Нашелся сумасшедший еженедельник, куда я раз в две недели приносила
рассказ на полосу о несчастной любви, ревности, измене, но непременно
с назидательным финалом. Я уже перелопатила всю Милкину биографию,
сюжеты иссякали, а упускать халтурку не хотелось. О себе разве что
написать?.. Лоджия, увитая диким виноградом, в который вплетена
мерцающая елочная гирлянда, летняя ночь, и большая рука, коснувшаяся
моей щеки и завитков на лбу, и голос, в котором слышится недоуменная
усмешка: "Никогда не думал, что встречу женщину с такими волосами..."
Это достаточно слезоточиво?!?
- Ну, что ты, что ты... - зашептал Ингус, когда я запрокинула
голову. Это с давних времен был мой самый лучший способ удержать
слезы.
- Чтоб они все сдохли! - ответила я. - Чтоб они своими языками
подавились, эти национал-идиоты! Ведь знала же я, что во всем мире
национально-освободительное движение потерпело блистательный крах! И
никто из этих безумных идеалистов решительно ничего не добился! Чтоб
они сдохли!
- Кто? - спросил Ингус. - Ну, кто?
Мне стало от этого вопроса стыдно. Я не могла призывать погибель
на целый народ. Требовалось точное определение - кто именно из народа
должен сдохнуть, и по каким признакам я его для этого предназначила.
Но даже если я составлю список всех этих высокопоставленных болтунов,
даже если прокатится волна скоропостижных похорон - что дальше? Ведь
новые болтуны и бездельники только и ждут, чтобы занять их
высокооплачиваемые места в министерствах...
А молодость моя уходит, а звонки из России становятся все реже, и
давно уже не слышала я вопроса: "Так собираешься ты отсюда уезжать или
нет?"
Он сказал тогда на вокзале, что творческому человеку в этой
новорожденной стране больше делать нечего. И предложил следовать за
ним. Я пришла в восторг и... и... и не могу я никуда отсюда уехать!..
- Я скоро сама национал-идиоткой стану, - отвечала я. - Только с
другой стороны. Знала бы, кто все это затеял, - своими руками
пристрелила бы. Ведь стоит же кто-то за всеми этими дурацкими
событиями!
Он промолчал.
- Все плохо, - продолжала я. - Так плохо, что дальше некуда. И
телефон не звонит. И денег нет. И ничего не сбылось... Нет! Не смей
мне подсовывать кошельки! Откуда я знаю, где ты их берешь!
Путис, взлетев было, опять опустился на конфорку.
- Тебе действительно нужно отсюда уезжать, - сказал он. - Хочешь -
унесу туда, где?..
- А документы? Российский паспорт ты мне тоже сделаешь? Теперь с
этими визами и границами проклятыми и в гости-то съездить -
проблема...
- Что-нибудь придумаю, - на Ингуса накатило упрямство. - Тебе
здесь оставаться незачем. Я вижу, как ты здесь мучаешься. Поверь мне,
что ничего хорошего тут не будет.
- Ты что, заглядывал в будущее? - зная, что он на всякие фокусы
способен, с большим интересом спросила я.
- Нет, в будущее я не заглядывал. Но ты позволь унести себя
отсюда! Ты мне поверь, здесь будет очень плохо! - отчаянно твердил он.
- Здесь будет разрушено все, здесь все перегрызутся между собой, здесь
перестанут рождаться дети! Я могу тебя спасти!
- Откуда ты знаешь?
- Знаю! Здесь все погибнут, здесь все обречены, ты мне поверь и ни
о чем не спрашивай! А я унесу тебя туда... к нему!..
- А если я спрошу? - молчание было мне ответом.
- А если я прикажу тебе рассказать?..
- Прикажи, - вдруг решившись, сказал Ингус. - Я же дал тебе такое
право...
- Хорошо. Итак... итак... ну, давай сначала, что ли?
- Я не знаю, что было сначала, - признался он. - Не знаю, откуда я
появился, кто меня породил. Но нас, путисов, было много. Мы
просыпались, служили, засыпали, просыпались... Потом оказалось, что я
уже один, а хозяйка моя - женщина. Ава. Тоол-Ава. Я не знаю, как она
стала моей хозяйкой! Чем больше я думал об этом, тем яснее понимал,
что она меня украла. И дала мне другое имя, чтобы обязать меня к
повиновению.
