справа и спереди, и когда они закрывали Луну, океан метров за сто вдруг
скрывался, пропадал, и громады волн лишь угадывались смутными тяжелыми
тенями. Но когда Луна выходила (не полная, но достаточно яркая), впереди и
по сторонам была уже не вода, а тяжкие, плотные, колышущиеся глыбы серебра.
Откосы волн сияли и сверкали десятками оттенков одного цвета,
голубовато-белого или серо-синего. Пожалуй, точнее сказать, что волны
напоминали какие-то странные, фантастичные емкости, наполненные жидким
металлом. Может, ртутью? Не знаю, ртуть не вспомнилась. Наверное, потому,
что никто на земле еще не видел ее в таких количествах.
Впрочем, и серебро тоже. Но все равно: под тонкой невидимой или
прозрачной пленкой плавно и тяжко перекатывалась масса серебра. И наш
отважный, побитый ураганом и кое-где поломанный "Будапешт" легко и гладко
скользил сквозь серебряные холмы, будто и качка пропала, и прекратилась
грозная, противная вибрация корпуса.
Конечно, не исчезла качка, и корпус еще подрагивал, просто я ничего не
замечал, а только смотрел вперед и еще вверх и вправо, дожидаясь нового
просвета в тучах, нового потока лунного света. Одна мысль все-таки сидела в
голове: как бы не забыть, как бы запомнить покрепче и подольше, сохранить в
душе это чудо.
Я простоял так час или полтора, сменились штурмана на вахте, кто-то
спросил: "Чего, не спится?" И я покинул мостик с горьким сожалением, потому
что набежала широкая, беспросветная пелена туч, и пропали серебряные волны,
а я пошел в свою каютку на той же палубе, только с правого борта, и лежал
еще часа два без сна, поглядывая в окно, но там стояла та же
беспросветность, и я наконец заснул, а под утро решил, что это мне
приснилось и что я забуду все, как обычно забываешь сны. Надо было сразу
сесть к столику и записать, попытаться изобразить редчайшую картину, но вот
не записал, а потом, утром, все равно уже не получилось бы. Как, наверно, не
получилось и сейчас, через восемнадцать лет.
Одно лишь твердо знаю: ничего более великолепного, более
величественного после я не видел, да, вероятно, и не увижу никогда.
Хотя видел все же немало, и самые яркие впечатления связаны опять с
морем, с водой, с волнами и ветром над ними. Однако здесь остановлюсь.
Показалось, что невольно обижу своих сухопутных друзей: вроде бы их упрекаю,
ибо они не пожелали связать судьбу с пароходами и теплоходами.
Увы, осевшие на твердой земле все равно могут обидеться. Потому как
следующая глава посвящена тем, кто на морском судне - царь и бог...
"БРАТЬЯ-КАПИТАНЫ"
Больше тридцати лет назад прозвучала эта милая песенка Новеллы
Матвеевой. Далее позволю себе малость изменить текст: вместо местоимения
"мы"ставлю"вы". Потому как диплом не позволяет, он у меня лишь ШДП - штурман
дальнего плавания.
А в той песне слова такие:
Вы капитаны, братья-капитаны,
Вы в океан дорогу протоптали,
Задорным килем море пропороли
И пропололи от подводных трав...
Новелла Матвеева сочиняла хорошие песни, романтические и простые. И
пела их сама - тоненьким голоском.
Однако против только что приведенного куплета настоящие
"братья-капитаны" выскажутся возмущенно: "Да не пололи мы дно морское
задорным килем!" Ну, это поэтическая вольность. Зато финал той песни какой
лихой:
Вы капитаны, братья-капитаны,
Вы в океан дорогу протоптали,
Но корабли, что следуют за вами,
Не встретят в море вашего следа.
Вам не пристало место или дата:
Вы просто были где-то и когда-то,
Но если вы от цели отступали,
Вы не были нигде и никогда.
Хотя и здесь строгий ценитель точности изображаемого поправит поэта
("Дата и место - основа судовождения!"), но вот мысль о том, что от цели
капитану не положено отступать, очень верна.
