Одно из объяснений, самых достойных и неожиданных, дал Виктор Конецкий:
"Извечный стыд перед теми, кто уплывает или плывет, опять толкнул меня в
рейс".
И все же статут Самого Главного, за все ответственного, делает
положение капитана на судне исключительным. Ему ведь приходится иметь дело с
людьми, с тридцатью-сорока доверенными ему моряками. Хочешь не хочешь, к ним
надо как-то относиться, реагировать на их поступки, решать порой их судьбы.
И мой знакомый "брат-капитан" Владислав Есин, в старпомах выразивший
отвращение к необходимости воспитывать подчиненных, не смог, конечно, уйти
от этого...
В старинном английском морском уставе значился такой постулат:
"Капитан, потерявший уверенность в себе, теряет власть". Традиции и опыт
многовекового мореплавания создали обобщенно-типический образ командира
морского корабля, железной рукой подавляющего малейшие проблески
неповиновения. Служить под началом таких невесело. Мне нередко встречались
капитаны - великолепные специалисты, которые бывали и грубыми, и
самонадеянными, и нечуткими, и того похуже. Но люди с ними как-то мирились,
терпели, словно поддавшись гипнозу мифа о необходимости жесткости на флоте.
Между прочим, и Владислав Есин в своей капитанской молодости имел немалые
неприятности из-за этого.
Но если грубость и нечуткость еще можно простить, привыкнув к ним, то
безбрежная самонадеянность затрагивает уже и специальные качества, а порой
ставит судно и всех, кто на нем, в критические или даже катастрофические
ситуации. В 1973 году друг познакомил меня с... Стоп! Фамилии не могу
назвать, придумывать псевдоним не хочется. Нет уже этого человека среди
живых.
Звали его Анатолием. Встреча была во время того самого семинара морских
писателей, и про Анатолия сначала увлеченно рассказывал Ю. Д. Клименченко,
собиравшийся писать книгу о нем. Герой книги показался мне красивым, видным
мужчиной, но, пожалуй, слишком уверенным в себе даже за ресторанным
столиком. Меньше чем через десять лет после того знакомства Анатолий
оказался главным участником трагической гибели балтийского теплохода в
океане у берегов Канады. Не стану передавать обстоятельств, они хорошо
известны не только морякам. Не могу, не имею права "катить бочку" на
Анатолия. Погиб он достойно, хотя, возможно, слишком красиво: надел свежую
рубашку, парадный мундир, на груди спрятал судовой журнал. И все-таки
получается: он превысил уровень допустимого риска. Пусть даже ради попытки
спасти кого-то. Вместо спасения больше тридцати человек погибли...
Капитаны моей юности были гораздо осторожнее. По современным понятиям,
их можно было бы даже упрекнуть в боязливости. Но ведь плавали мы на
тихоходных пароходах со слабыми машинами - и без радиолокаторов.
А мой пароход был к тому же пассажирским, держал недальнюю линию
Архангельск - Мезень. По документам на спасательные средства мы имели право
принимать 154 пассажира, а меньше 500-600 на борту не бывало никогда.
Однажды я как пассажирский помощник знал, что на судне 1070 человек, не
считая безбилетников. И это - в октябре, в тумане, на мелководье, при
сильных приливо-отливных течениях. И людей мы сдавали и принимали на рейдах.
А для современного судоводителя плавать без РЛС немыслимо, да и не положено
плавать даже на чисто грузовом судне, ежели радар не "курлычет"...
Безудержная храбрость в тех обстоятельствах была бы наказана немедленно.
Однако видел я и знал мягких, деликатных, вежливых, приятных во всех
отношениях капитанов, но проявлявших нерешительность, равнодушие - прежде
всего в отношениях с людьми, с подчиненными.
