли за спинами
небольшие мешки со всем необходимым. Моряки какое-то время наблюдали за
тем, как два уродливых тощих человека с легкостью горных коз прыгали с
камня на камень, поднимаясь все выше и выше в горы, потом сплюнули и
отчалили от неприветливого берега - в любую минуту ветер мог выбросить их
корабль на скалы, и тогда гибель была бы неизбежной.

  Убийцы Терея чувствовали себя счастливыми, насколько им вообще было знакомо
подобное состояние. Они вернулись в горы, и пусть Хоанг был совсем не похож
на их родные места - все же это были скалы. Правда, считавшийся
неприступным горный хребет поразил йеттов своей доступностью. На севере
Ходевена, где исковерканная земля, покрытая застывшей лавой, была пустынной
и безжизненной, ходить по горам было и впрямь опасно. Случалось, что ни
трещины, ни выступа не могли нашарить пальцы на гладком, как стекло,
отвесном склоне. Здесь же горы были значительно старше, и время и ветра, и
многочисленные ручьи как следует потрудились над ними. Скалы, сплошь
поросшие кустарниками и деревьями, прорезанные шрамами трещин и расколов,
покрытые сетью ручьев и горных быстрых речушек, изобиловали живностью. С
точки зрения йеттов, здесь было просторно, уютно, а также невероятно легко
жить, ибо пищи и воды было достаточно для множества племен.

  Двое убийц поднимались на вершину хребта с такой скоростью, с какой
пересекает равнину всадник верхом на породистом скакуне. Они не
останавливались, чтобы отдохнуть или поесть: прямо на ходу срывали спелые,
сочные ягоды или глотали сладкую воду горных ручьев, то и дело попадавшихся
им на пути. Они дышали полной грудью, и, конечно, не ощущали никакого
холода, привычные к лютым зимним стужам Черных гор.

  Спуск и вовсе не составил для них труда.

  Несколько суток спустя они стояли по колено в бирюзовых, пронизанных
солнцем, волнах моря Луан и смотрели, как несется к ним небольшая ладья под
красным парусом.

  
  
  
  
  Капитан Джой Красная Борода был контрабандистом. Не то, чтобы он сильно не
любил императора или был чрезмерно обижен правящим домом - вовсе нет.
Просто младший отпрыск знатного княжеского рода ан-Ноэллин, прибывший в
Роан из Эмдена, не желал поступать на государственную службу. Его манили
авантюры, опасности, приключения и никакой зависимости, никакой
ответственности. Он хотел быть свободным.

  Семнадцати лет отроду молодой князь пристал к шайке морских разбойников,
грабивших альворанское побережья моря Луан. Поднимался он вместе с дикими
тетумами по Саргону до самого Аммелорда; насмотрелся всякого, поучаствовал
в сражениях и пришел к выводу, что убийства - это не его призвание. Слишком
уж грязное и кровавое это дело. А ему, Джою, по душе что-то иное.

  Молодой человек успел хорошо зарекомендовать себя в среде убийц, грабителей
и воров; особенно же он прославился как талантливый лучник, способный
попасть за сто шагов в мелкую монету, и любитель кулачного боя, в котором
равных ему не находилось по обоим берегам Саргона, от Альворана до Эмдена.

  Когда старый тетумский контрабандист предложил ему долю в своем деле,
княжич было засомневался, но как раз получил с оказией письмо от любимой
маменьки, которой постоянно отсылал подарки и короткие записки. Княгиня
ан-Ноэллин писала, что после смерти отца старшие братья и сестры поделили
наследство, и ее любимому Джою досталось три или четыре полудохлых овцы,
разрушенная ладья и... больше ничего. Сплюнув с досады, Джой навсегда забыл
о честной жизни, ведущей к нищете, и занялся контрабандой.

  Тетумец, взявший его компаньоном, протянул после этого недолго, и
прозаически скончался от старости, сделав Джоя своим единственным
наследником. После пышных похорон, сидя в конторе, бывший князь ан-Ноэллин
просмотрел многочисленные документы и чуть не последовал за усопшим в
лучший мир - в отличие от знатного отца, контрабандист оставил ему
наследство, на которое он мог скупить если не половину, то уж точно -
четверть Эмдена.

  С тех пор одиннадцать месяцев в году Джой Красная Борода занимался
контрабандой, приумножая свое и без того огромное состояние, а двенадцатый
проводил в праздниках и увеселениях. Теперь он собирался выполнить
последнее задание: провезти каких-то двух варваров, за которых ему
заплатили вполне приличную сумму, - а после как следует отдохнуть в Роане.

  Увидев тех, кого ему нужно было доставить в устье Алоя, Джой поморщился. Он
давно уже вырос, и хорошо разбирался и в людях, и в их секретах. Убийцы
Терея редко посещали эти места, но контрабандисты знали и о них, и об их
суровом и жестоком братстве. Была бы на то его воля, Джой не стал бы
связываться с йеттами, но - "давши слово, держись", и он приказал спустить
веревочный трап, чтобы подобрать пассажиров. В отличие от команды
бангалорского судна, контрабандисты с "Летучей мыши" от йеттов не
шарахались и не глазели на них с суеверным ужасом. Они и не то успели
повидать на своем веку.

  Когда один из убийц протянул Джою золотой стержень с шелковыми шнурами,
капитан потемнел лицом. Это было больше, чем приказ, и приказ
недвусмысленный; этот стержень являлся залогом того, что он должен был
выполнить абсолютно все, что у него только не попросят йетты, даже если их
просьба будет идти вразрез с его убеждениями. Скорее всего, так оно и
должно было случиться, ибо убийцы Терея никогда еще не являлись с благими
намерениями ни в какую землю. К тому же, их никогда не посылали с заданиями
простыми, с которыми мог бы справиться и обычный человек; и можно было
смело предполагать, что йеттами моментально заинтересуются люди императора.
Джою вовсе не хотелось причинять зла никому из Агилольфингов и их слуг либо
косвенно быть причастным к преступлению, направленному против правящего
дома или самой империи. Конечно, с некоторыми людьми Ортона I, например с
подчиненными Сиварда Ру сражаться было сложно, но и интересно. Более того,
не видевшие друг друга в глаза, начальник Тайной службы и контрабандист
испытывали друг к другу уважение, смешанное с симпатией.

  Джой любил эту солнечную, светлую, приветливую страну; богатых ее граждан,
легко расстающихся с деньгами; справедливые законы - особенно же ему
нравилось то, что в Великом Роане были запрещены пытки; а этим не баловали
своих граждан государи Альворана, Аммелорда, Лотэра, Эмдена и Самааны.

  Как и подавляющее большинство тех, кто стоял по другую сторону закона, Джой
знал многие секреты, недоступные честным гражданам: это было частью его
работы. И он уже хорошо представлял себе, куда и зачем должен отвезти двух
йеттов. Джой почувствовал, как у него мороз пробежал по коже; и на какой-то
миг ему показалось, что солнце потускнело и затянулось тучами - но нет, это
было всего лишь минутное впечатление.

  Он бы отказался от этого предложения, если бы не данное им слово. Впрочем,
в таком случае, он бы и слово свое не побоялся нарушить, но золотой
стерженек менял все в корне. Правда, послание было каким-то странным и
весьма непривычным, но проигнорировать его Джой Красная Борода не мог. Не
мог, и все тут. Хоть вешайся на мачте!

  "Летучая мышь" славилась своей быстроходностью. Утром йетты поднялись на ее
палубу; а уже через два дня, ближе к полуночи, ладья, стремительно рассекая
волны, подошла к устью Алоя.

  Джой отдал своим пассажирам маленькую лодочку, а сам увел судно подальше от
любопытных глаз, в небольшую бухточку, где было сооружено надежное укрытие.
Там он бросил якорь и стал терпеливо дожидаться возвращения йеттов. С
большим бы удовольствием мудрый контрабандист оказался бы подальше от тех
мест, где появились убийцы Терея, но он знал, как дорого могло ему обойтись
неповиновение. Капитан еще раз вытащил из-за пазухи полученное послание,
перебрал чуткими пальцами узелки. "И берегись гнева токе, если ты сделаешь
что-нибудь не так!" - просто удивительно дружеское, приязненное окончание
для письма.

  Эрлтон отличается оригинальным слогом - и ведь не возразишь.

  
  
  
  
  
  
  Йетты гребли без устали несколько часов под покровом темноты. Они миновали
сторожевую башню и посты; проплыли мимо редких огоньков спящего пригорода и
вскоре оказались в глухих и безлюдных местах. Здесь было недалеко и до
границы с Лотэром, проходившей по глухому лесу. Стояла абсолютная тишина,
нарушаемая лишь тревожным уханьем сов. Даже странно было знать, что совсем
недалеко отсюда находится пригород столицы, что огромное количество людей
живут совсем недалеко от этой глухомани, а сюда почти никто не заходит. Но
йетты хорошо знали, в чем крылась причина подобного отношения к этим лесам.

  Благоговение и священный трепет.

  Убийцы Терея понимали, какое это сильное чувство. Большинство их сородичей
испытывало нечто подобное по отношению к храму Терея и его служителям.
Здесь же находилось место последнего упокоения монхиганов. Тех самых
девятнадцати монхиганов, что были захвачены в плен королем Лотэра Отто
Майнингеном и использованы в качестве заложников; тех самых, кого не успел
спасти император Браган и кого после заключения мира с северными соседями
похоронили в старой дубовой роще.

  Поскольку люди здесь появлялись крайне редко, и звери, и птицы были вовсе
непуганными. Они с любопытством глядели на то, как двое диковинных существ
выпрыгнули на широкую песчаную отмель, а затем подняли на руки и отнесли в
прибрежные кусты небольшую долбленую лодочку. Серьезный, упитанный еж,
считающий себя полновластным хозяином здешних мест, сердито зафыркал на
пришельцев, но они не обратили на него никакого внимания - обошли стороной
и углубились под сень деревьев.

  Если на реке, под открытым небом, луна и звезды давали хоть какой-то свет,
то в чаще было абсолютно черно. Но йетты уверенно продвигались вперед: они
могли бы идти и с завязанными глазами, а в темноте видели вообще как кошки.

  - Это здесь, - прошептал один из них спустя часа полтора быстрой ходьбы.

  И это были первые слова, которыми йетты обменялись за несколько суток.

  Светало. Солнце еще не поднялось над горизонтом, но небо было уже
бледно-серым с розовыми разводами, словно в румянце. Тяжелая роса блестела
на свежих листьях; густая трава обхватывала ноги пришельцев и льнула к ним
в немой ласке. Стоял тот удивительный час, когда слаще всего спится и когда
прекраснее всего бодрствовать.

  Оба йетта сразу увидели то, что искали.

  Девятнадцать монхиганов были убиты Майнингеном во время войны с Роанской
империей; двадцать могил было в дубовой роще. Одна из них находилась в
тяжелом, приземистом склепе, похожем на гранитную скалу, и ее охраняли
десять воинов. Некогда здесь стояли на страже императорские гвардейцы, но
шесть веков подряд никто не нарушал тишины и покоя этого священного места,
а великанам-воинам хватало дела повсюду; и около ста лет тому они были
заменены обычными солдатами из элитного, дворянского полка. Рыцари
проводили здесь неделю подряд, а потом на три недели отправлялись в столицу
или ее окрестности. И хотя им время от времени напоминали о том, что они
поставлены здесь именно для охраны склепа и могил Саргонских чародеев, сами
рыцари привыкли считать себя чем-то вроде почетного караула. А от кого было
охранять мертвецов? От ежей и сорок? Ни один приказ, ни один устав не может
заставить человека поверить в грозящую опасность, если поколения подряд
рождаются и умирают в мире с собой и окружающими.

  Убийцы Терея бесшумно миновали девятнадцать мраморных надгробий,
расположенных широким кругом вокруг склепа, и с двух сторон подошли к
тяжелой двери, окованной железом. Возле нее стояли, опираясь на длинные
копья с широкими наконечниками, четверо рыцарей в полном вооружении и в
шлемах с опущенными забралами. Со стороны казалось, что они стоят вполне
прямо и смотрят перед собой, но йетты сразу поняли, что стражники мирно
дремлют на своем посту: у убийц был острый, звериный слух, да и обоняние не
уступало - они легко различили тихое посапывание, доносящееся из-под
забрала.

  Быстро и легко скользнули они к воинам и, прежде чем те успели хоть что-то
сообразить и окончательно проснуться, пронзили их стилетами с
четырехгранным лезвием. Это было проделано настолько молниеносно, что уже
секунд двадцать спустя четверо воинов лежали на упругой траве. Они не
успели издать ни звука.

  Поскольку убийцы Терея не знали, сколько еще охранников может быть внутри
склепа, то они перенесли убитых за деревья; и там быстро переоделись. Через
несколько минут они уже стучали в двери, держа копья наперевес. Им открыл
улыбающийся юноша - в латах, но без шлема. Открыл было рот, чтобы сказать
что-то, но один из йеттов пригвоздил его копьем к створке двери, а второй
закрыл рот умирающего рукой.

  С остальными воинами охраны они расправились так же просто и безжалостно.
Только двое солдат бодрствовали, остальные мирно спали на грубых деревянных
лавках. Они, скорее всего, и не узнали, что умирают.

  Йетты обыскали все помещения склепа, а их было всего пять - два наземных и
три внизу, под землей. Если бы у них не было инструкций, они бы долго
возились с поисками потайной двери, однако она была четко нарисована на
плане, и тут же, рядом Эрлтон написал, где находится механизм, открывающий
ее. Один из йеттов нащупал львиную морду, высеченную в гранитной стене, и
надавил на нее трижды. Раздался жуткий скрип, и в стене открылась небольшая
дверца толщиной в две ладони.

  Внизу, в небольшом зале с куполообразным сводом, было абсолютно пусто; все
углы были затянуты паутиной, в которой висели высохшие мертвые пауки. И
только посредине возвышался мраморный постамент, на котором стояла тяжелая
каменная гробница. И пол, и постамент были покрыты толстым слоем пыли.
Откуда-то с потолка пробивался тонкий луч света, упиравшийся в вырезанное в
мраморе лицо - красивое и спокойное, обрамленное густыми прядями волос. Это
был барельеф, в полный рост изображавший лежащего человека со скрещенными
на груди руками. Йетты осторожно подошли поближе и одновременно сдвинули
резную, казавшуюся неподъемной крышку. Под ней, на своеобразном ложе из
золотой парчи и красного бархата, лежало в такой же позе обезглавленное
тело в выцветших зеленых одеждах.

  
  
  
  
  
  
  
  
  Библиотекарь был маленьким, сухоньким, туговатым на ухо старичком, который
буквально трясся над своими драгоценными книгами и в упор не замечал
окружающих. Император был для него важной персоной вовсе не потому, что
занимал самый завидный трон на всем Лунггаре, а только по той причине, что
был заядлым читателем и свободно владел многими языками. И поскольку
страсть Ортона к чтению отражалась и на составе библиотеки: император не
жалел денег на приглянувшуюся ему книгу - библиотекарь снисходительно
относился к своему государю.

  Он был очень рассеянным и задумчивым; и память его постоянно подводила, но
только в обычной жизни. Зато в бесконечных шкафах и полках он
ориентировался как птица в небе или зверь в лесу. У него можно было безо
вских затруднений получить любую справку, буде она касалась книг,
когда-либо написанных людьми.

  В последнее время и зрение стало ухудшаться, поэтому библиотекарь,
которого, кстати, звали Олден Фейт, заказал себе огромное увеличительное
стекло - еще больше знаменитого на весь Роан увеличительного стекла Аббона
Флерийского - и теперь никогда с ним не расставался.

  Олден был потомком старинного баронского рода, однако уже давно утратил
связь со своей многочисленной родней. Еще в юности он проявил такое же
равнодушие к ратным подвигам и политической карьере, какую любовь и
восхищение испытывал перед литературой. В конце концов старый барон - его
отец - отчаялся вразумить упрямое чадо и рассвирепел до такой степени, что
лишил Олдена наследства. Похоже, что молодой баронет даже обрадовался этому
обстоятельству и покинул родительский замок с твердым намерением более туда
не возвращаться. Он без труда поступил в знаменитый на весь континент
университет Эр-Ренка и закончил его вдвое быстрее, чем многие сверстники. В
дальнейшем барон Олден Фейт держал маленькую букинистическую лавочку.
Вообще считалось, что он торгует редкими книгами: то есть скупает раритеты
и продает их заинтересованным лицам. Однако на самом деле Фейт был не в
состоянии расстаться хотя бы с одним из приобретенных экземпляров, и потому
вскоре разорился, потеряв все деньги и свою лавочку, но оставшись
обладателем бесценной библиотеки. Рассвирепевшие кредиторы хотели было
пустить ее с молотка, однако в дело вмешался сам тогдашний государь
Великого Роана - Морон IV. Он выкупил и бесценную коллекцию, и услуги
самого Фейта.

  Таким образом, вот уже шестой десяток лет барон являлся главным хранителем
императорской библиотеки и был вполне доволен своим положением. В его
распоряжении находилось более сотни тысяч уникальных экземпляров рукописей,
свитков, и даже восковых и глиняных табличек, каждая из которых стоила
приблизительно столько же, сколько приличный дом в одном из крупных
городов. Конечно, ему помогали многочисленные писцы, младшие библиотекари,
антиквары и хранители - иначе он бы просто не справился с этим книжным
морем - и все же он здесь был полновластным хозяином, и чувствовал себя за
своим столиком уверенней, нежели многие короли на своих тронах.

  Как это ни противоречило его образу рассеянного и нелепого ученого,
страдающего к тому же старческим склерозом и слабоумием, Фейт был весьма
наблюдателен и сметлив. Чтение мобилизует разум, заставляя его трудиться
активнее, нежели обычно. И у библиотекаря была своя точка зрения на все
происходящее в императорском дворце. Поэтому визит Сиварда Ру в
сопровождении Аластера, Шовелена, Аббона Флерийского и гвардейцев, он
воспринял всерьез.

  - Долгих лет тебе, Олден, - поклонился старику одноглазый. - У нас к тебе
важное дело.

  - Судя по составу делегации, - улыбнулся барон, - речь пойдет не только и
не столько о книгах, сколько о предметах отвлеченных.

  - Ну, можно выразиться и так, - закашлялся Сивард, который всегда испытывал
странную неловкость, разговаривая с библиотекарем.

  - И какую справку хотели бы получить достойные господа?

  - Мы бы хотели знать, не искал ли кто в последнее время сведений о
монхиганах: об их одеяниях, атрибутах, знаниях, заклятиях, ядах?

  Слово "яды" Сивард выделил особо.

  Библиотекарь окинул вельмож, явившихся к нему, долгим и пристальным
взглядом, затем вздохнул. Если бы среди собравшихся не было Аластера, то
вряд ли бы они услышали от Олдена Фейта то, что он собирался им сейчас
рассказать. К командиру императорских гвардейцев старик испытывал ни с чем
не сравнимое доверие. И ничем не объяснимое. Испытывал и все тут.

  - Недавно ко мне являлся с подобными вопросами господин императорский шут,
- молвил он после недолгой паузы. - Но тут есть одна небольшая сложность. И
прежде чем я расскажу подробности нашего разговора, мне необходимо обсудить
это дело с его светлостью герцогом Дембийским, если он позволит, конечно.

  Аластер тут же взял старика под руку и отошел с ним за книжные полки,
служившие крепкой и надежной стеной, защищающей от постороннего взгляда.

  - Что Вы хотели сказать мне, добрый Олден? - спросил великан.