Начиная свою педагогическую карьеру. я на уроках говорил молодым
ребятам: "Профессия морского капитана - самая достойная мужчины. Потому что
командир корабля - за все в ответе. И все должен знать".
Впервые на личном опыте суть капитанской профессии я начал понимать не
в открытом море, не тогда, когда надо было определить, где ты находишься, и
не в шторм, когда валяет и возносит твое судно, и даже не в ресторане, где
на мои золотые нашивки почтительно и завистливо косились посетители.
Понимание это пришло на первом году моего пребывания на флоте в штурманской
должности, в порту Каменка.
Стояли мы на рейде реки, которая четыре раза в сутки меняла направление
течения из-за приливов и отливов. На двух якорях стояли, да еще к нам в два
слоя-яруса швартовались баржи и кунгасы. Поворот реки - дело серьезное, надо
было вовремя, когда вода останавливалась, выбрать один якорь, оставив смычку
второго, чтоб при этом цепи не запутать и на мель или на берег не вылезти.
Руководил такой операцией обычно старпом или сам капитан.
Но в тот день - собственно, уже вечер, темнело - капитан и старпом были
на берегу. Прибегает ко мне на вахту приемщик груза, местный житель, и
говорит: "Близко стали, при смене воды на берег кормой навалит! Надо
переходить на яму, вон туда!"
Невесело мне стало. Пошел ко второму, а он отвечает: "Твоя вахта - тебе
и переходить!" То ли струхнул, то ли решил проверить меня в деле... Обиделся
я и объявил ему: "Хорошо, назначаю аврал, иди на бак - на якоря! И слушай
мои команды!"
Ну, пошли мы. Машину быстренько подготовили, якоря выбрали - оба,
естественно. Тут у меня и затряслись коленки. Представил, как вся наша
груда, мы и баржи, сносится течением и садится на мель или наваливается на
берег. Помог Василий, так звали приемщика, он заведовал тамошним сельпо,
видел немало переходов и перетяжек, толковые советы давал.
Выбрались мы на глубокое и широкое место, подальше от берега,
развернулись на отливном течении, отдали якоря - сначала левый, потравив
цепь до полутора смычек, потом правый, вышли на него. Стало мне спокойно
и...гордо, пожалуй. Потому что, мандражируя в душе ужасно, не подавал вида,
разве что опасался ставить телеграф на средний ход, все больше на малом и
самом малом маневрировал...
Именно это - умение, нет, необходимость взять на себя груз
ответственности и есть суть профессии капитана. Дается это за счет опыта.
Однако, думаю, не все люди, получив даже десятилетний опыт, могут выполнять
все, как надо, - четко, решительно, единственно верно.
Большинство решений, которые приходится принимать капитанам, -
единственные. И еще парадокс: наиболее сложные ситуации бывают не в открытом
море, а когда берег близко, на реке, в канале, в порту. Швартоваться лихо и
чисто не все капитаны умеют одинаково успешно...
Впрочем, пошли тут уже специальные тонкости. А о смысле тяжкой работы
своей мне рассказал, точнее, написал капитан Алексей Алексеевич. Он тогда
лежал в больнице с радикулитом, и я ему прислал анкету с несколькими
вопросами о сущности этой профессии. Не только ему послал анкету, но ответил
лишь он.
Первый вопрос был: нравится ли тебе твоя работа?
Ответ: И да, и нет. Я в жизни, кроме моря, не видел ничего. Никогда не
работал на заводе или в управлении. Одно скажу: меня не прельщает
необходимость вставать в одно и то же время, ехать в переполненном трамвае к
определенному часу и подписывать одни и те же бумажки (его прельщала
необходимость вставать в любое время суток или вообще не ложиться, а от
бумажек спасенья нет и в океане!).
