- Ты женился на сумасшедшей, - вполне убежденно заявила я. - В
наше время рожать пятого ребенка может только сумасшедшая.
- Теперь ты видишь, как я ее люблю? - усмехнулся Гунар.
Мы по газону обошли толпу и увидели героев торжества. Трое тощих
бородатых юношей с отсутствующим взглядом и девушка, одетая в серые
лохмотья, стояли особо - и на них указывала рукой молодая красивая
ораторша. За спиной ораторши сгрудилось какое-то местное начальство,
явно не понимавшее высокого смысла события.
- ...подлинно латышские корни этого искусства!.. - вещала ораторша
в микрофон. - Душа народа проявилась!..
То, в чем проявилась народная душа, не напрасно вызвало плохо
скрытое недоумение начальства. Большие картоны стояли прямо на газоне,
подпертые сзади палками. И мысли они наводили какие-то нехорошие.
- Это нужно снимать? Вот это? - с каким-то хмурым недоверием
переспросил меня Гунар.
- Сними художников, - налаживая диктофон, велела я. - Думаю, наши
читатели нам за такие штуки спасибо не скажут.
- За эти рожи они нам тоже спасибо не скажут, - буркнул Гунар,
взглянув на художников. Были все четверо какие-то серо-прозрачные и,
да простит меня добрый Боженька, если клевещу, - какие-то заспанные и
неумытые. Особенно отличилась девушка с длинными блекло-серыми
волосами. Смотрели они мимо нас, недостойных, куда-то в мировое
пространство.
- Ты что делаешь? - шепотом призвала я к порядку Гунара.
- Снимаю, - отвечал он, целясь в картоны.
- Зачем тебе эта мерзость?
Щелк. Щелк. Щелк.
- Сравнить.
- С чем сравнить?
- С альбомом.
Щелк. Щелк.
- Не переводи зря пленку. Редакция тебе эти гениталии оплачивать
не будет.
На ближнем ко мне картоне явственно высматривались половые органы
- но впечатление они производили крайне отталкивающее. Посмотрев на
такое, мужчина еще не скоро пожелает женщину, а женщина - мужчину.
- У меня дома альбом есть, совершенно потрясающий, - сообщил
Гунар. - Американский. Творчество сумасшедших. Ну - один к одному!
Я прошла вдоль ряда. Действительно - на картонах процветала
патология. И вызывали они у нормального человека брезгливость. Дамы из
городской думы, простые толстые тетки, нутром чуяли неладное, но
столичная ораторша, первая леди вернисажа, вконец оболванила их
высокими идеями.
- Латышская творческая молодежь, наконец-то получив возможность!..
- искусно пропитанный эмоциями металлический голос колотился о
барабанные перепонки, как шарикоподшипник. - Вся вековая мечта нашего
народа о независимости!.. Национальная идентичность!.. Корни, которые
наши художники ищут и находят в латышской ментальности!..
Корни были - о-го-го! Трое молодых людей и девушка удивительно
уныло изощрялись на тему гениталий. Цветовая гамма, достойная морга,
вызывала в вображении пейзаж ночного кладбища и тень некрофила с
большой лопатой.
Дамы из городской думы кивали. Прехорошенькая девушка с цветами
наизготовку кивала. Интеллигентные старушки косились на картоны, но
тоже кивали - видно, не хотели отставать от современных веяний.
А ораторша все разливалась соловьем!.. А опередившие нас
представители конкурирующих изданий, пробившись к ней поближе, совали
прямо ей под нос диктофоны. Еще бы - личность популярная, самая
молодая и хорошенькая из наших дам-депутатов, с великолепными
перспективами! Даже в национальном искусстве знает толк. Образец
народной избранницы! Настоящая "дочь народа", которой недостает только
бисерного веночка и виллайне с узорной каймой... Стоп! Это уже было
однажды!
- Гунар, за мной... - я со словесными реверансами пропихнулась
через редкую толпу прямо к ораторше. И встала перед ней, сунув в
карман куртки диктофон.
Она посмотрела на меня - и вдруг замолчала.