  - Всем ли Вы доверяете, Ваша светлость? - поинтересовался библиотекарь
вполголоса. - Уверены ли Вы, что я могу говорить о вещах самых необычных и
самых секретных в присутствии всех этих людей?

  - Абсолютно доверяю, - кивнул головой Аластер. - Вам нет необходимости
утаивать какие бы то ни было детали и подробности: все эти господа так же,
как и я, заинтересованы в том, чтобы разобраться в некой запутанной
истории, произошедшей недавно во дворце. Надеюсь, что это останется между
нами.

  Библиотекарь строго поглядел на герцога через увеличительное стекло:

  - Молодой человек, я дворянин, и за восемьдесят лет жизни никто не обвинял
меня в чрезмерной болтливости и вольном обращении с чужими секретами.

  - Прошу простить меня, Олден, - сказал Аластер, улыбаясь неизвестно чему.

  - И когда это маленькое недоразумение улажено, - как ни в чем не бывало
продолжил старик, - я хотел бы изложить все, что знаю, в пристутствии
остальных, чтобы не повторять помногу раз.

  - Конечно, это Ваше неотъемлемое право.

  Они вернулись в центральную часть библиотеки, где у столов, заваленных
рукописными изданиями, беседовали спутники герцога Дембийского.

  - Итак, господа, - сказал библиотекарь, нервно протирая свое увеличительное
стекло. - Как я уже имел честь сообщить вам: подобные вопросы интересовали
господина императорского шута, однако спрашивал меня вовсе не он.

  - Вы хотите сказать, что он присылал к Вам слуг с записками или устными
приказаниями? - не удержался от вопроса Сивард.

  - Юноша, - обратился к нему библиотекарь, - если бы я хотел сказать это, я
бы это и сказал. Я бы составил фразу приблизительно следующего содержания:
"Господин императорский шут присылал ко мне посредников с просьбой
подобрать литературу по названному вопросу, что и было мной сделано
тогда-то и тогда-то". Но, - он поднял вверх указательный палец, высохший,
сморщенный, в рыжих старческих пятнах, - дело заключается совсем в другом.

  Ко мне приходил сам государь, переодевшись господином императорским шутом.
И он сам копался в книжном собрании, не допуская меня к своей персоне.
Таким образом, предполагалось, что я не должен знать, какие именно вопросы
его интересовали.

  - Стоп! - сказал Аббон Флерийский. - Я, барон, знаю, что Вы мудры и опытны,
и мне вовсе не хотелось бы подвергать сомнению истинность Ваших слов, но
согласитесь, что Вы сообщили нам слишком много неясного...

  - Понимаю, понимаю, - согласился Олден, протирая свое увеличительное стекло
шелковым пышным рукавом. - Я сам виноват, что не стал рассказывать по
порядку. Во-первых, как я вижу, у вас, господа, вызывает естественное
недоумение тот факт, что я отличил господина шута от государя. Я прав?

  - Конечно. До сих пор предполагалось, что они неотличимы.

  - Это так, - улыбнулся библиотекарь. - Но не для меня. Видите ли, господин
шут - человек, кстати, весьма образованный, - листает книги иначе, чем
государь. Он берет их указательным пальцем за правый верхний угол и
осторожно переворачивает. А государь листает за нижний правый угол,
несколько раз перебрав пальцами для удобства. Эти две манеры слишком резко
отличаются друг от друга, чтобы быть присущими одному и тому же человеку.

  - А как же Вы узнали, какие книги интересовали государя, если он Вас не
пригласил с собой? - задал Сивард следующий вопрос.

  - Тут еще легче. Государь отправился вон к тем шкафам, а к ним никто не
притрагивался вот уже года три, с тех пор, как я составлял последний
каталог. Как Вы знаете, ключи от этого собрания находятся у немногих; и
посторонний не имеет доступа к тем полкам. Так вот, я просто посмотрел, на
каких книгах этой полки не было пыли. Пять или шесть томов государь просто
вынул, а затем поставил обратно, наскоро пролистав - это тоже видно по
следам пыли. А три тома изучал довольно серьезно. Он пробыл здесь около
шести или семи часов.

  Я бы никогда не стал раскрывать секреты государя, если бы не тот факт, что
он был немного не в себе - на это я обратил особое внимание.

  Сивард и Аластер переглянулись. Старик явно уловил этот взгляд и, кашлянув,
заметил:

  - Позволю себе сказать, что это был тот государь, который интересуется
историей охоты и холодным оружием.

  Теперь четверо мужчин смотрели на него, не отрываясь.

  - Я напугал вас, господа? - спросил библиотекарь.

  - Нет, - серьезно отвечал Аластер. - Но Вы только что предъявили нам
неопровержимые доказательства того, что Вы владеете одной из самых
серьезных государственных тайн. Ведь если я Вас правильно понял, Вы имели в
виду, что государей несколько?

  - Конечно, конечно. Именно это, молодой человек. Такому старому зануде, как
я, видны многие мелочи, которым никто другой не придаст значения. Когда
государь является ко мне несколько раз в неделю, нетрудно сделать вывод,
что вкусы его разительно меняются.

  Скажем, в понедельник он бегло просматривает новую книгу в коллекции и
откладывает ее на потом, явно не заинтересовавшись, зато в четверг с
восторгом ее читает. Так бывает, господа, и с обычными людьми, однако не с
таким постоянством. Разумное объяснение может быть только одно: несколько
человек, похожих как две капли воды, и все же вполне самостоятельных, живут
одной общей жизнью. И у них это выходит. Поверьте, что никто бы не
догадался об этом секрете, если бы не разная манера читать, листать
страницы. Тот, кто отвечает за вопросы безопасности, должен особо
присмотреться к подобным деталям.

  - Великий Боже! - выдохнул граф Шовелен, до сих пор не проронивший ни
слова.

  - А в чем заключалось ненормальное состояние государя? - спросил Аббон
Флерийский, которого мало сейчас интересовали подробности дедуктивного
метода барона-библиотекаря.

  - Ну, разве не достаточно того, что он переоделся другим? Я много лет служу
Агилольфингам: знал и покойного императора - Морона IV, и нынешнего знаю с
младых ногтей; но до сих пор ничего подобного не наблюдал. Ведь государи
стали отличаться друг от друга не так уж и давно. Иначе я бы нашел время
поговорить об этом с его светлостью.

  Барон даже не скрывал, что из всех присутствующих Аластер представляется
ему самым надежным и заслуживающим наибольшего доверия.

  - Как давно? - быстро спросил Сивард.

  - Месяцев пять или около того, - отвечал Олден, подумав. - Меньше полугода,
это точно. И потом, не истолковывайте мои слова превратно: я не говорил,
что все государи стали отличаться так уж разительно. Некоторая несхожесть
наблюдалась мной весьма давно, но была настолько терпимой, что я и полагал
большей доблестью хранить эту тайну, нежели тревожить окружающих по
пустякам. И не смотрите на меня волком, юноша, - обратился он к
одноглазому. - Не думайте, что если я догадался, то и другие вполне могли.
Другие не сидят с его величеством по три-четыре часа в замкнутом помещении
и не смотрят сквозь увеличительное стекло, как он листает книги. Понимаете,
если не знать, то подобная идея и в голову не придет... Да, о чем это я?
Ага... Около полугода тому государь, которого интересовала охота и холодное
оружие, долго не появлялся в хранилище. А когда появился, то я обратил
внимание на то, что его обращение с книгами стало другим: не таким бережным
и аккуратным. Он словно все время кипел изнутри, но ничем не выдавал себя
за исключением тех моментов, когда клал книги на стол или ставил их на
полку. Мелочь, скажете вы, но мелочей в моем деле не бывает.

  Когда человек небрежно сует не на свое место прежде любимый и бережно
хранимый том, дело неладно.

  - Что же Вы молчали до сих пор, барон? - с досадой воскликнул рыжий.

  - А кто я такой, чтобы обсуждать слова и поступки, а тем более - действия
моего государя? - спросил Олден. - Я ответил вам только потому, что
догадываюсь - речь идет о вещах очень серьезных.

  - Нам нужно идти, барон, - сказал Аластер. - Мы признательны за то, что Вы
помогли нам. До свидания.

  И он двинулся к выходу. За ним последовал, раскланявшись, граф Шовелен и
бледный и взволнованный Аббон Флерийский. Сивард на мгновение задержался у
выхода, разглядывая старика.

  - Должен выразить Вам свое искреннее восхищение, - сказал он. - Когда эта
заваруха закончится, если Вы позволите, явлюсь к Вам поговорить о том, о
сем.

  - С удвольствием, - церемонно поклонился Олден. - Думаю, у нас найдется
много тем для увлекательной беседы.

  Но когда одноглазый уже повернулся, берясь за ручку двери, старик
воскликнул:

  - Подождите, юноша! Один вопрос, всего один. Как же Вы сами их различаете?

  - А никак, - ответил Сивард со странной улыбкой. - Вообще не различаю. Для
этого есть Аластер и его гвардейцы: они просто знают наверняка.

  
  
  
  
  
  
  Тиррон, архонт Бангалора, вернулся в свои покои после торжественного
приема, на котором присутствовали послы более десяти иностранных
государств. Прием длился около трех часов, и архонт был окончательно
измучен их бесконечными речами. Переводчики старались вовсю, но большая
часть сказанного, была слишком невразумительной, чтобы хороший перевод мог
спасти дело.

  Жители Ходевенского континента были настоящими варварами: и те, что жили на
севере, и те, что обитали на юге. Их единственным занятием была война.
Правда, иногда они торговали, но это тоже больше было похоже на вооруженный
грабеж - во всяком случае, с точки зрения цивилизованных людей. Варварские
царьки очень долго делили между собой центральную часть континента, и более
шести или семи сотен лет история его представляла из себя сплошную цепь
кровопролитных войн и бессмысленных убийств. Однако ничто не может длиться
вечно; и ко времени описываемых нами событий на Ходевене установился шаткий
мир.

  Бангалор с его неисчислимыми богатствами и благословенным климатом всегда
привлекал завоевателей с Ходевена. Однако несколько внезапных смертей
подряд начисто отбили у тамошних правителей охоту выступать против
небольшого островного государства с оружием в руках. Теперь они налаживали
торговые и дружеские связи, утомляя и себя, и архонта бесконечными
посольствами.

  Тиррон едва стоял на ногах.

  С огромным трудом он перенес долгую и мучительную процедуру освобождения от
пышных парадных одежд и громоздкой, огромной короны-сооружения, давившей
ему на плечи невыносимой тяжестью. Архонт изнывал от усталости и его
тошнило от многочисленных сверкающих одежд и украшений, которые цепляли на
него во время торжественного выхода на люди. Он изумлялся своим придворным,
которые каждый день носили на себе эти драгоценные гири, и радовались, если
случалось перещеголять остальных так называемым великолепием. Тиррон
отказывался понимать их, таскающих на себе головные уборы из золота и
серебра, украшенные рогами, выполненные в виде птичьих голов или морд
свирепых хищников.

  Со стороны это выглядело внушительно и даже красиво - это он признавал. Но
ежедневное пребывание в этом сверкающем склепе, который нужно было таскать
на себе в любую жару - такое положение вещей было выше его понимания.
Правда, придворные, в отличие от архонта, не имели права ходить с закрытым
лицом; и в этом он им искренне завидовал. Его собственная корона была еще
более страшной и напоминала ему клетку. Как, впрочем, и все, что его
окружало.

  Архонт отказался от обеда и сразу повалился в постель, приказав укрыть себя
несколькими теплыми одеялами. Несмотря на это и на то, что в огромном
камине разожгли огонь, отчего в небольшой комнате на вершине башни стало
тепло, как на солнцепеке, его тело сотрясала крупная дрожь, и холодный пот
заливал простыни. Старый слуга, находившийся при Тирроне еще в дни его
молодости, несколько раз менял своему хозяину рубахи и постель.

  Лекаря не звали.

  Все знали, что архонта терзает страшный недуг, доставшийся ему по
наследству от предков. Ни одного мужчину из рода Аберайронов не миновала
эта тяжелая болезнь, и исцеления от нее не было.

  Тиррон лежал пластом, укрытый одеялами до подбородка и сходил с ума от боли
и сознания собственного бессилия. Временами он терял сознание, и тогда
оглушительная темнота и пустота наваливались на него, а затем вновь
отступали.

  Вечером, когда зажгли свечи и задернули шторы на окнах, к Тиррону явился
человек в серебряной маске.

  Он вошел без стука, внезапно и бесшумно, заставив архонта вздрогнуть от
ужаса при своем появлении.

  - Плохо? - спросил равнодушно.

  Тиррон едва нашел силы, чтобы разлепить пересохшие, шелушащиеся губы и
ответить:

  - Да. Сегодня еще хуже.

  Человек в серебряной маске протянул высохшую костлявую руку и нащупал
жесткими пальцами пульс. Жилка билась и вздрагивала под кожей бешено и
неровно.

  - Тебе недолго осталось, архонт, - процедил Эрлтон сквозь зубы. - Тебе
снова нужно принимать лекарство.

  - Дай, дай скорее, - прохрипел Тиррон.

  - Нет, сперва нам нужно договориться о цене.

  - Чего ты хочешь? - архонт не смог произнести слова вслух, и человек в
серебряной маске скорее догадался о смысле сказанного по движению его губ.

  - Новой услуги.

  - Я сделаю.

  - Ты отдашь приказ напасть на Великий Роан!

  Как бы ни было плохо архонту, как ни туманилось его сознание, как ни
безразличны были сейчас ему земные дела, он оторопел.

  - Ты безумен! - выдохнул он. - Это же самоубийство.

  - Я все продумал, - сказал человек в серебряной маске. - Не такое уж это
безумие, как кажется на первый взгляд. Да и потом, у тебя просто нет
выбора.

  - Выбор всегда есть, - молвил Тиррон, пытаясь взять в себя руки.

  Но слабое тело отозвалось такой волной боли и слабости, что минутная
вспышка воли тут же угасла.

  - Нет у тебя выбора, - сказал Эрлтон. - Ты прикажешь своим воинам одеться
эмденскими солдатами и горцами Рамона и нанести двойной удар по Ашкелону.

  Тиррон молчал. Все его силы сейчас уходили на то, чтобы не кричать от боли.
Ему казалось, что под ребрами у него поселилась змея, которая медленно
выгрызает его внутренности и пускает в зияющие раны свой страшный яд. Перед
глазами архонта плыл зеленый туман; в ушах стучали барабаны, адской болью
отдаваясь в затылочной части. Тело стало ватным и более не слушалось его.
Он знал, что умирает, но это было не столь страшно. Гораздо хуже было то,
что Тиррону было известно, какой долгой и мучительной может стать его
агония; что она затянется на долгие месяцы в течение которых он станет
молить о смерти, как об избавлении.

  То, что требовал от него Эрлтон, было ужасно. Но ему необходимо лекарство.

  - Ты подпишешь бумагу? - насмешливо спросил человек в серебряной маске.

  - Да...

  - Тогда я дам тебе лекарство, как только ты это сделаешь.

  И Эрлтон показал архонту маленький пузырек со спасительным снадобьем -
матового стекла с пробкой в виде змеи.

  - Давай, давай я подпишу! - выкрикнул архонт, и от этого крика кровь пошла
у него из ушей и носа, заливая белый шелк простыней.

  Эрлтон безразлично смотрел на страдающего человека. Он развернул перед
глазами измученного архонта длинный свиток, протянул ему неведомо откуда
добытое перо, и Тиррон торопливо нацарапал внизу несколько слов. Только
тогда маг откупорил пузырек и вручил его больному.

  
  
  
  
  
  
  
  
  Выйдя из библиотеки, герцог Дембийский отправился на второй этаж дворца. По
дороге к нему присоединились четверо гвардейцев. Граф Шовелен с изумлением
наблюдал за слаженными действиями великанов: он все время находился рядом с
Аластером и не спускал с него глаз, однако же не видел, чтобы тот подавал
какие-либо знаки своим воинам; тем более, не слышал, чтобы герцог издал
хоть один звук - членораздельный либо не вполне. Но все же гвардейцы
каким-то невероятным образом поняли своего командира и, не задавая
вопросов, двинулись за ним.

  Аббон Флерийский шел в стороне, будто сам по себе, погруженный в раздумья.
Казалось, все прожитые годы внезапно обрушились на него, и он выглядел как
дряхлый старец, погруженный, к тому же, в скорбь. А скорбь никого не
красит. Он напряженно раздумывал над тем, что и когда упустил; почему
близнец повел себя таким странным образом; почему он остался наедине со
своими проблемами, и не пришел за помощью ни к кому из своих верных друзей.
Чувствовал ли он, что у него есть друзья, или тяжесть ответственности и
оглушительное одиночество сломили его? Если это так, то кто станет
следующей жертвой?

  За все время существования династии Агилольфингов, а, следовательно, и
близнецов правящего государя, никогда не случалось подобных печальных
происшествий.

  Сивард Ру думал приблизительно о том же. Странно, но именно этот резкий и
грубоватый человек, которого никто не мог заподозрить в излишней
сентиментальности и добросердечности, надеялся, что близнец сможет
предоставить им простое и убедительное объяснение, которое снимет с него
подозрения в убийстве.

  Они еще не дошли до покоев близнеца , когда им навстречу выбежал
взволнованный слуга.

  - Ваша светлость! Ваша светлость! Как хорошо, что Вы здесь! Господин шут
умирает!!!

  Аластер оглянулся на своих спутников и бросился по коридору огромными
прыжками. В считанные секунды преодолев оставшееся расстояние, он скрылся
за дверью. Гвардейцы метнулись за ним, и уже следом торопились Сивард,
Аббон и посол Шовелен.

  Когда они вошли в маленький зал, оббитый голубым шелком, первое, что
бросилось им в глаза - это распростретое на ковре тело в пестрых одеждах.
Колпак и бубенцы валялись рядом.

  Сивард подошел к шуту и опустился на ковер рядом с ним. Лицо мертвеца было
спокойным и даже немного торжественным. Не было похоже, чтобы он чего-то
испугался или чувствовал, что умирает.

  - Ты успел? - поднял Сивард свой единственный глаз на застывшего в молчании
Аластера. - Он был ... жив?

  - Да, - тихо ответил герцог.

  - Он что-нибудь тебе сказал?

  - Нечто странное. Он сказал: "Там его больше нет." Я понятия не имею, что
он хотел сообщить нам.

  - А где же государь? - осторожно спросил Шовелен. - Что здесь делает шут?

  - Это не шут, - обернулся к нему Аластер. - Это и есть тот близнец, о
котором говорил нам библиотекарь. Он снова переоделся шутом.

  - Кто же убил его?

  - Не знаю. Надо, чтобы Сивард здесь все хорошенько осмотрел. А нам пока
делать тут нечего. Аббон, ты понимаешь, что могли значить его предсмертные
слова?

  - Догадываюсь. И упаси Боже, если я окажусь прав.

  - У меня странное ощущение, - молвил начальник Тайной службы, оглядываясь
по сторонам. - Где тот слуга, который нашел его?

  - В коридоре. Его охраняют Лекс и Нарда, - ответил одноглазому один из
гвардейцев.

  - Мне нужно немедленно допросить его. Я почти уверен, что этого близнеца не
убивал никто.

  - Ты хочешь сказать, что он сам..?

  - Похоже на то. Но с уверенностью я смогу говорить об этом только часа
два-три спустя. Аластер, вели кому-нибудь отправиться за моими
следователями: я сейчас напишу записку.

