столько денег и надежд!
Когда Кача прыгнула вверх, стараясь достать Гунара, одновременно я
повисла на ее плечах - и мы чуть ли не в обнимку покатились в грязный
песок. Острая вонь ударила мне в нос. Это тоже было ее оружием.
- Я сама справлюсь! Да снимай же! - закричала я, барахтаясь под
увесистой тушей и добираясь пальцами до мохнатого горла. Это все-таки
был не зверь! Зверь бы располосовал меня мгновенно. Я сквозь одежду
чувствовала изогнутые когти - но на том колдовство Качи и кончалось,
она могла лишь образ когтей наворожить, но не боевое медвежье оружие!
Но для человека, который не знал этого, когти и зубы могли стать
не менее опасны, чем настоящие. Он сам, силой своего перепуганного, да
еще подстегнутого Качей воображения, нанес бы себе смертельные раны
там, где к коже прикоснулись когти и клыки.
Мне доводилось запускать руки в живую, теплую и плотную медвежью
шубу, я знала, что кожи коснусь лишь кончиками пальцев, и попадать в
лапы к молодому, добродушному, игривому мишке мне тоже доводилось -
веселенькое это вышло объятие! Тут было другое - руки тонули в
расползающейся шерсти, я уже не знала, где явь, где морок, правду
говорят или врут мне пальцы.
Огромными задними лапами Кача взбила серую пыль - и, видно, уж
очень медленно тянулось время в этой жуткой ямище, раз пыль повисла в
воздухе, совершенно не желая оседать. Она запорошила глаза и
сантиметровым слоем покрыла изнутри глотку. Это было нестерпимо.
Высвободив правую руку, я с короткого размаха ввинтила ее прямо в
мокрую зловонную пасть.
Кулак наткнулся на незримую преграду.
Это было уже лучше.
Я услышала хрип.
И это было совсем хорошо.
Я оседлала это чудовище, я навалилась на медвежью шкуру, я сжала
ее ногами сильнее, чем сжимала бока цирковой лошади, когда училась
ездить по-жокейски, без седла и стремян. Под моими коленями шкура и
фальшивая медвежья плоть словно протаяли - но произошло это не сразу,
долго мне пришлось повозиться.
В яму спрыгнул Гунар.
- Пленка кончилась, - сказал он и придержал Качу, дав мне
возможность встать.
Она лежала в своем женском обличье, а вокруг медленно оседал серый
песок.
Я вынула кулак из ее рта и потерла его. Отпечатки крупных зубов не
пропадали.
Левой рукой я сгребла связку амулетов, среди которых поблескивал
желудь, и рванула ее. Кожаный шнурок треснул.
Все эти фигурки, смысла которых я не знала, были вроде ни к чему.
Я высвободила желудь, а остальное зашвырнула подальше.
Что же все-таки означает эта штуковина?
И из чего она сделана? Листья гнутся, будто покрытая тонкой
серебряной пленкой кожа. И нет в желуде металлического холодка...
Вдали раздался вой - затянул тонкий женский голос, подхватили
другие, погуще. Кача с закрытыми глазами приподнялась, подхватила - но
осеклась. Голос ее не слушался. И не потому, что я повредила ей горло.
Она шарила по груди рукой, что-то пыталась достать из-за пазухи. И
достала, и протянула наугад сжатый кулак.
Рука дрожала.
Пальцы чуть приоткрылись, меж них блеснуло...
Кача хотела что-то отдать мне - а я ни в чем от нее не нуждалась!
- А теперь - сгинь!
Она и сгинула.
Осталась только вмятина в песке.
- Спасибо, - сказала я Гунару, выбравшись из ямы.
Он не отпускал моей руки.
- Спасибо, Гунар, - повторила я и глянула вниз.
Ямы не было.
Мы стояли на зеленом склоне холма, на ухоженной травке. Ни тебе
откоса с мертвыми соснами, ни серого вздыбленного песка...
А в кулаке зажат желудь с двумя листками на обрывке кожаного
шнура.
- Только не спрашивай, что это было, - попросила я своего шального
фотокора.