Давно я не видела таких красивых и ухоженных лиц. Вот только
прическа, залакированная до твердой корочки, вот только причудливое
жабо, со строгим расчетом выпущенное жесткими извивами из изысканного
приталенного жакета, вот только безупречный макияж... высокие, немного
подправленные пинцетом темные брови, глаза странноватого разреза... Ну
конечно! И то, что она осветлила волосы, не спрятало ее от меня!
- Кача! - воскликнула я. - Ты как сюда попала?! Ничего себе
искусствоведица!
Губы ораторши вздернулись и растянулись. Блеснула костяная
челюсть. Она, она! И там, под жабо, висят на груди костяные амулеты! И
желудь!..
- Ментальность... Наша латышская ментальность... Корни... Наше
маленькое государствице... Наш угнетенный народик... Наша родимая
землица... Наша возрожденная независимость... - сказала она, и слова,
сами по себе не имевшие сейчас смысла, все же удержали толпу в
наведенном мороке, толпа чуть раскачивалась и кивала. - Русские, ваша
историческая родина ждет вас!.. Народу грозит вымирание!.. Латышский
язык в опасности!.. Наша ментальность под угрозой!..
При этом Кача вся подобралась и оскалилась, продолжая выкликать
лозунги.
- Ага, ясно, - довольно громко сказала я. - Сейчас ты нападешь на
меня и постараешься добраться до моего горла. И никто ничего не
заметит. Но вот стоит Гунар с фотоаппаратом. И твоя рожа останется на
фотопленке - твоя свирепая зубастая рожа! Толпа опомнится, она
опомнится когда-нибудь! И увидит, что шла по трупам!
Я сказала это, вовсе не уверенная, что Гунар так уж отчаянно
бросится за мной следом в атаку. Он был за спиной, этот вконец
обнищавший папочка Гунар, он слышал мои слова, а как он поступит - я
знать не могла.
Щелк!
Кача быстро закрыла рукой прекрасное лицо.
Щелк!
Она повернулась и побежала.
Я резко обернулась. Старушки чинно кивали. Художники тупо глядели
в межпланетное пространство.
- Ну? - спросил Гунар. - За ней?..
В его глазах, внезапно потемневших, был азарт - давно мне знакомый
веселый азарт охотника, которому наконец показали издали добычу.
- Я сама! Это чудище - моих рук дело, мне и загонять его в угол. А
ты стой тут и снимай, все снимай! Пригодится!
- Издали?!. - крикнул вслед Гунар.
Мне бежать было легче, чем ей. Она скакала на каблуках, я взяла
размеренный ритм, который так хорошо удается в кроссовках. За спиной я
услышала приближающиеся шаги. Кто-то догонял меня - и это был неплохой
бегун...
Кача вела меня в дальний край парка, которого я совершенно не
знала. Мы пробежали мимо пруда, мимо цветника, обогнули заколоченный
одноэтажный домик, которого я здесь раньше как-то не видала,
поочередно перескочили канаву - и оказались на откосе, которому здесь
быть уж вовсе не полагалось. Это был песчаный, усыпанный хвоей откос,
из которого торчали мертвые корни наполовину вывороченных пней. Вонзая
в песок каблуки, хватаясь за корни, Кача полезла вверх. Я с разгона
пробежала следом несколько шагов - и съехала. Вот тут ей на шпильках
было легче, куда легче, чем мне в кроссовках.
Ее волосы за несколько минут бега потемнели, вытянулись и длинными
тонкими змеями метались в воздухе. Побурел и модный костюм
неопределенно-изысканного цвета. По нему как будто острыми граблями
прошлись - располосованный подол плескался темной бахромой.
Я не успела уследить за всеми этими превращениями - Кача исчезла.
Но упускать ее я не могла. Я наконец-то напала на след магического
желудя - и должна была получить его.
Оставалось одно - зигзаг. Я и побежала не вверх, а поперек откоса
в правую сторону, очень постепенно забирая все круче и круче, потом
влево, потом опять вправо. Откос внезапно вырос, он стал до того
высок, что я не видела неба. Да и было ли летнее небо за плотными
кронами высоченных сосен? Что вообще было за кронами, за откосом, за
стеной коричневых ровных стволов? Очевидно, там имелся какой-то
проход, куда нырнула Кача. Ладно, где пройдет она на дурацких каблуках
- там пройду и я!