Как-то один представитель этой категории со светлой радостью, с явным
ликованием поведал мне тепленький секрет: как погорел его коллега, попался
на незаконном использовании каких-то казенных денег на личные нужды. И в
лучезарной улыбке того, кто мне это рассказывал, виделось многое, в том
числе и удовлетворение от сознания: "А меня пронесло!" Он и сам крупно
горел, хотя по иной причине, и тоже восставал. Я знал его почти двадцать лет
и знал, что он превыше всего ценит спокойствие и стоит за мир и благодать на
судне любой ценой. Но сей миротворец довел до суда одного старпома, а еще
двух - до увольнения с флота, ибо, оберегая мир и спокойствие, прежде всего
свои собственные, абсолютно не вмешивался в дела и предприятия молодых
помощников, а они, очумев от внезапно появившихся возможностей, не устояли
от соблазнов. Думаю, штурманам нравилось плавать под началом этого
командира: он не ругался, не дергал их, а сидел в каюте и наблюдал оттуда за
обстановкой в бинокль. Устраивает он подчиненных, хотя его постоянные
внутренние борения - не секрет для экипажа...
Не обвинителем выступаю, обвинять капитанов в чем-либо ни прав, ни
желания не имею. Просто попытался провести стороннее, беспристрастное
исследование. И педагогическая жилка затрепетала: а вдруг это окажется
полезным молодым, начинающим путь в океан?
Назначившие себе этот путь должны одно всегда помнить. Над всеми их
помыслами, когда они удостоятся чести быть Главным на судне, стоит (обязано
стоять!) понимание: ему доверено не только все, он не только права имеет
огромные, но и обязанности, обязательства. За людей он ответственен. За
судно, за груз - тоже, но люди - главнее, важнее! И если ему плохо, трудно,
больно - никто про это знать не может.
Стояли мы однажды в Антверпене, в гости к нашему капитану пришел
коллега с балтийского судна. Замучен язвой, желтый, на лице - непроходящая
гримаса боли. От угощения отказался, с тоской рассказал, что ему отсюда идти
в США, потом - в Японию. Отлично я его понимал и не удивился, почему
страдалец этот с флота не уходит - подлечиться. Разные объяснения его
долготерпения возможны. Может, супруга против, устраивает ее работа мужа
(увы, не редкость и такое!), может, привык, втянулся и не мыслит, как
Алексей Алексеевич, иной жизни, что более вероятно. Но не исключено - и так
наиболее достойно! - что понимает: ему доверено теплоход провести и довести
до цели, никто иной этого сделать не сумеет...
И еще: капитан - словно артист, на которого смотрят десятки людей.
Всегда, постоянно. От этого тоже не легче. Впрочем, многие об этом не
задумываются. А зря. Хотя капитаны белоснежных лайнеров, наоборот, придают
своей внешности, импозантности первостепенное значение.
Напрашивается еще одна тема, сверхделикатная. Настолько тонкая, что
никаких выводов и комментариев не стану приводить, поведаю лишь одну
историю.
Не имеет капитан права давать повод для досужих разговоров о себе.
Привожу почти дословную запись рассказа бывшего хорошего капитана: "Сначала
я не понимал, как это получается: вдруг все мои рубашки (я их ежедневно
менял) сами собой, чистенькие и выглаженные, оказывались на плечиках в
шкафу. Спросил буфетчицу, она со мной третий год плавала: "Это ты? Не надо,
я сам стирать умею". Она промолчала, но к субботе опять шесть рубашек висели
на плечиках. Я тогда стал их в чемодан прятать - грязные. Она и это надыбала
- стирает и гладит. Я обозлился и, уйдя в город, оставил на столе десятку.
Вернулся - десятка порвана на клочки, лежит, придавленная пепельницей...
Пришлось нам расстаться: попросил в кадрах после отпуска направить ее на
другое судно."
Здесь нужен бы переход к морским женам, к супружницам моряков. Однако
не хватает смелости, за спутниц жизни водоплавающие мне глотку перегрызут.
Да и разные они бывают.