- И так ясно. Соха - ни с места, конь - во весь дух, жидкая каша и
спятил петух! - ответил он присказкой, означавшей полнейшее безумие
ситуации, и улыбнулся.
Не скажу, что это была голливудская улыбка. Когда на кудрявой
голове уже нарисовались две неплохие залысины, когда и сзади
наметилась кругленькая плешь, когда по лбу пролегли четыре морщины,
когда сразу видно, что человек давно не был у дантиста... да, лицо
было обычное, привычное, траченное временем.
Но я узнала глаза!
Ясные карие глаза смотрели мне в душу - и вокруг них образовалось,
слепилось, ожило совсем иное лицо, иное тело. Гибкая, стройная, тонкая
фигурка, полное невыразимой прелести смуглое лицо, чуть склоненное
набок, и зреющая на устах то ли новорожденная шуточка, то ли давнее
присловье...
- Это ты? - спросила я.
- А это - ты! - ответил он. И весь ко мне потянулся.
Лишь миг длилось это узнавание.
А потом словно свет погас, краски поблекли, молодость растаяла.
Осталась болезненная прореха в памяти - ведь было же сию самую минуту
что-то странное и прекрасное!
И лежащие на плечах руки...
Мы уже не понимали, откуда возникло полуобъятие. Но что-то
изменилось в мире. Что-то проснулось, что-то должно проснуться
снова...
- Пошли, - хором сказали мы. - Эта сволочная электричка!
И действительно - пошли, потому что нужно было срочно проявить
пленку.
Глава двадцать третья, о престарелом эрудите
Мач нырнул в короткий переулок, вынырнул, пробежал по улице - и
чуть не сбил с ног, распихивая прохожих, маленького чистенького
старичка в куцем старомодном паричке и кафтане времен государыни
Екатерины.
Старичок этот, конечно же, обругал деревенского остолопа. Но
обругал как-то беззлобно, а впридачу вцепился ему в рукав. Мач
вырвался - только старичков ему сейчас и недоставало. Но тот молча
поспешил следом за парнем - как выяснилось, правильно сделал.
Не зная города, Мач совершенно не представлял себе, где в одну
улицу вливается другая, да и сами улицы привели его в изумление. Он не
понимал, зачем было делать для людей и скотины такие узкие проходы
между домами. И с ним случилось то, что и должно было случиться с
деревенским остолопом на городской улице, которого не научили
озираться по сторонам. Он чуть с разгону не оказался под копытами.
Огромные вороные кони, нетерпеливые и злые, позорно медленным для
себя шагом выволакивали длинную телегу из узкой улочки. Кучер
сдерживал их - но им уже хотелось движения, их раздражали громкие
голоса и пестрые наряды пешеходов, их непонятные, и потому опасные
запахи. Кони вскидывались, дергались - и когда Мач увидел глаза в
глаза оскаленную лошадиную морду, то сразу понял, что сейчас у него
станет одним ухом меньше.
Он не сумел бы притормозить сам, но тут в рукав опять вцепилась
сухая ручка и резко рванула. Парня отнесло в сторону. Мимо его носа
проскочил конский бок в веревочной упряжи, он опять ощутил сильный
рывок - и оказался нос к носу со старичком.
- В городе надлежит молодому человеку блюсти осторожность! -
строго провозгласил тот. - Видите, сколь оживленно в нашем веке
уличное движение!
- Благодарю премного милостивого господина, - бойко отвечал Мач,
вертя головой и даже подпрыгнув в поисках погони. Действительно - над
головами уличной толпы шустро продвигались к нему две высокие черные
шляпы, как две сверкающие трубы.
- Что же такого натворил молодой человек, хотелось бы мне знать? -
въедливо поинтересовался старичок.
Мач одновременно и вздохнул, и почему-то замотал головой.
- Надеюсь, молодой человек ничего не украл? Никому не нагрубил? -
допытывался неугомонный старичок. - Скорее всего, молодой человек был
непочтителен к своему хозяину.
В глазах у этого странного дедушки был живейший интерес.
- Ничего я плохого не сделал, милостивый господин, - в полном
отчаянии произнес Мач. Погоня приближалась, кони все еще не вытащили
телегу из улочки, загородив все пути для бегства, да еще народ
столпился - не одного Мача задержала треклятая длинная телега.