  Пока Сивард торопливо писал распоряжение своим подчиненным, то и дело
попадая пером мимо чернильницы и разрывая тонкую бумагу резкими движениями,
Аластер отвел Аббона Флерийского и Шовелена в сторону.

  - Ну, - сказал он, обращаясь к магу. - Теперь уже некуда тянуть:
рассказывай, что тебя так тревожит в последнее время.

  - Извините, граф, - молвил Аббон и потянул великана за рукав. - Наклонись,
дай ухо.

  И торопливо прошептал всего несколько слов. Насколько Шовелен разбирался в
людях, герцога эти короткие фразы потрясли до глубины души.

  - Нет, не может быть. Ну, причем тут... Я бы почувствовал.

  - А если нет? - спросил маг. - Я вот тоже ничего не могу обнаружить, и,
заметь, именно это меня и беспокоит. Я хочу, чтобы мы с тобой немедленно
выехали. Лучше сразу и навсегда уяснить себе, что происходит. Правда, еще
пару дней тому Сивард по моей просьбе проверял целость и сохранность
тайника, но береженого Бог бережет - давай убедимся лично.

  - Согласен, - пророкотал великан.

  Он обернулся к послу Шовелену и произнес с сожалением:

  - Граф, я вынужден просить Вас поскучать какое-то время без общества. Вам и
Вашему племяннику будет предоставлено все, что Вы ни пожелаете, а мы
покидаем Вас по неотложному делу.

  - Какие могут быть разговоры? - ответил посол. - Вы и так проявляете
чрезмерную любезность по отношению к моей персоне. Разумеется, я помню о
взятых на себя обязательствах, и буду рад хоть чем-то вам помочь.

  С этими словами он коротко поклонился присутствующим и отправился к себе,
чтобы отдохнуть от последних потрясений. Шовелен искренне рассчитывал
погрузиться в бассейн на несколько часов, а затем выспаться в течение
суток, а то и больше. Он не питал иллюзий, и понимал, что находится уже в
том возрасте, когда о здоровье нужно особенно заботиться, иначе оно
напомнит о себе самым неприятным и недвусмысленным образом.

  Сивард дождался прихода двух своих помощников, подающих огромные надежды в
сыскном деле, и занялся вместе с ними изучением тех мелочей, которые,
собственно, и решают все в ходе следствия.

  Аббон Флерийский и Аластер, взяв с собой отряд из десяти человек, выезжали
из ворот дворца, когда навстречу им попалась конная процессия, состоявшая
из императрицы Арианны, шута, нескольких вельмож и гвардейской охраны.
Позади держались многочисленные слуги, пажи и несколько фрейлин, ехавших в
экипаже.

  - Далеко ли собрались? - окликнул путешественников шут.

  - Довольно, - уклончиво отвечал Аластер.

  Он подъехал к шуту поближе и сказал ему так, чтобы не слышали остальные:

  - Передашь императору, что мы будем отсутствовать не больше суток; но в
течение двенадцати-пятнадцати часов нас точно не будет в городе. Пусть Его
величество не беспокоится. Если же государь захочет знать подробности, то
пусть прикажет вызвать к себе Сиварда.

  - И не сомневаюсь, что этот рыжий пройдоха окажется в курсе всех новостей,
- широко улыбнулся шут. - Ну, что же, дети мои. И не хотелось бы с вами
расставаться, да делать нечего. Поезжайте с Богом, возвращайтесь с удачей.

  - Спасибо, - кивнул Аббон. - Удача всегда пригодится!

  Они поклонились юной императрице, отметив про себя, что она так и цветет от
радости, и отправились в путь.

  - Что-то случилось? - спросила Арианна у шута, когда маленький отряд
скрылся вдали.

  - Нет, Ваше величество, не стоит беспокоиться. Обычные рутинные дела,
которые постоянно приходится решать власть предержащим. Развлекайтесь и не
думайте об этом.

  - А не много ли я бездельничаю? - кокетливо спросила Арианна у молодого
человека.

  Он негромко позвенел своими бубенцами, оглядел ее с ног до головы и
ответил:

  - Много. Но Вы так очаровательно это делаете, Ваше величество, что, право
слово, Вам стоит продолжать в том же духе.

  
  
  
  
  
  
  Арианна проводила с шутом все больше и больше времени. Он оказался веселым
собеседником и большим знатоком искусств. К тому же, шут явно
симпатизировал своей государыне, и все время, свободное от исполнения своих
обязанностей, с радостью посвящал ей.

  Особенно молодой государыне нравилось, как он шутил. Она долго
присматривалась к этому Ортону, чтобы понять, что он за человек, и пришла к
выводу, что он такой же достойный близнец императора, как и остальные. Само
собой разумеется, что Арианна ни с кем не делилась своими мыслями. Даже с
Алейей Кадоган и ее сестрой Ульрикой, которые были почти неразлучны со
своей повелительницей.

  Арианна давно заметила, что шут никогда не позволяет себе насмехаться над
единственным глазом Сиварда, горбом Аббона Даджарра, великанским ростом
Аластера и над множеством других вещей, хотя порой насмешка так и
напрашивалась во время разговора. Зато он охотно вышучивал императора и
самого себя - себя, особенно рьяно.

  Императрица заинтересовалась Ортоном-шутом после того памятного разговора в
парке. Она долгое время хранила подаренный им цветок - хотя и не придавала
этому особенного значения. Затем последовала еще одна совместная прогулка,
после которой Арианна все чаще в своих мыслях обращалась к шуту. Ее
внимание к нему стало вполне осознанным. Она заметила, что шута любят почти
все; но лучшей рекомендацией было для нее отношение Аластера, Теобальда и
великанов-гвардейцев. Похоже, они считали Ортона-шута своим близким другом,
и герцог Дембийский часто предпочитал его общество любому другому, если
имел возможность выбирать.

  К тому же, шут часто приносил Арианне цветы и мелкие подарки от имени
своего государя и от своего собственного, и делал это настолько
непринужденно и ласково, будто сам Ортон в эти минуты говорил со своей
возлюбленной. Была и еще одна мелочь.

  Котенок Сту, подаренный ей императором в день свадьбы, довольно сильно
подрос, и теперь уже никак не мог называться котенком. Правда, до своих
грозных родичей - горных львов - ему было еще очень и очень далеко, но
любого кота он превосходил размерами настолько, что эти отъевшиеся, важные
животные, которых очень любили при роанском дворе, завидев его, спасались
бегством. Собаки еще облаивали Сту, но уже не любили подходить близко, ибо
имели удовольствие познакомиться с его тяжелой лапой. Сту достигал Арианне
середины бедра и был все того же ослепительно-белого цвета. Он обожал
играть, как настоящий котенок, и мог часами гоняться за каким-нибудь
бантом, привязанным к нитке, но мог и рявкнуть при случае на неугодную ему
особу.

  По приказу императрицы ему сделали широкий кожаный ошейник, и теперь он
постоянно носил его, периодически жалуясь на этот противный предмет.
Выражая недовольство, он выводил басовитые рулады, срываясь на мяуканье.
Звучало это смешно.

  У Сту были свои симпатии и антипатии. Арианну он обожал и считал, очевидно,
родительницей, потому что именно она выкормила его сперва молоком, а потом
и мясом. Кормила его государыня только из своих рук. Почитал и любил он
также Ортона, признавая за ним право распоряжаться всей его жизнью и даже
ковриком, на котором Сту спал в спальне императрицы. Аластера и его
гвардейцев, а также баронессу Кадоган побаивался. Слушался беспрекословно,
но шерсть на загривке топорщил и уши прижимал. То же самое относилось и ко
всем гравелотским горцам, сколько их ни было во дворце. Ни в грош не ставил
львенок прочих близнецов Ортона и многочисленных придворных. С Сивардом
ладил, как с равным; на Аббона Сгорбленного шипел. А вот к шуту питал такую
же привязанность, как к Арианне и Ортону Агилольфингу.

  Именно шут впервые повел ее во дворцовую библиотеку, где она имела
удовольствие познакомиться со стареньким библиотекарем Олденом Фейтом -
неограниченным повелителем сотни тысяч книг, свитков, табличек, списков и
прочих сокровищ. Ошеломленная таким количеством прекрасных книг, Арианна
долгое время ни на кого не обращала внимания; а когда оторвалась от чтения
толстого романа, посвященного истории острова Окаванги и его правителей, то
увидела, как шут и библиотекарь увлеченно спорят по поводу какого-то
перевода. И старичок, и Ортон-шут раскраснелись и разволновались, отчего
глаза у них сияли, как звезды. Шуту неожиданно к лицу оказался пестрый
наряд и даже трехцветный колпак с бубенцами.

  И Арианна в какой-то краткий миг вдруг поняла, что любуется им так, как еще
сегодня ночью любовалась своим возлюбленным. И хотя Ортон-император, и
Ортон-шут были абсолютно разными людьми, которых она никак не могла
принимать за одного человека, она почувствовала в груди странное стеснение,
похожее на то, что чувствовала в пятнадцать лет.

  Императрица вскочила и убежала из библиотеки, прежде чем изумленный шут и
барон Фейт сумели что-либо сообразить.

  Она испугалась, что еще немного, и влюбится в очаровательного шута.

  
  
  
  
  
  
  Через несколько часов Тиррону стало значительно лучше, и он смог ненадолго
встать с постели и пройтись по своей комнате.

  Архонта Бангалора терзала мысль о его полной зависимости от жестокого и
коварного главы Ордена Черной Змеи; о том, что сопротивляться ему он не
сможет и не сумеет; и о том, какой кошмарный поступок он совершил, подписав
приказ о нападении на провинцию Великого Роана. Тиррон никогда не мог
разобраться в запутанных и сложных планах Эрлтона, даже в том случае, когда
тот посвящал его в какие-то детали. Случалось это крайне редко и по
настоятельной необходимости, но и тогда архонт чувствовал себя несмышленым
ребенком. Большую же часть времени он просто пребывал в томительном
неведении относительно того, что происходит в мире.

  Он и в самом деле отличался от узников только тем, что условия его
содержания были роскошными. Однако никакой свободы ему не полагалось. Как,
впрочем, и ни одному из его многочисленных предков.

  Тиррон не знал, как тяжело переносил неволю его отец или его дед. Иногда он
и думать об этом не желал, предпочитая испытывать страдания лишь в
настоящем; иногда прошлое терзало его, словно кровоточащая рана. С самого
детства архонт привык к тому, что является лишь номинальным владыкой
Бангалора; а на деле все решает и всем заправляет страшный человек в
серебряной маске, похожий на ожившего мертвеца.

  Если бы не недуг, терзающий и плоть, и душу Тиррона, он, может и восстал бы
против своего тюремщика; но человек слаб - и архонт не мог даже помыслить о
том, чтобы несколько дней подряд испытывать боль, которую он ощущал, если
вовремя не получал лекарств.

  Он, отнюдь, не был добровольным страдальцем. Давно, еще в юности, когда
любой человек решительней, нежели на закате своих дней, Тиррон думал
покончить с собой, чтобы не влачить жалкое, зависимое от своего врага
существование. И к ужасу своему обнаружил, что не может этого сделать. Ни
один из способов уйти из жизни не действовал по отношению к нему: мощное
охранное заклятие надежно защищало его от преждевременной и насильственной
смерти. О, то было доброе заклятие, и никто в мире не смог бы найти
запретную магию там, где ее и в помине не было. Просто Эрлтон был слишком
умен и коварен, чтобы не изыскать способа и добро заставить служить своим
целям.

  С тех пор прошло много времени. Первые несколько лет Тиррон отчаянно
боролся хотя бы за видимость свободы; за возможность умереть по своей воле;
пытался страдать, стиснув зубы и надеясь, что боль и болезнь убьют его
прежде, чем он сдастся. Но маг оказался сильнее или просто расчетливее.
Однажды архонт продержался без лекарства долгих шесть дней. Но на седьмой
дух его был сломлен, и более он никогда не восставал против своего палача.
Это было ему просто не под силу.

  А лет шесть назад, в небольшой библиотеке, примыкавшей к его спальному
покою, архонт обнаружил дневник своего отца - Лекса Аберайрона.

  Случилось это в один из тех дней, когда архонт приходил в себя после
очередного тяжелейшего приступа. В такое время отменялись все официальные
приемы и советы; придворные оставляли своего государя в покое; и во дворце
воцарялась тишина. О болезни архонта знали наверняка немногие, но многие о
ней догадывались; и часто случалось им недоумевать, отчего на Бангалоре не
произошло дворцового переворота, отчего умные, сильные, деятельные вельможи
терпят своего немощного, безразличного ко всему архонта. Особенно дивились
этому обстоятельству чужестранцы - в основном, ходевенцы, у которых
постоянно одна династия свергала другую и монархи не могли чувствовать себя
в безопасности и нескольких дней кряду. Но никому на Бангалоре не могло
прийти в голову восстать против архонта. Само по себе это было легко - но
род Аберайронов был возведен на престол людьми столь могущественными, что с
ними никто не смел соперничать. Эрлтон и его подчиненные быстро улаживали
такого рода недоразумения.

  Таким образом, Тиррон оказывался предоставленным самому себе и искал, чем
бы занять свой досуг. Он много и охотно читал; особенно же ему нравились
книги, написанные роанскими писателями. Последние три или четыре века в
империи процветали искусства, и имена поэтов, прозаиков, художников,
скульпторов и музыкантов Роана гремели на весь континент.

  В тот раз архонт искал что-нибудь старинное, редкое, еще им не читанное.
Потому его внимание и привлекла толстая книга с листами, пожелтевшими от
времени, переплетенная в пунцовый бархат. Ее уголки были схвачены золотыми
наконечниками, а застежка была выполнена в виде маленькой змейки. Вещица
сама по себе показалась Тиррону настолько изящной и интересной, что он
забыл о собственной слабости, об усталости и плохом настроении и уселся тут
же, в библиотеке, раскрыв пухлый том. Каково же было удивление архонта,
когда на первой же странице он увидел несколько строк, написанных рукой его
отца.

  Нужно сказать, что родителей Тиррон помнил плохо. К отцу его приводили
всего на несколько часов в неделю именно сюда, в башню. Лекс Аберайрон, как
теперь ясно понимал его сын, был таким же узником в собственном дворце, как
и он сам. Отец запомнился архонту усталым, изможденным человеком с
бесконечно грустными, умными глазами и кроткой, немного виноватой улыбкой.
Он ласково трепал сына по волосам, дарил ему какую-нибудь безделушку,
вздыхал и говорил:

  - Ну, ступай, играй, пока играется. Ступай отсюда, сынок. Здесь сам воздух
больной.

  Тогда, будучи ребенком, Тиррон обижался, считал, что отец его не любит.
Теперь он знал, что старый архонт пытался уберечь его от зрелища
собственных нестерпимых мук.

  Матери у Тиррона не было. Нет, конечно, была когда-то у архонта жена из
знатной семьи, которая выносила и родила ему троих детей: двух дочерей и
сына - но она умерла, как умирали все государыни Бангалора - задолго до
старости; и как-то в одночасье, словно сгорела. Обе девочки разделили
судьбу своей матери: одной не стало в шесть лет, а другой - в восемь. Отец
скончался, когда Тиррону исполнилось семнадцать, и теперь архонт мог
вспомнить его лицо только по портретам, хранящимся в библиотеке.

  Тем более необходимым показалось ему прочитать дневник своего отца, чтобы
разгадать хоть какие-то семейные тайны.

  Тиррон читал тогда весь день и всю ночь напролет. Он торопился добраться до
конца этой скорбной повести раньше, чем появится Эрлтон. От человека в
серебряной маске ничего нельзя было скрыть, и архонт считал, что ему крайне
повезло в том, что тот отсутствует несколько дней. Тиррон словно
разговаривал со своим отцом спустя десять с лишним лет после его смерти, и
чувство запоздалой любви, уважения и глубокой скорби по этому умному и
светлому человеку переполняло его.

  "... очаровательный мальчик. С тревогой вглядываюсь в его милые, светлые
глазки, пытаясь определить - миновала ли его злая участь, или он так же
опасно болен, и теперь обречен всю жизнь находиться под властью Эрлтона.
Господи! Погляди на нас из бесконечности! Неужели ребенок должен так
страдать?

  Сам я плохо помню своего отца. Маг позаботился воспитать меня вдалеке от
родительской ласки и тепла. Нынче мне ясно, что мой несчастный отец, если и
хотел, то не мог ничего противопоставить железной воле нашего жестокого
повелителя. Увы! Проклят наш род. И проклятие это - Эрлтон...

  ... Боль с каждым разом становится все сильнее, все невыносимее. Я бы с
радостью принял смерть, но пока мой сын не станет достаточно взрослым,
чтобы занять мой трон, маг не отпустит меня в долгожданное, желанное
небытие. Я обречен страдать. Я готов страдать и больше, лишь бы Тиррона не
постигла эта злая участь, но к сожалению уже очевидно, что и его не минула
чаша сия - он болен так же, как и все Аберайроны.

  Я постоянно задаю себе вопрос: неужели же Водер Аберайрон - наш предок - не
был безумцем. Неужели он сознавал, что делал, продавая себя и все свое
потомство в рабство к Эрлтону?! Неужели он думал, что власть - да еще и
вымышленная, нереальная, существующая только в воображении окружающих -
стоит этих бесконечных мук? И неужели же он не раскаялся в конце своей
жизни? Впрочем, я сознаю так же, что все эти вопросы бессмысленны, а
главное - бесполезны, и ничего не решают...

  ... Пусть тот, кому случится услышать мой голос, звучащий здесь, будет
уверен, что только тут я не притворяюсь и остаюсь самим собой. Таким, каким
мог бы стать, если бы не обстоятельства. И пусть не думает он, что я
безропотно переносил все издевательства; что я не пытался защитить свое
достоинство, что я не хотел умереть, как положено умирать мужчинам.

  Ты, кто бы ты ни был, читая мое послание спустя годы, знай: сегодня я
попытался сразиться с Эрлтоном. И я видел ужас!

  В последнее время боль терзает меня с такой силой, что я подолгу вынужден
оставаться в постели. Магу это известно, и он нарочно приходит ко мне день,
а то и два спустя, когда мои силы уже на пределе и я готов выполнить любую,
самую безумную его просьбу. Точнее, не просьбу, но приказ, ибо из нас двоих
всегда повелевает лишь он.

  Но сегодня мой гнев был сильнее боли и усталости. Я решил твердо, что мне
пора либо победить, либо умереть. И когда Эрлтон наклонился надо мной,
наслаждаясь моими страданями, когда его бесчувственная серебряная маска
оказалась вплотную к моему лицу, я схватился за нее обеими руками и сорвал
ее. О Боже! Я никогда не забуду того зрелища, которое предстало моим
глазам: Эрлтон не просто уродлив, не просто отвратителен. Человек не может
жить с таким лицом, ибо это не есть лицо живого человека. Это не есть лицо,
изуродованное болезнью либо увечьем - это нечто, не поддающееся описанию, и
я нахожусь сейчас в окончательной растерянности. Теперь я не знаю, с кем
имею дело, и от того еще больше боюсь - не столько за себя, сколько за
моего несчастного сына.

  Эрлтона невозможно убить; и умереть против его воли нам тоже заказано. Но
должно же быть хоть какое-то средство против него; и я верю, что кто-нибудь
найдет способ избавиться от этого чудовища. Итак, знайте же: он..."

  В этом месте строка обрывалась неровной чертой, и дневник заканчивался.
Судя по предыдущей дате, последняя запись относилась к тому дню, когда Лекс
Аберайрон покинул этот мир, вдоволь испив из чаши страданий.

