спросил Гунар. - Все ведь изгадили...
- В речку пустите, - взмолился дед. - Есть же тут какие-то речки!
Найдите чистенькую... Можете ведерочко и не приносить, я другое найду.
Мне бы только рыбку выручить...
Он присел на придорожный камень и низко опустил голову. Казалось,
еще минута - и сползет дед, окажется перед нами на коленях.
- Давай сюда ведерко! - твердо сказал Гунар. - Дотащим, а?
- Дотащим! - как можно бодрее пообещала я. - Что ты, дедушка?
Плачешь?..
- Зачем я только сюда перебирался? Убираться мне отсюда надо, -
сказал дед. - Снимусь вот ночью - и подамся куда-нибудь. Вы, люди
добрые, не знаете ли где хорошего местечка? Болотца, никому не
нужного, чтобы от жилья подальше?
- Болот теперь тут будет предостаточно. Как мелиорацию забросили,
так и болота заведутся, - Гунар приподнял ведерко с рыбой, и по его
физиономии я поняла, что если в одной руке тащить сумку с
фотоаппаратурой, а в другой рыбу, то далеко не уйдешь.
- А ведь как мне тут сперва понравилось! - продолжал дед. -
Земелька ухоженная, порядок соблюдается, речки свежие и роднички,
воздух хороший, цветы, птицы... И соседи были почтенные. А что теперь?
Думал, девицы по вечерам петь на бережку будут. Какие там девицы!
Налетели как-то со своими парнями - думал, оглохну. Опять же - теперь
все вспомнили мое перелетное происхождение. Лети, говорят, туда,
откуда снялся, нам мигрантов не надобно! Люди добрые, что это за слово
такое дурное - "мигрант"?..
- Не думай об этих глупостях, дедушка. Дураков всегда хватало, -
сказала я. - Что, Гунчук, дотащим ведерко?
Он призадумался.
- Можно в Даугаву выпустить, - подумав, решил он. - Правда, и там
уже не вода, а таблица Менделеева. Но ничего чище поблизости нет.
- И на том спасибо, - дед забавно поклонился. - Может, и я вам
когда пригожусь. Позовете - откликнусь.
- Как же мы тебя позовем? Ты же нам имени не назвал, - заметил
Гунар. - Я, к примеру, - Гунар, а ты?
- А вот по имени меня называть не надо, - строго сказал дед. -
Положим, снялся я и полетел. Услышу имя - опущусь туда, откуда
прозвучало. Так ведь и тебя погубить недолго, и прочую живую тварь.
Имя я тебе на бумажке запишу. Вдруг местечко для меня присмотришь -
тогда кликай.
Мы так и шарахнулись. Дедово безумие становилось каким-то
устрашающим.
- Да вы не бойтесь! - воскликнул он. - Вы мою рыбку спасете, а я
вас в беде не брошу. Дайте чем писать-то...
И он написал на задней страничке блокнота... Я сразу сунула нос -
но после явления путиса, после похождений упрямого двойника меня это
имя вовсе не удивило.
Я поняла, кто стоит перед нами.
- Пойдем, Гунчук, - сказала я. - Пойдем, автобус ждать не станет.
Мне еще репортаж писать, тебе - проявлять, печатать, и вообще...
Дед усмехнулся.
Наши глаза встретились.
- А ведь позову...
- Зови, - отвечал он. - Только - осторожно!
И помахал на прощание рукой.
И растаял в придорожных кустах.
Автобус, конечно же, был переполнен. Гунар берег свой сундук с
аппаратурой, я отвечала за ведро. На повороте из-за прибрежной зелени
сверкнуло озеро.
Это было небольшое, но очень красивое озеро. И даже представлять
не хотелось на этом месте гнилую трясину.
Как бы в ответ на печальные мысли вода, вылетев из ведра, мазнула
меня по щеке и плюхнулась обратно.
Неподалеку от железнодорожной станции мы спустились к реке и
выпустили окуней.
- А могли и поджарить... - вздохнул Гунар. - Ты с электрички куда
пойдешь?
- Домой поеду, а ты?
- Я - на базар. Не составишь компанию?
