свечку, и история обрастала дикими подробностями. Даже страшно было
представить, во что она превратится к завтрашнему утру. А в каком виде
ее будут рассказывать будущим летом?!. Может даже так случиться, что
плотогон, лично видевший, как Мач зажигал и тушил цыганскую свечку,
услышит лет через десяток эту байку - и не узнает ее...
Затем вислоусый собеседник вопросительно на парня уставился.
- А что господину надобно? - с достоинством спросил Мач. - Охотно
услужу... за разумную плату...
- Корзиночку в Ригу доставить, - отвечал усатый. - Корзиночка не
маленькая, так ведь я и заплачу неплохо. Паренек найдет в Риге на
Малой Замковой улице Коронную аптеку. И передаст там корзиночку
приказчику по фамилии Липински. При этом скажет, что пан Каневски
кланяется и при возможности вторую такую корзинку немедленно
переправит.
- Корзиночку доставить можно, - помолчав, как солидный человек,
сказал на это Мач. - А заплатит мне господин Липински?
- Заплачу, разумеется, я, - и усатый полез за кошельком. - Заплачу
я пареньку неплохо, даже очень хорошо заплачу. Я понимаю, что значит в
военное время через ничью землю пробираться. Сколько бы паренек взял
за доставку моей корзиночки?
- Десять рублей! - брякнул Мач.
Сумма была несообразная, он просто решил начать торг с шутки.
Пусть усатый видит, что не с маленьким мальчиком имеет дело, а с
человеком бывалым, знающим веселое обхождение на ярмарке.
- Десять рублей заплачу, - уже не прежним, покровительственным
голосом, а предельно почтительным, немедленно ответил усатый. - И
Липински, если даст для меня письмецо, тоже хорошо заплатит. Значит,
по рукам?
На непокрытый пятнистый стол была немедленно высыпана почтенная
горка меди и серебра.
Мач ошалел.
Таких денег ему никогда и ни за что не давали.
И уж во всяком случае доставка корзинки, даже увесистой, столько
не стоила.
Сельскому крепостному жителю деньги вообще перепадали не часто.
Были крестьяне, которых господа регулярно посылали с товаром на рынок,
самолично устанавливая при этом цену. Цена оказывалась до того велика,
что крестьянину частенько приходилось доплачивать самому, чтобы
образовалась потребная сумма. Так что особых любителей возиться с
деньгами не находилось.
Десять рублей - это пять пудов хорошей ржи, подумал Мач. Это
прекрасная шуба! Да что шуба - на эти деньги можно и свадебный наряд
Каче справить, если не слишком роскошествовать. А если и на обратном
пути письмецо доставить?
Мгновенно перед внутренним взором Мача пронеслись изумительные
картины. Вот он получает письмецо от приказчика Липински, вот он
привозит это письмецо пану Каневски (о том, что усатого могут звать и
иначе, парень как-то не задумался), вот его хвалят и доверяют еще одну
корзинку... В конце концов, никто его с гусаром, цыганом и
маркитанткой, вместе взятыми, не венчал! А если разведать безопасную
дорогу - то можно, став своего рода передаточным звеном между севером
и югом, Ригой и Курляндией, зарабатывать хорошие деньги! Ведь что
главное для маленького человека? Найти себе уютное местечко между
большими людьми, и пусть через его руки протекают деньги и товары этих
больших людей - что-нибудь и на его долю достанется.
Конечно, Мач так сразу теорию маленького человека не выстроил и
словесно не оформил. Но мысль о заработке, столь внезапно засверкавшем
в будущем, если только не связываться больше с гусаром, цыганом и
маркитанткой, от которых одни неприятности, шустро зашевелилась в душе
и принялась обрастать подробностями.
- Однако есть условие, - добавил пан Каневски. - Корзиночку нужно
доставить... осторожно. Если кто паренька спросит - это его
собственная корзинка. Допустим, с хлебом. Или с чем другим. И отдать
ее нужно тоже только в собственные руки... Но паренек, я вижу, бойкий
- если возникнут какие-то обстоятельства, паренек сообразит, как
поступить. Скажем, если Липински не будет в аптеке, паренек придет на
следующий день... Вот за что я плачу такие немалые деньги.