- А если молодой человек не сделал ничего плохого, так пусть
следует за мной, - распорядился старичок и, довольно шустро
проскользнув впритирку к стене, втянул Мача в переулок. Там за телегой
тоже столпилось немало народа - но старичок уже имел опыт ходьбы по
Риге. Он открыл дверь лавки и потащил Мача за собой.
- Доброго утра почтенному господину Бротце! - приветствовал его
лавочник. - Довольна ли госпожа Бротце лентами и ситцем? Если ей не
хватило, могу прислать еще. Он довольно дешев...
- Доброго утра почтенному господину Швабе! - ответствовал
старичок. - Лентами супруга довольна, но с ситцем какое-то
недоразумение. Она даже не стала кроить платья внучкам, а собиралась
вернуть вам тот ситец. Говорит, на нем все узоры вкривь и вкось, друг
на дружку наползают... Она мне показала один угол, и я сам это
заметил.
- Если госпоже Бротце угодно шить из ситца с ровными узорами,
пусть возьмет саблю и зарубит этого проклятого Бонапарта! - при этих
словах, оба, и старичок, и добродушный лавочник, расхохотались. -
Тогда к нам будут, как прежде, привозить и ситцы, и кофе, и
французское мыло. А пока извольте довольствоваться домашними
рукоделиями...
- Господин Швабе полагает, что как только война окончится,
вернутся разумные таможенные тарифы, какие были два года назад? -
полюбопытствовал господин Бротце. - Плохо же он понимает логику
правительства. Раз уж оно привыкло получать от чего-то доход, то от
этих денег не откажется. И придется нашим мануфактурщикам научиться
работать как в Европе...
- Уж года полтора, как появились в Риге эти самые красильни для
ситца и для сукна. Единственное, что нас, лавочников, привлекает в
них, - дешевизна, - признался господин Швабе. - Но ситец - он и с
кривым узором все тот же ситец. А что прикажете делать с мылом и
табаком местного производства? Травить ими тараканов?
Мач слушал этот экономический разговор и поглядывал в окошко лавки
сквозь выставленные картонки с кружевами, ленточками, платочками и
прочей девичьей роскошью. Господин Бротце заметил, что парень сильно
беспокоится.
- Не позволит ли господин Швабе пройти сквозь лавку? - спросил он.
- Нам никак не пробиться через толпу.
- Опять телега застряла? - сообразил лавочник. - Ну, разумеется.
Он окинул Мача взглядом.
- Такого у вас еще не было? - спросил господин Швабе, проведя
пальцем по узору на вороте его расстегнутого кафтанчика. - Право,
стоило бы нашим мануфактурщикам штамповать ситец с этими
простонародными узорами. Его бы хоть латышские девицы покупали.
- Такого еще не было, - отвечал странный старичок, проведя, в свою
очередь, пальцем по узору на вороте рубахи. - Да и откуда? Весьма
благодарен господину Швабе, а с супругой я поговорю. Не все ли равно,
каков узор на детских платьицах, коли они и года не прослужат?
Лавочник с поклоном провел старичка и Мача на задний двор,
порядком захламленный, где и простился.
- Неисповедимы пути прогресса! - загадочно сказал господин Бротце,
направляясь к калитке. - Думал ли Бонапарт, что высокая пошлина в
России на привозные из Франции товары станет способствовать расцвету
рижской промышленности? Как молодой человек полагает?
- Как господину будет угодно, - ничего не поняв, отвечал Мач.
Ему все это дело вовсе не нравилось. В узоры на кафтане и рубахе
были вплетены знаки, дающие силу и охраняющие от наваждений, хотя как
раз наваждения-то парня и допекали, вспомнить хоть огненный шар в
лесу... Зачем бы старичку вдруг они понадобились? Для какого такого
колдовства? Не бродит ли старичок по городу в поисках простофиль?..
Вот такие мысли вдруг взбаламутили парня. И все же, оказавшись в
грязном и, видимо, оттого довольно пустом переулке Мач вздохнул с