  Со слезами на глазах Тиррон перелистывал дневник своего отца снова и снова.
Там были короткие записи, маленькие милые рисунки, свидетельствовавшие о
том, что у старого архонта был недюжинный талант живописца; стихи,
написанные, может, и не совершенно, но зато живо и легко. Человек, живший
под властью своего врага и мучителя, сумел сохранить в неприкосновенности
свою светлую душу, и это уже можно было считать победой.

  Что же касается Эрлтона, то с тех пор Тиррон часто представлял себе, что он
тоже найдет в себе силы сорвать серебряную маску, что он тоже узнает тайну
мага и завершит запись в дневнике своего отца, чтобы следующие поколения
могли начинать с чего-то большего. Однако архонта очень смущал тот факт,
что его до сих пор ни на ком не женили. У его отца в этом возрасте уже была
жена и двое детей. Похоже, что Эрлтон решил прервать злосчастный род, и
Тиррон был последним из Аберайронов.

  Это его и радовало, и пугало одновременно.

  
  
  
  
  
  
  
  
  - Император здесь, - произнес голос Аластера. - Все ли готовы?

  - Да, - как один человек выдохнули члены Совета.

  Последние события нарушили привычное мирное существование тех, кто отвечал
за безопасность империи. И хотя Аббон Флерийский предупреждал о том, что
звезды не благоприятствуют императору, то, что случилось накануне, выходило
за границы представимого.

  Большой Ночной Совет был собран сразу после возвращения герцога Дембийского
и Аббона из их короткого путешествия к месту захоронения монхиганов. Ни от
кого не укрылось, что маг был встревожен и озабочен сверх всякой меры, и
даже невозмутимый великан Аластер заметно волновался.

  - Мы ждем ваших объяснений, - негромко сказал император. И хотя он ни к
кому конкретно не обратился, все поняли, что он имел в виду.

  - Говорить буду я, Аббон Флерийский, - откашлялся маг. - И начну с того,
что мне давно уже пришло в голову, что кто-либо мог покушаться на
посмертный покой небезызвестного вам тела. Недаром оно было спрятано так
надежно.

  - А если по-человечески - то есть подробнее и яснее, без туманных намеков и
иносказаний? - ворчливо спросил Сивард Ру. - Мы же заинтересованы в том,
чтобы прояснились все обстоятельства, насколько это вообще возможно в таком
запутанном деле.

  - Хорошо, - с неохотой сказал Аббон Флерийский. - Тело Агилольфинга и после
смерти сохраняет большую часть той силы, которой он обладал при жизни -
силы монхиганов. И это нешуточное оружие в руках любого, кто найдет способ
завладеть ею.

  - Что нужно сделать, чтобы заставить тело Агилольфинга подчиниться? -
спросил герцог Гуммер.

  - Понятия не имею, - честно признался Аббон. - Я ведь прежде не занимался
этими вопросами. Теоретически таких способов несколько - все зависит от
того, какой силой изначально обладает тот, кто пытается осуществить этот
план.

  - В любом случае, - подвел итог Локлан Лэрдский, - убийство десяти рыцарей,
неизбежный риск, связанный с нападением на склеп, а также сложности,
которые возникнут при вывозе тела из Великого Роана, - все это оправдано.
Это делал не безумец, но человек, отдающий отчет в своих действиях?

  - Совершенно верно. И очень могущественный человек. Нужно обладать
определенной степенью власти, чтобы решиться на подобный поступок. Ведь и
помыслить об этом тоже нужно иметь смелость.

  - Связано ли это как-то с запретной магией? - спросил Сивард.

  - Должно быть связано, - ответил Аббон. - Но сколько я ни искал ее по всему
миру, ничего похожего не обнаружил. Есть, как всегда, отдельные всплески,
однако настолько слабые, я бы даже сказал жалкие, что нелепо предполагать
какую-либо их связь с нашими проблемами. Даже в конкретном месте, указанном
мне господином Сивардом Ру не обнаружил я ничего подозрительного, хотя и
весьма желал бы.

  - Итак, врага просто нет? - спросил император.

  - Нет, - подтвердил Далмеллин. - И это очень похоже на ситуацию, которая
случилась двести пятьдесят лет тому, когда императорские войска высадились
на Бангалоре. Тогда тоже ничего и никого не нашли.

  - Что с близнецом? - задал вопрос Ортон.

  - Он покончил с собой, - откликнулся начальник Тайной службы. - Я лично
обыскал каждый уголок той комнаты, в которой он умер: там не было никого,
кроме него. И того слуги, который его обнаружил, естественно.

  - Как и в прошлый раз?

  - Не совсем. В прошлый раз был и маркграф Инарский, видевший смутный силуэт
убийцы; и след от укола в затылочной части - в затылочной, заметьте,
государь. А на сей раз несчастный умер от того же яда, но при этом укол был
сделан в запястье левой руки. И след от иглы проходит таким образом, что
можно смело утверждать - человек сам уколол себя, держа иглу в правой руке.

  - А что же этот инструмент? - спросил Теобальд. - Его нет?

  - Отнюдь. Иглу мы нашли на ковре, шагах в полутора от тела. Видимо, он
выронил ее или просто отбросил. Это уже не имеет значения. Она лежит
справа, по ходу движения его руки.

  К сказанному могу добавить следующее: в тайном отделении шкафа,
находящегося в покоях этого близнеца, мы обнаружили и одеяние, скроенное по
образу плащей монхиганов, и посох, выточенный из дубового комеля. Я нашел и
старика - владельца лавки, в которой была куплена эта ткань. Старого дурня
никто не убивал, просто он отхватил солидный куш - господин покупатель
заплатил, не торгуясь, - и обмывал покупку во всех известных ему кабачках.
Он подтвердил, что плащ, найденный у близнеца, сшит из его материи. На
плаще не хватает того самого лоскута, который Аластер обнаружил на дереве
напротив террасы.

  У меня есть еще несколько доказательств - как прямых, так и косвенных -
подтверждающих вину покойного, но, думаю, не стоит отнимать ваше время,
перечисляя их. Похоже, и так все ясно.

  - Мне ясно, что мой близнец внезапно резко изменился и обезумел до такой
степени, что убил двух человек, покушаясь, очевидно, на меня. Возможно, он
раскаялся и покончил с собой, - заговорил Ортон. - Но мне неясно, что
произошло с ним; и возможно ли повторение подобного кошмара?

  - Ваше величество, - сказал Аббон Флерийский. - Я не могу утверждать
наверняка, но мне представляется, что похищенное ныне тело каким-то образом
воздействовало на поступки несчастного. По-моему, он просто не сознавал,
что делает, подчиняясь чужой воле.

  - Может ли у мертвеца быть собственная воля? - спросил растерянно Локлан
Лэрдский. - Как тело, лежащее в склепе, может командовать живым человеком?

  - Не тело, лежащее в склепе, - ответил Аластер, - а тело Агилольфинга, что
не одно и то же. Многие живые не обладают и сотой долей той силы, какую оно
хранит по сей день.

  - Его нужно найти во что бы то ни стало, - воскликнул Гуммер.

  - Иначе может случиться слишком много горя и бед, - согласился Далмеллин.

  - Мы уже ищем, - пробормотал Сивард. - Только это будет нелегко. Следов нет
никаких.

  - То есть?

  - Я первым обнаружил разоренный склеп и убитых воинов охраны, - пророкотал
герцог Дембийский. - Способ, каким они были уничтожены, а также еще
несколько деталей заставляют меня думать, что некто прибег к услугам убийц
Терея. Отвлеченно рассуждая, он сделал самый удачный и разумный выбор.
Никто лучше йеттов не владеет искусством убивать, красть, скрываться и
оставаться безнаказанными, бесследно растворяясь в пространстве.

  - Итак, - продолжил Аббон Флерийский, когда герцог замолчал, - близнец
попал под влияние тела. А когда оно было похищено, он словно очнулся ото
сна и ужаснулся своим деяниям. Бедняга сам избрал себе наказание, успев
перед смертью сказать герцогу, что тела уже нет в склепе. А, может, я его
слишком идеализирую, и он просто не смог жить без своего "хозяина". Я ведь
не знаю, что случается с теми, кто попал под власть не-существующего уже
Агилольфинга.

  - Как это все сложно, - вздохнул Гуммер.

  - Какие меры принял господин Сивард? - поинтересовался Аббон Сгорбленный,
чей голос до сих пор не звучал в собрании.

  - Я разыскиваю похищенное тело, - просто отвечал одноглазый. - Мне кажется,
что кем бы ни были похитители - убийцами Терея или простыми могильными
ворами - они провозили свой груз не легально; иначе бы на таможне у них
было слишком много вопросов.

  - А что, нельзя везти тело усопшего родича или друга?

  - К нему нужно выправить соответствующие документы. Хотя это и возможно, но
рискованно. И гораздо проще обратиться к специалистам, которым не в
диковинку возить любые товары втайне от всех - то есть к контрабандистам.

  - Меня интересует еще один вопрос, - снова заговорил Ортон. - Что вы можете
сказать о покушении на Ее величество императрицу, и как можно уберечь мою
супругу от подобных неприятностей в дальнейшем?

  - Кажется, уже этот вопрос не подлежит обсуждению, - позволил себе заметить
Аластер. - Императрица пообещала соблюдать большую осторожность, особенно -
в неблагоприятный для себя период. Кто-то из гравелотских сеньор всегда
находится рядом с ней, что обеспечивает надежную защиту, и Вам, Ваше
величество, это хорошо известно. Что же касается истинного виновника этой
истории, то в равной мере это может быть и тот, кто приказал похитить тело
Агилольфинга, и тот, кто пытался подкупить Ваших придворных. К сожалению,
возможности выяснить его личность у нас нет. Мы сейчас находимся в
состоянии активной обороны, и недопустимо в нашем положении совершать
грубые ошибки.

  Не беспокойтесь за государыню - все мы готовы отдать за нее свою жизнь. Она
предупреждена. На сегодня этого достаточно.

  - А что будем делать с близнецами? - спросил Аббон Сгорбленный.

  - А что теперь делать с близнецами? - вздохнул Теобальд. - Всего двое
остались в живых.

  - Страшно, что погибли люди. А то, что моих двойников стало меньше -это еще
не самое страшное, - молвил император. - Могло быть и хуже. Двое близнецов
- это еще не конец света.

  - Нет, конечно, нет, - послышался голос одноглазого. - Но если, не дай Бог,
случится что-нибудь еще, то мы будем почти в безвыходном положении.

  - Не паникуй заранее, - посоветовал Ортон.

  - Я не паникую, я предвижу все возможные трудности. Это, кстати, то, за что
мне платят большую часть жалованья. Я боюсь, что мы недооценили противника
и теперь находимся под постоянной угрозой.

  - И я о том же. Нам нужно искать кого-то - невероятное положение вещей, -
Аластер мог поклясться, что князь Даджарра, пользуясь темнотой и тем, что
его никто не видит, даже руки заломил в отчаянии. - За всю историю
существования империи мы не оставались с двумя близнецами.

  - А теперь трудно будет отыскать двойника, - сказал Гуммер. - Да и если
найдем, хлопот не оберешься; это ведь сколько времени придется его всему
учить! И удастся ли?! Господи, что за напасть такая...

  - Охрану удвойте, утройте, учетверите, в конце концов, - заявил Аббон
Сгорбленный. - Но государя и близнецов нужно беречь, как зеницу ока.

  - Это само собой разумеется, - согласился Аластер. - Но с какой стороны
ждать нового удара?

  - Отовсюду, - произнес в наступившей тишине Аббон Флерийский. - Буквально
отовсюду.

  
  
  
  
  
  
  Аббон Флерийский действительно был одним из самых великих магов своего
времени - а его время, нужно заметить, растянулось более чем на четыре века
и все еще не собиралось заканчиваться.

  Правда, он не был настолко самонадеян, чтобы считать себя единственным и
неповторимым, но строго придерживался фактов, а факты гласили, что
соперников его можно было пересчитать буквально по пальцам. К тому же, все
или почти все они были расположены к Аббону и всячески готовы содействовать
в любом его начинании. Подобное положение вещей привело к тому, что
придворный чародей роанских императоров был уверен в себе и сомнениями
терзался крайне редко. И по очень весокму поводу.

  Сейчас был именно такой случай.

  Когда Большой Ночной Совет закончился, и все его члены разошлись по своим
потайным ходм, Аббон поспешил к себе в лабораторию. Те разговоры, которые
он вел накануне с Аластером Дембийским и начальником Тайны службы,
натолкнули его на мысль, что он ищет на Бангалоре вовсе не то, что нужно,
а, может, и не там. И он хотел исправить упущенное и проверить себя.

  Была середина ночи. Чародей падал с ног от усталости, но о спокойном сне
даже помыслить не мог.

  Раздобыв из самого большого своего сундука знаменитое Озерцо Слез - что-то
вроде хрустального шара, используемого колдунами средней руки, только
гораздо мощнее - Аббон уставился в него покрасневшими, слезящимися от
напряжения глазами.

  Он был почти уверен в том, что разгадал замысел врага, и теперь пытался
отыскать его самого; если и не его, то хотя бы его тень - или тень его
помысла, чтобы представлять себе, с кем свела его в смертельном поединке
изменчивая и коварная судьба.

  Время шло, а картина, которую он наблюдал в Озерце - не менялась.

  Двенадцать магистров Ордена Черной Змеи ... Двенадцать не особо сильных
магов, которые ни в какое сравнение не шли с самим Аббоном. Ни один из них
в отдельности, и даже все они скопом не имели достаточно сил, чтобы
совладать с силой не-живущего Агилольфинга. И допустить, что это они
организовали дерзкое похищение, наняли убийц Терея и заставили их так
отчаянно рисковать?!.. Должна же быть какая-то веская причина - и причины
этой, и цели, во имя которой двенадцать магистров пошли на подобное
преступление, Аббон не видел, хоть ты тресни!

  Он рассматривал их пристально и долго - сидевших за столом в форме
двенадцатилучевой звезды, пялившихся в ее центр, будто они видели там
что-то, недоступное прочим смертным - и смертельный страх сковывал его.

  Аббон Флерийский отчаянно боялся всего непонятного.

  Он прожил на свете достаточно долго, чтобы знать, что именно необъяснимые
поступки бывают самыми опасными. Ибо безумие всегда страшнее, чем злой
умысел, в котором присутствуют хоть крохи разума, и их можно попытаться
отыскать...

  Двенадцать ничего не значащих в истории Лунггара магистров - что объединяло
их, что их вдохновляло?

  А больше там никого и не было...

  
  
  
  
  
  
  
  
  Жемчужное море всегда прекрасно. Оно лежит, словно ребенок в уютной
колыбели, в объятиях высоких берегов, и сильные ветры, дующие над океаном,
не тревожат его покой. Синяя безбрежная гладь простирается на огромное
расстояние, и ни морщинки, ни складочки на ней. Веселые дельфины резвятся в
теплой воде, наперегонки плавая с самыми быстроходными судами.

  Берега Жемчужного моря утопают в пышной зелени таких ярких и разнообразных
оттенков, что будь это картина, написанная художником и взятая в раму, ей
бы просто не поверили. Сказали бы: нет такой красоты в мире; нет такого
пронзительно-чистого неба с розовыми и белыми перьями легких облаков, с
таким сверкающим, отмытым солнцем; нет такого прозрачного воздуха и такого
желтого песка. Нет таких изумрудных деревьев, усыпанных спелыми плодами.

  Здесь издавна добывали жемчуг, оттого и море получило свое название.
Небольшие ладьи каждое утро выходили в спокойные воды залива, разрезая их
бирюзовое покрывало и оставляя за собою пенный белый след. Опытные
ныряльщики, прижимая к груди сетки с грузом, подвешенные на веревке,
прыгали один за другим в прозрачную воду, и даже на большой глубине было
видно, как они ползают по дну среди камней и водорослей, собирая жемчужные
раковины. Зрелище это было настолько восхитительным, что владельцы судов
зарабатывали и тем, что брали на борт пассажиров, желающих посмотреть, как
ловят жемчуг.

  Вода здесь была всегда теплой; и в Анамуре, и в Ашкелоне царило вечное
лето.

  Порт Возер был шумным и многолюдным; здесь всегда толпились люди и
приставало огромное количество кораблей, галер, ладей и небольших парусных
лодок. Тут же, на берегу, рыбаки предлагали свой улов, и хозяева харчевен,
постоялых дворов, а также богатых ресторанов и гостиниц покупали у них рыбу
и морских животных. Торговцы громко расхваливали бусы и украшения из
мелкого жемчуга и раковин; капитаны подбирали себе матросов; матросы искали
суда, на которые могли бы наняться на год-другой.

  Особенно процветали в Возере толмачи, ибо такое количество разношерстного
люда не могло объясниться друг с другом, что за хороший толковый перевод
платили большие деньги. Ведь иногда из-за непонимания срывались важные
сделки.

  Словом, никого не удивило, что флотилия из полутора десятка судов под всеми
парусами, плывущих словно медленные птицы, вошла в залив и бросила якоря
недалеко от берега. Туда моментально поспешили таможенники - человек
десять, чтобы выяснить, чем собираются торговать новоприбывшие, или же с
какой иной целью они прибыли в Великий Роан.

  Возер недаром назвался Южными воротами империи.

  Кораблей было достаточно много, и потому начальника порта не удивило, что
таможенники задерживаются. Он изредка поглядывал в ту сторону и время от
времени видел, как их большая гребная лодка переходит от одного судна к
другому. Ему и в голову не приходило, что что-то может быть неладно. Жители
империи привыкли к миру и покою, к безопасности и полной своей защищенности
настолько, что скажи им кто-нибудь, что вот-вот разразится сражение - и они
подняли бы этого человека на смех.

  Конечно, в Возере был гарнизон, но воины, сколько ни оглядывали
окрестности, стоя на вершине высоких башен, видели только шумную веселую
толпу, да бесконечные торговые ряды, в которых постоянно шли горячие споры.

  Прибывшие недавно корабли вызвали легкое недоумение у начальника гарнизона
только тем, что флаги и паруса на них были явно эмденские, а эмденцам было
далековато плыть до Ашкелона. Чаще всего они отправлялись торговать в Инар,
реже - в Аммелорд и на остров Ойнаа. Но куда только не занесет торгового
человека в поисках товара и прибыли - удивляться особо нечему. Скорее уж,
восхищаться упорству и отваге морехода.

  Теплая тропическая ночь легким покрывалом опустилась на побережье
Жемчужного моря. Затихли голоса в порту, улеглись бушевавшие весь день
страсти. Только волны легкими толчками били в борта кораблей, и те отвечали
слабым скрипом просмоленных досок. На берегу стоял ни с чем не сравнимый
запах водорослей, рыбы и морской воды - соленый и свежий. От нагретых за
день камней поднимался пар. Небо подмигивало мириадами золотых искорок,
которые складывались в причудливые узоры.

  Дозорный смотрел в небо, восторгаясь его красотой. Прежде он мечтал
поступить в университет Ойтала или Эр-Ренка, хотел стать звездочетом, но
судьба распорядилась иначе, и вот он проходит военную службу в ашкелонском
порту. Тоже неплохо. Но любовь к созвездиям он сохранил навсегда. Вот, у
самого горизонта, сияет и переливается Царский Венец; вот Вепрь топорщит
щетину на загривке; вот Жеребец несется по небесному полю, разметав по
ветру свою пышную гриву; вот Лучник целится в Горного Льва... Вот... Стоп!
А это что такое?