Подобрав здоровую и длинную корягу, ухватив ее за тонкий конец,
чтобы толстым и тяжелым при нужде замахнуться, я пробежала вдоль
забора из сосновых стволов - и это были мертвые сосны, без запаха, без
игры солнца на отстающих полупрозрачных пластинах коры. Я протиснулась
меж ними - и оказалась на краю пропасти.
Пропасть была затянула серым туманом. Он не доходил до края на
метр-полтора. В ширину она была метров трех. На другой стороне стояла
Кача - с длинными косами, в кожаной рубахе, распахнутой на груди.
Спереди она еле прикрывала живот, сзади спускалась ниже колен. Кача
торопливо нахлобучивала на голову мохнатую шапку с нашитыми по бокам
большими торчащими ушами.
Среди костяных и янтарных фигурок на груди прорезался
металлический блеск. Он, желудь!
Моя связь с двенадцатым годом была очень непостоянной. Возникали
неожиданные провалы, потом опять перед глазами высвечивались лица и
выяснялось, что мои ненаглядные герои много чего успели натворить. Я
не знала, за какие добрые дела Авы наградили Качу желудем, не знала,
что сулила ей эта награда. Но был в ней какой-то древний смысл...
что-то, давно знакомое, неведомо когда пережитое...
Я кинула корягу так, чтобы зацепить Качу сбоку и сбить с ног.
Коряга, крутясь, перелетела через пропасть и ударила ее в колени, Кача
упала на четвереньки... но это уже была не Кача!
Мощная, тяжелая медведица, не успев восстановить равновесие, с
ревом съезжала по песку в пропасть. Туман поглотил ее - но это,
кажется, был не туман, а просто грязный песок, взвихренный и очень
медленно осыпающийся на дно.
И дно было куда ближе, чем мне сперва показалось. Встав на задние
лапы, наполовину торча из клубов песка, яростная Кача всадила коготь
мне в кроссовку.
Она хотела стащить меня вниз. Но я ухватилась за сосну и крепко
брыкнула ее свободной ногой в лоб. Если бы так схлопотал человек -
носить бы ему под глазом недели две здоровенный фонарь.
Кача подозрительно легко отлетела от меня.
И тут над самым ухом я услышала "щелк!"
Этот чудак побежал за мной следом, он одолел скользкий склон и
выскочил как раз вовремя, чтобы сделать потрясающий кадр.
- Снимай, - не оборачиваясь, приказала я. - Снимай!..
Но собственного голоса не услышала...
- Ничего себе... - прошептал Гунар, но это тоже был не шепот, это
была мысль, лишенная звука, но тем не менее воплощенная в словах. Чем
я ее восприняла, эту мысль, - одному доброму Боженьке ведомо.
- Снимай!..
Щелк!
Кача опять поднялась на задние лапы. Теперь она смотрела уже на
Гунара. Это был куда более опасный враг, чем я. Моим оружием было
слово - а какой сумасшедший в этом маленьком государствице поверит
теперь разумному слову? Его оружием был кадр - кем бы ни перекинулась
Кача, какой морок бы не поставила между своей теперешней сутью и моими
глазами, фотоаппарат мороку не подвластен! И на пленке окажется ее
подлинное лицо!
Я видела перед собой свирепого клыкастого зверя - но я не верила в
его звериную сущность. Это была женщина - такая же, как и я, только
обученная на иной лад. Она умела выстроить вокруг себя воздух и свет
таким образом, что, отражаясь и перемешиваясь, они темнели, густели,
обретали зыбкую и недолговечную плоть. И это был обман лишь для
человеческого глаза. Потому что она была лишь человеком! Правда,
способным прожить сотни лет...
Я сделала два шага в сторону и опустилась на корточки. Я вышла из
поля зрения медведицы мягко и бесшумно. Она глядела на Гунара -
точнее, на его фотоаппарат. На дорогую и сложную технику, из-за
которой взрослый мужик мог рыдать на моем плече настоящими слезами. И
мне приходилось рисковать этой хрупкой штуковиной, в которую вложено