Одна сослуживица моей жены призналась (ее муж, правда, стармех, а не
капитан, задержался дома - отгулы, потом курсы): "Не могу дождаться, когда
он наконец уйдет в свое море! Мельтешит перед глазами..." А другая, моя
давняя знакомая, сообщила при нашей встрече: "Генка уже из Австралии вышел,
теперь скоро дома будет!" Но Генке предстояло еще посетить восемь портов
пяти государств и от мая, когда происходил разговор, топать минимум до
августа, чтобы ошвартоваться в Ленинграде. Мне всегда хочется рассказать эту
историю, если слышу завистливое: "У нее муж капитан, не жизнь - малина!"
И последнее: капитаны, ушедшие на берег. Как правило, они не склонны
вспоминать свое морское прошлое. Знаком я довольно близко с одним из таких,
с большим трудом выжал из него кое-что, а то он обычно отшучивается: "А, мне
все до феньки, ничего не помню и не хочу помнить-вспоминать!" Рассказал,
однако, как умел вдруг на мостике отключаться - уходил к борту и
задумывался, слушая шум воды и наблюдая блестки света на волнах. Подчиненные
уже знали, что "мастера" нельзя трогать в такие минуты, не приставали,
обходили стороной. Небось думали: чокнутый. А он в подобные мгновенья жизни
многое ценное придумывал, потому что в глубине - творческий человек. Прибор
есть - дифферент на лесовозах определять, его именем назван. Теперь он
вполне береговой трудяга, изобретает и конструирует все больше квартирную
аппаратуру. Например, смастерил устройство для сушки грибов, скользящую
дверь на роликах в кухню или хитрый прибор"визитограф", отмечающий на ленте
старого барографа количество гостей и время их прибытия в квартиру. Им я
тоже горжусь, так как учил его когда-то и чему-то.
Я ему организовал встречу с человеком, с которым они когда-то учились в
одних стенах. Посидели хорошо, повспоминали, поначалу на "вы" были. А когда
он уходил, приложил руку к сердцу и, по обыкновению широко улыбаясь,
говорит: "Сто пятьдесят оборотов в минуту - не меньше!" Очень мне обидно,
что свой творческий потенциал он использует процентов на десять. И недаром
сказано, что нельзя зарывать таланты - не бывает у таких людей полного
жизненного удовлетворения...
И спросил я этого знакомого: "Что тебе море дало? Пустил бы своего сына
в море?" А он ответил сразу: "В море всегда трудно, очень трудно. И если
одолеешь это и уцелеешь, значит, ты чего-то стоишь, человеком стал". Но от
вопроса о будущем сына все же увильнул...
Обращаясь опять-таки к молодым, начинающим жизненный путь, я бы, решая
вопрос о зачислении в кандидаты на флот, каждому задавал бы такой вопрос:
"Готов ли ты к тому, что тебе будет очень трудно?"
По мне, здесь как раз и скрыта суть понятия: настоящий мужчина. Знать,
как будет тяжко - и пойти на это.
А мои друзья, десятки лет шедшие по той же дороге, сегодня вовсе не
хвастаются, будто забыли обо всем. что прошло, ушло. И я, встречаясь,
беседуя с ними, как бы наполнен... благодарностью, почтением, что ли.
В обыденности не может человеческое сознание представить, как и что
прошло через ум и душу капитана Геннадия Буйнова, совершившего тринадцать
кругосветных плаваний. Чем он занимал себя в рейсах - свои мысли, свободное
время (у капитанов в океане масса свободного времени). Как сумел остаться
нормальным, мыслящим человеком, хомо сапиенс?
Вот почему и сегодня считаю эту профессию лучшей на свете. Самой
достойной, почетной, заслуживающей уважения.
ДЕЛО ВООБРАЖЕНИЯ
Впереди опять был океан и темнота,
и дальняя, и дальняя дорога...
В.Конецкий
Признаюсь: стыдно, что заглавие этой главы не сам придумал, и еще -
потому что приведу через несколько строк цитату, известную первоклассникам,
интересующимся путешествиями и их описаниям. Ибо девяносто девять процентов
плававших через океан начинают свои опусы о нем со слов Маяковского.
А я не удержался по нескольким причинам. Во-первых, очень у Владимира
Владимировича там хорошо сказано. И образно, и кратко, и оригинально,