Я вдруг вообразила себе Гунара на базаре таким, каким привыкла
видеть его всегда: длинное аристократическое пальто, черная
широкополая шляпа, и этот сундук через плечо - фирменный, между
прочим, сундучок с дорогой аппаратурой. Но он давно уже стал другим -
потому что ходить в потертой курточке было прилично, а в обтрепанном
длинном пальто - уже неприлично. И богемная шляпа в конце концов стала
так выглядеть, будто ее корова жевала... На новые денег не было.
Вообще ни у кого из нас в то лето не было денег.
На базаре все было чуточку дешевле. В хозяйстве, где работает один
муж, а жена с малышами сидит дома, каждый сантим на счету.
Картошку Гунару привозил какой-то деревенский родственник. Но
макароны и крупу, маргарин и яйца он брал на базаре. В его сундуке
даже лежало несколько сложенных полиэтиленовых пакетов - вдруг
подвернется что-нибудь подешевле. Еще полтора года назад невозможно
было вообразить себе щеголя Гунара на базаре с пакетами...
Я тоже прикидывала, брать ли шпротный паштет загадочного качества,
но дешевый, или колбасу, качество которой - на виду, зато цена гораздо
выше.
Наконец мы отоварились под завязку.
- Твоей Лиге колготки не нужны? - спросила я. - Тут сейчас можно
недорого купить.
Гунар задумался - может ли он, фотожурналист с именем, позволить
себе купить для жены запасные колготки. И, видимо, решил - кутить так
кутить!
- Пошли!
Мы настолько друг к дружке привыкли, что я бы при нем, пожалуй, и
белье могла выбирать без стеснения.
Та площадь Центрального рынка, где когда-то стояли ряды
великолепных роз и гладиолусов, была забита странными людьми - все
они, выстроившись, как на параде, тупо глядели в асфальт, а на
вытянутых руках держали самые неожиданные вещи. Я бы не могла
простоять вот так целый день, чтобы все равно не продать старый утюг
или кофточку. А они вот могли. В Риге ни один завод, ни одна фабрика
толком не работали. Эти люди умели только то, чему их научили - а
научили покорно сидеть за конвейером. И вот они продавали домашние
вещи.
Мы протискивались вдоль колготочного ряда. Гунар полностью доверил
мне выбор, а сам охранял от карманных воров мою сумку.
- Вот эти - какого размера? - спросила я, выуживая из связки пару
колготок. И тогда лишь глянула в лицо продавщице.
- Всех размеров, - сперва заученно ответила она, а потом уже
опознала мой голос. Наши глаза встретились.
- Господи, да что вы здесь делаете? - изумилась я.
- Колготки продаю, - сказала Мария Наколаевна. - Стыд и срам.
Соседке на работе зарплату колготками выдают. Она на "Авроре"
работает... Вот мы и договорились. Возьмите колготочки! Я вам по
себестоимости отдам...
- Сколько вы имеете с пары колготок? - строго спросила я
библиотекаршу.
- Да не все ли равно? Гроши..
- Сколько?
- Пять сантимов.
- И за день?
- Больше лата еще не получалось... Плюс пенсия...
Я поняла, что произошло. Мария Николаевна не сдала экзамена по
государственному языку. И ее, естественно, спровадили на пенсию. Тем
более, что вдова оккупанта...
Держась за колготки, свисающие с ее плеча, я задумалась. Она
вполне могла бы писать рецензии на книги для нашей безумной газетки...
Ага, как же! В Латвии перестали выпускать литературу на русском языке,
а из России тупые сумочники везли исключительно порнуху и кровавые
боевики на свой не обремененный излишествами вкус...
- Загородили дорогу, мигранты проклятые! - услышала я старушечий
голос за спиной. - Если людям пройти не дают, то и убирались бы...
Я обернулась. Старуха! Зубастая, однако... Ну, будут сейчас тебе
мигранты!
И я ей выдала на чистейшем латышском языке фразу, в которой
соединила все скверные словечки, какие только знала.
Старуха уставилась на меня - и по ее глазам видно было, что она
меня узнала.
А потом эта маленькая, кругленькая, хищная старушенция сделала
рукой так, будто прогоняла вставший между нами туман. И пропала,
рассосалась в толпе. На ее месте уже стояла молодая женщина, вполне
миролюбивая, и протиснулась мимо меня она с извинением, да только
чем-то мне эта красавица не понравилась...