Я не мешала ему говорить. И он честно признался в том, что ко мне
его подослали. Им, Авам, важно было получить моего двойника. И они
получили этого двойника! Вместе с его песнями!
- А ты дала мне мое собственное имя! - вдруг воскликнул Ингус. - В
нем нет ни звука от твоего имени! Понимаешь? Ты не обязала меня к
повиновению!
- Но почему же ты тогда повиновался? - уже догадываясь о печальной
правде, спросила я.
- Мне приказали, - просто и коротко ответил он. - Но светить мне
осталось уже недолго. И только ты попыталась меня спасти. А у них все
рассчитано. И все свершилось, как задумано. Что нужно, чтобы погубить
народ? Нужно, чтобы его женщины перестали рожать детей. А для этого
что нужно? Чтобы они утратили веру... После войны женщины рожают много
малышей! После чумы - тоже. И народ возрождается. А теперь Авы нашли
верный путь. Народ губит сам себя... и очень скоро погубит... сам себя
сожжет... как и было задумано...
Он уже не рассказывал - он тупо бормотал, опускаясь все ниже и
ниже, чуть ли не растекаясь по полу.
- Неужели ничего нельзя поделать? - спросила я.
- А тебе это ни к чему... Ты - от другого народа. Ты не захочешь
спасать этот народ...
- Может, и захочу... - буркнула я. Только что я призывала погибель
на весь маленький народ, на весь целиком. И вдруг оказалось, что
погибель - вот она! Кого же я на самом деле проклинала? Кого вместе со
мной прокляли семьсот пятьдесят тысяч человек, живущих здесь
десятилетиями и вдруг оказавшихся чужаками, колонистами и мигрантами?
- И это они предвидели, - ответил на мою мысль Ингус. - Авы знают,
какую силу имеет проклятие.
- Ладно, - ответила я. - Все понятно. А теперь расскажи-ка мне все
это еще раз сначала.
Глава девятнадцатая, о строителях кромлеха
- Ну? - спросила я, когда рыжее пламя, обвившее меня от колен до
шеи, сползло наземь и скрутилось в привычный шар. - Вот она, эта
верхушка холма, эта поляна, и вот все, что осталось от камней! Значит,
здесь они и колдовали. Больше нигде не могли, только здесь...
Попробуем понять, что это за место такое.
- Какой кошмар... - пробормотал Ингус. - Что тут делали? С кем
сражались?
- Да ни с кем не сражались, - ответила я и задумалась. Мне удалось
объяснить настырному путису, что такое компьютер, но он вовеки бы не
понял, как люди в здравом уме и твердой памяти могут перемолоть
священные камни на щебенку.
Поляна была вся в рытвинах и ухабах, по ней слонялся пьяный
трактор "Беларусь", или не менее пьяный бульдозер, или еще какое-то
металлическое тяжеловесное чудище. Хотя стряслось это бедствие лет
пять назад, следы еще не сгладились.
- Вот тут они лежали... - путис неторопливо облетел круг. - А там
была решетка...
- Что?!.
- Каменная решетка. Ну, ты сходу не поймешь. Хоть бы три камня!
Хоть бы три!
- Тогда мы достроим круг в уме! - радостно поняла я. И мы
двинулись в разные стороны, но даже ямы от камней - и те не всегда
находили.
- Поздно, - сказала я. - Впотьмах мы еще меньше обнаружим.
- Если бы я мог хлопнуть себя по лбу! - воскликнул путис.
- Попробуй хвостом, - предложила я. - А зачем? Ты что-то вспомнил?
- Пяточные камни! Они-то ведь остались!
Он объяснил мне не более не менее как устройство менгира. Ставится
дыбом высокий камень, так, чтобы сверху оказалась самая широкая часть,
а снизу - острие. Но не просто втыкается в землю, а упирается в
другой, плоский камень. И со всех сторон примерно на треть
заваливается дерном, чтобы стоял крепко. Нужно же это для того, чтобы
верхний камень как можно сильнее давил в нескольких точках на нижний,
от чего между камнями возникает некое взаимодействие - и тут наших
знаний физики оказалось совершенно недостаточно. Ингус не смог мне
объяснить, что такое творится в камнях, а если бы у него и нашлись
ученые слова - я бы их не поняла.
