суеверия, сплю в обнимку с мифологическим словарем! Да, я всегда
знала, что ирландские женщины носили в кармане передника желудь, чтобы
сохранить молодость. Обечный желудь с обычного дуба, а если необычный?
Даже если я так придумала, даже если это не плод священного дерева
друидов, которому тысяча жрецов отдала свою силу, чтобы она
переродилась и сгустилась, - то все равно, вся моя сила будет сейчас в
него вложена! А это немало!
Треснул кожаный ремешок - я сорвала с шеи сверкающий желудь.
Заветный желудь, дающий своей хозяйке вечную молодость! Даже если и
нет - в эту минуту он был заветным и магическим!
- Ты можешь его сжечь? Сейчас же? Немедленно?
- Нет... Это же запрещено...
- А я тебе приказываю!
- Ты же не знаешь, что это такое!
- Знаю!
- А ты?..
- Я тебе приказываю, слышишь? Я, твоя хозяйка! Приказываю!
Драгоценный талисман Ав, сверкнув отполированным боком, исчез в
тусклых, еле шевелящихся язычках.
Он не занялся, он как бы таял...
Внутри крошечного шарика вдруг вспыхнула звезда, сперва - с
булавочную головку, она стала расти, ее ослепительно-белые лучи прошли
сквозь бледно-золотой ореол путиса, и в тот миг, когда уж казалось,
что звезда сожгла Игнуса изнутри, в самой ее сердцевине зародилось
огненное ядро. Оно наливалось силой, оно расправляло язычки, рыжие и
багровые, оно завертелось вокруг своей оси - и выплеснулось ввысь
острым и кудлатым языком. Он обернулся золотой спиралью, взмыл в
ночное небо и большим золотым шаром рухнул к моим ногам.
Я отскочила.
- Не бойся, не обожгу! - зазвенел торжествующий голос.
Язычки расправлялись, как лепестки огромного цветка, полыхали
ослепительными переливами, и внутри золотого клубка молодело и
хорошело фантастическое лицо. Две синие искры вызрели в глубине клубка
- и вдруг стали взглядом.
- Ингус!..
- Я люблю тебя!
Ингус закружил по ночному двору, все скорее и скорее, пока в
воздухе не зависла огненная многоугольная звезда, обратил ее в
неправильную пентаграмму, влетел в центр, завертелся, вытянулся
золотым веретеном и опять сплющился в шар.
Шар стал расти, шириться - но это превращение уже было мне
знакомо. Только в прошлый раз у Ингуса ушло побольше времени на то,
чтобы сплющиться в огненный кипящий блин.
Ингус закрутил посреди этого блина язычки полосонь, от чего
физиономия понеслась колесом и стала втягиваться в образовавшуюся
воронку. В самой ее середине обозначилась черная точка, стала расти,
пламя перетекало в нее и, наконец, все ушло в ту черную дыру, остался
лишь золотой ободок с крошечными острыми язычками. Как будто рама
круглого зеркала висела передо мной в ночном мраке - зеркала, еще
более темного, чем ночное небо над головой.
А в этой раме я увидела холм. Просто холм под луной.
На его вершине возникли два непонятных пока силуэта, через миг
между ними обозначился и третий.
Холм, казалось бы, поросший травой, блеснул какими-то квадратами -
и я поняла, что это - брусчатка старинной улицы. Да и не холм это уже
был, его обступили дома, просто улица в этом месте делала подъем и
спуск.
Три силуэта двигались ко мне.
Нижний край зеркала разомкнулся.
Худощавый и широкоплечий мужчина вел в поводу двух коней, и цокали
по брусчатке, лучшей в мире музыкой цокали копыта.
На нем был серый свитер с джинсами, заправленными в высокие
сапоги, серым был и один конь, что по правую руку, высокий и крупный,
а по левую руку шла, беспокоясь, принюхиваясь и прислушиваясь, гнедая
кобылка о трех белых чулках, со звездочкой во лбу, с такой знакомой
звездочкой!
А вдали был прекрасный ночной мир, с цветущими полянами, со
светлыми лесами и широкими просеками, по которым так хорошо нестись
верхом, плечо к плечу, со свистом в летящих волосах!
Ведущий лошадей мужчина вдруг остановился и поднял голову,
вглядываясь. И, не выпуская поводьев, забавно развел руки в стороны,
как если бы прощения просил за то, что так задержался...
Ослепительный гром грянул с неба!
Я узнала синие глаза и седые виски Сержа Орловского.
Рига, 1996.