  Юноша еще не успел сообразить, что делает, а уже трубил тревогу, поднимая
гарнизон на ноги. Солдаты высыпали на крепостные стены и застыли на
какое-то мгновение в изумлении. Порт пылал; горели торговые суда, а
прибывшая утром флотилия подошла ближе к берегу, и уже причаливали на
мелководье лодки, полные вооруженных людей.

  Воины императора бросились в атаку, не раздумывая ни секунды.

  Нападавшие рассчитывали на внезапность и неожиданность, а также на то, что
несколько веков абсолютного мира и покоя сильно ослабят боевой дух роанцев.
Они считали, что достаточно только как следует пригрозить им оружием, и
исход битвы будет решен. Но они не учли, что люди, живущие в прекрасной
стране и уверенные в завтрашнем дне, захотят сберечь этот день для себя и
своих детей.

  Когда два отряда воинов сшиблись на песчаной отмели, которую ночной отлив
полностью обнажил, из города на помощь своему гарнизону хлынула толпа
вооруженных граждан. Они бежали, размахивая факелами и выкрикивая угрозы и
проклятия. Торговцы вооружились дубинами и топорами для рубки дров и
разделки мяса, большинство из которых они впопыхах схватили на кухне.
Охотники на бегу вытаскивали из колчанов длинные, спирально оперенные
стрелы, дававшие большую точность выстрела. Купцы трусили в окружении своих
телохранителей, вооруженных мечами и короткими копьями. Первые ряды
нападавших уже достигли портовых таверн, когда двери разом распахнулись и
из них повалили разъяренные матросы, размахивая ножами, кинжалами, секирами
и даже обломками мебели.

  Нападавшие оказались зажаты между воинами гарнизона, матросами и
горожанами. А в заливе в это время тронулись с места уцелевшие корабли и
атаковали вражескую флотилию. Среди тех, кто командовал мирными торговыми
судами, было много опытных моряков, и им не раз случалось отстаивать свою
жизнь и добро в сражениях с морскими пиратами - битвы были им не в
диковинку, и неприятелю пришлось туго.

  
  Ранним утром Сивард Ру спустился к парадному выходу и остановился перед
роскошным экипажем, запряженным четверкой огненно-рыжих, почти красных,
унанганских жеребцов - стоивших, кстати, целое состояние. Он подождал,
пока маленький грум распахнет перед ним дверцы, взобрался на подножку и
плюхнулся на широкое бархатное сидение, заваленное пышными подушками.
Сивард отчаянно тер глаза и то и дело клевал носом, но даже в этом сонном
состоянии он не переставал напряженно думать.

  В отличие от бесконечного множества придворных императора, Сивард Ру не
отличался знатным происхождением. Строго говоря, он и дворянином-то не был
до тех пор, пока Аббон Флерийский не подсказал тогдашнему государю Морону
IV дать ему рыцарское звание, чтобы прочие вельможи не смотрели косо на
нового начальника Тайной службы. Странно, правда, что эта идея пришла в
первую очередь магу, который к титулам и званиям сам относился весьма
скептически; хотя ему это было делать легче легкого - его собственные
пышные титулы и фамилии занимали отдельный лист в Большой Голубой книге
имперского дворянства. Послушавшись мудрого совета, Сиварду дали дворянство
и небольшой маркизат, и первое время он настолько этим гордился, что даже
заказал у белошвеек целую прорву воздушных батистовых платочков с
монограммой и гербом, вышитым в уголке. Однако потом он привык к тому, что
стал маркизом, и ему случалось часто забывать об этом факте своей
биографии: ничто не вечно - вздохнул бы мудрец, - и особенно, слава.

  Мало кто знал, что в начале своей головокружительной карьеры Сивард Ру был
вором. Правда, вором необыкновенным, и прежний начальник Тайной службы
только что с собой не покончил из-за его проделок, а сколько сердечных
приступов имел - не перечесть.

  Воровское братство в империи было серьезной организацией, крепко стоявшей
на ногах. У нее было все, что нужно в таких делах: деньги, добровольные
помощники, тайные осведомители, собственная территория, на которой воры
были полновластными хозяевами и - самое главное - блестящие умы. В
воровской гильдии существовали свои законы, гораздо более жестокие, нежели
официальные; и вместе с гильдией контрабандистов она составляла серьезную
силу. Возможно, это происходило еще и по той причине, что грабителей и, тем
более, убийц в Великом Роане было мало. Человеческая натура - слишком
сложная штука, чтобы можно было запросто искоренить в ней дурные
наклонности; но все же убийцы являлись абсолютными изгоями: не было ни у
одного человека в империи такой крайней нужды, чтобы отнимать чужую жизнь,
и оправдания поэтому не было.

  Потому и воровство не то чтобы процветало, но зато принимало такие
изощренные формы, что уже шагнуло за грань высокого мастерства и постепенно
приближалось к искусству. В Великом Роане никто не слышал, чтобы воровали
хлеб, скот или жалкие медяки. Все это можно было попросить, и редкий
сквалыга отказывал нуждающемуся в пище и нескольких монетах. Крали с
размахом, стараясь выбрать наиболее охраняемые и бесценные предметы, чтобы
о своем подвиге можно было позже рассказывать с гордостью. Например, Сивард
Ру трижды бывал в императорской сокровищнице. В первый раз он с тоской
установил, что ее не вывезти и несколькими обозами, но изрядно обогатился,
прихватив горсть-другую камушков и старинных монет из тех, что лежали
грудами прямо на полу. Во второй раз ему было интереснее, потому что Тайная
служба удвоила охрану - не из боязни разорения, конечно, но из принципа; и
ради пресечения противозаконных действий отдельных граждан империи, как
любил говаривать ее бессменный начальник.

  Конечно, рыжий вор, любивший пышно одеться и вкусно поесть (тогда еще
имевший оба глаза), обвел стражников вокруг пальца; и не только второй раз
ухитил из казны нечто существенное, но еще и записку оставил на видном
месте - с пламенным приветом своему вечному противнику. А на третий
погорел.

  Дело в том, что с трудом проникнув в сокровищницу, он обнаружил там
нескольких человек, ему известных только понаслышке. То были герцог Аластер
Дембийский, граф Теобальд Ойротский и начальник Тайной службы - граф Остен
ан-Брай, происходивший родом из Эмдена. Существовало несколько официальных
версий того разговора, который состоялся памятной июльской ночью между
этими четырьмя. Зато результат его был известен доподлинно: на следующий
день Сивард Ру официально объявил собратьям-ворам о своем переходе на
государственную службу. И ничего удивительного в этом роанские воры не
нашли - они прекрасно понимали, что в их деле Сивард постиг все тонкости и
премудрости, и стал бы отчаянно скучать, рисковать все отчаяннее, и делать
глупости, что привело бы к его неминуемой гибели. Прецеденты же, подобные
этому странному назначению, редко, но все-таки случались и раньше.

  Сивард клятвенно обещал два месяца не заниматься делами воровской гильдии,
дабы те сменили пароли, дома, осведомителей и все остальное, что было
вообще возможно сменить, а воры пожелали ему удачи на новом поприще.

  У Тайной службы было мало причин заниматься делами внутри империи, и
гораздо больше проблем за ее пределами. Шпионы и соглядатаи, пришлые
убийцы, контрабандисты и мошенники буквально притягивались к Великому
Роану, слетались сюда, как мухи на мед. Врагов у империи было тем больше,
чем менее явно могли они проявлять свою неприязнь.

  Сивард Ру потерял глаз в начале своей доблестной службы, при захвате
ходевенского убийцы, удиравшего на родину, в Уду. То был рослый здоровяк,
вооруженный огромным ножом вроде тех, какими мясники режут мясо. Они
сцепились на верхней палубе корабля, уже отчалившего от берега, и рыжий
сумел-таки одолеть своего противника. К несчастью, рана, полученная от
удара ножом, оказалась слишком серьезной, и глаз вытек раньше, чем прибыл в
порт встревоженный Аббон Флерийский с полным мешком скляночек, флаконов,
притираний и мазей. Сивард отнесся к своему увечью странно: чуть ли не с
издевкой, и с тех пор щеголял повязками, которые подбирал в тон и рисунок к
костюму.

  В этот день он был обряжен в черные сафьяновые сапоги и бархатные панталоны
в тон; ослепительно-оранжевый колет и такого же цвета плащ. Повязка на его
глазу была черно-оранжевой; а немногочисленные украшения представляли из
себя причудливое сочетание черного жемчуга, раух-топазов, и оранжевых
гиацинтов и шпинели, сверкающих на солнце.

  У начальника Тайной службы Великого Роана было невероятное пристрастие к
ярким цветам: насыщенному оранжевому, огненному и всем оттенкам красного.
Поэтому и служебный кабинет он приказал отделать сообразно своему вкусу,
как только занял его. Остен ан-Брай ушел на покой с чистой совестью:
преемник превзошел его почти во всем - только вот замашки у него
по-прежнему были далеко не аристократические, но с ними было практически
невозможно справиться, а работе это все равно не мешало.

  Здание Имперской Тайной службы располагалось на площади Цветов, на
правобережье Алоя, между двумя Янтарными базиликами. Оно представляло из
себя двухэтажную постройку зеленого мрамора, окруженную цветущими деревьями
и каналом, расположенным по периметру. И берега, и дно его также были
облицованы мраморными плитами оттенка весенней зелени, отчего казалось, что
и само здание, и небольшой парк вокруг него стоят на отдельном рукотворном
островке, и только арочный мост соединяет его с остальной площадью.

  Сиварду нравилось это место; нравился его собственный кабинет; нравилось
любимое кресло с уютными подлокотниками, протертое бесчисленными
предшественниками до дыр. Нравились ему и привилегии, которые давала эта
служба. Во всяком случае, так он сообщал всем и каждому, едва только
представлялся удобный случай. Но члены Большого Совета были убеждены:
одноглазый стремится прослыть прожженным карьеристом лишь потому, что на
самом деле он до смешного предан Агилольфингам и своей родине, но не хочет,
чтобы об этом догадывались окружающие.

  Он так и не проснулся окончательно, и слегка покачивался, поднимаясь во
второй этаж и шествуя бесконечными коридорами по направлению к своему
кабинету. А между тем утро уже вступило в свои права окончательно и
бесповоротно, и восхитительное солнце, не затуманенное плохими
предчувствиями, проникало во все уголки просторных помещений. Огромные окна
были настежь открыты по случаю жаркой погоды, и это, отнюдь, не было
беспечностью - все оконные проемы в здании были забраны прочными
решетками. Многочисленные подчиненные уже находились на своих рабочих
местах, и здание буквально гудело. Здесь шла повседневная работа, и десятки
людей бегали с этажа на этаж; копались в архивах; выслушивали свидетелей и
осведомителей; писали и переписывали важнейшие документы, да мало ли что
еще. Все они почтительно раскланивались с Сивардом Ру, не надеясь впрочем,
что он их заметит - в столь ранний час он был на это просто не способен.

  Джералдин, молодой помощник, и, как уже шептались по углам люди сведущие,
будущий преемник Сиварда, возник из-за поворота с подносом в руках. На
серебряном овале с костяными ушками стоял огромный сосуд с горячим гайо -
тонизирующим и вполне безвредным напитком, который Сивард употреблял в
огромных количествах. В утренний набор входили также две серебряные
чашечки, тарелочка со сладостями, чаша с крохотными печеньцами - солеными
и душистыми, и фарфоровое ведерко с медом. Догадливый Джералдин
присовокупил к завтраку бутылочку знаменитого ашкелонского вина "Чамалала"
и высокие узкие стаканы.

  - Это кстати, весьма кстати, - одобрительно хмыкнул рыжий, открывая дверь
в кабинет. Не оборачиваясь, бросил через плечо, - Доброе утро я тебе тоже
сказал.

  - Я слышал, маркиз, - ответил Джералдин с усмешкой.

  С тех пор, как Сивард перестал трепетно относиться к своему гербу и титулу,
все в Тайной службе повадились обращаться к нему именно таким образом.

  - Какие-нибудь новости?

  - Сложно сказать. Доклады лежат на Вашем столе, но лично меня
заинтересовал только один.

  - Излагай, - буркнул Сивард, который был не в состоянии разговаривать
нормально, пока не выпивал свои три-четыре порции гайо.

  Джералдин ловко расставлял чашки на краю стола, свободном от бумажных
напластований, и заодно рассказывал начальнику последние новости. Сивард
внимательно следил за ним своим желтым сверкающим глазом и, похоже,
любовался. Но никакими силами его нельзя было заставить признать это. А
любоваться было чем.

  Его взгляду представал молодой человек лет двадцати двух - двадцати трех,
невысокий, но очень ладно скроенный; у него были соломенные, непокорные
волосы, не выносившие парикмахерского насилия, круглое лицо, еще не до
конца утратившее детскую свежесть и наивность; мелкие веснушки, щедро
рассыпанные кем-то по носу и щекам и васильковые глаза - синие до
прозрачности. Не такие глубокие, серьезные и магнетически притягательные,
как у императора, а ясные, лукавые и задорные. Ни дать, ни взять - шустрый
уличный мальчишка, только раздавшийся в плечах, да выросший из коротких
штанишек так быстро, что и сам не успел этого заметить. Впрочем, внешность
часто бывает обманчива. Ум у Джералдина был проницательный, острый; и
Сивард зачастую обращался к нему, если и не за советом, то с дружеской
беседой, из которой выносил для себя много полезного.

  - Я, маркиз, сперва пропустил это сообщение - больно уж оно короткое и
невразумительное; но потом...

  - Кто писал? - поинтересовался одноглазый. После первой чашки он уже мог
произносить более-менее длинные фразы, и даже начинал понимать, где
находится.

  - Санви Ушастый. Вчера прислал бумагу с оказией.

  - Да, писателем ему не быть, - произнес свой приговор Сивард. - И не
мечтай. И что он видел такого, что заставило его взяться за перо?

  - "Летучую мышь", - ответил Джералдин серьезно.

  - Ого!

  - То-то и оно, маркиз. Сперва я не особо задумался над этим, но потом меня
словно кто в бок толкнул: теперь конец кту-талау, и через пару дней
наступит лонг-гвай, и это значит...

  - Можешь не договаривать, - пробурчал Сивард, поглощая соленое печенье,
- это значит, что Джой Красная Борода на ближайший месяц превращается в
эмденского князя Джоя ан-Ноэллина, прибывающего в столицу на отдых; и если
его кто и видит в Роане, то уж точно не на борту "Летухи". А если его видят
на этом корыте, то значит он работает. Но с империей Джой давно не
связывается; так, по мелочам, и только не в летнее время.

  - Вот и я подумал, зачем бы ему нарушать на века заведенный порядок?
Человек он слишком состоятельный, чтобы мелочиться из-за двух-трех дней
работы или нарушать собственные принципы даже из-за очень выгодной сделки.

  - Думаешь, его заставили?

  - Маркиз, подумайте, кто может заставить делать что-либо одного из самых
влиятельных людей в Гильдии контрабандистов?

  - Ну, положим, такие персоны всегда могут найтись. Главное, чтобы им
позарез было нужно обеспечить себе содействие Джоя.

  - Если бы мне, - понизил голос Джералдин, - если бы мне довелось
вывозить из Роана некий бесценный предмет да еще и такого размера, что его
не спрячешь на груди у очаровательной спутницы, я бы извернулся, как угорь,
но добыл бы себе лучшего из лучших.

  - То бишь, Джоя? - фыркнул Сивард. - Эх, молодо-зелено. Да его бывший
компаньон - земля ему пухом - тетумец Эш-Шатт дал бы ему фору на сто
очков вперед. Или на полтораста...

  - Так ведь он уже давно "ныне покойный", - мягко заметил Джералдин,
знавший и о бурном прошлом своего начальника, и о том, что он был уверен в
том, что уходящее поколение воров и контрабандистов было и половчее и
поудачливее. И то правда - с тех пор, как начальником Тайной службы стал
Сивард, никто больше не залазил в императорскую сокровищницу, и одноглазому
было до боли обидно за бывших коллег.

  - Твоя правда, - сказал он. - Теперь лучше Джоя нет на всем континенте,
что бы я ни думал по этому поводу. Разве что я остался, дак ведь
контрабанда - не мой профиль. Полагаешь, эти йетты тащили тело аж до устья
Алоя и вывезли его на "Летухе"?

  - Вероятнее всего.

  - Ладно-ладно, - Сивард забарабанил пальцами по подлокотнику. - Конечно,
можно и отрядить за ними погоню, но, думаю, что это бесполезно. Ну, схватим
Джоя; но не с поличным же, и не докажем ничего - мы ведь ни пассажиров, ни
груза не видели; так, полагаем кое-что, но это уж наша с тобой беда. Вот
что он нам скажет, и будет прав. А навести справочки, осторожненько так,
деликатно то есть, как в будуаре - на предмет того, с кем бы Джой
ан-Ноэллин не стал спорить и заводиться, а быстренько бы обстряпал дельце,
пусть и себе в убыток, - стоит. Как мыслишь?

  - Вот этим я и занялся с утра пораньше, - улыбнулся молодой человек.

  - Хитрец ты, Джералдин. И знаешь ведь, что я тебе, как отец родной: в
смысле, оставлю этот кабинет в наследство, - а ведь все равно
подлизываешься. Жуткий карьерист!

  - Жуткий! - улыбнулся Джералдин.

  Он чувствовал, что Сивард по-настоящему его любит; но ведь рыжего кондрашка
бы хватила, заговори они об этом в открытую. Все знали, что по этой же
причине у него не ладилась и личная жизнь: Сивард был просто не в состоянии
говорить о своих чувствах, а без этих чувств совместной жизни не мыслил. И
однажды решил, что жить одному гораздо проще: мороки меньше, и нервы целее.
Подчиненные его обожали, а среди воров он был просто живой легендой.
Странно, но бывшие коллеги совсем не считали его ни предателем, ни
перебежчиком; и многие ставили его в пример своим детям.

  - И что, карьерист, узнал что-нибудь?

  - И да, и нет.

  - Обещающее начало...

  - К вечеру я смогу предоставить Вам полную информацию, а пока меня
просветили в общих чертах, но это несерьезно как-то.

  - Ладно, подожду до вечера, чего уж, - пробормотал рыжий.

  Тон у него был донельзя довольный: на самом деле он прекрасно понимал,
сколько труда будет стоить так быстро узнать хотя бы самые основные детали
интересующего их вопроса.

  Гайо уже окончательно остыл, и одноглазый собирался было вызвать секретаря
или слугу, чтобы потребовать дополнительную порцию; но тут секретарь сам
ворвался в кабинет, причем сделал это в манере, разительно отличающейся от
его обычного поведения.

  - Маркиз! К вам курьер из Ашкелона!

  - И ты считаешь это достаточным основанием, чтобы пугать старого доброго
начальника до полусмерти? И чтобы врываться в его кабинет без стука? -
поинтересовался Сивард.

  - Так ведь война... - растерянно объявил секретарь и бессильно опустился
куда-то мимо кресла.

  
  
  Конечно, слово война не совсем подходило для описания событий, произошедших
в Ашкелоне. И все же они были из ряда вон выходящими. Особенно сокрушался
из-за разбойничьего нападения на порт Возер герцог Гуммер, Ашкелонский
наместник, который считал себя ответственным за все, что случалось на его
земле. Разумные доводы остальных, сводившиеся к тому, что нельзя отвечать
за то, что произошло на другом конце континента в твое отсутствие, не
достигали своей цели. Через два часа после получения сообщения о кровавом
сражении он отбыл в Ашкелон в сопровождении отряда из двадцати гвардейцев.
Они вылетели из городских ворот на рысях, и вскоре скрылись из виду.