Продолжение ответа: Я втянулся в эту работу, она меня устраивает. Кроме
того, я привык к удобствам морской жизни: никакого домашнего хозяйства,
регулярность, размеренность на больших переходах, легко удовлетворяемое
желание побыть одному. Что касается романтичности профессии, то определенно
осталось только чувство небольшого любопытства: в этом порту я еще не бывал,
неплохо посмотреть! Так что работа капитана - тоже ремесло. Мы когда-то
изучали диалектику: жизнь возможна лишь в форме движения материи. Вот,
пожалуй, эта сторона морской жизни привлекает меня больше всего. Находясь
постоянно в движении, легче переносишь все тяготы. Что непривлекательно -
так это монотонность судовой жизни к концу рейса, когда экипаж морально
устал, когда надоели все морды вокруг тебя. Еще неприятно уходить из порта в
долгий рейс, если стоянка была короткой. Иной раз не успеваешь поговорить ни
с кем из семьи...
Автор ответов на анкету проплавал еще пять лет, а потом занял красивый
кабинет нового здания пароходства. Я думаю, его выдвинули на эту работу по
желанию масс, потому что он был капитаном, близким к идеалу. Но, полагаю,
быстро понял, что быть идеальным капитаном все-таки легче, чем таким же
руководителем на берегу. Но уже в новой должности своей он написал мне,
вернувшись к вопросу о сущности профессии капитана: "Все вперед и вперед -
вот главное!"
...Собрались как-то в Ленинграде писатели-маринисты поговорить о своих
делах и планах, поискать подходящие проблемы. Я тоже выступил, так как меня
срочно выдвинули главой маринистов эстонской делегации.
Выступил я рьяно против морской романтики. Сказал в преамбуле, что
современный флот - прежде всего производство, весь уклад его жизни,
организация и прочее направлены на выполнение производственных заданий, и
романтике тут места нет. Не верю я в нее, мол. Еще вспомнил про НТР, которая
тем более навек враждебна романтизму. Учел свой богатый опыт трудов на ниве
морского образования и со всей ответственностью заявил, что мы обманываем
молодых ребят, идущих на флот, когда обещаем им голубые просторы, парящих
чаек и наполненную впечатлениями жизнь.Подводя итоги, резюмировал, что
задача морской литературы - готовить людей к службе, к одиночеству, к
ненормальной, в сущности, жизни.
Короче, пафос моего выступления был направлен против всякой лирики,
мешающей в конечном счете выполнению производственных задач.
А после меня вышел на трибуну Юрий Дмитриевич Клименченко, "Дед", как
его любовно звали друзья. Он со мной не спорил, а мягко так, деликатно, без
нажима и намека на категоричность, высказал убеждение, что жить и работать
на флоте невозможно, если не любить его юношеской нерасчетливой, беззаветной
любовью.
Юрию Дмитриевичу было тогда за шестьдесят, и через два года он умер. А
я через два-три года вдруг пришел к тому же - к тем мыслям, что высказал на
нашем совещании Дед. Ему-то судьба уготовила столько испытаний, обид и
горестей, что имел он основание возненавидеть флот, однако...
"Любит - не любит", "плюнет - поцелует", "к сердцу прижмет - к черту
пошлет"... Капитана и писателя Клименченко судьба к черту гораздо чаще
посылала, чем к сердцу прижимала. А он плавал по морям и рассказывал просто,
как умел, об этом.
Однако не все здесь так уж просто и ясно, лирикой не отделаешься.
Многие великие мореходы отчетливо понимали все негативные стороны своего
бытия. Вот, например, как писал адмирал Ф. П. Литке: "Есть мореходцы,
которые по необыкновенному вкусу или по желанию отличиться чем-нибудь
необыкновенным ставят морскую жизнь несравненно выше береговой во всех
отношениях, которые, оставив корабль свой, страдают береговой болезнью. Я
довольно ходил по морю, чтобы иметь право, вопреки этим моим собратьям,
сказать, что всегдашняя монотонность корабельной жизни ужасна, наконец,
надоедает".
Понимали мореходцы, что их ждет, и уходили от дома, от родных и родины
во "всегдашнюю монотонность корабельной жизни". Что их гнало-то туда?