Здешние менгиры были не очень высоки и с круглыми, а не стесанными
боками. Но какое-то острие и у них имелось. Во что-то и оно когда-то
упиралось...
Образованного менгирами круга у нас не было. Были только пяточные
камни. И когда Ингус довольно долго провисел над одним из них без
всякого прока, стало ясно - не так уж легко считать с них информацию.
Насчет информации мы с путисом додумались одновременно.
Я сообразила, что раз Авы притащились варить свое злодейское зелье
в лес, хотя это удобнее всего делать на кухне, и не просто в лес, а к
своим священным камням, значит, от этих каменюк многое зависело.
Может, они давали зелью силу. Может, срок действия. Может, еще
что-то...
А Ингус, прочитав мои мысли, затараторил, что камни несомненно
обладают памятью.
Вот и висел он в полуметре над рытвиной, где предположительно
сохранялся пяточный камень, но тот молчал и информацию не отдавал.
- Очень странно, - сказал наконец Ингус. - Там совсем другая
магия.
- Вот уж в этом не разбираюсь, - честно призналась я. - Что значит
- другая?
- Когда Авы заклинают меня и вызывают в круг, камни им,
несомненно, помогают... - бормотал путис, не обращая на мой вопрос
внимания. - На энергию камней они накладывают свою, и обычно я ловлю
только поверхностный слой энергетического посыла... а тут само ядро...
и оно - другое...
- Так что же делать?
Путис опустился прямо в рытвину и сквозь поры почвы втек в землю,
осталось лишь золотое сияние.
- Ты, цветок папоротника! Вылезай!.. - негромко попросила я. - Без
путиса на поляне было-таки страшновато, и этот страх во мне делался
все сильнее. Вдруг я услышала шаги.
Кто-то, невзирая на сгустившийся мрак, довольно уверенно
пробирался по лесу.
Недолго думая, я легла наземь, прикрыв собой рытвину, чтобы ни
луча не просочилось наружу.
На поляну вышла женщина - и не хотела бы я еще раз в жизни ее
увидеть. Мое счастье, что от страха лишаюсь дара речи!..
Это была высокая, тощая и совершенно голая старуха. Длинные,
столетиями нечесанные волосы войлоком лежали на спине, опускаясь чуть
ли не до пяток змеистыми сосульками. На шее висели клыки, когти и еще
какие-то неприятные штуки. Как я разглядела все это - не знаю,
очевидно, в воздухе еще висел свет моего золотого шара.
Старуха, бормоча и пригибаясь, шла через поляну. Она искала - и,
очевидно, искала какое-то растение. Вот опустилась на корточки - и я
зажмурилась, чтобы не видеть. Но перед глазами так и стояла прелестная
картинка - старуха наклоняется, с шеи соскальзывает и касается земли
что-то длинное, и я с ужасом понимаю, что это вытянутые до
нечеловеческого предела груди, закинутые назад, чтобы не мешали при
ходьбе...
И тут она почувствовала мой взгляд.
Сидя на корточках, старуха так резко повернулась, что должна была
опереться рукой о землю. И этот поворот был каким-то нечеловеческим -
у людей позвоночник устроен, как я считаю, иначе.
- Ига-Ава? - спросила колдунья. - Тихо, тихо, ничего не случилось,
тебе померещилось... Это я, Тоол-Ава... Вот теперь ты узнала меня...
Казалось бы, ничего она не сделала - никаких пассов для отвода
глаз, никаких заклинаний, но в зрачках у меня как будто два острых
камушка объявилось. Когда я проморгалась - передо мной уже сидела в
траве красавица в длинной узорной кожаной рубахе, расшитой клочками
меха. Ее сверкающие черные волосы струились по спине и ускользали в
траву.
От улыбающейся колдуньи потекли волны аромата. Она вызывала сейчас
лишь одно чувство - всеобъемлющее доверие. И мне понадобилось немалое
усилие, чтобы вспомнить - там, под приоткрытыми губами, колдовская
костяная челюсть, резцы и клыки не меньше хорошего боба.