  Сивард принимал Аластера, Аббона Флерийского, князя Даджарра и Теобальда у
себя на службе, совершенно официально.

  - Первое, что нам предстоит решить - как это событие повлияет на
проведение ежегодного роанского турнира, - сказал Аббон Сгорбленный, как
только все расселись по местам и приготовились к обсуждению.

  - Нельзя ставить турнир в заивисмость от этого скорбного инцидента, -
заметил Теобальд. - Турнир - это не просто состязание рыцарей, это
освященная веками традиция, и если мы нарушим ее, то признаем перед всем
миром, что у нас очень серьезные проблемы. Возможно, наш противник именно
этого и добивается. Кстати, Сивард, что-то уже стало ясно?

  - Ну, пока осматриваем тот мотлох, что приволокли нам из Ашкелона. И сразу
скажу: не верю я своим глазам. Полтора десятка несчастных кораблей под
эмденским флагом - это чересчур откровенно, если вблизи нет и следов
остального флота. Я бы еще допустил, что эмденцы спятили - ну, варвары,
что с них возьмешь? - и решили повоевать с империей. Я бы долго колебался,
как объяснить тот факт, что корабли Эмдена пристали к Ашкелону, а не к
Инару, до которого, согласитесь, им как-то ближе добираться. Ну, пусть,
пусть, - поднял руки Сивард, будто сдаваясь, - детство цивилизации; а
детки часто не ведают, что творят...хм-хм... Но даже им, варварам, а,
может, особенно им хорошо известно, что нельзя нападать наполовину; нельзя
наполовину объявлять, а наполовину - не объявлять войну.

  - Ты хочешь сказать, нападали не эмденцы?

  - Я почти уверен в этом. Да и оружие какое-то странное; никогда не видел,
чтобы люди поголовно воевали только что купленными мечами, топорами и
копьями. Прямо какая-то атака оружейной лавки, которой не удалось
распродать излишки.

  - Странно, - пожал плечами Аббон Сгорбленный. - если бы я готовил
подобную хитрость, то постарался бы предусмотреть все мелочи.

  - Это же ты, - улыбнулся Аластер. - Поэтому тебя и назначили на
должность Главного министра. И потом, откуда у нас такая уверенность, что
тот, кто нападал на Ашкелон, хотел остаться неузнанным?

  - Мы прошли мимо вопроса о роанском турнире, - напомнил князь Даджарра.
Он сидел в глубоком кресле, и его горб был практически невидим в таком
положении.

  - Отменять турнир нельзя, - повторил Теобальд.

  - А если именно этого ослиного упрямства и ждут от нас? - спросил Сивард.

  - Тогда было бы разумнее просто все оставить как есть, - ответил
Теобальд. - И никого не настораживать. Я плохо понимаю, что происходит
вокруг. Будто кто-то играет нами, выдавая себя за глупца, а на самом деле
заставляет нас поступать сообразно своим собственным желаниям. Я чувствую
страшного противника, и не нахожу его.

  - У нас нет особого выбора, - вздохнул герцог Дембийский. - Если мы
теперь отменим состязания, лишим людей праздника, то тем самым признаем,
что нападение горстки пиратов на южные границы империи представляют для нас
серьезную опасность. Этим мы подпишем себе смертный приговор: все решат,
что Великий Роан - это колосс на глиняных ногах, и нужно только как
следует пригрозить нам оружием. Таким образом, мы сами себя вовлечем в цепь
бесконечных войн. Нам этого просто нельзя делать, иначе мы утратим все, за
что боролись в течение семи веков.

  - Может, есть смысл выслушать императора? - спросил Аббон Флерийский.

  - Мы заранее знаем, что скажет император. А наше дело - просчитать все
возможные варианты, прежде чем обращаться за решением к Его величеству.

  - Итак?

  - Итак, мы займемся поисками истинного виновника нападения на Возер; тем
временем Гуммер на месте выяснит, что к чему, наградит отличившихся во
время сражения. Ведь если бы не доблесть воинов гарнизона и не отчаянная
храбрость самих горожан, план противника мог бы увенчаться успехом. Он
просто не знал, с каким удивительным народом имеет дело.

  - Весьма удивительным, - подтвердил одноглазый. - Лично я не ожидал
ничего подобного.

  - Резня не удалась, но это не значит, что мы можем спать спокойно, -
негромко произнес князь Даджарра. - Сивард, друг мой, что с поисками тела?

  - К вечеру я буду знать, что делал в это время в устье Алоя один из самых
серьезных контрабандистов. Может, мы напали на след похитителей.

  - Будем надеяться. До турнира осталось семь дней; гости возвращаются в
столицу, чтобы принять участие в этом празднике. Нам придется охранять
императора так, как никогда прежде - за всю историю Великого Роана. Это уж
твое дело, Аластер, - подвел итог Аббон Сгорбленный.

  Главный министр империи, славный князь Даджарра, находился в странном
положении. С одной стороны, так было всегда, и он не мог протестовать
против существующего положения дел; с другой, ему было трудно принять, что
он - ближайший помощник государя, член Большого Совета, вернейший из
верных, не знает, кто из двойников на самом деле является потомком
Агилольфингов. Более того, он с трудом понимал, отчего простые гвардейцы
посвящены в эту тайну.

  Казалось, у воинов Аластера, как и у него самого, в крови - способность
узнавать императора. Они не догадывались о том, кто находится перед ними,
не определяли по каким-то им одним известным приметам - а знали наверняка.
С закрытыми глазами. На расстоянии. Где и когда угодно. Гвардейцы были не
просто верны Агилольфингам, а как бы составляли часть их души. Поэтому и
державшийся постоянно в тени, не пытающийся быть значимой и важной фигурой
при дворе Аластер Дембийский, тем не менее, решал все. За ним оставалось
последнее слово, к нему были вынуждены прислушиваться остальные члены
Большого Совета; и даже император относился к нему, как к отцу.

  Разглядывая сейчас этого удивительного исполина, сидевшего напротив, Аббон
Сгорбленный пытался вспомнить, когда он первый раз увидел Аластера в своей
жизни. И не мог. Внешне герцог выглядел молодым человеком, не старше
тридцати. Ну, пусть ему было сорок - просто он сохранился прекрасно; тогда
он должен быть ровесником князя Даджарра, но тот не помнил великана
ребенком. Казалось, герцог и его гвардейцы были при дворе всегда, но никто
не судачил по поводу их чрезмерного долголетия. Создавалось впечатление,
что мысли о гравелотских великанах просто не задерживаются в головах людей
и ускользают, просачиваются, как вода сквозь пальцы.

  Аббон Сгорбленный дал себе слово сегодня же переговорить с императорским
магом. Ему было просто необходимо для вящего душевного спокойствия узнать
некоторые мелочи.

  - Что ж, господа, - заговорил Сивард Ру, и задумавшийся министр вздрогнул
от неожиданности. - Я рад, что мы пришли хоть к каким-то выводам.
Следовательно, подготовка к турниру продолжается; если я выясню что-либо о
судьбе похищенного тела, то непременно найду способ известить каждого из
вас; вопрос же о нападении на Ашкелон отложим хотя бы до той поры, пока
герцог Гуммер не разберется на месте, что к чему.

  - Вы такой умница, Сивард, - сказал Теобальд, - что я готов простить Вам
даже цвет шпалер в Вашем кабинете.

  - Спасибо! - откликнулся одноглазый довольно.

  Он обожал шокировать публику. И особенное удовольствие ему доставляла
реакция таких утонченных аристократов, как Теобальд и Аластер.

  
  
  Дни шли, и императрица все больше и больше убеждалась в том , что она
обожает своего супруга. И в том, что испытывает трепетное и трогательное
чувство к императорскому шуту, которое она не называла влюбленностью только
потому, что боялась произнести про себя это слово, грозившее перевернуть
весь ее с таким трудом обретенный мир. Она чувствовала себя бесконечно
счастливой, потому что оба дорогих ей человека были рядом; и одновременно
- преступницей, предавшей обоих сразу. Она понимала, что ей необходимо
поговорить об этом, но с кем?

  Арианна любила Алейю Кадоган и ее сестру Ульрику, но те были преданы
одинаково и ей, и Ортону. К тому же, гравелотские сеньоры всегда хранили
верность Агилольфингам; а гравелотские женщины - своим мужьям. Вряд ли бы,
думала императрица, Алейя или Ульрика могли ее понять. То же самое она
могла сказать и в отношении Сиварда Ру, и Аббона Флерийского. И - особенно
- герцога Дембийского.

  Аластеру императрица, не задумываясь, доверила бы и жизнь, и честь, и свое
будущее. Но такую тайну она не смела ему открыть. Великан представлялся ей
существом настолько благородным и достойным, что она рисковала бы навсегда
остаться для него бесчестной и распутной женщиной. И Арианна не чувствовала
за собой права признаться ему своих душевных метаниях, которые грозили
вскоре перерасти в настоящую трагедию.

  Хуже всего, что выбирать между шутом и императором она не просто не могла,
исходя из обстоятельств, но и не хотела.

  Каждая ночь, проведенная с Ортоном, поднимала ее еще на одну ступень
счастья, восторга и любви, какую женщина может испытывать к мужчине.
Покрывая поцелуями гладкое, словно алебастровое тело возлюбленного,
прижимаясь к нему, лаская его разгоряченное лицо, она испытывала неведомое
блаженство. Каждая родинка, каждый волосок, каждая складочка или морщинка
на нежной душистой коже Ортона были для нее священными. Иногда она плакала
от восторга, иногда смеялась.

  На широком ложе, по ночам, эти двое создавали новый, никому неизвестный
прежде мир. Как слепые, они ощупывали друг друга трепещущими чуткими
пальцами; легонько касались языками и замирали, чувствуя ответное движение.
Они так доверчиво подавались навстречу друг другу, так тесно сплетались в
объятиях, так стонали и кричали, извиваясь в сладкой истоме, граничащей с
болью, что оба знали - ничего подобного в их жизни больше не будет. И они
были счастливы, что встретились, что нашли друг друга.

  А днем... Днем Арианна любила императора не меньше, а, может, и больше. Как
любят, тоскуя и изнывая от одиночества. И она бы голову дала на отсечение,
что Ортон-шут не является для нее близнецом супруга, что она находит
удовольствие в разговорах с ним совсем по другой причине.

  Он был иным - более насмешливым и порой даже более изысканным, чем
император. И пестрые, похожие на лохмотья одежды, сидели на нем, как самый
дорогой и изящный костюм. Он мог одним взглядом поставить на место
зарвавшегося придворного, который позволил себе неудачную шутку, неважно в
чей адрес. Он свободно владел множеством языков, и иностранные послы охотно
беседовали с ним, потому что шут часто выказывал недюжинные знания в
истории и обычаях многих стран, а это особенно приятно тем, кто находится
вдали от своего дома. Аластер - бывший для Арианны мерилом всех
добродетелей - откровенно радовался любой возможности пообщаться с шутом.
И вообще, было в нем что-то особенное, что заставляло близнецов императора
выглядеть на его фоне неудачными копиями.

  Императрица гордилась шутом. И тем, как прекрасно он ездит верхом; и тем,
что горный львенок ластится к нему; и тем, что он искусно фехтует и
стреляет из лука. Все, что бы ни сделал удачно Ортон-шут, радовало девушку
так, как не должно было бы. И она мучалась этим, коря себя за малодушие,
неверность и за все, за что вообще могла укорить. И тут же стремилась
оказаться рядом с шутом.

  Наконец Арианна пришла к выводу, что ей необходимо выслушать чей-то совет,
иначе она просто сойдет с ума, разрывая свое сердце на две части. Где-то в
глубине души она и не хотела бы раздваиваться, не считала бы себя неправой,
но традиции, предрассудки, ее воспитание - вся предыдущая жизнь
противоречила такому отношению. Женщина не может любить двоих, не имеет
права.

  Сказал бы кто, почему?

  
  
  Граф Шовелен в сопровождении своего племянника катался верхом на специально
отведенной для этого площадке. Там было много препятствий в виде каналов,
заборчиков, высоких барьеров; и только искусные всадники могли преодолеть
их. Несмотря на свой возраст Шовелен сидел в седле прямо и непринужденно, а
вот Трою такое катание давалось с трудом. Он не без зависти поглядывал на
стройного дядюшку, с легкостью бравшего самые сложные препятствия.

  Юноша подъехал поближе и спросил, утирая взмокший лоб батистовым платком:

  - Как у Вас это выходит? Ваш конь будто смелее моего...

  - Животное всегда чувствует настроение всадника, - отвечал граф. - Если
ты не уверен, что сможешь взять барьер, то конь сразу разделяет твое
отношение: пугается, сомневается, мнется, и, как следствие, подводит в
решающий момент. Будь ты убежден в том, что преград не существует, и скакун
бы тебе поверил, успокоился и все было бы отлично. Не говоря уже о том, что
стремена ты подтянул скверно, и потник лежит неверно и трет ему спину.

  - Что же Вы мне сразу об этом не сказали? - возмутился Трой.

  - А кто тебе станет говорить об этом, когда я умру. Я добиваюсь от тебя,
мальчик мой, чтобы ты сам научился думать и решать, и отвечать за себя и
окружающих. Это удел мужчины.

  - Я помню, - вздохнул юноша. - Знаю.

  - Знать мало, - отрезал граф. - Нужно еще делать.

  В этот момент его острый взгляд заметил герцога Дембийского, и Шовелен
легко тронул бока скакуна коленями, заставляя его двинуться в ту сторону.

  - Доброе утро, герцог! - воскликнул он.

  Аластер приветливо помахал ему рукой.

  Трой, который смотрел на приближающегося вельможу со смешанным чувством
восторга и страха, подумал, что так могла бы выглядеть улыбающаяся башня,
окованная железом. Аластер казался несокрушимым и таким огромным, что у
юноши просто дух захватывало. Четверо неизменных телохранителей следовали
за своим командиром в небольшом отдалении.

  - Я рад, что увидел Вас, граф, - приветливо сказал великан. - Я как раз
хотел переговорить с Вами относительно Вашего нового назначения.

  - А именно? - поднял правую бровь посол.

  - Я думаю, пришла пора Вам выйти в отставку. Сегодня к вечеру Его
величество, Лодовик Альворанский, прибудет в столицу из загородного дворца,
чтобы почтить своим присутствием ежегодный роанский турнир; и самое время
Вам сообщить своему государю, что Вы не вернетесь на родину. Конечно, в том
случае, если Ваши планы относительно Троя и Вас самих не изменились.

  - Нисколько, - ответил граф, откровенно радуясь. - Я не смел
рассчитывать на такую удачу, но раз уж Вы так добры, то отказываться грех.
Судьба не любит капризных и переборчивых людей; любой шанс нужно
использовать. Но мне кажется, герцог, что Вы чем-то встревожены и
опечалены.

  - Вы правы, - согласился Аластер. - И, если позволите, мы поговорим об
этом немного позже. А пока я бы хотел пригласить Вас и Троя к князю
Даджарра. Мы с ним в принципе договорились относительно Вашего нового
назначения: Вы очень нужны нам, граф. Особенно сейчас. Ваш бесценный опыт
мог бы помочь в решении неотложных проблем. А Троя мы сделаем Вашим
секретарем в надежде на то, что с таким наставником он очень скоро обретет
знания, умение ориентироваться в бурных политических водах и свой особенный
стиль.

  - Позвольте, герцог, - вмешался юноша. - Позвольте, дядюшка! Я бы не
хотел показаться неблагодарным - тем более, что мечта служить при дворе
его императорского величества не покидает меня с того момента, как я ступил
на землю Великого Роана, но я немного иначе видел свою судьбу.

  - Трой! - гневно воскликнул Шовелен.

  - Нет, граф, постойте, - поднял руку Аластер. - Пусть юноша скажет, ведь
это же его жизнь, а не наша. Так о чем Вы мечтаете, Трой?

  - Я хотел бы стать военным, Ваша светлость. Я хотел бы командовать
солдатами, с оружием в руках служить великой империи, и сознавать, что я -
защитник, будущий герой, и от меня зависит покой и будущее граждан моей
страны.

  - Весьма благородно, - умехнулся великан краем рта.

  Но усмешка вышла странной.

  - Вы не одобряете моего решения? - с обидой спросил Трой.

  - Я вообще не одобряю тех, кто выбирает путь воина, - сказал герцог с
непередаваемым оттенком грусти в голосе.

  - Позвольте, Ваша светлость, но Вы же сами... Вы же сами - воин. И из
величайших, как мне приходилось слышать.

  - А Вам приходилось видеть, как я сражаюсь? - спросил Аластер. - Или Вы
слышали когда-нибудь, чтобы я был счастлив своим предназначением?

  - Я не думал, что такой титул и такая должность, как Ваши, могут
восприниматься кем-то с неохотой и безрадостно.

  - И тем не менее, - развел руками исполин. - Я люблю Ортона
Агилольфинга, и весь наш род любит его, как любил его предков; оттого мы
верно служим империи. Еще мы служим в гвардии императора, потому что лучше
нас никто не сможет справиться с этим делом, но не пытайтесь убедить
кого-нибудь из моих воинов, что они счастливы от того, что вынуждены всю
жизнь держать в руках оружие. Это самое неблагодарное занятие, молодой
человек. Нет в мире вещи страшнее, грязнее и опаснее, чем война.

  - Но ведь воевать за свою страну - это так благородно!

  - Войны не бывают благородными, добрыми и честными. Этими качествами могут
обладать лишь люди, ставшие на защиту своей родины, свободы или своих
убеждений. Но ведь, Трой, мальчик мой, Вы же не станете спорить с тем, что
люди не становятся гордыми, честными и порядочными в минуту опасности: они
просто продолжают вести себя так, как делали и в дни мира и благоденствия.

  В критические моменты жизни все только проявляется, становится более
разграниченным, ибо резко сокращается возможность выбора. Мир становится
беднее - он разделен всего на две части - черную и белую. А тона и
полутона исчезают. Вот и все. Кто же мешает Вам быть честным и благородным,
достойным и свободным на мирном поприще?

  - Я никогда об этом не задумывался, - сказал Трой растерянно. - Я всегда
считал, что нет дела почетнее, чем с оружием в руках защищать все, что
имеешь.

  - Заблуждение юности, - улыбнулся Шовелен. - Что ж, все мы прошли через
это.

  - Но ведь я - воин! - воскликнул юноша. - И не из худших.

  - Это соответствует истине, - согласился граф.

  - Это относительное понятие, - произнес герцог.

  Беседуя, они медленно двигались в сторону площадки для игр и состязаний,
где рыцари, одетые в разные цвета, тренировались в фехтовании, метании
копья, стрельбе из лука и рукопашном бою. Невозмутимые великаны-гвардейцы
стояли в стороне, не принимая участия в общих соревнованиях, а лишь издали
наблюдали за происходящим.

  - Как по-вашему, - обратился Аластер к своему молодому спутнику,- эти
рыцари хороши?

  - Очень, - искренне отвечал тот, - но и я не хуже.

  - А между тем Вы глубоко заблуждаетесь.

  Юноша уставился на герцога в невероятном изумлении.

  - Что Вы имеете в виду, Ваша светлость?

  - Я имею в виду лишь то, что мне и моим гвардейцам эти отчаянные рубаки и
храбрецы кажутся маленькими и беззащитными детьми, с которыми просто нельзя
вступать в сражение.