Моя злость нашла совсем неожиданный выход.
Я выхватила из сумки палку колбасы так, как в каком-нибудь
позапрошлом веке выхватывала бы из ножен шпагу.
- Вот это - для Тарошки! Подарок от меня!
Библиотекарше было неловко брать царский подарок - дешевую чайную
колбасу. Но она скорее бы голодала сама, чем оставила голодным пса.
- Вы приходите ко мне в гости, чаю попьем... - зашептала она. - Я
вам хороших книжек дам, у меня есть, они мне больше не нужны, не на
базар же нести...
И я пообещала прийти к ней на чай - лишь бы она успокоилась и
взяла колбасу, а то на глаза Марии Николаевны навернулись явственные
слезы. А колготок взяла шесть пар - и Лиге, и себе, и Милке.
- Я тебе с гонорара отдам, - сказал Гунар, пряча колготки в
сундук.
- Бог с тобой,- ответила я. - Пошли. Если я сейчас не выпью кофе,
то помру.
Мы уже знали, где в Старой Риге самый дешевый и самый дорогой
кофе. Была еще в редакции банка растворяшки - но до редакции пешком
долго, а ехать - два талона. Проще зайти в кафе, так на так и
получится.
Возле дверей кафе нам решительно заступили дорогу. Двое. Крутые. Я
заслонила Гунара - если ему повредят аппаратуру, он просто пойдет и
повесится.
- Здравствуйте! - сказал плечистый парень лет этак двадцати,
коротко стриженый, с серебряной загогулиной в ухе, одетый на
приблатненный лад - кожаная курточка и широкие штаны от спортивного
костюма. Причем курточка явно была мала.
Среди моих знакомых таких парней не числилось. Я, естественно,
скроила гордую рожу, всячески показывая, что впервые этих громил вижу.
- Не узнаете? Славка...
- Ничего себе! - воскликнула я вместо всякого "здрасьте".
- Вы не пугайтесь, - попросил он. - Униформа... приходится... А
это мой одноклассник.
- Мы же вроде на "ты" были?
- В театре...
И мы разом вздохнули.
Нашего театра больше не было. Его самоличным решением закрыл
министр культуры, наилепший друг Аллы Пугачевой, кумир российской
провинции маэстро Раймонд Паулс. Знали бы Пугачева и провинция, какой
патриот проснулся в маэстро.. Теперь ему аплодировали не за музыку, а
за фразу "Риге вполне хватит одного русского театра".
Парни стояли передо мной, похожие, как два птенца из одного
инкубатора. Им так полагалось.
- Ну и правильно сделал, - сказала я. - Ты не дитя малое, должен
зарабатывать на жизнь. Как Кристинка?
- Кристинка? А никак, - беззаботно отвечал Славка. - На фиг я ей
сдался.
- Ты, кажется, опять на полметра вырос. И в плечах поширел.
- Качаюсь. Шеф велел.
О чем еще мы могли поговорить, стоя у дверей кафе? О Шекспире?
- Ты приходи, - попросила я. - Обязательно! Чаем напою. Помнишь,
где я живу?
- Помню. А вы... ты - как?
- Как белка в колесе. Приходи, слышишь? И если кого из наших
встретишь - приводи!
- А?..
Вопрос замер у него на кончике языка. Я знала, о ком он собирался
спросить. Ребята, забегая ко мне в гости, не раз встречали там его. И
все про нас, поганцы, понимали...
Я вздохнула и махнула рукой. Возможно, Славка уже знал горькую
правду.
Горькая правда, горькая, как осиновая кора... как кофе без сахара,
потому что сахар - это целый сантим, а до зарплаты - неделя. И
выброшена куча денег на колготки. Милка, положим, отдаст сегодня
вечером...
Будь она неладна, эта правда...
Я пришла домой в таком настроении, что впору бить посуду.
Ингус нашел себе на кухне хорошее место - конфорка газовой плиты.
Я молча ужинала, а он светил мне заместо электричества.
- Ты будешь сегодня работать?
- Нет, мне репортаж писать. И слезоточивую историю.
Он имел в виду роман, но роман мне теперь был не по карману.
Завтра следовало сдать репортаж о невезучем хуторе и одну халтуру.