- А что в корзинке? - изумленно спросил Мач.
Пан Каневски пожал плечами.
- Странный вопрос, - отвечал он. - Когда за доставку обыкновенной
корзины платят десять рублей, это значит, что вопросов задавать не
нужно. Впрочем, если у паренька любопытство сильнее рассудка, то я
поищу другого человека, который не станет спрашивать лишнего.
Пан Каневски сгреб деньги и накрыл их пятерней, после чего фыркнул
и уставился на Мача.
- Не все ли мне равно, что там! - решительно сказал Мач. - Если
только не яйца... Они по такой жаре непременно протухнут.
- Нет, там не яйца, - сняв с денег ладонь, успокоил пан Каневски.
- Пойдем. Если паренек хочет благополучно переправиться на тот берег,
то лучше не дожидаться здесь утра.
Мач посмотрел на деньги и понял, что бессонная ночь, которая ему
предстоит, неплохо оплачена.
Он вышел с поляком из корчмы, дошел до телеги, получил вынутую
из-под рогожи увесистую корзину. Вроде и невелика она была, однако ж
тянула столько, как если бы пан Каневски камней туда наклал. И стал
спускаться к воде...
А если бы он обернулся, то и увидел бы, что пан Каневски, глядя
ему вслед, беззвучно смеется.
Плоты вдоль берега стояли еще короткие, их только предстояло
перевязать в более крупные. Пока река узка - и плот невелик. И, если
бы не война, довести их до Риги за несколько дней. А сейчас те, кто не
пошел в корчму, устраивались на ночлег.
На предпоследнем звене каждого семизвенного плота был настлан
дощатый пол и стояла плетеная из прутьев будка, где можно было
ночевать. Поблизости от нее лежал слой дерна - там разводили костер. И
цепочка этих костерков тянулась чуть ли не через всю реку. Мач
сообразил - не настолько уж Даугава здесь широка, можно попытаться
перебежать ее по плотам. Конечно, обремененный корзинищей гонец так
просто скакать по мокрым бревнам не сможет. Но если попытаться?
Оказалось, что пришедшие из России плоты скрипят, как новые лапти.
Пока плотовщики сидели и лежали, не двигаясь, у костерков, то и плоты
помалкивали. Стоило Мачу пуститься через реку - и пошла музыка!
Очевидно, для вязки плотов выбирали особенно певучую и скрипучую
лозу...
В конце концов, произошло то, что непременно должно было случиться
в потемках - Мач соскользнул в воду. Он съехал в Даугаву ногами вперед
с переднего конца какого-то плота - потому что переход свой совершал
подальше от костров. Корзина осталась на бревнах, зацепившись за
заплаву - толстое и длинное бревно вдоль края звена. Мач тоже за нее
ухватился, отфыркался, но вскарабкаться не сумел, только звено зря
расколыхал.
А делать этого не следовало.
Плоты стояли впритык - и если уж пойдут колыхаться, то борта их
будут двигаться впритирочку, сминая в лепешку все, что между ними
окажется. Сколько сотен пудов весит плот - ведомо даже не тем, кто его
вязал, а только Господу Богу. Мача зажало раз и другой...
Он крикнул, но никто не отозвался.
И ему стало жутко.
Даже в бою у того обрыва так жутко не было. Люди могли сжалиться
над парнем, река и бревна - нет.
И тут чьи-то тяжелые лапы ухватили Мача за щиколотки, стремительно
потащили вниз - и он понесся ногами вперед по самому дну, причем мало
того, что дыхание перехватило - нужды в дыхании больше не было!
Вдруг задница коснулась каменистого дна и довольно ощутимо по нему
проехалась. Голова оказалась над водой, ноги освободились от
неумолимой хватки - и Мач забил ими как попало, поднимая тучи брызг,
засопел, полоща легкие воздухом.
И оказалось, что он сидит на отмели, ногами почти касаясь берега,
а драгоценная корзина - так та и вовсе уже на берегу.