  Трой был настолько потрясен этим заявлением, что краска отхлынула у него от
лица, и кожа стала мертвенно-бледной.

  - Ваша светлость, - решился он неожиданно для самого себя. - Позвольте
мне убедиться в этом на собственном опыте; окажите мне невероятную честь -
сразитесь со мной.

  Герцог внимательно поглядел сначала на графа, затем на его взъерошенного,
бледного племянника. Покачал головой.

  - Нет, юноша. Не подумайте, что я хочу обидеть Вас, но вот уже много лет я
не выступаю на турнирах, не участвую в состязаниях и даже дружеских
поединках, даже с безопасным оружием.

  - Тогда позвольте мне померяться силами с кем-нибудь из Ваших воинов!

  Шовелен внезапно поддержал молодого человека:

  - Пусть, Ваша светлость. Если это не противоречит Вашим уставам и
правилам, то почему бы и нет? Я сторонник набивания шишек при учебе. Юношам
свойственно переоценивать себя и считать, что уж они-то найдут рецепт
правильной и счастлвой жизни, потому что умнее своих предков. Они всегда
так думают; я тоже думал так, когда мне было семнадцать лет. Потом
сознаешь, что все обстоит чуть-чуть иначе, чем кажется в юности; и чем
раньше это произойдет, тем лучше.

  - Если Вы так считаете, - с сомнением произнес Аластер. - Что ж,
возможно Вы и правы.

  Он знаком подозвал к себе одного из гвардейцев и обратился к нему:

  - Теренс, я хотел бы, чтобы ты сразился с этим рыцарем; прикажи, чтобы ему
дали оружие и доспехи для тренировок.

  Гвардеец молча поклонился и повернулся, чтобы идти, пропустив Троя вперед
себя. Аластер осторожно придержал его за рукав и произнес вполголоса:

  - Только очень, очень осторожно.

  Шовелен внимательно слушал и смотрел, буквально впитывая происходящее.
Когда его племянник удалился в сопровождении Теренса, он обернулся к
Аластеру:

  - Не стоило так беспокоиться. Мальчик прав: что-что, а меч он умеет
держать в руках.

  - Это неважно, - откликнулся герцог. - Сейчас Вы поймете. И я надеюсь,
что он тоже поймет.

  Трой вышел из маленькой пристройки, одетый в легкую кольчужную рубаху до
колен, с боковыми разрезами от пояса, чтобы было удобнее двигаться; в
кожаный нагрудник, под который была надета толстая стеганая безрукавка,
чтобы смягчить удары; голова его была прикрыта прочным шлемом с сетчатым
забралом; а ноги защищены высокими сапогами с металлическими полосами. К
великому недоумению юноши ему выдали деревянные копии меча, копья и топора,
равные по весу, но совершенно безопасные.

  Гвардеец как был, так и остался в своих доспехах; только снял шлем и
наручи. И оружие поменял на тренировочное.

  - Вы начнете по сигналу господина графа, - зычно объявил герцог,
становясь шагах в шести от соперников.

  Шовелен подошел и встал рядом с ним. Вытащил из-за пояса большой белый
платок; вдохнул глубоко; и махнул им.

  Дальше все случилось так быстро, что никто ничего толком не сумел понять.
Трой сделал всего полшага в сторону Теренса, намереваясь, как говорят,
"прощупать" противника. И вот страшная сила уже отбросила его на две-три
длины копья в сторону; благо, что приземлился он на мягкие ковры,
постеленные повсюду, специально для подобных случаев.

  Гвардеец даже меча не обнажил.

  От графа не укрылось, что племянник его поднялся, слегка пошатываясь, как в
качку на корабле. Постоял с полминуты, тряся головой, приходя в себя, а
затем ринулся в схватку.

  - Совсем плохо, - заметил Аластер в никуда. - Одно и то же - теряют
голову от гнева и злости; и проигрывают все. Или поединок, или жизнь, если
речь идет о серьезной схватке.

  Шовелен во все глаза смотрел на великана Теренса, который словно и усилий
не прилагал к тому, чтобы защищаться. Когда Трой налетел на него с копьем
наперевес, он одной рукой легко отвел древко в сторону, а другой коснулся
груди юноши как раз напротив сердца.

  - Убит, - прокомментировал Аластер.

  - Герцог, - спросил Шовелен тихо, - он щадит Троя по Вашему приказу?

  - Конечно. Не хватало еще изувечить такого очаровательного юношу только
потому, что он считает себя хорошим бойцом. Это ведь не самое худшее
заблуждение, хотя и одно из самых опасных.

  - А что было бы? ...

  Граф не договорил, но Аластер прекрасно понял, что имел в виду его
собеседник.

  - Он бы мог разорвать его пополам. Мог бы просто раздавить; мог бы убить
любым из нескольких сотен ему известных способов. И случилось бы это не за
такой долгий срок, а значительно быстрее. Потому что в настоящем сражении
ждать и щадить невозможно.

  Шовелен с нескрываемым ужасом смотрел, как гвардеец поднял его племянника
вверх на вытянутой руке и затем осторожно положил на ковры. Хотя проделывал
он это медленно и плавно, отчаянно брыкающийся и извивающийся Трой так и не
смог освободиться. Он лежал, придавленный к земле тяжелой, мощной ладонью.

  Теренс, все так же молча, взял в руки деревянное копье за оба конца, дернул
и разорвал его пополам, как рвут истлевшую ткань, травинку, волосок.

  - О Господи! - выдохнул граф.

  - Он щадит его, - сказал герцог у него над ухом. - Все еще щадит...

  
  
  Джералдин растолкал одноглазого не совсем почтительно.

  Почтительно он тоже пытался, но если Сивард засыпал от усталости в своем
кресле, то у него над ухом могли трубить в трубы все герольды империи, и
для пробуждения его особы требовались более серьезные меры. Потому молодой
человек просто тряс его до тех пор, пока начальник Тайной службы не открыл
глаз и не уставился на своего секретаря обиженно и печально.

  - Ну, что еще?

  Затем огляделся и обнаружил, что за окном стоит глухая ночь.

  - Посреди ночи что могло случиться?

  - Можете спать и дальше, - сказал Джералдин, - но только прежде Вам
стоит узнать, что нашли "Летучую мышь".

  Сивард тут же сел прямо и сон с него сняло как рукой.

  - Ну, ну, нашли все-таки. И что говорит Джой ан-Ноэллин по поводу своего
пребывания в роанских водах?

  - Ничего, - ответил молодой человек. - И по любому другому поводу,
боюсь, он Вам ничего не ответит. Дело в том, что Джой Красная Борода мертв,
как и все члены его команды.

  - Не может быть, - шумно выдохнул одноглазый. - Где? Как? Кто?

  - "Летучую мышь" нашли случайно. Ее несло ветром прямо на военное судно, и
матросы просто глотки надорвали, требуя, чтобы она сменила курс. Ну, а
потом поняли, что дело неладно - ладью крутило во все стороны, и весла
были брошены. А такую ладью просто так не покидают. Вот капитан и приказал
взять ее на абордаж и высадить туда человек десять, чтобы поглядеть, что
творится. Ну, и обнаружил полный комплект трупов.

  - Где капитан?

  - В приемной. Я его накормил и усадил ждать Вашего пробуждения. На
"Летучей мыши" уже вовсю орудуют наши ребята - если там есть хоть какие-то
следы, то они их найдут.

  - Будем надеяться, - пробурчал Сивард. - Давай сюда этого капитана; как
его зовут-то?

  Джералдин лукаво улыбнулся и ответил, стараясь четко произносить слова:

  - Некто Камиллорой Нарриньери.

  - Господи! - простонал Сивард. - Кого на службу берем? Ведь не
выговоришь!

  - Я так и знал, маркиз, что Вам понравится, - сказал молодой человек. -
Ну, так я его зову.

  Капитан оказался человеком немолодым, но здоровым и сильным. Его хищное,
горбоносое лицо с пронзительными карими глазами было загоревшим и
обветренным. Нарядный костюм сидел на его фигуре не слишком ловко, и каждой
своей складкой и морщинкой словно пытался сказать, что ему здесь не место.
Капитан военной галеры явно привык ходить либо в латах, либо в свободной
одежде, главным достоинством которой отнюдь не являлась элегантность. На
указательном пальце правой руки сверкал огромный бриллиант, но и он будто
по ошибке попал на эту крепкую, мозолистую руку, привыкшую держать штурвал.

  Все это Сивард Ру ухватил одним-единственным коротким цепким взглядом.

  - Прошу садиться, капитан, - указал своему посетителю на кресло. - И
извините за то, что доставляем Вам беспокойство в столь поздний час.

  Знавшие одноглазого достаточно близко, утверждали, что при желании он мог
обаять и ядовитую змею. Капитан был добычей гораздо более легкой: через
несколько минут непринужденного общения и после первого бокала, выпитого
вместе с Сивардом за здоровье его императорского величества, он был готов
отвечать на вопросы не официально, а по-свойски, что предполагало выяснение
деталей и подробностей, которые обычно забывают упомянуть в отчетах.

  - Итак, господин Нарриньери...

  - Зовите меня просто Камилл; и на ты.

  - Хорошо, Камилл. Итак, ты увидел "Летуху" и что?.. Что ты подумал?

  - Сперва я даже не понял, что это "Летуха" , - искренне признался
капитан. - Ты, маркиз, сам посуди: кто же поверит, что Джой в это время
года рискнет показаться в наших водах так открыто? Я сперва решил, что это
какие-то юнцы рискнули сыграть под Джоя, чтобы обеспечить себе полный
успех. Да и шла ладья так косо-криво, что чуть было не врезалась в мою
красавицу. Мы направо, они направо; мы налево, они налево. Я, разумеется,
рассвирепел - поставил ребят у борта с луками наготове: думал, перестреляю
паршивцев, если только сунутся. А потом гляжу, совсем странно ладья идет;
вообще то есть без управления. Это меня и смутило. Ну а потом я людей туда
послал...

  - А сам?

  - С собой во главе, это естественно. Какой же из меня капитан, ежели я за
спинами своих ребят стану отсиживаться?

  - Что было на "Летухе"? - спросил Сивард.

  - Кровь, - ответил Камилл, содрогнувшись. - Я человек бывалый, но на
море Луан таких кошмаров отродясь не творилось. У берегов империи, во
всяком случае. Здесь никогда подобного не видели. Вся палуба в крови;
команда изрезана на кусочки; сам Джой... Я Джоя ведь знал, давно-давно,
почти в дестве. Он тогда только из Эмдена удрал, и я тоже из дома сбежал в
свое время. Ну, после нас судьба развела, и он старался мне на глаза не
попадаться. Но лицо я его помню.

  Правда, от лица-то как раз почти ничего и не осталось... Можно еще
глоточек? А то тошно... Заметь, маркиз, не мясник ведь работал, а одним
ударом раскромсали так, что мать родная не признает: ума лишится раньше от
этакого зрелища.

  - Думаешь, это свои его так разделали?

  - Ни в коем случае. Таких зверств нигде не чинят. Да ведь если бы это было
нападение или же стычка между своими, ребята Джоя убили бы кого-то: у всех
в руках оружие было. Их хоть и застали врасплох - это явно - но
большинство успело похватать режущие и колющие предметы. Да...

  - Ну, тела нападавшие могли бы и забрать с собой, - заметил одноглазый.

  - Дело не телах, а в оружии, - хмуро откликнулся Камилл. - Оружие все в
руках держат, а между тем все лезвия чистые. И выходит, что ни одного врага
они не достали.

  - Это вполне возможно... - начал было одноглазый.

  - Это возможно, если расстрелять их из луков или нашпиговать метательными
дротиками или ножами; или копьями - что уже труднее. Но они убиты иначе.
Страшно, но чисто.

  - То есть, как это, чисто?

  - Твои специалисты, может, больше скажут, а по мне - чисто, это так,
чтобы после первого же удара твой противник уже не встал. Кровью истек, от
болевого шока умер, еще как. Понятно я излагаю?

  - Куда понятнее.

  - Их наверняка резали; а так только одни существа в мире и могут.

  - Убийцы Терея? - спросил Сивард.

  - Кто же еще...

  - Кроме трупов, что-нибудь нашел необычное?

  - Перевернуто там все вверх дном; вещи разбросаны. Причем, в трюме-то как
раз полный порядок, а вот в капитанской каюте и на палубе, как ураган
пронесся.

  - Странно, - пробормотал рыжий.

  В кабинете воцарилась тишина. Но не гнетущая, а спокойная, которая
возникает не из отсутствия нужных слов, а из отсутствия необходимости
обмениваться словами. Воспользовавшись паузой, в приоткрытые двери заглянул
Джералдин; осторожно постучал по косяку - в порядке вещей было заходить
просто так, но при посетителе он не рискнул демонстрировать свои права.
Молодой человек вообще более серьезно относился к репутации Сиварда, нежели
сам одноглазый; и при всяком удобном случае создавал образ этакого
неприступного, величественного аристократа с блестящим острым умом и
оригинальными взглядами на жизнь. Что ж, это почти соответствовало
действительности.

  - Маркиз! - негромко молвил Джералдин, пытаясь привлечь к себе внимание.

  - Угу! - откликнулся Сивард. - Чего маячишь на сквозняке? В чем дело?

  - Закончили осмотр ладьи, - доложил помощник, заходя в кабинет. - Есть
кое-что интересное.

  Камиллорой Нарриньерри встал со своего места:

  - Я, пожалуй, пойду, маркиз. Приятно было с тобой поговорить.

  - Постой-ка, - вытянул этот аристократ голубых кровей свою цепкую ручищу
и ухватил капитана за манжет. - Не торопись. Может, мне твой совет
сгодиться, кто знает.

  - Ну, если ты настаиваешь...

  - Наливай себе стаканчик, и слушай внимательно.

  - Так точно! - рявкнул бравый капитан.

  Джералдин хотел было прокомментировать происходящее, но он был неизменно
верен своим принципам, и потому только пожал плечами. Сивард показал ему
язык. Но свидетелей не было: Камилл как раз отвернулся, чтобы откупорить
очередную бутылку, и потому доказать сей факт было совершенно невозможно.
Так сделаем же вид, что и мы о нем ничего не знаем.

  - Прямо дитя малое, - пробурчал молодой человек, отправляясь за
следователями, которые буквально по щепке разобрали "Летучую мышь" и теперь
были готовы докладывать начальнику Тайной службы о своих выводах.

  Имперские следователи - Инниас и Селестен - оба закончили Эр-Ренкский
университет и по нескольку лет успешно занимались наукой, прежде чем Сивард
Ру пригласил их на работу в Тайную службу. Когда-то у них были не только
эти имена, но и титулы, однако ни того, ни другого большая часть коллег уже
не помнила. Все звали их Крыс-и-Мыш, причем именно так, одним словом, ибо
Крыс-и-Мыш были неразлучны. Дело свое они знали до тонкостей и любили, что
еще важнее.

  Инниас-Крыс был тощим, способным просочиться в любую щелку типом с серыми
глазами, быстрым взглядом, вытянутым лицом и острыми мелкими зубами.

  Селестен-Мыш был сущим малышом рядом со своим длинным напарником; у него
была пышная шевелюра редкостного белого цвета и черные глазки-бусинки. Он
бы считался толстячком, если бы не удивительная грация и точность движений.
Вместе Крыс-и-Мыш смотрелись весьма комично, однако внешность, как мы уже
замечали, часто бывает обманчива: следователи умели постоять за себя, и
только абсолютно незнакомые с ними и их бедовой репутацией люди рисковали
связываться с этой удивительной парочкой. Рисковали обычно в первый и
последний раз.

  Они зашли в кабинет Сиварда, нагруженные уймой пухлых папок, коробок,
свертков и списков. Лицо одноглазого вытянулось и он недовольно заскрипел,
как старое кресло. Однако Крыс-и-Мыша этим было не пронять.

  - "Летуху" распотрошили, - лаконично доложил Крыс, расставляя свою часть
имущества на столе начальства. При этом он не особенно церемонился, потому
что Сивард Ру сейчас был для него не более, чем слушателем, а сам Крыс
витал в эмпиреях, стараясь удержать в своей голове огромное количество
сведений, фактов, деталей, мелких и крупных сплетен и косвенно относящихся
к делу улик. Одноглазый уже давно уяснил, что проще не заводиться и
выслушать спокойно.

  - Интересного много, много интересного, строго говоря, - защебетал Мыш,
раскладывая папки.

  - Давайте, давайте уже, - поторопил их Сивард.

  - Убиты все особенным оружием с удивительно острой режущей кромкой и
широким изогнутым лезвием. Судя по характеру раны, - сообщил Крыс, -
выглядит оно вот так: я набросал здесь, на пергаменте. Об этом оружии,
точнее о подобном ему, сведений в библиотеках Роана и Бангалора почти не
найти. Гораздо больше нам мог бы помочь ученый с Ходевена, да где ж ему там
взяться? Короче, ритуальные ножи убийц Терея не имеют аналогов во всем
мире, и вряд ли кто-то, не имеющий отношения к этому храму, смог купить их
на ярмарке.

  - Итак, причастность убийц Терея к этому делу можно считать доказанной? -
уточнил одноглазый.

  - Несомненно, маркиз.

  - Это уже хорошо. Хоть куда-то продвинулись.

  - Дальше, мы обнаружили, что Джой ан-Ноэллин, видимо, хотел отправить
кому-то сообщение на случай своей внезапной смерти. И, скорее всего,
отправил его. Голову я бы не прозакладывал, но вероятность существует, и
довольно высокая.

  - Почему вы так решили?

  - У него в каюте видны следы борьбы: убийца напал на него в тот момент,
когда он писал. Чернильница перевернута, большая часть содержимого ее
пролилась на ковер. Правда, исписанного листа мы не нашли. Перо же осталось
на столе, и было свежеочиненным, но уже со следами пользования. Хорошее
перо, не из тех, что уже пора выбрасывать или очинять заново, но и не
целехонькое. Да еще и со следами чернил на кончике.

  - Тогда почему вы не думаете, что убийца и похитил написанное Джоем
письмо? Это же просто напрашивается, - спросил Сивард.

  - Не всегда верно то, что просто напрашивается, - хмыкнул Мыш. - Джой
тоже так думал, вот почему ему удалось обвести своих убийц вокруг пальца.
Во всяком случае, я надеюсь, что удалось.

  - Мы перевернули все вверх дном, маркиз, - сказал Крыс, внимательно
разглядывая какие-то свои записи. - Предыдущее перо, выброшенное под стол,
расщеплено на конце, и в нем застряли мельчайшие волокна. Детальный их
анализ подтверждает, что писали этим пером на хорошем пергаменте; а между
тем в каюте Джоя ничего подобного не найдено. Теперь, маркиз, слушайте
внимательно: следы чернил на обоих перьях одинаково свежие. Ими писали
приблизительно в одно и то же время, но одно использовали до конца, а
второе только-только начали.

  - Думаю, убийцы прихватили послание с собой.

  - Нет, - подал голос Мыш. - Такие улики с собой не таскают и слуги
Терея. Такие улики уничтожают тут же, на месте. Сжигают. Но мы не
обнаружили ни следа от сгоревшего пергамента, а мы все там переворошили,
будьте уверены.

  - Вот капитан Камилл утверждает, что "Летуха" была перевернута вверх дном,
когда он ее обнаружил.

  - Фигурально выражаясь, - поспешно сказал капитан.