- Нашел где гибнуть... - проворчал над самым ухом старушечий
голос. - Мы тебе так просто утонуть не позволим! За свободу сгинешь,
голубчик...
И плеснула вода, расступаясь и впуская свою Хозяйку - Вууд-Аву.
Глава двадцать первая, о треклятой корзине
До Риги Мач добрался без особых приключений.
Теперь никакая сила не заманила бы его на плоты. Страху он
набрался препорядочно - и все дорожные неудобства прошли в итоге для
него незамеченными. Более того - они радовали, как бы подтверждая тот
факт, что парень остался жив!
А о более чем странном полете под водой ногами вперед он и думать
не желал - мало ли в какой бред впадет тонущий человек, мало ли что
ощутит на ногах?
После того, как вдали встали острые шпили городских церквей и
дорога подвела совсем близко к укреплениям, перед Мачем открылось
удивительное зрелище.
Он и в страшном сне такого не вообразил бы.
Целый лес обгорелых и закопченных печных труб увидел парень,
настоящий лес - так близко, просто впритык, стояли они.
Мач даже не сразу догадался, что это за сооружения такие.
Кроме того, он привык жить вольно, чтобы от одного крестьянского
двора до другого не докричаться. И даже не предполагал, что кто-то
может ставить дома так тесно.
Чтобы попасть в город, нужно было пройти через пепелище. И было
оно, к немалому удивлению парня, почти безлюдно.
Он видел в своей короткой жизни пожары и знал - обычно погорельцы
долго еще копаются в золе, отыскивая все, что случайно могло уцелеть.
Тут же мало кто не ковырялся...
- Добрый день, дедушка! - обратился он к совсем трухлявому
старичку, шевелившему палкой головешки. - Что тут у вас такое
стряслось?
- Чтоб этого Эссена черти в пекле на горячих кирпичах плясать
заставили, как он нас заставил! - хмуро отвечал старичок. - Главный
рижский господин велел предместья поджечь! Чтобы врагу не достались!
- Он что же, велел город поджечь? - не понял Мач.
- Предместья, паренек. В городе за стенами большие господа живут,
а в предместьях - мы, голытьба, что в Митавском предместье, что в
Петербургском, что в Московском!
- Какая ж ты голытьба, дедушка? Вон как хорошо одет... - Мач по
молодости полагал, что господские туфли и кафтан из покупного суконца
означают богатую жизнь, а того ему на ум не пришло, что в городе все в
покупном ходят, домашнего не ткут.
- Когда еще теперь мы хорошо оденемся... - вздохнул собеседник. -
Все пропало! Как мы на стенах, паренек, стояли, как на пожар смотрели
- врагу этого, паренек, не пожелаю... Вот тут мы жили, и тут, и тут...
- Родственники, дедушка?
- Больше - ремесленные братья! Вместе с моим сынком - шестьдесят
присяжных братьев! Вязальщики пеньки мы, паренек. Тут и жили... Тут
все наше и погибло... Мы - латышское братство, паренек... Нам тут жить
полагалось... Мы сами на стены с пушкарями встали, когда нападения
ждали... А не было нападения, паренек! Зря этот Эссен велел предместья
жечь... Зря домишки сгорели, паренек... И люди ушли... Много народу из
Риги ушло... А я вот остался...
Старик горестно качал седой головой, а под конец и вовсе
отвернулся от Мача, вороша палкой пепелище и бормоча проклятия Эссену.
Мач уж не стал спрашивать его, как отыскать городскую почту.
Что такое почта - растолковал Бауман. Очень уж Сергею Петровичу
хотелось, чтобы Мач заглянул - нет ли письмеца от Наташеньки.
Поскольку он не знал, где его новый полк окажется в военной суматохе,
то и условились с невестой писать на рижскую почту до востребования.
Пройдя по щиколотку в золе бывшее Московское предместье, Мач
увидел крепость. По высоким валам расхаживали вооруженные люди, но
простой народ впускали и выпускали беспрепятственно.
Почта еще со шведских времен стояла на углу Конюшенной и Малой
Конюшенной, где Альбертова площадь. При ней имелась и конюшня. Мач