  - Мы заметили, - откликнулся Крыс. - И даже пришли к единодушному
решению: убийцы искали что-то, особенно в капитанской каюте, и не нашли.

  - А это-то из чего следует?

  - Очень просто; когда разбросано и распотрошено абсолютно все, а не
какая-то часть, больше шансов, что искомое не найдено. Так выворачивают
ящики и сундуки в последний момент, без особой надежды на успех.

  - Разумный довод, - согласился Сивард. - Полный погром - признак, что
ничего не нашли.

  - Зато мы нашли кое-что интересное.

  Крыс-и-Мыш перевели взгляд на Камиллороя, тот сидел, открыв рот и затаив
дыхание: участвовать в следствии ему явно нравилось.

  - Джой ан-Ноэллин был богатым человеком, и вино для себя и своей команды
покупал самое лучшее, дорогое и в дорогих сосудах. Их никто не выбрасывал,
маркиз. Пустые склянки так и лежат в трюме, в отдельном ящике. И целые
стоят.

  Перед этим путешествием он купил три ящика вина - мы уже наводили справки.
Три ящика по десять бутылок.

  - Немного, - ввернул Камилл.

  - Джой не любил, когда в море пили, - пояснил Сивард непринужденно. -
Для этого команде давали специальные дни, но особо пристрастившихся к
крепким напикам на "Летуху" не пускали - работа ювелирная, и пИтухи ему
были не нужны.

  - Именно, - продолжил Крыс. - Мы посчитали. На ладье сейчас есть
семнадцать пустых склянок и двенадцать полных. Итого, двадцать девять.
Тридцатая куда-то исчезла загадочным и таинственным образом, а одна из
свечей в каюте капитана почти полностью сгорела.

  - А это что доказывает? - изумился капитан Нарриньерри.

  - Обычно в подсвечниках свечи сгорают равномерно, - пояснил Мыш
терпеливо. И в каюте Джоя тоже две полусгоревших свечи стоят там, где им и
положено. А вот крохотный огарок валяется между столом и стенкой, его никто
не заметил. Свечу израсходовали не на освещение, в этом я уверен.

  - Ф-ф-ф, - только и нашел сил сказать капитан.

  Но Мыш полез в какую-то коробку и выудил оттуда неравномерно оплавленный
огарок с прицепленной к нему биркой.

  - Вот, - протянул его Сиварду. - Глядите, маркиз.

  Тот повертел в руках остатки дорогой свечки зеленого воска и кивнул
задумчиво:

  - Все верно, Крыс-и Мыш, все сходится.

  - Да что сходится-то? - возмутился Камилл.

  - Капитаном был - капитаном и останешься, - вздохнул Сивард. - Гляди,
как оплавлена. Так держат, когда запечатывают письмо. Только для письма
столько воска не нужно. Таким количеством пробки заливают.

  - Может, он огарком запечатывал? - не сдавался капитан.

  - Такой богач, как Джой, не стал бы специально доставать огарок, чтобы
запечатать конверт или свиток; он бы просто вытянул свечу из подсвечника.
Значит, это он целехонькую свечку довел до такого вот состояния. Крепко
заливал, выходит, чтобы не отсырело. Думаете, выбросил в море посудину? -
глянул в сторону Крыс-и-Мыша.

  - Другого выхода у него не было, - сказал Крыс. - Команда вся на месте,
никто с ладьи не уходил, лодки-долбленки на месте, как и полагается на
судах такого рода. Выходит, что он просто наугад вышвырнул запечатанный
сосуд.

  - Теперь уж и не найдешь, - протянул Камиллорой. - Разве что, случайно,
лет этак через двадцать. Ну, обычно так случается, нечего на меня глядеть,
как на заговорщика!

  - А теперь случится иначе, - внушительно молвил Сивард. - Искать сосуд
будет твой корабль, Камилл. И еще два пошлю. Погода эти дни была идеальная:
что твой котенок; никакой непогоды. А вот где они могли выбросить это
послание...

  - Тут как раз нет ничего сложного, - сказал Мыш, разворачивая на столе
поверх всех предметов огромную карту. - Мы ведь исходим из допущения, что
Джой - пусть покоится в мире - вез на корабле тех, кого мы уже ищем.

  Одноглазый скроил гримасу, призванную выразить его одобрение проявленной
осторожности. Не то чтобы они не доверяли Камиллорою, но секреты ведомства
разглашению не подлежат.

  - И если это так, то нам нужно соединить две точки на карте: вот эту -
устье Алоя, и вот эту - здесь мы нашли "Летуху". Джой вряд ли двигался не
по кратчайшей прямой, маркиз только что отметил, что погода была идеальная,
и сворачивать с курса не было никакой необходимости; да и не успел бы он
иначе он сюда попасть... Короче, вот на этом участке ему бы удалось
написать письмо и выбросить его за борт.

  - А почему? - заинтересовался капитан. - Мог же он написать и в порту, и
возле устья, и по дороге. Почему вы отметили только такой крохотный
отрезочек?

  - Очень просто. Если бы писал в порту или возле устья Алоя, то отправил бы
на берег своего человека - значит, находился слишком далеко, чтобы так
поступить. Пользовался свечами, значит писал ночью. А убили их всех уже
возле берега: не смогли бы убийцы Терея вдвоем управлять такой большой
ладьей - это даже им не под силу, да и смысла не было никакого нанимать
судно с командой, чтобы перебить всех в открытом море.

  - Да и рисковать с таким отчаянным и удачливым человеком, как Джой, -
согласился одноглазый. - Что ж, Крыс-и-Мыш, все верно. А теперь давайте
выпьем за светлую память большого мошенника, веселого храбреца и одного из
самых порядочных и благородных наших противников - его светлость, князя
Джоя ан-Ноэллина, да будет земля ему пухом.

  Куда вы тело отправили?

  - В Янтарную базилику; чтобы похороны были, как у людей, - сказал
Джералдин, бесшумно появляясь на пороге. - Я что-то сделал не так?

  - Конечно, так. Иди выпей, - приказал Сивард. - Спасибо, сынок.

  
  
  Аббон Флерийский не особенно удивился, когда Сивард вновь навестил его: он
давно уже ждал визита одноглазого, и, пожалуй, даже начал удивляться его
долготерпению.

  Светало, и дворец был погружен в сладкую полудрему, нарушаемую изредка
неровными шагами сонных еще слуг; да тихими голосами поваров, идущих на
кухню. Даже птицы пели нестройно и как-то лениво. Солнце еще не встало, и в
воздухе были разлиты сырость и прохлада, заставлявшие поеживаться и мечтать
о теплой и уютной постели. Всему Великому Роану было доподлинно известно,
что встать в такую рань для начальника Тайной службы равносильно
героическому и беспримерному подвигу.

  - И не предлагай мне свое ядовитое пойло, - заявил с порога Сивард, видя,
что маг подходит к перегонному кубу.

  Он кутался в желтый плащ, своим ярким цветом возмещавший отсутствие
дневного светила, и был похож на нахохленную несчастную птицу. Но
единственный глаз его был широко раскрыт и сверкал свирепо и решительно. А
это всегда грозило окружающим дополнительными сложностями.

  - Ну-ну, не бушуй, - примирительно пробормотал Аббон. Он был слишком
старым, слишком мудрым и видавшим виды, чтобы не знать, зачем притащился к
нему одноглазый ни свет, ни заря; какие вопросы его мучают. А вот как на
них ответить, на эти вполне, кстати, естественные вопросы, Аббон, пожалуй,
что и не знал.

  Сивард устроился в самом темном углу комнаты, на сундуке, куда забирался в
тех редких случаях, когда чувствовал себя неуверенно. Помолчал. Вздохнул
тяжко.

  - Сиротливый я какой-то, неприкаянный. Заброшенный. Старею, наверное.

  - Насколько я тебя знаю, сиротинушка, ты меня сейчас так огорошишь, -
откликнулся печально маг. - Ты так вздыхаешь, когда намереваешься учудить
что-нибудь из рук вон. Ну, признавайся, что тебя с постели подняло в
рассветный час, вопреки твоим убеждениям?

  - Это правда, - согласился Сивард. - Я убежден, что для нормальной жизни
человеку нужно нормально спать. Нормально - значит, много.

  Он поерзал на своем сундуке, покашлял, словом, всячески постарался
продемонстрировать, что и сам неловко себя чувствует, ставя Аббона в
невозможное положение. А когда посчитал, что выполнил достаточно, чтобы
совесть его была чиста, спросил совершенно другим голосом, как человек,
пребывающий в своем праве:

  - Я не знаю, есть ли у тебя разрешение хотя бы в крайних случаях отвечать
на деликатные вопросы, подобные тем, которые я сейчас собираюсь задать. И
потому я понимаю, что поступаю до какой-то степени нечестно по отношению к
тебе. Но пойми и ты меня: долгие годы моих знаний хватало, чтобы спокойно
и, надеюсь, неплохо выполнять свою работу - и я это и делал, не причиняя
никому лишних хлопот. Но теперь все переменилось; как я могу защитить
императора, если ничегошеньки не знаю?

  - Ты прав, Сивард, - сказал Аббон. - Я даже не стану тратить время на
то, чтобы обсуждать эту сторону проблемы. Сделаем так: ты объяснишь, что
именно тебя интересует, а я постараюсь рассказать тебе все, что сочту
возможным. Согласен?

  - Можно подумать, у меня есть какой-то выбор, - буркнул одноглазый.

  - Выбор всегда есть, - мягко ответил маг. - Просто все тайны, которые
тебе так необходимы - не мои. И я уже не первый век приношу клятву каждому
следующему Агилольфингу свято хранить их.

  Начальник Тайной службы смотрел на мага со спокойной улыбкой. Он уважал
этого жизнерадостного, сильного человека, и прекрасно понимал, какая
ответственность лежит на нем все эти бесконечные годы. Он не стал бы
просить у Аббона нарушать данное слово, но ему на самом деле не хватало
множества звеньев, чтобы воссоздать всю цепь событий. Он сунул руку за
пазуху и добыл оттуда неожиданно пухлую тетрадь, переплетенную в
изумрудно-зеленый бархат с серебряными накладками; открыл ее посредине и
пробежал глазами страницу.

  - Видишь ли, Аббон, вероятно, ты станешь смеяться, но я веду нечто вроде
записей о том, как прошло то или иное дело; что я успел, чего - нет.

  - Только этого мне не хватало, - поскучнел маг.

  - Вот-вот, я так и думал, что ты это скажешь. Но все равно: однажды мне
пришла в голову совершенно естественная мысль узнать у тебя или кого-либо
другого, сколько лет герцогу Дембийскому и когда он впервые появился при
дворе. Думаю, что я совершенно случайно занес тогда эту запись в свою
тетрадь - вопрос был слишком незначительный с одной стороны, и простой -
с другой. И я был уверен, что рано или поздно вспомню о нем, хотя бы, когда
встречусь с Аластером. И что же? Я так и не вспомнил, хотя на провалы в
памяти не жалуюсь.

  Позже я пересматривал свои записи, и натолкнувшись на эту, уже специально
перенес ее на одну из последних страниц. И опять забыл. Дальше это стало
похоже на увлекательную игру, и должен тебе сказать, что если в ней и был
победитель, то на меня не рассчитывай, я не знаю, кто он. А теперь ответь,
это твоих рук дело?

  - Не стану притворяться, что не знаю, о чем речь, - вздохнул Аббон. -
Скажем так, не только и не столько моих.

  - Тогда чьих же?

  - А теперь я буду делать вид, что не слышал последнего вопроса и ты
тактично переведешь разговор на другую тему.

  - Опомнись, Аббон! Это я-то тактично переведу?

  - Придется, - пожал плечами маг. - Это уж совсем чужие секреты.

  - Ну, тогда хотя бы намекни - это только герцог Дембийский представляет
из себя сплошную загадку или его гравелотские сеньоры все, как один, имеют
тайны?

  - Ты сам и ответил, Сивард. Давай договоримся, что к нашим проблемам это
не имеет никакого отношения, и потому ты вправе перестать терзать себя
сомнениями по поводу Аластера и его воинов.

  - Меня всерьез волнует, что такое магия, - сказал одноглазый, вставая со
своего сундука и принявшись расхаживать по лаборатории Аббона. - Я раньше
не задумывался над этим вопросом: все мы в детстве достаточно сказок
наслушались, чтобы считать себя настоящими экспертами. А спроси меня, что
может маг, и чего он не может - я и не отвечу. Потому что не знаю.

  - Ого! - Аббон в досаде хлопнул себя по ляжкам. - Ты представляешь, чего
требуешь?! Люди по нескольку десятков лет изучают основы магии, а ты
приходишь с утра пораньше и хочешь к вечеру все знать и все понимать.

  - Ну, не к вечеру, а к обеду, желательно. Есть-то хочется.

  - Бог мой! - возвел маг глаза к потолку.

  - Не усердствуй так, я же не прошу учить меня заклинаниям или объяснять
основные принципы; мне важно разобраться для себя - что маг может, а чего
- нет. Скажем, ты умеешь превращаться в животных или птиц?

  - А-а, вот ты о чем, - протянул Аббон. - Тоже задача не из легких, но
более разрешимая.

  - Ты сам - сильный маг? - внезапно спросил Сивард.

  - Да. Очень. Но, конечно, с Ортоном не иду ни в какое сравнение.

  Одноглазый споткнулся и застыл на месте, представляя из себя статую
Величайшего Недоумения.

  - Сейчас-сейчас, - рассмеялся Аббон. - Все поясню.

  Во-первых, тебе необходимо уяснить раз и навсегда - любой маг работает с
энергией мысли, и никогда не может сделать того, что противоречило бы
основным законам природы. Скажем, я не могу превратиться в волка или кота,
но я могу заставить тебя поверить, что я это сделал. Чем сильнее маг, тем
быстрее и легче у него это получается.

  - А как же внушить подобные мысли тысяче людей?

  - О! Это гораздо проще. Думаю, для тебя не секрет, что люди, собравшиеся в
толпу, думают и действуют иначе, чем поодиночке. Разум и воля толпы - сами
по себе серьезная магическая сила. И здесь основное умение заключается не в
том, чтобы убедить толпу, а в том, чтобы несколько десятков или сотен
людей, собравшихся в одном месте превратить в это особенное существо. Но
это уже искусство, далекое от магии. Великие правители, полководцы и люди
искусства владеют им в совершенстве.

  - То есть, маг не может обернуться птицей, перелететь океан, затем стать
каким-нибудь чудовищем, чтобы уничтожить воинов...

  - Что ты, что ты... Если бы все обстояло так просто, то мир принадлежал бы
нескольким чародеям. Нет, у них только дополнительные возможности. Назовем
это так.

  - А черный маг?

  - Он отличается только тем, какие энергии рискует использовать в своих
целях; и тем, что обычно не брезгует недопустимыми, страшными средствами.
Черная магия - это вопрос этики и распределения сил. Противоестественное
состояние души и разума.

  - Чем дальше, тем хуже, - расстроился Сивард. - Без стакана даже дышать
трудно. Приворожи меня, что ли, к кому-нибудь.

  А чем же тогда отличаются Агилольфинги?

  - Этого никто и никогда не мог понять, - честно отвечал Аббон. - Но
монхиганам вообще были подвластны такие силы, о которых нормальный чародей
даже мечтать не смеет. Представь себе, что ты решил столкнуть с места
хребет Хоанг, каково?

  - Называется, толкай себе на здоровье, - меланхолически откликнулся
рыжий.

  - Вот-вот. И вдруг ты видишь, что кому-то это удалось. Что ты на это
скажешь?

  - Караул!

  - Правильно. Ты сам и ответил на вопрос, что из себя представляет сила
монхиганов. И при этом, заметь, никакой особенной концентрации, никаких
заклинаний, чтобы войти в это состояние, никакого внушения. Они сливались с
окружающим пространством, что делало их чуть ли не равными богам.

  - А были существа сильнее их?

  - Конечно. Драконы были самыми сильными магами за всю историю Лунггара.
Опять же, вернее будет сказать, что драконы - то есть существа волшебные
- не столько были магами, сколько буквально выдыхали волшебство. Они в нем
жили, и это было отдельное пространство, подвластное им и только им. Потому
сильнее драконов человек быть не мог по определению.

  Но ты же прекрасно знаешь, что они давным-давно исчезли.

  - А чем это можно доказать?

  - То есть?

  - Очень просто. Кто из нас присутствовал при исчезновении драконов? Ты? Я?
Кто-то другой? Может, даже единственный дракон остался жив, и пытается
загрести в свои лапы власть над миром. Почему бы и нет? Кстати, в легендах
говорится, что вот драконы могли превращаться. Правда, не в кого угодно, а
только в человека. Не знаю уж, почему. Это действительно так?

  - Теоретически, - торопливо сказал Аббон. - Только теоретически. Не
сходи с ума, Сивард. Не пытайся отыскать древнего ящера, злоумышляющего
против Агилольфингов - это же абсурд.

  - Не меньший, чем похищение тела из старого склепа, которое зачем-то было
нужно всем и каждому.

  - Что значит, всем и каждому? - испуганно спросил маг.

  - А то, что один его крадет, а другой охраняет, как важную персону!

  - Похищение тела - дело совершенно особого рода... - начал Аббон, но
Сивард его перебил.

  - Хорошо, тогда скажи мне вот что, загадочный прорицатель. Когда на Совете
все говорили о том, как опасно отдать силу Агилольфингов в чужие руки, я
так увлекся решением проблемы, что не обратил внимание на некую
несуразицу...

  Он набрал в грудь побольше воздуха и спросил:

  - Какого Агилольфинга?!

  - Додумался все-таки, - пробормотал Аббон крайне недовольно. - И ведь
никуда не денешься. Умник рыжий! И откуда ты на мою голову взялся? Шел бы
себе к Аластеру и беседовал с ним в тенечке.

  - Я Аластера боюсь, - неожиданно откровенно ответил одноглазый. - А
дело-то делать нужно. У меня там такая каша заварилась, Аббон: три военных
корабля море процеживают - что-то ищут; людей перебили уже столько, что
кровь стынет; следователи мои до таких идей додумались, что уж и не знаю -
не то им памятники воздвигать, не то врача приглашать, причем опытного. А
ты глаза к потолку возводишь, как девственница в третью по счету первую
брачную ночь! Скажи, может на это хватить душевных сил, если даже зла не
хватает?

  - Я все понимаю, - чуть ли не простонал маг. - Просто...

  - Ничего не просто, - не на шутку разошелся Сивард. - Все Агилольфинги
мирно покоятся в фамильном склепе под Малахитовой базиликой, и я лично
сопровождаю императора, когда он один раз в году отправляется туда, чтобы
поклониться предкам. Девятнадцать монхиганов, павших в войне между Роаном и
Лотэром похоронены в дубовой роще. Я как-то никогда не задумывался над тем,
кому принадлежит двадцатая усыпальница, да еще и выстроенная и охраняемая
как крепость. Не до того было, к тому же и видел я ее издалека и всего
только раз. Какой там может быть похоронен Агилольфинг? И кому его тело
может понадобиться, а?!

  Аббон взял тяжелый табурет и приволок его в тот угол, где метался, словно
зверь в клетке, взбудораженный Сивард. Прочно утвердился напротив окна,
поймал рыжего за рукав, заглянул ему в глаза.

  - Видишь ли, Сивард. Ты все время забываешь, что Далихаджар тоже был
Агилольфингом. И что он единственный из монхиганов, кроме императора
Брагана и его прямых потомков, так и не отказался от своей силы.

  
(С) "Rara avis", 1999

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: